Николай Некрасов
Мертвое озеро
В несколько времени mademoiselle Анет обжилась в доме; но всё-таки она никак не могла покойно выносить свою роль в гостиной, когда были гости и она должна была присутствовать с детьми. Впрочем, на это была очень понятная причина. Надежда Александровна имела особый дар выискивать случаи делать ей вслух замечания, что она пренебрегла своей обязанностью.
Тавровского mademoiselle Анет видала всякий день и никак не могла иметь настолько власти над собой, чтоб не краснеть при его появлении. Впрочем, Тавровский так был красив собой, умен, любезен, что его внимание и для женщины, очень высоко стоящей в обществе, было бы лестно, не только для гувернантки: mademoiselle Анет в его присутствии чувствовала, что его внимание к ней ставит ее выше всех находящихся в гостиной, потому что все женщины искали одного его взгляда, ловили его слово и он был всюду первый.
Mademoiselle Анет замечала, что внимание его к ней оскорбляло многих и злило; но иногда мелочное мщение – такое сладкое чувство для женщины! Ее стал беспокоить Марк Семеныч своими наблюдениями за ней, особенно когда она говорила с Тавровским, – хотя он маскировал их, – как например: он садился против зеркала и оттуда глядел на mademoiselle Анет или, взяв книгу, делал вид, что читает, но вместо того следил за каждым движением ее. Раз mademoiselle Анет была свидетельницей очень неприятной домашней сцены. Надежда Александровна за столом стала подсмеиваться над Марком Семенычем, что он сделался домоседом и даже забыл клуб. Это была правда; но Марк Семеныч очень разгорячился, и они крупно говорили.
Марк Семеныч в семь часов вечера, каждый день после обеда, усаживал детей в большой шарабан, mademoiselle Анет и mademoiselle Шарлот брались для надзора за ними, и он, сам правя, возил их по парку своему, который был огромен. Раз, когда они катались, их встретил Тавровский верхом с жокеем сзади.
Марк Семеныч заметно был недоволен этой встречей и спросил его:
– Это как вы сюда попали?
– Я ехал к вам, и мне вздумалось прогуляться… А вы часто делаете такие прогулки? – спросил Тавровский, обратись к mademoiselle Анет, которая отвечала:
– Всякий день; дети очень любят кататься.
– Где же они? – озираясь во все стороны, спросил Тавровский.
– Они с mademoiselle Шарлот собирают травы какие-то, – отвечала mademoiselle Анет и, любуясь лошадью Тавровского, прибавила: – Какая красивая у вас лошадь!
Тавровский ехал близко шарабана, со стороны, где сидела mademoiselle Анет, которая потрепала лошадь по шее. Он быстро остановил ее и, наклонясь, поцеловал то место, к которому прикасалась рука mademoiselle Анет. Это было сделано так быстро, что краска, бросившаяся ей в лицо, не успела скрыться, как Тавровский ехал опять возле и, трепля лошадь по шее, говорил вполголоса:
– Счастливица, счастливица!
И, обратясь к mademoiselle Анет, он спросил ее:
– Вы ездите верхом?
– Да! – отвечала она, не повертывая головы, чтоб скрыть свою краску.
– Вы ездите? что же вы мне не сказали? – с упреком подхватил Марк Семеныч.
– Нет, извините, я первый спросил! – воскликнул Тавровский и торопливо прибавил, обращаясь к mademoiselle Анет: – Вы мне позволите быть вашим кавалером?
– Да я вовсе не думала делать прогулки верхом.
– Если вы желаете, то каждый вечер можете иметь смирную лошадь и верхом с нами делать прогулку! – говорил Марк Семеныч, стараясь гнать своих лошадей.
– Вы напрасно мучите лошадей: моя три приза выиграла! – смеясь, сказал Тавровский, скача в галоп возле шарабана.
– С чего вы взяли, что я еду скоро от вас? – сухо отвечал Марк Семеныч.
И mademoiselle Анет заметила, что руки его дрожали.
Дети и mademoiselle Шарлот с травами ожидали шарабана, который остановился. Тавровский бросил повода своему жокею и высадил mademoiselle Анет, которая стала усаживать детей. Эжень сел с отцом, mademoiselle Шарлот на вторую скамейку, с Софи и маленькими детьми, a mademoiselle Анет на последнюю, с Ольгой.
Тавровский уже занес ногу в стремя, как вдруг кинулся к шарабану, уже двинувшемуся, ловко вскочил в него и сел возле mademoiselle Анет, взяв Ольгу на руки. Марк Семеныч остановил лошадей и сказал:
– Угодно вам править?
– Нет, избавьте: вы знаете, я езжу неосторожно, а здесь столько драгоценностей сидит для вас.
– Я устал, возьмите! – бросая вожжи, сказал Марк Семеныч.
– Что вы делаете! – воскликнул Тавровский, кинувшись из шарабана и схватив под уздцы лошадей, которые хотели тронуться с места.
Марк Семеныч закрыл лицо руками и, повеся голову на грудь, сидел молча.
– Что с вами? – иронически спросил Тавровский, подавая ему вожжи.
Дети и гувернантка тревожно глядели на Марка Семеныча, который, подняв голову и тяжело вздохнув, сказал:
– Вдруг что-то голова закружилась!
И точно, лицо его было бледно.
– Извините, я не догадался и думал, что вы из вежливости предлагаете мне править.
– Садитесь возле меня! если опять у меня закружится голова, вы возьмете на себя труд править лошадьми, – отрывисто сказал Марк Семеныч.
– С большим удовольствием! – отвечал Тавровский и посадил Эженя к mademoiselle Анет. Он успел шепнуть ей: «Будьте осторожнее» – и сел возле Марка Семеныча.
Шарабан помчался. Дети снова заболтали.
Тавровский шутил и всё время ехал лицом к дамам.
В этот вечер хозяйка дома уехала куда-то в гости. Mademoiselle Клара и мисс Бетси ждали их пить чай в комнате, где стояло фортепьяно. Mademoiselle Клара не скрыла своего удивления при виде Тавровского.
Чай прошел очень весело. Дети шумели, играя с Тавровский. Когда окончился чай, он сказал:
– Mademoiselle Клара, сделайте одолжение, сыграйте англез.
– С большим удовольствием! Вы будете танцевать?
– Да, я буду просить мисс Бетси.
И он стал упрашивать ее идти с ним танцевать. Мисс Бетси злилась, пыхтела, дети кричали, смеясь, под игру mademoiselle Клары.
Mademoiselle Анет стояла у фортепьян, разбирая ноты, чтоб скрыть свой смех. Марк Семеныч подошел к ней и что-то вполголоса говорил ей.
Глаза mademoiselle Клары поминутно перебегали от клавишей на Марка Семеныча и mademoiselle Анет, которая смеялась, глядя, как Тавровский танцевал англез с Софи и, подражая толстяку, пыхтел и тяжело прыгал. По окончании танца mademoiselle Клара заиграла вальс и сказала:
– Эжень, ангажируйте mademoiselle Анет; мы еще не видали, как она танцует.
Начался бал. Дети и большие вальсировали. Марк Семеныч, по просьбе дочери, пошел тоже кружиться.
Тавровский ангажировал mademoiselle Анет, и они минут десять вертелись так, что Марк Семеныч шепнул mademoiselle Кларе:
– Перестаньте играть: он закружит ее.
Тавровский усадил свою даму, подошел к mademoiselle Кларе и сказал:
– Вы, верно, устали? извините! Но mademoiselle Анет так легко вальсирует, что я готов целый день с ней кружиться.
И Тавровский, сев за фортепьяно, продолжал играть вальс, тихо напевая его. Глаза его горели, и вся его фигура так была выразительна, что все как бы невольно смотрели на него. Mademoiselle Клара сказала:
– Спойте что-нибудь!
Тавровский, как бы опомнясь, встал со стула и, указывая на него mademoiselle Кларе, сказал:
– Подайте пример.
Француженка стала гримасничать, отговариваться, но когда ее перестали просить, она откашлялась и начала петь какую-то итальянскую арию. Голос у ней был очень плох и вовсе не для такого пения: она фальшивила и голос у ней сорвался раза два. Тогда она сказала Тавровскому:
– Лучше дуэт из «Монтеки и Капулети».
Тавровский согласился, и начался дуэт. Голос у него был сильный и удивительно приятный, метода пения отличная, так что mademoiselle Клару нельзя было слушать. В продолжение всего пения Тавровский не спускал глаз с mademoiselle Анет, стоявшей на другой стороне, против него. Тавровский как будто видел перед собою Юлию и к ней пел. Mademoiselle Анет находилась в странном волнении и, как бы околдованная, не могла свести глаз с него.
Мисс Бетси слушала внимательно пение. Один Марк Семеныч скорыми шагами ходил по комнате. И когда кончился дуэт, он подошел к фортепьяно и сказал:
– Ну, дети, русскую песню!
Дети обступили отца и запели «Вниз по матушке по Волге…» Даже mademoiselle Клара и мисс Бетси подтягивали. Тавровский тоже пел. Наконец и mademoiselle Анет решилась присоединить свой голос.
– А-а-а! вы поете? спойте, спойте нам что-нибудь! – остановясь внезапно, сказал Марк Семеныч, обращаясь к mademoiselle Анет, которая пугливо отвечала:
– О, я не умею петь!
– Не может быть! Ну что-нибудь! – сказал Тавровский.
Дети тоже осыпали ее своими просьбами и поцелуями, так что mademoiselle Анет силою посажена была за фортепьяно.
– Только с хором! – сказала наконец mademoiselle Анет, взяв аккорд.
– Извольте, извольте! – отвечали ей.
В комнате настала тишина, и mademoiselle Анет, собравшись с силами, неполным голосом запела русскую песню, бывшую тогда в моде.
Хор аккомпанировал ей. Голос певицы всё становился громче, и наконец она запела с таким увлечением и так вела хор, что Марк Семеныч и Тавровский пришли в восторг.
– Спойте еще что-нибудь! – говорил Марк Семеныч, когда mademoiselle Анет окончила петь.
Mademoiselle Анет запела романс Офелии. Молчание сделалось страшное. Слезы блестели на глазах Марка Семеныча, мисс Бетси подошла ближе к стулу певицы и, освободив одно ухо из-под чепчика, напряженно слушала. Mademoiselle Анет уже без просьб запела романс Десдемоны из второго акта.
Посреди глубокой тишины вошла в комнату хозяйка дома, только что возвратившаяся из гостей. Кто стоял сзади, заметил ее присутствие и попятился назад, сообщив эту весть соседу; наконец все отошли от фортепьян. Одна mademoiselle Анет ничего не замечала и продолжала петь. Хозяйка дома в эту минуту очень походила бы на Отелло, если б не была рыжевата. Вместо кинжала она коснулась ручкой зонтика до плеча mademoiselle Анет и строго произнесла:
– Довольно!
Mademoiselle Анет, вскрикнув, соскочила со стула, но опять села на него; страшно побледнев и закрыв лицо руками, она зарыдала. Тавровский кинулся к ней; голова mademoiselle Анет лежала на его груди, и рыдания наполняли комнату.
– Воды! воды! – кричал Марк Семеныч.
Все суетились в комнате, исключая хозяйки дома, которая стояла на одном месте и гневно на всех смотрела.
Освежась водой, mademoiselle Анет быстро встала, оглядела комнату и тихо сказала:
– Я испугалась… впрочем, ничего… это…
Надежда Александровна подошла к зеркалу и, срывая свои перчатки, сказала сердито:
– Мисс Бетси, уведите детей!
И, бросясь на стул, она нетерпеливо стучала ногой об пол.
Все двинулись из комнаты, исключая Марка Семеныча, который сказал:
– Надинь!
Но она не слыхала, потому что провожала глазами Тавровского, подавшего руку mademoiselle Анет. Они медленно шли, тихо разговаривая.
– Надежда Александровна! – опять сказал Марк Семеныч.
Надежда Александровна быстро повернула голову и так взглянула на Марка Семеныча, что он сделал нетерпеливый жест и, сев у фортепьян, стал барабанить по клавишам.
– Вы надоели мне с музыкой! – вставая, сказала Надежда Александровна и, позвонив в колокольчик, прибавила вошедшему лакею: – Вынести отсюда фортепьяно.
– Надинь! – воскликнул Марк Семеныч.
– Куда прикажете? – спросил лакей.
– На чердак!
– Помилуй, Надинь! как же дети будут учиться?
– Ну так в детскую! Скорее!
– Это слишком! Неужели для детей нет комнаты? – заносчиво начал Марк Семеныч; но его перебила Надежда Александровна:
– Не от детей, а от пения ваших гувернанток я избавляю себя.
– Напрасно! она поет очень хорошо! – сказал Тавровский, входя в комнату.
– Вы, верно, так заслушались, что забыли ваше слово приехать к Мари? – язвительно заметила Надежда Александровна.
– И вы не ошиблись: я так приятно провел время, что…
– Я не любопытна! прощайте!
И Надежда Александровна вышла из комнаты. Тавровский взял шляпу и сказал Марку Семенычу:
– Поедемте в клуб!
– Нет, я буду дома.
– Об вас все спрашивают, не знают, что думать, и решили, что вы влюблены! – натягивая перчатки, говорил Тавровский.
– Кому какое дело, бываю ли я или нет в клубе! – горячась, отвечал Марк Семеныч.
– Разве вы не знаете, что партнер так же любопытен, как ревнивая женщина. До свидания!
И Тавровский удалился, а Марк Семеныч долго сидел задумчиво за фортепьяно, склонив голову на грудь; несколько лакеев стояли у дверей и шептались между собой, готовые вынести фортепьяно…
Несколько дней Надежда Александровна не выходила к столу. Все в доме ходили на цыпочках. Марк Семеныч был озабочен и мрачен. Mademoiselle Клара целые дни сидела у больной и занимала роль лектрисы. Мисс Бетси водила к хозяйке дома здороваться и прощаться детей, так что mademoiselle Анет не имела случая видеть больную.
Времени оказалось очень много свободного у mademoiselle Анет, и она занялась чтением маленькой своей библиотеки, стоявшей у ней в комнате в красивом шкапу. Книги были большей частию назидательные, и поля их мелко исписаны карандашом. Писавшая свои заметки особа была очень мрачного настроения духа. Всё говорилось о необходимости жертв, о сладости дружбы; о том же были исписаны целые листы, вложенные в книги. Эти отрывки очень заинтересовали mademoiselle Анет, и она спросила Марка Семеныча, кому принадлежала маленькая библиотека ее.
– А что? – спросил он.
– Может быть, я поступила нескромно, но я прочла заметки в книгах.
– Как вы их нашли?
– Мне кажется, тот, кто писал, должен быть очень несчастлив.
– Вы жалеете о нем?
– Кто же писал?
– Это была комната Веры и ее любимые книги; но когда ее не стало, то я в тяжелые минуты часто приходил туда и…
– Так это ваши…
– Вас удивляет?
Анет молчала. Тогда Марк Семеныч наставительно сказал:
– Никто, кроме вас, мне кажется, не знает, какие глубокие раны в моем сердце. Сожаление пустых людей только растравляет их, и потому я стараюсь иметь личину довольную. Да, одни лицемерят, чтоб приняли в них участье, а я, я решаюсь на это, чтоб избегнуть его. Я горд и хочу только одного искреннего участья.
Марк Семеныч мог говорить свободно с mademoiselle Анет: это было после обеда, во время прогулок детей по саду; часто они выходили даже из калитки в поле.
Наконец Надежда Александровна сняла с себя карантин, потому что на ее наружности не было и тени болезни. Она небрежно отвечала на поклон mademoiselle Анет и оставляла ее без внимания, как будто она была невидимкою для нее.
Гостиная Надежды Александровны была полна молодых людей и дам, исключая Тавровского, который не показывался в дом с того дня, как пела mademoiselle Анет.
Однажды, когда садились за стол, лакей известил о прибытии Тавровского. Надежда Александровна так поспешно встала с своего места, на котором она уже сидела, что mademoiselle Клара закашлялась.
Вошел Тавровский. Он раскланялся с хозяйкой и хозяином дома, потом со всеми и сел возле Надежды Александровны, которая приказала поставить ему прибор. Она спросила:
– Что значит, что вас столько времени не было видно?
– Я был на охоте.
– Целую неделю? – язвительно воскликнула Надежда Александровна.
– Да.
– Странно! а Мари мне говорила, будто бы она вас видела…
– Ошиблась: приняла другого за меня, – отвечал Тавровский и, обращаясь к Эженю, продолжал: – Ну что? как идет твое рисованье?
– Очень хорошо! я теперь рисую головку… – отвечал Эжень.
– Портрет с mademoiselle Авет! – подхватила, смеясь, Софи.
– Неправда! – покраснев, перебил ее Эжень.
– Да, да! ты сам меня спрашивал, похоже ли.
Mademoiselle Анет покраснела.
Мисс Бетси запыхтела и сделала замечание Софи, что она стала говорить очень скоро.
– Да, это правда, и манеры у ней стали какие-то резкие! – подхватила Надежда Александровна.
Краска сменилась бледностью у mademoiselle Анет.
– Немудрено: живость mademoiselle Клары очень увлекательна. Она так грациозна… – смеясь, сказал Тавровский.
– Я не беру на себя выговора, потому что Софи, кроме класса, не бывает со мной, – отвечала mademoiselle Клара.
– И я тоже! – заметила мисс Бетси.
Слезы дрожали на ресницах у mademoiselle Анет. Она сидела потупив глаза. За столом вдруг воцарилось молчание.
Младший сын, сидевший возле mademoiselle Анет, вдруг сказал с грустью:
– Папа, она плачет!
Глаза всех устремились на бедную, сконфуженную mademoiselle Анет.
– Какая чувствительность! – презрительно воскликнула Надежда Александровна.
Mademoiselle Анет не выдержала, и слезы ручьями потекли по ее лицу; она едва слышно произнесла извинение и встала из-за стола.
Марк Семеныч, подав ей руку, повел ее из столовой. Возвратись на свое место, он с сердцем сказал:
– Надинь! это жестоко, это… – Надежда Александровна смеялась так весело и простодушно, что Марк Семеныч замолчал и нетерпеливо ждал, когда пройдет порыв этой веселости. Он строго продолжал: – Я вас не узнаю, Надинь.
– Потому что я вмешалась в воспитание моих детей; но я надеюсь, что имею на это право!
– Я был бы очень счастлив, если бы вы это давно сделали; но внимание не так должно выражаться.
– Вы знаете, что я морали не люблю ни читать, ни слушать.
– Однако! – возразил Марк Семеныч, весь вспыхнув.
– Скажите, пожалуйста, нельзя ли мне попробовать убитую вами дичь? – обращаясь к Тавровскому, сказала Надежда Александровна и этим вопросом прекратила свой разговор с Марком Семенычем, который тотчас после обеда, собрав детей, пошел в сад.
Mademoiselle Клара хотела ему сопутствовать; но Марк Семеныч сказал:
– Не беспокойтесь: mademoiselle Анет, верно, будет так добра, что исполнит свою обязанность, – и, обратись к сыну, он продолжал: – Эжень, сходи к mademoiselle Анет и упроси ее хорошенько, чтоб она вышла в сад.
И Марк Семеныч тоже последовал с детьми за сыном. Он вошел в комнату mademoiselle Анет, которая сидела у окна и, закрыв лицо платком, горько рыдала. Эжень, прибежавший первый, робко стоял в дверях. Марк Семеныч сказал детям:
– Подите и упросите ее, чтоб она перестала.
Дети бросились целовать и обнимать mademoiselle Анет, которая поспешно вытерла слезы, поправила волосы и сказала:
– Я готова…
– Вы и на меня сердитесь, – сказал Марк Семеныч.
– Уверяю вас, что, кроме благодарности и удивления моего к вам, я ровно ничего не имею…
– Вы забыли, может быть, ваше слово разделить со мной тягость воспитания?
– И я сдержу его, потому что я должна же чем-нибудь заплатить вам за то участье…
– Боже мой! не говорите со мной так. Вы для меня принесли жертву.
– Однако зачем их делать свидетелями, – заметила mademoiselle Анет, потому что дети с большим вниманием слушали их разговор.
И они пошли в сад; но не успели они сделать круг, как к ним навстречу шла Надежда Александровна и ласково сказала, обращаясь к mademoiselle Анет:
– А я вас искала.
– Я была в своей комнате, – отвечала mademoiselle Анет.
Надежда Александровна молча пошла возле нее. Она, казалось, хотела что-то сказать ей, но как бы не решалась… и вдруг она торопливо сказала:
– Вы, mademoiselle Анет, извините меня, я не хотела вас обидеть! – И, сказав это, она быстро отошла в сторону и заметила своей дочери, шедшей впереди:– Как я не люблю на тебе, Софи, этого платья!
Тавровский шел навстречу, и когда он встретил Надежду Александровну, то пытливо взглянул на нее, потом на mademoiselle Анет, которой он сказал:
– Я к вам с предложением: не хотите ли попробовать мою верховую лошадь? она очень смирная. Mademoiselle Клара уже подпрыгивает на ней и страшно кричит.
– Благодарю вас! в другой раз.
– Отчего же вы не хотите? – заметила любезно Надежда Александровна.
И все пошли на подъезд, выходящий на большой двор, посреди которого был огорожен луг с зеленой травой; в центре его красовались солнечные часы. Mademoiselle Клара, скривив талию, подпрыгивала на аршин от седла, смеялась, поддерживая свою гребенку в косе. Лошадь вели под уздцы, и она шла легкой рысью.
Дети стали проситься тоже сесть на лошадь, когда mademoiselle Клара сошла с нее. Тавровский сел по-дамски и прокатывал поочередно детей; Марк Семеныч ходил возле и останавливал Тавровского, когда тот скоро ехал. Mademoiselle Анет в это время крепче увернула свою косу, на что не без зависти смотрели Надежда Александровна и гувернантки; потом она надела длинную суконную юбку и ожидала лошади, которую подвел к ней Тавровский, спросив ее:
– Вы как садитесь, с лестницы?
– Нет, я и так могу, – отвечала mademoiselle Анет.
Тавровский так приподнял ее, что она с секунду стояла ногой на его руке. Сев на седло, она взяла повода и, оправив платье, повернула лошадь прямо, пришпорила ее и перескочила через перегородку в луг.
Послышались разного рода восклицания.
Тавровский кричал «браво!», Марк Семеныч: «Осторожнее!», дети, прыгая, били в ладоши, а дамы с удовольствием следили за mademoiselle Анет, скакавшей рысью вокруг. Она, казалось, одушевилась, то ехала рысью по-английски, то просто, – потом, подняв лошадь в галоп, сделала тур, пустила ее во весь карьер и неожиданно остановила перед Тавровским, стоявшим на лугу. Она бросила ему повода и спрыгнула на землю, так что дети вскрикнули, думая, что она упала с лошади. Похвалы сыпались со всех сторон mademoiselle Анет. Надежда Александровна сказала ей:
– Да, вы удивительная наездница! где это вы выучились так ездить?
– В деревне, один из моих родственников, хороший кавалерист, учил меня, – гордо отвечала mademoiselle Анет.
Надежда Александровна подняла брови и произнесла:
– А-а-а!
Марк Семеныч подошел в это время к mademoiselle Анет и сказал:
– Нет, я вам больше не позволю ездить верхом: вы ужасно смелы. Как можно, не зная лошади…
– Ах, как ты скучен с своими моралями! ну, читай их детям! – перебила его Надежда Александровна и закричала Тавровскому, скакавшему по-дамски: – Полноте! теперь вы нас не удивите своей смелостью.
Вечер прошел довольно весело. Приехали гости; но mademoisselle Анет удалилась, потому что детям было время идти спать. Прощаясь с детьми, Тавровский успел тихо спросить mademoiselle Анет:
– Извинялась?
– Кто? – невольно шепотом спросила mademoiselle Анет.
– Кому следовало.
Mademoiselle Анет ничего не отвечала.
Тавровский, взяв на руки Андре и целуя его, сказал ему:
– Поди и крепко поцелуй за меня мисс Бетси.
– Не хочу!
– Ну mademoiselle Клару.
– Не хочу, не хочу! – говорил ребенок.
– Ну а хочешь ли поцеловать mademoiselle Анет?
Ребенок протянул к ней руки. Mademoiselle Анет ждала его, только чтоб уйти, и когда брала Андре от Тавровского, то почувствовала легкое пожатие руки; она в волнении сказала:
– Вы, кажется, следуете общему примеру и тоже намерены мне делать оскорбления.
И mademoiselle Анет повела детей прощаться к Марку Семенычу.
Тавровский громко воскликнул:
– Неужели вы это серьезно думаете?
– Что такое? что такое? – кричала с другого конца гостиной Надежда Александровна.
– Mademoiselle Анет обижает меня, – отвечал так печально Тавровский, что вызвал смех детей.
– Бедный! а вы не умеете защититься! – насмешливо сказала Надежда Александровна, подходя к нему.
– Без вашей помощи – нет.
– Чем же она обидела вас?
– Не хочет ехать верхом завтра со мной.
– Какая обида! – с неудовольствием заметила Надежда Александровна.
Mademoiselle Анет гордо глядела на Тавровского и медленно удалилась с детьми.
Не без волнения пришла она к себе в комнату и, усевшись в креслы, о чем-то задумалась, что случалось очень часто с некоторого времени. Вошла горничная и подала ей записку.
– От кого? – спросила mademoiselle Анет.
– Мне подал Сергей, ничего не сказав, – отвечала горничная.
Mademoiselle Анет распечатала записку и стала читать. Лицо ее покрылось краской; разорвав, она бросила ее на пол и стала в сильном волнении ходить по комнате. Записка была от Тавровского, который писал:
«Вам показалось, что я хотел вас оскорбить. Я согласен, что, может быть, моя шутка была дерзка. Но клянусь вам честью, что в ней и тени не было того, что вы предположили. Это всё меня так поразило, что я чуть не наделал глупостей. Простите, простите меня! Если вы не сердитесь на меня, то покажитесь у вашего окна. Я буду стоять в саду у кустов и простою целую ночь за свою ветреность».
Mademoiselle Анет отослала свою горничную ранее обыкновенного и вышла из своей комнаты, выходящей в сад, в другую. Она пробовала читать, работать, но скоро всё бросала и поминутно ходила в смежную комнату. Она подкрадывалась к окну и, отскакивая от него с ужасом, повторяла:
– Боже мой, его увидят! что он делает!
Настала ночь. Волнение ее усилилось, тем более что Марк Семеныч, возвратись к себе, имел привычку открывать у себя окно и долго сидел, мурлыча романс Офелии или Десдемоны.
Mademoiselle Анет, дрожа, прислушивалась к малейшему шуму, и сердце у ней забилось сильно, когда окно раскрылось внизу и послышался голос Марка Семеныча.
Mademoiselle Анет поспешно открыла свое окно, махнула платком и тотчас заперла его. Но не успела она это сделать, как чья-то фигура стояла на дорожке и глядела к ней в окно. Mademoiselle Анет, слабо вскрикнув, присела, стараясь скрыться. Она медленно подняла голову и робко взглянула в окно. Фигура всё еще продолжала прохаживаться взад и вперед.
– Господи, что он делает со мной! – почти рыдая, воскликнула mademoiselle Анет – и вдруг кинулась к себе на кровать, потому что кто-то застучал ключом у дверей другой комнаты.
То была горничная, которая, подойдя к двери, робко сказала:
– Если вы не почиваете, так вот-с записка.
– Боже мой, опять! – с сердцем сказала mademoiselle Анет, отворяя дверь.
– От mademoiselle Клары! – отвечала горничная. Но записка была от Тавровского. Он писал следующее:
«Я счастлив: вы простили меня; берегитесь: за вами подсматривают и ходят дозором около ваших окон. Чтоб отвлечь подозрение горничной, я велел сказать, что это от mademoiselle Клары. Дайте ей какую-нибудь книгу. Благодарю, благодарю вас».
Mademoiselle Анет отдала горничной книгу и сказала:
– Ты больше не входи ко мне: я хочу спать.
Но когда горничная ушла, она подкралась к окну и увидала всё ту же фигуру, расхаживающую под окнами.
Mademoiselle Анет пугало всякое сближение с Тавровским, и в то же время она не могла не согласиться, что внимание его льстило ей. Она заметила, что на нее стали обращать особенное внимание, когда она являлась в гостиную с детьми; да она и сама чувствовала, что взгляд и улыбка ее, даже каждое движение приняло какое-то особенно спокойное и гордое выражение. При всей своей живости характера она мало принимала участия в разговорах и очень редко улыбалась. От детей она узнала, что ее прозвали гости: mademoiselle de Fierte.[7] Чем ни старались уязвить ее женское самолюбие многие дамы, внимание Тавровского всё выкупало. В ее присутствии, в гостиной, он бросал всех и постоянно находился с детьми, то есть находился около mademoiselle Анет. Шутки сыпались на него; особенно смеялась над ним Надежда Александровна. Раз, когда mademoiselle Анет удалилась с детьми, Тавровский подошел к кружку хозяйки дома, и она иронически сказала ему:
– Да вы совершенно превратились в ребенка: только с детьми и говорите.
– Я очень желал бы, но с условием, чтоб mademoiselle Анет согласилась быть и моей наставницей, – отвечал Тавровский.
– Вы ее так избалуете своими пошлыми комплиментами, что я буду принуждена ей отказать от дому, – тихо сказала Надежда Александровна.
– Эта мера с вашей стороны очень будет простительна.
– Это что значит! Неужели вы думаете, что я унижусь до того, чтоб бояться ее красоты! И что в ней хорошего!
– Всё: рост, взгляд, походка; а уменье держать себя в вашей гостиной – это показывает очень топкий ум.
– Так это более сострадание вами руководит? – смеясь принужденно, перебила его Надежда Александровна.
– Может быть! Я очень желал бы ее видеть в другом положении: она произвела бы эффект в обществе.
– То есть вы сожалеете, что уже нет тех волшебников, которые жен рыбаков превращали в графинь! – изменясь в лице, шепотом проговорила Надежда Александровна.
– Разумеется, это жаль!
– И вы бы женились на ней? ха-ха-ха!
И Надежда Александровна громко стала смеяться, как бы желая скрыть свое волнение.
С этого дня она стала выезжать почти всякий вечер, и гостиная ее была пуста, чем Марк Семеныч, казалось, был очень доволен. Гуляя с mademoiselle Анет и детьми, он говорил:
– Не правда ли, что тихая семейная жизнь гораздо лучше этих пустых собраний, где каждый, являясь, должен запастись большим количеством принужденных улыбок и пошлых фраз. Мне кажется, вы не из числа тех тщеславных женщин, для которых блеск заменяет всё в жизни. Вот я заметил, что вы исключение: блеск не увлекает вас, а пошлые комплименты не удовлетворяют.
Марк Семеныч ошибался или не хотел замечать, каким огнем блестели глаза у mademoiselle Анет, когда она находилась в освещенной, шумной зале, какая гордая улыбка блуждала на ее губах, когда она замечала, что была предметом общего разговора. Нет! Марк Семеныч не понимал ее презрительной холодности ко всему, что ее окружало…
Приближался день рождения Марка Семеныча. Mademoiselle Клара и мисс Бетси учили детей разным поздравительным стихам к этому дню.
Mademoiselle Анет придумала другого рода сюрприз: она из детей и их знакомых составила кадриль в характерных костюмах. Хлопоты были большие для mademoiselle Анет. Она сама заказывала парики. Костюмы шились дома под ее руководством.
Марк Семеныч желал детского бала, а Надежда Александровна и слышать не хотела, и дом готовился к блистательному собранию. Накануне дня рожденья, за обедом, Надежда Александровна сказала mademoiselle Анет:
– Есть ли у вас платье для завтрашнего дня? Впрочем, вы не стесняйтесь, можете и передать свою должность.
– Это очень мило! Я уж просил mademoiselle Анет тоже на этот день быть гостьей у меня, – и, обращаясь к ней, Марк Семеныч продолжал: – Вы так молоды, что, верно, вам приятно будет потанцевать.
– Какой лестный комплимент вы делаете mademoiselle Кларе! – с досадой заметила Надежда Александровна.
– Я хотел просить mademoiselle Клару об этом же. Мисс Бетси, верно, будет так добра, что возьмет на себя все хлопоты.
– Я бы с большим удовольствием взялась, но mademoiselle Анет слишком слаба к детям, и я боюсь, что не слажу с ними! – отвечала мисс Бетси.
– Я небольшая охотница до танцев и потому могу не передавать своей обязанности, – сказала mademoiselle Анет Марку Семенычу. Вечером mademoiselle Клара явилась с советами к mademoiselle Анет, как ей следует хорошо одеться. Она сказала:
– Ma chere[8] mademoiselle Анет, вы не знаете, что хозяйка дома очень взыскательна: она не любит, когда гувернантки ее одеты, как гости.
– Я не условливалась насчет туалета, вступая в дом, и потому оденусь, как мне вздумается, – сухо отвечала mademoiselle Анет.
– Вы счастливы: вы можете поступать так, – со вздохом заметила француженка.
– А зачем вы делали такие условия, принимая на себя обязанность…
