Николай Некрасов
Мертвое озеро
Глава V
Хитрая выдумка
Аня и Петруша остались в саду. Он сидел верхом на деревянных перилах террасы в задумчивом положении. Аня, стоя неподалеку, бросала кверху носовой платок, играя им, как мячиком.
– Ну, лови, Петруша! – сказала Аня, кинув платок к Петруше.
Он ничего не слыхал и оставался в задумчивой позе.
Подымая упавший платок, Аня насмешливо спросила его:
– Скажи, пожалуйста, Петруша, о чем ты так задумался? Верно, боишься, что Настасья Андреевна пожалуется ему?
– Вовсе и не думал! – обидчиво отвечал Петруша. – Если бы даже и пожаловалась… ну, что мне могут сделать??
– Как же? – с удивлением спросила Аня.
– Разумеется! ну, что сделают?.. побранят!.. велит сидеть у Селивестра Федорыча!..
И, помолчав, он с грустью продолжал:
– Нет, Аня! я думал, отчего она меня не хочет послать нынче в город, чтоб держать экзамен. Ведь опять целый год надо будет сидеть в классной с Селивестром Федорычем да проходить зады. В то время как все мои товарищи учатся, я… я один только бью баклуши в этой куцей курточке!
И Петруша с сердцем рванул курточку, так что она затрещала; глаза его наполнились слезами, и он засвистел, вероятно желая скрыть их.
– Ну, кто у тебя и бывает? один Федя! – заметила Аня.
– Он-то меня и злит! – с горячностью подхватил Петруша и с возрастающим жаром продолжал: – Поступил в класс – и нос поднял, говорить со мной не хочет, что ни скажу ему – подсмеивается, ты, говорит, на руках у нянюшек. А сам мне по плечо, да и годами моложе.
И, переменив голос, он с восторгом воскликнул:
– Ах, Аня! что он мне рассказывал! как они весело живут! играют, курят!
– Ну, а как узнают? – спросила Аня.
– Кто же может узнать! Селивестра Федорыча нет там, чтоб всё переносить. А товарищи не выдадут и сухим из воды вытащат. Да погодите, я уж поставлю на своем: я буду, буду в пансионе нынешний год!!
Последние слова Петруша говорил, обратись к дому, как будто кто-то его слушал в окне.
Аня засмеялась.
– Чему ты смеешься? – с сердцем спросил Петруша.
– Над тобой!.. ха-ха-ха!.. у! как разгорячился. И играть будет, и курить будет… ха-ха-ха!
– Буду, всё буду делать, что захочу, как переселюсь в город! – топнув ногой и разгорячась, воскликнул Петруша.
– Да в том-то и вся сила, когда-то еще переселишься? – поддразнивая, заметила Аня.
– Клянусь тебе, очень скоро! – торжественно произнес Петруша и прибавил таинственно: – Я уж знаю, что надо сделать.
Аня перестала смеяться и с любопытством спросила:
– А что?
– Скоро состареешься – не скажу!
– Пожалуйста! – умоляющим голосом сказала Аня.
– Я, пожалуй, скажу, только с условием.
– Какое?
– Танцуй со мной при Феде, а ему откажи, если он будет просить тебя. А то он меня всё дразнит, что ты на меня как на мальчишку смотришь…
Аня, помолчав, нетерпеливо сказала:
– Ну, скажи же, что ты сделаешь?
Петруша огляделся кругом и, понизив голос, сказал таинственно:
– Помнишь, по какому случаю он рассердился, хотел меня отправить в город? Да тетенька разнежничалась!
– Ну, помню! что же? – с напряженным любопытством спросила Аня.
– Не понимаешь? – с удивлением, в свою очередь, спросил Петруша.
Аня покачала головой.
– Я…
Петруша опять огляделся и тихо продолжал:
– Я перепишу черновое письмо Феди, что он у меня оставил, и выроню при нем, будто нечаянно.
– Так что же?
– А вот увидишь, что будет, – весело отвечал Петруша и, схватив Аню за руку, потащил ее за собой, прибавив:– Побежим в нижний сад.
Аня сначала упиралась, но потом пустилась бежать ровно с Петрушей и спросила его:
– А кому писал Федя письмо?
– К Танечке, – отвечал Петруша,
– И она ему пишет?
– Разумеется!
Она замолчала и продолжала бежать. Петруша усилил свой бег и сказал:
– А ты будешь писать ко мне, когда я уеду отсюда?
– Это зачем?
– Так!
– Нет-с, вы уж лучше попросите Танечку, чтоб она вам обоим писала.
– Трусиха! – заметил Петруша и, выпустив ее руку, пошел шагом.
– Вовсе не из трусости!
– А из чего же?
– Так!
– Значит, тебе меня не будет жаль? – с упреком заметил Петруша.
– Пойдем к лодке, Петруша! – взяв его за руку, поспешно сказала Аня.
– Зачем?
– Нарвем цветов; я их ужасно люблю.
– Ну пойдем!
И они как стрелы пустились бежать, – перебежав мостик, повернули по берегу речки, которая прихотливо изгибалась узкою лентою, окаймленною с двух сторон широкими листьями болотных лилий. Прибежав к одному из кустов, Петруша взвалил себе на плечи два весла, которые скрывались там, и медленно пошел к лодке, стоявшей невдалеке. Он проворно прыгнул в нее и отвязал ее от колышка, покрытого изумрудным мхом.
Лодка заколыхалась, и из-под зеленой тины блеснула вода. Петруша с ловкостью перекинул конец весла на берег, а другой придержал рукой. Аня, приподняв высоко платье, чтоб его не замочить, стала тихонько пробираться по веслу, которое вертелось во все стороны.
– Какие у тебя маленькие ножки! – заметил Петруша.
Аня, потеряв баланс, закачалась.
Если бы не ловкость Петруши, она упала бы в воду; но он схватил ее за руку и с силою притянул в лодку. Он смеялся. Аня тоже смеялась.
Лодка тем временем отчалила от берега и тихо прорезала себе дорогу в зелени, оставляя за собой ленту воды, которая уменьшалась постепенно и наконец исчезла.
– Смотри, весло забыли! – кричала Аня.
– И с одним накатаемся.
* * *
Петруша стоя правил одним веслом и насмешливо глядел на нее.
Легкий туман стал подниматься из реки, которая становилась шире и чище, а лес, окаймлявший берега с обеих сторон, густел и темнел. Петруша и Аня плыли молча; последняя смотрелась в воду, опускала руки в нее и так ехала, производя ими легкий плеск.
– Петруша! – неожиданно окликнула она задумавшегося своего вожатого.
– А? – спросил пугливо Петруша.
Эхо повторило их. Это Аню очень заняло, и она, смеясь, стала повторять на разные голоса имя Петруши и прислушивалась к эхо.
– Отчего, Петруша, лес повторяет, что я ни скажу? – спросила Аня.
– Это – эхо, – глубокомысленно отвечал Петруша.
– Вот хорошо! я и без тебя знаю, что эхо! – насмешливо и передразнивая его голос, отвечала Аня и с важностью продолжала: – Нет, ты мне растолкуй, отчего и как?
Петруша молчал.
– Не знаешь?
– А ты знаешь? – с досадою спросил Петруша.
– Нет! но мне не стыдно! я не буду курить и писать письма! – Аня сопровождала свои слова лукавыми взглядами.
– О, тогда я всё узнаю; а теперь чему научиться с Селивестром Федорычем? разве как сушить васильки, чтоб перемешивать с табаком и потом курить их.
– Да тебе будет скучно там одному! На лодке нельзя кататься и рвать таких цветов.
И Аня нагнулась сорвать одну из лилий; но корень был крепок, и она только возмутила поверхность воды. Петруша, бросив весло, сорвал ей его.
– Еще и эту, и эту! – говорила Аня Петруше, который наклонял лодку во все стороны, собирая цветы, разбросанные по реке, и говорил:
– Чего мне будет жаль, так тебя, Аня: она тебя замучит попреками.
– Уж, право, не знаю, что я ей сделала! она меня ужасно не любит, – с грустью сказала Аня.
– Ты пиши ко мне, если уж она очень…
– Что же ты сделаешь?
– Я…
Петруша призадумался и потом отвечал:
– Я скажу ей, что не буду ее любить.
– Ах! не говори ты ей этого! – воскликнула Аня в испуге и тихо заплакала.
– О чем же ты плачешь, Аня? – недовольным голосом спросил Петруша, и, отнимая ее руки от глаз, он вкладывал в них цветок.
– Страшно! – всхлипывая, отвечала девушка.
– С чего тебе страшно? – глядя вокруг, спросил Петруша.
– Я останусь одна: она меня с дедушкой будет бранить всякий день.
– Ну так я останусь, не плачь! Посмотри, какой чудесный цветок.
Так утешал Петруша свою спутницу.
Аня взглянула на цветок, понюхала его и немного запачкала себе нос. Петруша залился смехом и, сорвав себе лилию, напачкал тоже свой нос.
Они гримасничали в лодке, смеялись; вдруг Аня призадумалась и сказала:
– Знаешь что, Петруша: сорвем по цветку, высушим их, и когда ты приедешь побывать, я спрошу свой, а ты у меня свой. И если кто потеряет его, тот должен целый год исполнять всё, что ни приказывают.
– Хорошо; спасибо! – отвечал Петруша, взяв поданный ему цветок, и прибавил:-Я его в историю положу.
Болтая, они не заметили, что стемнело. Аня первая пугливо сказала:
– Однако, Петруша, вернемся назад; пока еще доедем, а может, нас хватятся.
Но как ни спешил Петруша, когда лодка причалила к месту, где они сели, уже совсем смерклось. Аня с Петрушей бегом пустились к дому, и лишь только завидели его, как оба в один голос пугливо заметили:
– Огонь в гостиной!
– Не приехал ли он? – сказал Петруша.
И, подойдя ближе к дому, стал на скамейку. Аня последовала его примеру. Приподнявшись на цыпочки, она заглянула в окна и потом, быстро присев, дрожащим голосом сказала:
– Ах, уж и стол накрыт!
Петруша, стоя на скамейке и придерживаясь за плечи Ани, говорил:
– Он ходит по комнате: значит, сердит! – И, соскочив со скамейки, он продолжал:– Смотри, Аня, скажи, что сидела у себя в комнате.
– Хорошо; ну, иди же; я приду потом, – отвечала Аня.
И они разошлись.
В зале был уже накрыт стол для ужина. Старичок сидел в своих креслах и, прильнув к стеклу, высматривал в темноте сада свою внучку и Петрушу, которых искали по всему дому и ждали ужинать. Федор Андреич, рассерженный поздним отсутствием Петруши и Ани, расхаживал в зале и ворчал на свою сестру, зачем она не смотрит за ними и позволяет девушке в такой поздний час отлучаться из дому. Настасья Андреевна своими словами, казалось, еще сильнее раздражала гнев брата. Фигура его, и без того серьезная, сделалась мрачною. Он был небольшого роста, но необыкновенно широк в плечах, с плотными руками и ногами. Его лицо далеко не принадлежало к числу приятных; густые с проседью волосы, торчавшие вверх, придавали его строгим чертам что-то мрачное; а густые брови, почти сросшиеся вместе, увеличивали суровость выражения его черных блестящих глаз и большого носа. Он носил небольшие усы с проседью, которые скрывали его толстые губы. Цвет лица его был красноватый и не лишенный здоровья. Одет он был в синеватого цвета венгерку с высоким стоячим воротником, который упирался в его полный подбородок и делал еще шире его лицо.
Появление Петруши нарушило молчание, воцарившееся в зале. Федор Андреич встретил его следующими словами:
– А, насилу явился!
Петруша поцеловал у него руку.
– Вы заставляете ждать себя… Где ты был?
И лицо Федора Андреича становилось всё мрачнее.
– Я катался на лодке! – робко отвечал Петруша.
– Я ведь тебе запретил? как же ты смел! – грозно спросил Федор Андреич.
– Я ему позволила: он хорошо играл сегодня! – подхватила Настасья Андреевна.
Ее брат, нахмурив брови, отвечал:
– Прекрасно, ты его отпустила; а где же Аня?
– Я не знаю-с! – поспешно отвечал Петруша.
– Разве она не с тобой каталась? – с удивлением спросил Федор Андреич.
– Нет-с! – запинаясь, проговорил Петруша.
В ту минуту Аня, слегка смущенная, вошла в залу.
– А-а-а, сударыня!.. где вы изволили быть? – торжествующим голосом спросила Настасья Андреевна.
– Я сидела наверху!
– Неправда: я сама была в вашей комнате.
– Верно, я…
– Поди поздоровайся, – перебил ее старичок.
Аня подошла к Федору Андреичу, поцеловала его в щеку.
– Боже мой! посмотрите на ее платье, – вскрикнула Настасья Андреевна и, кинувшись к Ане, стала повертывать ее во все стороны.
Торопясь домой, Аня забыла о своем платье, и роса вымочила его.
Федор Андреич выразительно посмотрел на Петрушу, погрозив ему, и сквозь зубы сказал:
– Так ты один катался?
– Я одна гуляла в саду! – побледнев и умоляющим голосом сказала Аня, обратись к Федору Андреичу, который отвернулся от нее и настойчиво требовал, чтоб Петруша сознался в своей лжи.
Но Петруша упорно молчал. Этим временем Настасья Андреевна накинулась на Аню, которая заплакала.
Федор Андреич, оставив Петрушу, обратился к плачущей и грозно закричал:
– Вы, кажется, сговорились меня злить сегодня. Одна плачет, другой лжет!
– А она разве не солгала вам? – подхватила Настасья Андреевна, бросая яростные взгляды на Аню.
– Настасья Андреевна, моя Аня не лгунья! – обидчиво заметил старичок.
Внучка кинулась к своему защитнику и, скрыв свою голову на его плече, горько зарыдала. Дедушка утешал ее и шептал:
– Тише, не плачь: он пуще рассердится.
Федор Андреич заходил скорыми шагами по комнате: то было признаком гнева.
Настасья Андреевна шепталась с Петрушей, делая ему выразительные жесты.
– Да перестанете ли вы, сударыня! – грозно топнув ногой, сказал Федор Андреич, остановись перед Аней. – Вы плачете, как будто бог знает что с вами сделали. Прошу перестать: вы знаете, я не люблю слез!
Последние слова были сказаны гораздо громче. Старичок вытер слезы у внучки и сказал ей тихо:
– Попроси прощенья.
– Я не виновата! – отвечала Аня всхлипывая.
– Капризная девчонка! – заметила Настасья Андреевна и, крикнув лакея, приказала подавать ужин.
В глубоком молчании все уселись за стол, в том числе и гувернер с женой, сошедший сверху. Раз двадцать он кланялся, а жена его приседала хозяину дома, пока они были замечены им.
– Вы продолжаете сердиться? отчего вы не кушаете? – нахмурив брови, сказал Федор Андреич Ане, которая сидела, понурив голову, и ничего не ела.
Старичок толкнул ее ногой. Аня, не слышав вопроса хозяина, вопросительно посмотрела на своего дедушку, который уткнулся в свою тарелку и прилежно кушал.
– Отвечайте же, – вас спрашивают! – дрожащим от гнева голосом сказала Настасья Андреевна.
– Что вам угодно? – спросила Аня.
– О чем вы так думаете, что ничего не слышите? – язвительно спросила Настасья Андреевна и готовилась продолжать выговор, но, остановленная взглядом своего брата, быстро сжала губы.
Встали из-за стола. Аня подошла проститься с Федором Андреичем, сказав грустно:
– Покойной ночи-с!
Федор Андреич взял Аню за руку, поцеловал ее в лоб и ласковым голосом произнес:
– Забудьте всё и спите спокойно.
Аня с теми же словами подошла к Настасье Андреевне. Они обе едва коснулись губами до щек друг друга; последняя наградила Аню гневным взглядом. Со старичком Аня прощалась без слов. Она нежно поцеловала его в щеку, потом в руку и опять в щеку, как бы желая показать присутствующим свои чувства к нему.
– Дедушка, я вас провожу и зайду к вам, – шепнула она старичку.
Старичок крепко поцеловал свою внучку и перекрестил.
– Прощайте, Петрушенька! – сказала Аня, проходя мимо него.
Петруша стоял у окна и глядел в мрачный сад. Эти слова вывели его из задумчивости; он молча поклонился Ане и с нежностью поцеловал старичка, который отвечал ему таким же поцелуем и тоже его перекрестил.
– Прощай, брат! – пожимая руку Федора Андреича, сказал старичок, сопровождая слова свои благодарным взглядом.
– Прощайте! – вдруг веселым голосом отвечал Федор Андреич и, сделав общий поклон, ушел из залы.
Все побрели по своим комнатам, исключая Настасьи Андреевны, которая осталась собирать остатки белого хлеба в корзинку и долго еще копалась внизу, запирая водку, вино по разным чуланам.
Через час всё в доме спало глубоким сном; только в кабинете Федора Андреича еще виден был огонь.
Часть вторая
Глава VI
Письмо
Кабинет Федора Андреича уборкой своей не отличался от других комнат. Мебель была в нем самая необходимая: железная кровать, у которой стоял маленький столик, заваленный губернскими газетами, бронзовый подсвечник с зеленым колпаком, освещавший комнату, комод старинный с бронзовой оправой, несколько стульев соломенных, новейшей работы бюро и у окна вольтеровское кресло, в котором задумчиво сидел Федор Андреич. В его руках был неизменный его коротенький чубучок с огромной пенковой трубкой. Но он не курил в эту минуту, а, поддерживая голову одной рукой, смотрел в раскрытое окно в темный сад. Он сидел так неподвижно, что его можно было принять за спящего, если б из-под густых бровей не сверкали его блестящие серые глаза. В этом положении провел ночь Федор Андреич; лишь только занялась заря, он лениво встал, как бы сожалея о промчавшейся ночи, выбил свою недокуренную трубку и, набивши новую, вышел из своего кабинета и очутился на террасе. Утренний воздух дал ему почувствовать без сна проведенную ночь; усталый, он уселся на отсыревшие ступеньки террасы.
Утро было свежее; зелень и даль неба покрыты были легким наром, который, медленно подымаясь, разрывался местами. Птицы, чирикая, скакали по песку дорожек, порхали на кусты, собирая капли росы, или, весело щебеча, пролетали над головой Федора Андреича в свои гнезда, свитые в крыше террасы.
Но его ничто не развлекало: он сидел в неподвижном положении, и трубка опять была забыта. Солнце вспыхнуло, осветив все предметы; птицы громче запели, послышалось мычание коров, ржание лошадей; вдали пахнуло дымом затопленной печки. Но пробуждение дня не могло вывести из задумчивости Федора Андреича. Наконец он вдруг встрепенулся. Над его головой раздался стук открытого окна; сонная Аня, с распущенными волосами, с ярко горящими щеками, закутанная в белое одеяло, появилась в окне. Она, щурясь, глядела на солнце, прямо светившее ей в лицо, зевнула, вздрогнула и, плотнее закутавши свои плечи одеялом, легла на окно. Аня глядела неопределенно на небо, на зелень в саду, следила внимательно за птичками – и вдруг скрылась с окна, но через минуту опять появилась, вооруженная зонтиком, которым слегка стукнула в соседнее окно, и спряталась.
Через несколько минут соседнее окно раскрылось с шумом, и сонное лицо Петруши с ‹вс›клокоченными волосами показалось в нем. Аня выглянула из своего и залилась смехом. Петруша, зевая, спросил:
– Ну, чему смеешься?
– У, какой ты страшный!
Петруша, догадавшись, оправил свои волосы и спросил ее:
– А ты давно встала?
– Давно, давно! – протяжно отвечала Аня и зевнула сладко.
Петруша последовал ее примеру и сказал:
– Что же ты меня не разбудила прежде?
– Не хотела.
– Значит, солгала: верно, сама проспала; а уж как вчера божилась, что встанет рано-рано, чтоб идти гулять!
Аня лукаво улыбнулась и, потягиваясь, сказала:
– Какой я страшный сон, Петруша, видела!
– Ну, верно, не страшнее вчерашнего вечера: каково нас поймали? и всё твое платье!
– Мне так было страшно за тебя! – перебила его Аня.
– А мне за тебя: думаю, расплачется и всё расскажет.
– Вот мило! ты думаешь в самом деле, что я девочка! – обидчиво заметила Аня и с уверенностью продолжала:– Нет, что бы ни случилось со мной, я ничего не сказала бы,
Аня поддерживала свое личико; оно было полузакрыто распущенными ее волосами, концы которых висели из окна и качались в воздухе.
– Знаешь, Аня, тебе бы так носить волосы, – заметил Петруша.
– То есть не чесаться? – смеясь, подхватила Аня, и, закинув голову кверху, смотря на небо и щуря лукаво глаза, она прибавила: – Ну а так хорошо?
– Не шали: упадешь! – строго заметил Петруша Ане, которая мотала головой. – Пойдем гулять… Как бы теперь хорошо покататься на лодке.
– Мне не в чем! мое платье с вечера взяли замывать.
– Надень мое! – смеясь, сказал Петруша.
– Ха-ха!
Петруша в минуту свесил ноги на крышу и болтал ими.
– Не делай этого, бога ради: ты знаешь, какая гнилая крыша. Вон сколько дыр на ней.
И вдруг она пугливо устремила глаза в одну из них и, замахав рукой, скрылась из окна. Петруша стал ее звать и, соскочив на крышу, подошел к ее окну. Аня закричала ему с ужасом:
– Он встал, сидит на террасе.
Петруша пугливо прокрался назад. Оба окна вскоре тихо закрылись. Но Федор Андреич всё слышал и видел, и детские выходки Ани и Петруши ему видимо не понравились. Он совершенно сдвинул свои брови и кусал губы, крутя жестоко свои усы.
Чай и завтрак подавали в этот день в кабинет Федору Андреичу. К обеду стол накрыт был в зале. Все, собравшись, ожидали его появления, чтобы начать обедать. Он так был мрачен при появлении, что на лицах всех присутствующих изобразилась тревога, и они вопросительно переглянулись. Молча Федор Андреич принял приветствие домашних, и когда стенные часы с громом и шипением пробили три часа, он заметил про себя:
– Как поздно!
– Не прикажете ли, братец, подавать кушать? – спросила Настасья Андреевна.
– Давайте, – отвечал рассеянно Федор Андреич, и, обратясь к Петруше, который, стоя у флигеля, перебирал ноты, он сердито прибавил: – Ну что же ты стоишь! вели подавать!
Петруша пошел к двери и в ту самую минуту вынул из кармана носовой платок, а с ним вместе выпало письмо.
– Петрушенька, вы что-то выронили! – заметила Аня, заранее приготовленная, что ей нужно было сказать.
Но Петруша как бы не слыхал и вышел в дверь.
Аня подошла, чтобы поднять письмо; но Федор Андреич остановил ее. В то время Петруша вернулся в залу. Федор Андреич молча указал ему на письмо. Петруша, слегка изменясь в лице, поднял письмо и хотел спрятать его в карман.
– Подай его сюда! – таким голосом произнес Федор Андреич, что все в зале вздрогнули.
Петруша тотчас же повиновался. Пробежав письмо, Федор Андреич громко засмеялся, отчего Настасья Андреевна, побледнев, вскочила со стула и с удивлением смотрела на брата, потому что смех был у него предвестником страшного гнева. Всё, что было в комнате, притаило дыхание и следило за мрачным выражением лица Федора Андреича, который, язвительно улыбаясь, сказал:
– Иди за мной!
И пошел из залы. Петруша твердым шагом последовал за ним.
Настасья Андреевна, проводив их глазами, тоскливо и вопросительно глядела на всех, как бы прося объяснения, и, остановив свои глаза на смущенной Ане, спросила:
– Что это значит?
Аня покачала головой.
Даже безжизненное лицо Селивестра Федорыча пришло в волнение, а его жена сильно закашлялась.
– Что такое Петруша сделал? – спросил старичок Аню с участием.
Она отвечала со вздохом:
– Не знаю, дедушка.
– Опять какие-нибудь шалости! и где усмотреть за ним? – тоном оправдания проговорил учитель.
Лакей явился в залу с миской супу и поставил ее на стол.
– Доложи барину, что суп подали! – свободнее вздохнув, сказала Настасья Андреевна.
Но лакей скоро возвратился, донеся ей, что барин ничего не отвечал. Настасья Андреевна приказала вынести миску из залы и вышла; она скоро возвратилась еще в большем волнении, брала вязанье в руки, бросала его, поминутно смотрела на часы и тоскливо на дверь.
Через томительных полчаса явился в залу Федор Андреич; он был бледен, губы его судорожно сжаты; глаза сверкали таким огнем, что все, как бы ослепленные их блеском, потупили свои.
– Что же вы не обедаете? – раздражительным голосом спросил Федор Андреич, взглянув на стол.
– Мы ждали вас, братец! – нетвердым голосом отвечала Настасья Андреевна.
– Велите скорее давать!
Когда опять подали суп, Настасья Андреевна робко сказала лакею:
– Попроси Петрушеньку…
– Не нужно! – перебил ее Федор Андреич.
Настасья Андреевна остолбенела, с разливательной ложкой в руках, и глядела на своего брата, который, судорожно постукивая ножом по столу, исподлобья глядел на всех.
– Вы его наказали? – придя в себя, спросила Настасья Андреевна.
– Да! он сегодня без обеда, – резко отвечал ей брат, и она принялась разливать суп.
Федор Андреич ужасно капризничал за столом, ворчал на сестру, что не всё в порядке, громко бранил лакея, подававшего кушанье…
– Боже мой, что с ним? – в недоумении шептала Настасья Андреевна.
Обед тянулся долго, хотя никто почти не ел, кроме Селивестра Федорыча; но и тот видимо конфузился от случайно падавших на него гневных взглядов хозяина.
После обеда, казалось, гнев Федора Андреича поутих; но он всё еще хмурился и, сидя в гостиной на диване с трубкой в зубах, постукивал ногой, глядя в даль сада.
Аня и Настасья Андреевна заняты были работой, а старичок, забыв свой послеобеденный сон, сидел, понурив голову, за шахматным столиком. Тяжелая и подавляющая тишина царила в комнате, в которой была раскрыта дверь на террасу в сад, как бы для сравненья этих людей, заключенных в комнате, с птицами, вольно летающими повсюду, с бабочками, порхавшими по кустам, с мухами, кружащимися бессмысленно в воздухе. Иногда в комнату залетала большая муха: жужжа неистово, она тоскливо билась по стеклам и радостно вылетала опять в сад.
Наконец послышалось мерное дыхание Федора Андреича, и голова его облокотилась на спинку дивана; трубка сжата была в руке, которая покоилась на ручке дивана.
Настасья Андреевна на цыпочках вышла из гостиной и отправилась к кабинету брата, где сидел Петруша. Она постучалась в дверь.
– Кто? Аня? – спросил Петруша изнутри.
– Нет, это я; отвори!
– Я заперт.
– Господи, господи! что ты такое сделал? что за письмо и к кому?
Петруша молчал.
– Говори же! – строго продолжала Настасья Андреевна.
Петруша всё молчал.
– Скажешь ли ты мне!.. – Не дождавшись ответа, Настасья Андреевна с сердцем продолжала: -Поделом тебе, и прекрасно, что тебя наказали: ты упрямый мальчишка!
И она возвратилась в залу; но ее приход, как он ни был осторожен, пробудил брата; подозрительно посмотрев на Настасью Андреевну, он сказал:
– Верно, навещать ходили? да я принял меры против вашего баловства.
И он показал ключ от двери своего кабинета.
Томительно длинно прошло время для Ани от обеда до чаю. Федор Андреич вышел из гостиной, и она кинулась в сад, чтоб подышать чистым воздухом. Поравнявшись с окном кабинета, она услышала сердитый голос Федора Андреича и следующие слова:
– В последний раз спрашиваю, к кому писал письмо?
Ответа не слыхала Аня, и когда хлопнули дверью, она, припрыгнув, закричала:
– Петруша!
Петруша выглянул из окна; глаза его были заплаканы, но он улыбался и торжествующим голосом сказал:
– А каково я их всех поддел!
Аня с участием спросила:
– Петруша, ты, кажется, плакал? за что он тебя оставил без обеда?
– Вовсе не думал плакать! Выйдут же наконец из терпения и пошлют меня в город.
– Не хочешь ли ты есть?
Вместо ответа, Петруша, указав рукой вдаль, поспешно присел.
Аня, повернув голову по указанию Петруши, увидела Федора Андреича, гуляющего по саду; она побежала в залу, где Настасья Андреевна уже сидела за самоваром. Она встретила Аню следующими словами:
– Где это вы изволите бегать?.. из-за вас в доме целый день тревога!
– Я была в саду.
– Так извольте идти опять туда: вас сам Федор Андреич пошел искать; просите его кушать чай.
Аня побежала искать Федора Андреича, но столкнулась с ним на террасе.
– Куда? – строго спросил он.
– К вам-с! – отвечала Аня.
– Это зачем?
– Вы искали меня.
– Да; а где вы были?
– В саду.
– Сад велик! где именно?
Аня замялась, но вдруг поспешно отвечала:
– Я рвала ягоды.
– Сырые-то? ай-ай-ай!
И Федор Андреич покачал головой, взял Аню за руку и пристально глядел ей в глаза. Она покраснела как мак, потупила глаза, и сердце у ней застучало от страху. Она страшилась, что он видел ее у окна, где был заключен Петруша.
– Вы любите меня? – протяжно спросил Федор Андреич…
– Да-с… очень… – не вдруг проговорила Аня.
Это вызвало недоверчивую улыбку на губы Федора Андреича. Он наставительным голосом сказал, держа ее за руку:
– Вы уж большая девица: вам не следует вставать до свету, чтоб болтать с глупым мальчишкой, которому надо учиться. Все эти шалости вчера и сегодня нейдут к вам… но бог с ними. Вы, верно, знаете, к кому он изволил писать письмо, а?
Аню как будто бы жгли на медленном огне. Она обрадовалась бы, если б пол обрушился и поглотил ее, лишь бы не чувствовать прикосновения горячей руки, которая жгла ее, и проницательных сверкающих взглядов Федора Андреича.
– Что же вы? вы, как и он, молчите?
– Я ничего не знаю-с! – заплакав, отвечала Аня; ей было страшно.
– Я ждал этого! – с сердцем сказал Федор Андреич и с силою сжал ее руку, отчего Аня слегка вскрикнула; он оставил ее и стал ходить взад и вперед по террасе.
Аня плакала.
– Братец, чай готов, – сказала Настасья Андреевна, появясь в дверях.
– Прикажите мне сюда подать! – отрывисто отвечал ей брат и продолжал ходить.
– Извольте принести чашку! – обратясь к Ане, сказала Настасья Андреевна, и когда девушка скрылась, она поспешно продолжала:– Братец, простите Петрушу: он и так довольно наказан.
– За его упрямство ему еще не то будет! не просите!.. Я его не прощу!.. – отрывисто, сердитым голосом сказал Федор Андреич.
– Это несправедливо! всё одного наказывать, в то время как другая во сто раз более виновата.
– Да вы не знаете, что он сделал, и заступаетесь. Он упрямый мальчишка!
– Всему научился у ней; прежде он не был таким. Я, я никогда не взяла бы в дом такую упрямую девчонку; она его всему научает: он еще дитя, – с горячностью говорила Настасья Андреевна.
– Хорошо дитя!.. но прошу таких глупостей не говорить в другой раз.
Аня слышала обвинение себе. Оскорбление, это чувство, доселе ей неизвестное, обхватило ее; она вся задрожала, хотела говорить, но не могла, – хотела плакать, но слезы душили ее; поставив чашку на перилы террасы, она кинулась в сад. Сумерки мешали видеть лицо Ани; однако Федор Андреич вернул ее, заметив, что в саду сыро. Аня ушла в залу и, сев у окна, сжала свою голову руками, облокотись на подоконницу. Она оставалась в этом положении, пока не почувствовала легкого удара по плечу. Старичок стоял возле нее и тихо сказал ей:
– Что с тобой?.. не слышишь, что Федор Андреич тебя зовет?
Аня очень удивилась, что чай был убран и зала темна.
– Иди же читать газету, – с удивлением повторил старичок.
Внучка как бы машинально повиновалась: она вошла в гостиную. Свет свечей резал ей глаза. Федор Андреич сидел один на диване у круглого стола, покуривая трубку. Аня молча села, взяла газету, лежавшую на столе, и стала читать. Но она читала так рассеянно, что Федор Андреич заметил ей, что она, верно, разучилась читать, и приказал прекратить чтение.
Через полчаса в гостиной старичок, храня глубокое молчание, играл в карты с Федором Андреичем, а его сестра расхаживала по террасе, пол которой очень сильно скрыпел. Дверь на террасу была раскрыта. Аня сидела с работой в руках возле старичка, но поминутно задумывалась; стук карт по столу заставлял ее вздрагивать, и она обращалась к своей работе.
Вечер был тих, свечи горели ровно. Вдруг посреди глубокой тишины послышался звонкий голос, полный грустной мелодии. Он пел русскую песню:
Не одна-то во поле дороженька…
Шаги на террасе замолкли, Аня оставила шитье; играющие в карты и все вслушивались в пение.
– Кто это распевает в саду? – с удивлением спросил Федор Андреич и вдруг, усмехнувшись, продолжал:– А, это, верно, он! Слышите, Настасья Андреевна, каким соловьем заливается ваш баловень?
И он стуком карт как бы старался заглушить пение. Оно было так грустно, что у Ани показались слезы на глазах, а старичок сделал ренонс. Последнее очень рассердило Федора Андреича, и он, поворчав на старичка, крикнул своей сестре:
– Да скажите, чтоб он перестал петь.
Пение через минуту затихло.
Подали ужин. Настасья Андреевна, несмотря на свой обычный аппетит, ничего не ела. В половине ужина она сказала:
