Марина Колесова
В плену королевских пристрастий
– Герцогиня Алина Тодд. Вот бумаги, подписанные Его Величеством королем, позволяющие мне навещать дочерей, – Алина подала в окошко свернутые в трубочку грамоты.
Бумаги исчезли в окошечке, и оно захлопнулось. Герцогиня осталась ждать у ворот. Ждала она достаточно долго, наконец, в воротах открылась небольшая дверка и выглянувшая невысокая монахиня с очень суровым выражением лица тихо проговорила: – Входите, мать-настоятельница позволила.
Алина прошла в дверку, и другая монахиня, высокая и статная, видимо, стражница, тут же заперла дверь и повернулась к монахине, позвавшей Алину.
– Сестра Бернардина, открывать, чтоб выпустить лишь с Вами или без Вас позволите? – низким грудным голосом спросила она.
– Рот закрой, сама скажу, что нужным посчитаю, – резко ответила та.
Стражница тут же повалилась перед ней на колени.
Сестра Бернардина повернулась к Алине: – Пойдемте.
Она провела герцогиню через длинный коридор в небольшой зал, по периметру которого стояли скамейки, а в углу большое распятие.
Перекрестившись у распятья и поклонившись ему, сестра Бернардина проронила: – Тут ждите, – после чего быстро вышла.
Алина подошла к распятию и опустилась около него на колени:
– Господи, благодарю тебя, что не отверг просьб моих и позволил увидеться с дочерьми, не остави и дальше меня, грешную, вразуми как поступить и как помочь им… Дай сил принять и исполнить волю Твою… пусть на все будет воля Твоя… – проговорила она, после чего стала читать длинную благодарственную молитву.
Вошедшая сестра Бернардина, удивленно взглянув на коленопреклоненную герцогиню, замерла на пороге. Идущие следом за ней две девочки, одетые в темные монашеские одеяния, тоже несмело остановились рядом. Дождавшись, чтобы герцогиня поднялась, она негромко проговорила: – Ваши дочери, Ваша Светлость.
Обернувшаяся Алина лучезарно улыбнулась:
– Как я рада вас видеть, девочки мои дорогие, – она шагнула к ним и, притянув к себе, обняла. – Здравствуйте, мои любимые.
Дочери несмело прижались к ней и еле слышно прошептали: – Здравствуйте, матушка.
Алина подняла голову и пристально посмотрела на монахиню, замершую у порога после чего тихо проговорила:
– Оставьте нас на час, сестра Бернардина. Через час я верну дочерей на Ваше попечение.
– Это невозможно. Общаться с Вами девочки будут лишь в моем присутствии, – не двигаясь с места, проронила та.
– Что ж, если у Вас больше нет никаких дел, можете удовлетворить Ваше любопытство и понаблюдать за нашим общением, – с усмешкой проговорила Алина, а потом склонилась к дочерям, – пойдемте сядем на скамейку, и вы расскажите мне, как вы тут живете.
Кивнув, девочки прошли вместе с ней к одной из скамеек. Алина села, Мария села рядом, а Луиза, осторожно взяв ее за руку, просительно заглянула в глаза и тихо прошептала: – Можно я рядом постою, матушка?
– А что такое? Почему ты не хочешь сесть? – удивилась Алина.
Луиза потупилась.
– Наказали ее утром сильно, – пояснила Мария.
– Вас часто наказывают? – спросила у нее Алина, после чего притянула к себе Луизу, у которой в глазах засверкали слезы, и стала нежно гладить по голове. – Не плачь, маленькая моя, все пройдет.
– Меня нет, совсем почти не наказывают, – покачала головой Мария, – а ее часто. Не слушается она, да и наказаниям перечит, сегодня вот убежать пыталась, а когда сестра Грета, что смотрит за ней, поймала ее, укусила ту и дралась с ней, вот ее и выпороли сильно, да еще в подвал посадили. Ее сестра Грета выпустила лишь потому, что Вы приехали… потом, наверное, обратно посадит.
– Алина, забери меня отсюда, пожалуйста, – Луиза прижалась к герцогине и зарыдала в голос, – там, в подвале такие тараканы страшные и слизняки и мокрицы какие-то, а еще темно там… А сестра Грета сказала, что я там неделю сидеть буду, а если тебе пожалуюсь, то еще дольше… и что еще накажут меня… Забери, пожалуйста… Я слушаться и тебя, и леди Гиз буду… За что нас папа сюда отправил? Я же слушалась всегда…
– Тсс… тихо, моя хорошая… Не бойся. Тараканов бояться не стоит. Они же не кусаются, и слизняки не кусаются, и мокрицы… да и в темноте ничего страшного нет. Ты ведь знаешь молитву "Отче наш"? Так вот, когда ее читаешь, страх проходит и становится понятно, что бояться было нечего. Что в темноте никого нет, и никто тебя не тронет, ни тараканы, ни мокрицы…
– Они такие противные, особенно если в темноте их коснешься…
– Они все Божьи создания, и ничего противного в них нет… а если молитву читать будешь, то поймешь это. С молитвой не тронет тебя никто.
– Алиночка, я все равно их боюсь… ну, пожалуйста, забери меня отсюда…
– К сожалению, пока забрать не могу, моя хорошая… Пока я лишь навещать вас могу.
– Я не хочу, чтоб ты навещала, я хочу, чтоб ты забрала меня домой.
– Я понимаю, но пока это не в моей власти, моя ласточка, – Алина ласково гладила рыдающую Луизу, потом повернулась к тихо сидящей рядом Марии, – Тебе тоже тут плохо, солнышко?
– Не особо… – Мария пожала плечами, – дома, конечно лучше было… тут строго очень все, но все не так ужасно, если исполнять то, что велят… а на службах так вообще хорошо, я в хоре пою…
– Ты умница, моя хорошая… Господь видно близок к тебе, если на службах тебе хорошо… Это замечательно.
– Алина, Алина… – герцогиню за руку подергала Луиза. – Если ты забрать не можешь, тогда скажи им, чтоб в подвал меня не сажали… Ведь это ты можешь?
– Как же я могу, ласточка моя, если провинилась ты так? Разве можно кусаться, драться и наставницу свою не слушаться? Уж коли провинилась, терпи теперь, да молись, чтоб Господь дал сил вынести наказание… А в другой раз больше не поступай так.
– Алина, я не пойду в подвал, не пойду! – заливаясь слезами, проговорила та.
– Луиза, прекрати ты так матушку называть, и перечить прекрати. Хочешь, чтоб еще сильнее наказали? Ведь накажут, – Мария строго взглянула на сестру. – Сказала ведь она уже тебе, что то не в ее власти: ни забрать тебя, ни наказание прервать. Так успокойся и смирись. Хватит сердце и ей, и себе рвать…
Алина удивленно посмотрела на нее, а потом, ласково улыбнувшись, высвободила одну руку, притянула ее к себе и нежно поцеловала: – До чего ты разумна, ласточка моя… я счастлива, что у меня такая дочка… Храни тебя Господь, моя девочка дорогая, – она чуть отстранилась и перекрестила Марию.
– А меня не надо, чтоб он хранил? – Луиза, всхлипывая, обиженно посмотрела на Алину.
– Что ты, мое сокровище… Конечно же, надо, – Алина перекрестила и ее. – Храни тебя Господь, моя маленькая. И дай Господь тебе сил и терпения, все вынести и глубокую веру обрести.
– Тут нельзя ее обрести, они все злые тут… Ты сама говорила, что Господь – это любовь. А тут нет любви. Я не знаю, как у Марии получается слушаться их… Им всем нравится придираться и унижать. Я лишь задумаюсь, а сестра Грета сразу по щеке, и еще заставляет, чтоб я сразу на колени вставала и благодарила ее за это… а если хоть что сразу не сделаю, на коленях заставляет всю службу отстоять или даже всю ночь.
– Маленькая моя, так Господь это не их любовь… Господь это его любовь к тебе и твоя к нему… И чем больше ты ему отдаешь, тем больше в ответ получаешь… Вот о чем ты на службе думаешь? О том, когда она закончится, и что ты после нее делать будешь? А вот если б ты думала о том, как во время ее свою любовь до Господа донести, ты бы и не отвлекалась, и сестра Грета тебя бы не ругала, вместо всего этого, ты бы Его любовь почувствовала. Попробуй, и ты почувствуешь это.
– Так меня на службы теперь долго не пустят… Меня теперь в подвале держать будут… там даже встать нельзя… лишь на коленях стоять можно или лежать… в темноте… с тараканами, – она вновь всхлипнула.
– Вот и помолись там и попробуй свою любовь до Господа донести.
– Из подвала?
– А не все ли равно откуда? Господь везде и все слышит.
– Меня не слышит…
– Это почему же ты решила, что не слышит?
– Я просила его, что б забрали меня отсюда, так просила… так просила… но он не слышит меня.
– Глупенькая моя. Это не он должен выполнять твои желания, а ты исполнять Волю Его. Вот пройдет время, тогда может и поймешь, что то, через что ты прошла, да роптала, что не о том молилась, окажется, было и к общему благу и на пользу тебе…
– Алиночка, ты думаешь, если я попытаюсь любовь свою из подвала к нему донести, мне там легче станет?
– Обязательно станет, ласточка моя…
– Матушка, да скажите Вы ей, чтоб перестала Вас по имени звать, ведь накажут ее за это. Как пить дать накажут, – вмешалась Мария. – За непочтительное даже упоминание о родителях и то наказывают, а уж за такое тем более накажут.
– Мария, ну что ты все цепляешься… ты прям, как все они стала, – раздраженно проговорила Луиза.
– Луиза, Мария права: не стоит тут так обращаться ко мне… Здесь монастырь, и тем, кто здесь живет, необходимо соблюдать и его устав и правила. Раз я по закону твоя мать, не сочти за труд, здесь называть меня именно так.
– Хорошо, матушка, – Луиза глубоко вздохнула, – буду называть так…
– Вот и умница, дочка, – Алина улыбнулась.
В это время к ним подошла сестра Бернардина:
– Служба скоро, Ваша Светлость, Вы должны покинуть монастырь.
– Я, конечно же, отпущу дочерей на службу, но я не покину монастырь, пока не переговорю с настоятельницей.
– Тогда Вам придется ждать конца службы.
– Я подожду, – герцогиня встала.
– Хорошо, – кивнула сестра Бернардина и пристально посмотрела на девочек, – Пойдемте.
Алина перекрестила дочерей: – Идите с Богом, мои хорошие. Я постараюсь еще приехать к вам.
– До свидания, матушка, – проговорили обе, и сестра Бернардина увела их.
Как только они ушли, герцогиня вновь опустилась на колени перед распятьем и стала горячо молиться. Она совсем потеряла счет времени и очень удивилась, когда услышала рядом голос:
– Вы хотели переговорить со мной?
Алина медленно поднялась и обернулась. Рядом с ней стояла высокая и стройная монахиня средних лет с достаточно грубыми чертами лица и очень пронзительным и жестким взглядом.
– Да, матушка, хотела, – чуть склонила голову Алина.
– Не Вам так называть меня, – строго прервала ее она.
– Как же обращаться к Вам позволите? – на губах Алины появилась лукавая улыбка.
– Ваше святейшество игуменья, – холодно проронила та.
– Ваше святейшество игуменья, я очень прошу Вас изменить меру наказания для моей младшей дочери. Я понимаю, она провинилась и вела себя неподобающим образом. Но она ребенок. И я категорически возражаю как против ее телесных наказаний, так и против того, чтобы ее держали в подвале.
– Как же Вы предлагаете ее наказывать?
– Лишите ее прогулок или иных развлечений, пусть читает Библию на коленях.
– Здесь не бывает развлечений, а Библию на коленях она читает и так. Еще есть предложения?
– Она ребенок, а Вы обращаетесь с ней словно с преступницей.
– Ваш супруг знал условия содержания в монастыре, делать для Вашей дочери исключения я не намерена.
– Сделаете. Вам передали приказ короля о том, что я имею право определять условия содержания здесь моих дочерей. И я их определю! Девочек не будут ни бить, ни сажать в подвал!
– Вы собственными руками роете им могилу! Мало того, что сами по уши в дерьме, еще дочерей в такое же дерьмо затащить хотите? У них есть шанс, души свои спасти, а Вы хотите его у них отнять. Злитесь, что у Вас такого нет и их за собой потащить ад пытаетесь?
– Шанс спасти душу есть у всех. Даже разбойник, к кресту пригвожденный, имел его. А потом насильно, с помощью наказаний в рай не ведут. Туда осознанно стремиться надо.
– Наказание необходимо, чтоб это осознание наступило, чтоб человек путь к спасению увидел и пошел по нему.
– Плох тот наставник, который бессилен другими способами, путь к спасению указать… Спаситель насильно за собой не вел никого… он лишь проповедовал…
– Проповедь нужна тем, кто в состоянии слышать, Мария именно такая, и ее не наказывают. А вот Луиза не из таких, и если Вы запретите наказывать ее, Вы обречете ее душу на погибель!
Алина глубоко вздохнула, посмотрела игуменье прямо в глаза и очень тихо проговорила: – Зару убило не то, что она была капризна, непослушна и взбалмошна, а то, что ты подпилила доски.
– Что? Что ты сказала?
– Сказала, что ты всю жизнь каешься не в том… Ты каешься в том, что не уследила за ней, а должна в том, что подстроила ей это… Подумай об этом на досуге, возможно тогда вместо страха перед Господом, наконец, любовь его ощутишь. Он ведь любит тебя… любит несмотря ни на что…
– Да как ты смеешь говорить мне такое?
– Смею, раз говорю. Не смела бы – молчала.
Игуменья долго смотрела на нее, а потом тихо прошептала:
– Она не должна была утонуть… она должна была лишь вымокнуть и напугаться… Я запрещала ей туда лезть, и она должна была понять, что это опасно, но не утонуть.
– Однако, утонула, стукнувшись головой о доску и потеряв сознание. Ты вытащила ее слишком поздно. Правда, в результате для тебя все получилось великолепно: родители казнили себя за то, что потакали ей всегда, признали твою правоту, что надо было наказывать ее, как тебя когда-то, а не нянчиться с красивой малышкой… Жалели тебя, что переживаешь ты тоже, отдавали должное твоим героическим попыткам спасти ее. И как результат ты получила над ними полную власть. Не кажется тебе, что со всеми остальными ты до сих пор продолжаешь пилить доски?
– Откуда ты знаешь это?
– Милость Господа безмерна. Иногда он дает мне увидеть то, что неведомо другим…
– Так ты колдунья! – злобно проговорила игуменья и схватила Алину за плечо.
– Ты, конечно, можешь обвинить меня в колдовстве… только милость Господа не потеряй, да и короля тоже… И еще… Все что я тебе сказала, больше я никому говорить не намерена, это лишь для тебя. Да и поверит мне кто? Мостки те сгнили давно, родители твои умерли и похоронены рядом с младшей дочерью своей, кому кроме тебя самой интерес в том копаться?
– Зачем ты мне это тогда сказала?
– Душу твою пытаюсь к Богу обратить. А то ты слова красивые говоришь, а за ними и нет ничего… Не любишь ты Бога, и любовь его узреть не пытаешься. Бог для тебя лишь десница карающая, и машешь ты той десницей, что флагом, врагов своих устрашить пытаясь. Может оно все и неплохо. Но когда есть любовь Бога в душе – еще лучше.
– Да кто ты такая, чтоб меня этому учить?
– Раба Божья… Не своей же волей я то, что сказала тебе, узнала. Он мне откровение послал. Я лишь волю Его исполнила. А теперь что хочешь, то и делай: хочешь, взашей гони, а хочешь, в колдовстве обвиняй.
– Ни в чем я обвинять тебя не буду, да и гнать тоже… Пойдем, чаем тебя напою, да поговорим по душам, Ваша Светлость.
– Меня Алиной зовут.
– Ну а меня Норой. Можешь так и звать.
– Ну что Вы, Ваше святейшество игуменья, зачем же я Ваш авторитет ронять здесь буду…
– На людях матушкой можешь звать, а наедине зови и дальше на ты и по имени. И хватит мне тут выделываться, не люблю я этого. Пойдем.
В уютной, большой и светлой келье игуменьи, тихая маленькая монахиня принесла им чай и тут же незаметно выскользнула из кельи.
– Вы из-за чего с супругом девочек сюда отправить решили? – отпив чай из чашки, спросила игуменья.
– Супруг решил… ты же знаешь, что он поначалу даже видеться с ними мне запретил.
– Из-за того, что с королем живешь?
– Надо же… прямо в лоб… Ну и вопросы ты задаешь…
– Коль другим в душу лезешь, будь готова, что и тебе тем же ответят.
– Пообещай, что все, что говорить тебе стану лишь между нами останется.
– А ты поверишь?
– Тебе поверю. Ты коль пообещала, то слово всегда держишь и не лжешь никогда.
– Обещаю: все, что лишь от тебя узнаю лишь между нами и останется.
– Все сложней… муж сам отдал меня королю именно из-за дочерей… еще до нашего венчания, чтобы спасти дочерей, он поклялся королю, что венчание наше будет лишь видимостью, и на деле я буду принадлежать королю… Только я не ни разу не изменила мужу, король пожалел меня… Однако муж не знает об этом.
– Почему же не скажешь ему о том?
– Это было условие короля. Так что, все сложно у нас…
– Ты прости, что сказала тебе, что в дерьме ты живешь. Про то, что ты пассия короля даже сюда слухи доходят.
– А тут извиняться нечего, я действительно в дерьме живу… Аж захлебываюсь и выбраться не могу… так надеялась, что Отче в монастыре позволит остаться, но не позволил… сказал: "Не приму. Тебе другой путь указан". Вот по уши в дерьме по другому пути и бреду…
– Ты в монастырь уйти хотела? – изумленно проговорила игуменья.
– Я двенадцать лет там жила и была очень счастлива… И выйти оттуда меня лишь долг перед родом заставил. Я последняя из рода Тоддов. Только теперь вышло так, что наследника мне не родить… вот я в монастырь и пыталась вернуться.
– Это в каком же ты монастыре жила?
– В Троицком горном монастыре.
– Ты знаешь его отца-настоятеля?
– Он мой духовный отец, – на губах Алины засверкала ласковая улыбка, а глаза радостно заискрились лишь при одном упоминании его имени.
– Господи, благодарю тебя за все, что делаешь для меня грешной, прости за все меня неразумную, – игуменья обернулась к распятью, висевшему за ее спиной, а потом вновь повернулась к Алине. – Неисповедимы пути Господни… Прости меня, девонька, что плохо думала о тебе вначале… а ты оказывается воспитанница моего спасителя… Спас меня когда-то он… а теперь еще и воспитанницу свою прислал, чтоб душу окончательно очистить смогла… А я про тебя – колдунья… Прости Христа ради.
– Давно простила. Кстати, коль колдуньей меня больше не считаешь, может, выслушаешь, что еще скажу?
– Говори, с удовольствием послушаю.
– У твоей сестры Бернардины, хоть и послушна она сейчас во всем тебе, Бога в душе совсем нет. И не Господу служить в монастырь пришла она. Ждет она, когда можно тебя будет без проблем убрать, чтоб самой твое место занять… Коль захочешь избавиться от нее, загляни как-нибудь ночью, около трех часов, без предупреждения в ее келью. Повод найдешь.
– Она ставленница короля.
– Против того, что увидишь, даже король не посмеет возразить. Да и я с ним поговорю… скажу, что и без нее против его воли не пойдешь.
– Да уж куда мне против его воли идти? Перестань он деньги давать и развалится монастырь, да и земли, на которых монастырь – королевские, и именно из-за того, чтоб держать тут можно было неугодных жен да дочерей высокородных… Он с этой целью и создавался… Так что, конечно же, не пойду против воли его. Пусть не сомневается… А ты выходит, действительно вертишь им.
– Не верчу… Хранить от бед стараюсь, да хоть чуть ближе к Богу повернуть… Но последнее плохо выходит… Он лишь на людях делает вид, что все желанья мои исполняет… А на самом деле все не так просто… скорее он использует меня, чем я его…
– Так вот для чего тебя Отче из монастыря развернул… Что ж то видно дело Богу угодное… Не печалься, Алина. Иногда в дерьме по уши можно к Богу ближе быть, чем в самом святом месте… А за Бернардину, благодарю. Учту. Может не сразу, но навещу ее ночью.
– Да, еще… Если именно сегодня освободишь Аглаю, получишь такую преданную тебе монахиню, что и не описать… все делать для тебя будет, жизни не пожалеет.
– Откуда ты знаешь ее?
– Я не знаю ее, я даже не знаю, кто она и как выглядит, я лишь знаю, что поклялась она Богу, что если выпустишь сегодня ее, поверит она, что Бога ты слышишь и любую волю твою примет… Кстати, дочь моя младшая сегодня тоже наверняка истово Богу молиться в подвале будет, и коль выпустишь ее сама оттуда, наверняка сможешь объяснить ей и что Бог слышит все мольбы, и еще как Его и любить и почитать надо…
– Да, Бернардина сообщила мне, что сказала ты дочерям, что не в твоей власти наказания им смягчать и молиться велела Луизе… Я еще удивилась, что потребовала ты того…
– Будет лучше, если она поймет, что наказание смягчили не потому, что я вступилась, а потому, что она сама измениться постаралась и к Богу обратилась.
– Слукавить решила, нашей договоренностью изобразить любовь Бога?
– Мы заботимся о ней именно из-за того, что любовь Бога живет в наших душах. В данном случае она просто действует не напрямую, а опосредованно, но суть от этого не меняется. Так, что это не лукавство. Это именно Его любовь.
– Умно. Может, в самом деле, все так и есть… Тебе виднее, коль откровения свои посылает Он тебе. Сделаю все, как ты сказала, обеих выпущу и поговорю с ними… Кстати, дочери твои сказали, что у них еще старшая сестра есть… Где она?
– Моя старшая дочь сейчас при мне.
– Что ж не привезла ее с сестрами пообщаться?
– Боялась тебя прогневать…
– Не прогневаешь. В следующий раз можешь привезти.
– Не хотела говорить, да видно придется… – тяжело вздохнула Алина, – лгать не хочу… Дочка моя колдовать пыталась, и хоть раскаялась теперь во всем, демон ждет ее… Примешь здесь такую?
– Прям так и демон? – недоверчиво переспросила игуменья.
– К сожалению прям так и он… ждет он, чтоб она оступилась… и лишь я или стены монастыря могут охранить ее от него…
– Ты что к исповеди и на причастие не водишь ее?
– Как же без этого? Только то ему не помеха… на смерть двоих был заговор… и он половину исполнил, так что мне окончательно не избавить ее от него, я лишь охранить ее от него могу…
– Он кого-то убил ради нее?
Алина тяжело вздохнула: – Да, ребенка моего от первого мужа… она думала, что я жду ребенка от ее отца.
– А вторая половина? Неужто ты?
Алина кивнула: – поэтому и охранить ее могу…
– Как же ты выжила?
– Молитвами отца-настоятеля, братии, да сестер-монахинь моего монастыря… Они все за меня молились…
– Чудны дела твои Господи, – игуменья покачала головой. – Кто исповедовал то ее?
– Отец-настоятель… я ее тогда с собой в монастырь забрала.
– И он отпустил ее оттуда?
– Не сразу, но отпустил. Обещание взял, что строго контролировать ее буду, и отпустил.
– А муж твой знает обо всем этом?
– Знает… и он, и король знает… я при смерти была, а ее за руку поймали, там скрыть что-то невозможно было, – Алина качнула головой, – но пообещали они мне, что не будут ни в чем ее обвинять, если в монастыре ее оставлю, а потом и из монастыря забрать позволили.
– Привози дочь. Коль ты такое ей простить сумела, мне грех ломаться и презрение свое выказывать… Только зря ты ее из монастыря забрала. Передумаешь, можешь у меня оставить.
– Чтоб в каменном мешке ты ее держала?
– Держать буду там, где пожелаешь. И делать она будет то, что ты захочешь… И знать о ней будут лишь то, что сама скажешь.
– Понятно, тюрьма со всеми удобствами… хотя у меня ей не лучше сейчас… Девочке любви и развлечений хочется, а я смирения во всем требую и взыскиваю строго за каждую провинность.
– Девочка твоя на всю жизнь уже наразвлекалась, не кажется тебе?
– Жалко мне ее… Ты не представляешь как жалко.
– Ее знаешь, когда жалеть надо будет? Если из-за жалости твоей демону она достанется, вот тогда пожалеть можно будет, а сейчас чего жалеть? Ты лучше ребенка своего жалей. Ты хоть окрестила его?
– Нет, родами он умер… Не успела я, не ждал никто этого, ничего не предвещало такого поворота событий. Жалею его, конечно, каждый день в своих молитвах поминаю… Но видно, такова воля Господа была, раз он попустил все так…
– Может и так, только с дочери твоей вины это не снимает.
– Ох и сурова ты… – Алина тяжело вздохнула, – я сейчас тоже такой быть стараюсь… как же раньше мне претило это… вот видимо Господь и заставляет через это пройти, чтоб осуждать никого больше не смела…
– А ты еще и самокритична. Да… – она покачала головой, – Мне и в голову придти не могло, что герцогиня Алина Тодд, о которой что только не говорят, именно такая. Вот что, Алина, ты очень мне по душе… Захочешь пообщаться или посоветоваться о чем-то, приезжай, когда пожелаешь. Для тебя меня позовут в любое время, даже среди ночи. И с дочками общайся, сколько хочешь. И старшую привозить сюда можешь… А с Луизой твоей сама поговорю и, если ты не против, то в качестве наказания буду общения с тобой лишать. То есть приводить тебе ее будут, чтоб ты могла посмотреть, что она жива и здорова, а вот и подходить к тебе и разговаривать с тобой ей не дадут, лицом в угол на колени поставят, и все время, пока с Марией общаться будешь, так будет стоять.
– Я не против, только вряд ли она вытерпит… Стоять в углу, когда я буду разговаривать с Марией… она опять все нарушит.
– Я предупрежу, что если не вытерпит, колодки на нее наденут и рот завяжут, да еще в следующий твой приезд так же поставят.
– А на службах разрешишь мне бывать?
– Да, на любых, и если захочешь, то со старшей дочерью. Ей не повредит… и еще прикажу, чтоб карету твою во двор пропускали, нечего любопытным знать, сколько ты здесь времени проводишь.
– Благодарю, матушка и благословите идти, – Алина поднялась и, лучезарно улыбнувшись, склонила голову.
– Идите с Богом, Ваша Светлость, – игуменья тоже поднялась и, распахнув дверь, громко позвала, – Виола, сестру Бернардину приведи, чтобы проводила Ее Светлость.
Через неделю Алина вместе с Кэти приехала в монастырь. Только услышав имя герцогини, стражница тут же распахнула ворота. Алина уже знакомым путем прошла вместе с Кэти в небольшой зал, где виделась с дочерьми и через некоторое время туда вошла сама игуменья.
– Рада видеть Вас, Ваша Светлость, – проговорила она.
– Здравствуйте, матушка, я тоже очень рада видеть Вас, – Алина склонила голову.
Кэти, стоявшая рядом с ней, опустилась на колени и, склонив голову, тихо прошептала: – Здравствуйте.
– Дочерей Ваших сейчас приведут. Может, позволите мне, Ваша Светлость, поприсутствовать при Вашем общении?
– Конечно, матушка, – кивнула Алина и повернулась к Кэти: – Можешь встать.
Та поспешно поднялась. В это время незнакомая Алине монахиня привела Марию и Луизу. После чего поклонилась и вышла. Девочки сначала поклонились игуменье, а потом подошли к Алине: – Здравствуйте, матушка.
– Как Вы мои хорошие? – Алина расцеловала обеих.
Луиза схватила ее за руку и прерывающимся шепотом проговорила: – Ты знаешь, ты знаешь…
– Луиза! Еще раз услышу такое непочтительное обращение к матери, запрещу тебе с ней совсем разговаривать, и тебе завяжут рот, – резко одернула ее стоявшая поодаль игуменья.
– Простите, не посмею больше, – Луиза, со страхом оглянулась на нее, а потом вновь повернулась к Алине: – Матушка, Вы знаете, я ведь молилась и пыталась донести до Господа свою любовь, как Вы мне велели… И Господь услышал меня и увидел мою любовь, а матушка-игуменья узнала о том и в тот же день простила меня и из подвала выпустила… Я теперь слушаться стараюсь, и на всех службах стараюсь донести Господу мою любовь, и меня почти не ругает никто…
– Вот видишь, ласточка моя дорогая, как хорошо. Ты умница у меня. Я тобой так горжусь. Я знала, что у тебя все получится, – она еще раз нежно поцеловала ее, – а я, видишь, с Катариной приехала, она извиниться хотела, за тот случай, у нее ведь не было возможности после него с тобой увидеться и извиниться.
Герцогиня повернулась к Кэти, та тотчас шагнула ближе и встала перед Луизой на колени: – Извини, пожалуйста, сестренка. Я очень виновата перед тобой. Прости, если сможешь.
Луиза повернулась к ней, чуть прищурилась и наморщила носик: – Я прощу, конечно… но мне интересно: ты матушке сказала, за что ты меня в окно вытолкнула?
– Я не нарочно, Луиза, клянусь… Я не хотела. Я лишь оттолкнуть хотела… Это случайно так получилось.
– Я понимаю, что случайно, но из-за чего, ты сказала ей?
– Нет, – Кэти потупилась.
– Вот скажи сейчас, и я прощу.
– Я говорила, что мы не нужны отцу, что он запер нас, чтоб мы не мешались, и что он лишь ждет, когда у Вас, матушка, ребенок появится, и тогда или выгонит или в монастырь сдаст, чтоб мы там все поумирали. И что в этом Вы виноваты. Что мы не нужны Вам, и Вы, если что случится с нами, очень обрадуетесь. Луиза сказала, что я все вру, и схватила меня за плечи, а я оттолкнула ее, и она выпала в окно.
– Прощаю, за то, что вытолкнула меня в окно, прощаю, – кивнула Луиза, а потом испытующе посмотрела на Алину. – Я лишь спросить хотела. Она терпеть не может Вас, матушка, почему же она с Вами, а мы с Марией тут?
– Ласточка моя маленькая, – Алина прижала Луизу к себе, – я знаю, что ты любишь меня. И я тебя очень люблю, и папа вас всех любит… Просто обстоятельства так сложились, что вам сейчас надо пожить здесь. Я очень хочу, чтобы вы с Марией тоже жили с нами, но это, к сожалению, пока невозможно. Потерпи немножко. Я надеюсь, раз ты сумела любовь Бога почувствовать тебе не будет больше здесь плохо… Я постараюсь почаще Вас навещать.
– Почему ей можно, а нам нет? – повторила свой вопрос Луиза.
– Кэти тоже все это время жила в монастыре, я лишь недавно забрала ее оттуда. Сейчас ей крайне необходима моя помощь, поэтому отец позволил ей вернуться.
– Мне тоже нужна твоя помощь! – Луиза обхватила ее руками и прижалась к ней. – Очень нужна!
– Луиза, я предупреждала! – игуменья шагнула к ним, но Алина просительно взглянув на нее, остановила ее жестом, и та, укоризненно покачав головой, остановилась.
– Ласточка моя, я понимаю, что тебе очень хочется. Но в случае с Катариной речь идет о том, что она не может обойтись без моей помощи. Разве тебе это тоже столь необходимо?
– А что с ней?
– Маленькая моя, у каждого человека есть право хранить что-то в тайне ото всех кроме исповедника и Бога. Это ее тайна и раскрыть я тебе ее не могу, это лишь ее право. Я рада, что ты простила ее… Не каждому даровано умение прощать и не держать зла на сердце. Это очень ценное качество, и я горжусь, что у моей дочери оно есть. Катарине сейчас очень необходимо твое прощение и еще необходима ваша с Марией любовь. Ей очень сложно и трудно, поверь мне. Ей даже тяжелее, чем вам с Марией здесь. Так что не завидуй ей. Завидовать абсолютно нечему.
Луиза обернулась к Катарине по-прежнему стоящей на коленях.
– Встань, Кэти, я давно простила тебя, и даже не сержусь на тебя нисколько, мне лишь тоже хочется домой, поэтому позавидовала, что ты с мамой, хоть и не любишь ее совсем.
– Теперь люблю, всем сердцем люблю, Луиза. Матушка спасла меня, и от страшной смерти спасла, и душу мою спасти стремится… Так что я действительно все врала тогда… Ты была абсолютно права. Так что я вдвойне перед тобой виновата, – не вставая с колен, тихо проговорила Кэти.
– Сказала же, что простила, вставай, – Луиза потеребила ее за плечо. – Расскажи лучше, как в замке сейчас, как папа, что леди Гиз делает? Ой, я совсем спросить забыла, матушка, и Вы мне не сказали ничего. Кто родился-то у Вас: мальчик или девочка? У нас еще одна сестра или брат теперь есть?
– Ты что ничего не знаешь? – начавшая было подниматься с колен, Кэти вновь осела на пол.
– Что не знаю? – удивленно спросила Луиза.
– Умер у меня ребенок, – тихо проговорила Алина и взяла Кэти за плечо, – поднимайся, пойдем посидим на скамеечке все вместе, что стоять посреди залы.
