Марина Колесова
В плену королевских пристрастий
– Я там его нашла, – тихо проговорила она и протянула яблоко отцу Стефану, – Ваше?
– Мое, – кивнул он, – но я его для тебя оставил. Возьми его, пожалуйста.
– Вы думали, я могу украсть?
– Почему украсть? Что ты? Господь с тобой! – отец Стефан испуганно взмахнул руками, – Ты ведь поняла, что для тебя оно лежит… не бывает там никто кроме тебя… Я боялся не возьмешь ты, если я тебе сам предложу, а так: ты нашла.
– Если нашла, значит, кто-то потерял… и находку надо вернуть, – девочка раздраженно хмыкнула и добавила: – Хотели угостить, так и скажите, а подбрасывать мне не надо ничего.
– Извини, если опять тебя обидел… Возьми его, ради Христа, скушай на здоровье. Тебе это необходимо, ты растешь, девочка. А у нас тут изысков нет никаких.
– Меня Алиной зовут, – тихо проговорила она, – не надо меня девочкой называть. Так всегда он обо мне говорил… не надо.
– Хорошо, Алина. Я, как хочешь, так и буду тебя называть, – кивнул отец Стефан и осторожно спросил, – а "он", это кто?
Алина сразу помрачнела и едва слышно произнесла: – Герцог Тодд, – потом немного помолчала и добавила: – И, пожалуйста, не спрашивайте меня больше о нем.
– Конечно, Алина. Ничего я о нем тебя не буду спрашивать… Ты самое главное яблочко только скушай, прошу тебя.
– Хорошо, скушаю, – она кивнула и с хрустом укусила яблоко.
Отец Стефан с удовольствием наблюдал за ней.
Доев яблоко, она улыбнулась ему: – Благодарю. Очень вкусно.
– На здоровье, Алина. Только это я тебя должен благодарить. Ты даже не представляешь, как ты меня порадовала…
– Тем, что съела яблоко? – ее большие синие глаза удивленно распахнулись.
– И тем, что яблоко съела, и тем, что улыбаешься. Это так приятно: видеть твою улыбку.
– Мне отец-настоятель тоже всегда так говорит, – Алина вновь улыбнулась. – Вы, кстати, не сказали, как Вас зовут.
– Отцом Стефаном, монахи величают, но ты можешь звать, как хочешь. Хоть сторожем, хоть ключником, хоть привратником, хоть дедушкой. Я на все откликаюсь. Меня паломники, как только не называют, так что я привык.
– Мне нравится: отец Стефан, – словно пробуя имя на вкус, проговорила Алина и повторила, – отец Стефан. Я так тоже буду Вас звать, у Вас очень красивое имя. Я пойду, ладно?
– Конечно, иди. Храни тебя Господь.
Алина еще раз улыбнулась и убежала.
Как только она ушла к отцу Стефану подошла сестра Серафима:
– Никак совсем простила тебя девочка наша, батюшка? – улыбнулась она.
– Простила… ангельское у нее сердечко видать, – улыбнулся отец Стефан, – только девочкой ее не кличь. Не по душе ей это.
– Неужто? – удивилась сестра Серафима. – А я, грешная, ее часто так называю… Благодарствую, что сказал… Интересно только почему, слово-то неплохое и необидное вроде…
– Герцог ее так какой-то называл… Я, правда, не понял, какой, но посмурнела она, как только его вспомнила, словно туча грозовая… и просила не спрашивать ничего о нем. Бог с ним, с герцогом, видно, не по душе он просто ей.
– Никак об отце, говорила, – сестра Серафима испуганно прижала руки ко рту, – ни за что не буду ее теперь так называть, голубушку мою… Ведь коли так ее этот ирод называл, прости Господи душу мою грешную, но другого слова и подобрать не могу, то ясно, что ей больно это слышать.
– С чего ты так об отце-то ее? – удивленно спросил отец Стефан.
– Да что тебе говорить, – сестра Серафима махнула рукой, – ты ж не видел ее, как только привезли ее сюда.
– Почему не видел? Видел. Ее слуга какой-то на руках в монастырь принес, всю в мехах укутанную. Я так понял, болела она тогда.
– Как же болела… – сестра Серафима сердито поджала губы. – Хоть и не велел мне отец-настоятель языком трепать, а скажу… Места живого на ней не было, все ребра переломаны, ей дышать и то больно было… Как отцу-настоятелю выходить ее удалось до сих пор диву даюсь… ведь она ко всему прочему-то и сама жить не хотела. Я ее даже поесть, и то заставить не могла. Лишь отцу-настоятелю удавалось… И только-только он ее на ноги-то поставил, тут ты ее, батюшка, наказать решил…
– Ой, Серафима и не поминай, – отец Стефан тяжело вздохнул, на глазах его выступили слезы, – в жизни не прощу себе того… хуже ирода любого поступил… право, хуже. Ох, грехи мои тяжкие…
– Ладно, не кори уж себя так… Сделанного все равно не воротишь. Хотя я ведь если честно, грешна перед тобой… Осуждала тебя, ой осуждала… хоть и видела как ты сам каешься, а все равно серчала на тебя. Девочка ведь и букашки не обидит, молчала вот только… но и худого в том не было… Чем прогневать тебя так могла до сих пор ума не приложу… Да даже если и виновата перед тобой была, сказал бы отцу-настоятелю, он бы нашел, как наказать ее, избивать-то так зачем? К тому же палкой… Бес на тебя какой напал что ль? Ведь сколько тебя знаю, батюшка, ты и сам мухи никогда не обидел…
– Ни в чем она не виновата передо мной была, и беса никакого не было. Гордыня это моя, да уверенность, что в душах людских могу разбираться. Поспорил я с ней, что боли и смерти она испугается и доказать ей то решил, вот и додаказывался… чуть в могилу ребенка не свел.
– Да как же ты мог? – в ужасе всплеснула руками та.
– Сам себе столько раз этот вопрос задавал… ты не поверишь… Так что безвинно я ее избил… поэтому выходит, что и отца ее во много раз хуже… Тот-то за что ее так, не знаешь?
– Знаю, как не знать-то… Тоже не за что. На глаза она ему попалась, а он видеть ее не хотел, считал, что жена его родами из-за нее умерла… Слуга, что привез ее, пока отец-настоятель ушел читать его письмо, так и сказал, что они мол семь лет от него прятали девочку, а потом не уследили… И еще добавил, чтобы упросила я отца-настоятеля обязательно взять ее, иначе убьет герцог ее наверняка…
– Бедная дитятко… если бы я только знал… Господи, да покарай же ты меня, дурака самоуверенного! И как же я мог?
– Ладно тебе так убиваться-то, батюшка. Ведь простила тебя она. Вон даже улыбалась тебе сегодня. Так что ты вместо того, чтоб кары себе на голову призывать, лучше лишний раз ее приголубь, да пожалей…
– И то дело говоришь, Серафима. Завтра же попрошу паломников, пусть в следующий раз принесут что-нибудь ей. А я крестики им резные подарю, помолюсь за них, да Господа попрошу, чтоб нужды их побыстрее исполнились. Может, позволит Господь хоть так ее порадовать и хоть немного грех свой перед ней искупить.
С тех пор отец Стефан постоянно чем-то угощал Алину и дарил ей маленькие подарки. То куколку из дерева выточит, то гребень резной, то поясок из коры или кожи сплетет.
Алина так искренне радовалась каждому подарку, что отцу Стефану иногда даже неловко становилось.
– Ну, что ты так благодаришь меня, Алина, будто я тебе какое ожерелье брильянтовое подарил?
– Вы лучше, лучше подарили, – смеялась Алина, – Зачем мне здесь брильянтовое ожерелье? Мне Ваш подарок гораздо нужнее. К тому же я знаю, с какой любовью он сделан, – ее глаза искрились от счастья.
– Ах ты, дитятко, мое любимое, деточка моя ненаглядная… – улыбался он ей в ответ, – да за одну улыбку твою я готов тебе сто таких подарков сделать, девочка моя дорогая, – и тут же спохватывался, – Алина, прости, запамятовал я про девочку-то…
– Дорогой девочкой можно, – улыбаясь, разрешала Алина, – и любимой тоже… просто девочкой нельзя. Меня отец-настоятель, например, часто девочкой его любимой зовет, мне нравится.
Из плена воспоминаний отца Стефана вырвал звук открывающейся двери. В сторожку вошла улыбающаяся Кэти:
– Отец Стефан, а я исповедовалась и причастилась сегодня. Меня сам отец-настоятель причастил, и крестик мне новый подарил. Вот, – Кэти, приподняв рукой цепочку на шее, показала ему большой красивый серебряный крест.
– Я очень рад за тебя, деточка, – отец Стефан, ласково улыбнулся, – это замечательно. И еще я очень рад видеть твою улыбку. На моей памяти ты впервые стала улыбаться.
Улыбка вдруг резко погасла на лице Катарины, она шагнула к отцу Стефану и прерывающимся шепотом сказала: – я должна… должна Вам сказать… потом я вряд ли смогу… я знаю, что Вы возненавидите меня, но я не хочу больше скрывать это от Вас… Вы неправильно думаете обо мне… Вы очень добрый… очень… и мне очень стыдно, что я так долго морочила Вам голову, но я не могла признаться, у меня не хватало сил… мне было страшно потерять единственное, что поддерживало меня здесь: Ваше доброе отношение и еще сестер-монахинь… но им, наверное, у меня так и не хватит сил признаться… – Кэти всхлипнула и залилась слезами.
Отец Стефан молчал и не пытался утешить, понимая, что сейчас его ласка будет неуместна. Поэтому просто ждал.
Наконец Кэти отвела руки от лица, глубоко вздохнула и на едином дыхании выпалила: – Это из-за меня чуть не умерла моя мать, а ее ребенок умер. Я ревновала отца к ней и занималась колдовством, чтобы ее убить. А сюда она меня привела, чтобы спасти от гнева короля и моего отца.
– Это все? Или еще что-то сказать хотела? – тихо спросил он.
– Все.
– Ну и как, на душе полегчало?
– Ну да… наверное… – растерянно проговорила она.
– Вот и славно. Ты большое дело сделала. Ты не только на исповеди покаялась, ты даже мне не побоялась признаться. Скрываемый грех он власть над тобой имеет, да и другие к себе как магнитом притягивает. А признался и все… нет над тобой его власти.
– Вы ненавидите меня теперь?
– Ну что ты, деточка… Ненависть вообще мерзкое чувство и лучше чтоб его никогда в душе не было, это – раз. А два это то, что тебя можно было бы осуждать, если б ты и дальше все скрывала, а раз ты раскаялась, и даже сама без принуждения призналась во всем, то тут тебя даже осудить и то не за что, не то что ненавидеть.
– Так это меня сейчас никто не принуждал, а дома меня ведь практически за руку поймали за этим… Меня же спасло только то, что матушка вступилась и увезла меня… – Катерина вновь расплакалась, – а ведь если б не поймали, может, я бы и не созналась вообще никому и никогда… Ведь это я сейчас понимаю, на что свою душу этим обрекла бы, а тогда мне даже такие мысли в голову не приходили.
– Вот видишь, как хорошо, что ты теперь все это понимаешь… Прекращай плакать, – монах подошел и ласково обнял ее. – Очистилась от скверны и вперед теперь иди, не надо назад оглядываться. Назад оглянуться не помешает лишь для того, чтоб на будущее выводы сделать и греховных дел не совершать более.
– Вы не прогоните меня теперь?
– Глупенькая, как же я могу тебя прогнать? Неужели ты думаешь, что мне приятнее было бы и дальше жить рядом с лгуньей, а теперь, когда она раскаялась в этом, я предпочту ее выгнать? К тому же тебя ко мне отец-настоятель определил. Он, как я понимаю, с самого начала все про тебя знал. А его слову здесь никто не перечит. Так что не бойся. Никто тебя не прогонит и не обидит. Вон иди яблочко съешь, я тебе принес.
– Спасибо… только не заслужила я совсем никаких угощений, – Кэти потупила голову.
– Заслужила, дитятко, еще как заслужила…– отец Стефан ласково погладил ее по голове. – Иди, скушай яблочко, порадуй старика.
– Вы такой добрый отец Стефан, – Кэти впервые за весь разговор осмелилась заглянуть ему в глаза: – Спасибо Вам. Я с удовольствием его съем.
– Кушай на здоровье, деточка, – улыбнулся он ей и вышел из сторожки.
Отец-настоятель стоял у окна своей кельи и размышлял. Он был очень рад, что Алине удалось сделать то, чего он безрезультатно пытался достичь все это время. Катарина искренне раскаялась. Огорчало его лишь то, что целью своей теперь девочка, очевидно, поставила не заслужить любовь Бога, а добиться расположения Алины. Все это грозило большими проблемами как одной, так и другой.
В это время в дверь его кельи постучали
– Отче, можно? – отец-настоятель узнал голос Алины.
– Входи, моя радость.
– Никак, Отче, Вы о нас с Катариной размышляли? – спросила, та входя.
– От тебя ничто нельзя скрыть, девочка моя любимая, – улыбнулся он, ласково беря ее за плечи, – Конечно о вас.
– Она не видит Бога, Отче, и мешаю ей я… Но если я брошу ее, она даже пытаться увидеть его не будет… Замкнутый круг какой-то и выхода нет.
– Выход есть всегда… а в данном случае даже не один. Первый и самый простой: оставляешь ее здесь у матушки Калерии. Я могу сказать, что это я не отпустил ее. Она поплачет, помается, но привыкнет, а дальше посмотрим, может через пару лет, и заберешь ее. Второй. Жестко контролируешь сама, причем именно жестко. Ее жизнь при тебе должна стать более суровой, чем в монастыре. Ты должна стать не другом, а суровой надсмотрщицей, контролирующей каждую ее мысль, каждый ее вздох и строго взыскивающей за любую провинность. Ты должна показать, что не ты решаешь, за что взыскивать, а за что нет, ты лишь исполняешь волю Его, ты всего-навсего проводник.
– Мать Калерия в ином обличии, – грустно вздохнула Алина.
– Мать Калерия не просто так сурова была, она знала, к чему потакание страстям приводит, и боялась всегда этого… правда и в этом меру надо знать, а то недолго, как и она в другой грех впасть, но то не о тебе сказ. Осуждать ее никогда не надо было, тогда б и сущность ее прикидывать на себя б не пришлось,– усмехнулся он ей в ответ.
– Когда, то было-то… к тому же смысла не вижу так Кэти контролировать.
– С демонами не шутят, Алина. А в данной ситуации один твой неосторожный шаг, и ты станешь ее кумиром, уже не заслоняя Господа, а полностью затмив его. Хочешь?
– В любом из этих двух вариантов, любовь Господа ей не разглядеть. Лишь страх перед ним. В ее случае и это, конечно, не самый худший вариант, но я хочу найти другой.
– Нет его. Даже постоянно контролируя ее, ты будешь балансировать на грани. Любая случайность или чья-то злая воля, и ты получаешь одержимую дочь и осознание, что к этому привела твоя собственная беспечность. Тебе сейчас надо думать не о том, как девочке любовь Господа дать почувствовать, это само собой придет со временем… Тебе надо ее от демона, страстей и искушений уберечь… В чистую душу любовь Господа сама вольется…
– Отче, я не смогу использовать те методы, которые всегда претили мне…
– Значит, здесь ее оставишь. Если не поклянешься строго контролировать дочь, не отпущу ее.
– Я подумаю… – Алина задумчиво покачала головой, – Надо же, действительно даже подумать не могла никогда, что мне придется любовь и заботу облекать в суровую взыскательность… Вот ведь как Господь дает понять, что не всегда неколебимые убеждения верными оказываются. И то, что благо в одном случае, погибельно в другом…
– Умница… я был уверен, что ты все поймешь. Кстати, еще тебе сказать хотел: какой бы у тебя не был муж, он твой муж, и ты должна постараться с любовью относиться к нему, а не обиды на сердце складывать. Не нравится, что он делает, не перечь, а лучше помолись, чтоб вразумил Господь и его правильным путем идти, и тебя волю мужа без ропота принимать.
– Отче, неужели Вы хотите, чтоб я на путь греха встала, раз он меня к нему склоняет, а потом на него кивала: не собственной волею, а только волею супруга моего… Так что ли?
– Он тебя на него толкает лишь потому, что ты противостоишь ему и всем своим видом и презрение и пренебрежение выказываешь. Ты мол в грехе живешь, а я со светлых своих вершин снисхожу до тебя лишь из чувства долга. Вот он и стремится не до тебя дотянуться, а тебя к себе стащить… А все наоборот быть должно.
– Что-то в прошлый раз Вы не говорили мне таких слов, Отче…
– В прошлый раз ты не готова была еще их принять, а сейчас время пришло… Подумай, поразмышляй… Ты сможешь… все наладится, вот увидишь. Любит он тебя, поэтому и сам мучается и тебя мучает.
– А не кажется Вам, Отче, что как только я к нему с любовью относиться начну, так король его возненавидит и постарается избавиться от него?
– А тут все от тебя зависеть будет. Начнешь противопоставлять одного другому и столкнуться они, что олени во время гона, пока один другого не одолеет. Только ты же не самка, чтоб сильнейшего, для продолжения рода искать. Ты разумная христианка. Поэтому если будешь показывать, что с любовью относишься к каждому, они еще поддерживать друг друга будут.
– Я что с обоими жить должна?
– Ты что считаешь, что любовь лишь в этом заключается? – раздраженно проговорил отец-настоятель. – Я, по-твоему, что, должен был жить с тобой, раз люблю тебя? Или ты меня не любишь?
– Нет, конечно, Отче, мне и в голову такое придти не могло…
– Вот и веди себя так, чтоб и им не приходило…
– Но тогда значит, наследника рода точно не будет.
– Положись во всем на Господа. Он сам развяжет, то, что вы связали, а не развяжет, так значит и на то воля Его.
Алина тяжело вздохнула: – Да… такие Вы мне сегодня, Отче, наставления дали… Даже и не знаю, хватит ли у меня сил исполнить… Я, конечно, постараюсь, но это так трудно для меня…
– Ты у меня сильная, ты справишься. Ты и потруднее наставления выполняла.
К вечеру в монастырь пришел герцог Алекс Тревор. Он был один, без сопровождения. Отец Стефан отворил ему ворота.
– Здесь моя супруга. Может, позовете ее, поговорить бы нам… – угрюмо глядя на него, произнес герцог.
– Входите, сделайте милость, – отец Стефан шире распахнул ворота. – Ждет Вас Алина. Что у ворот-то толковать? Я Вас к ней проведу, там и поговорите.
Он провел герцога через монастырский двор к дому, где останавливались паломники, и отвел к комнате, отведенной Алине. Там он постучался.
– Деточка, к тебе супруг твой приехал.
Дверь распахнулась. На пороге стояла Алина. Герцог с удовлетворением отметил про себя, что одета она была не в монашеские одеяния, а хоть и в достаточно строгое и однотонное, но одно из своих повседневных платьев, да и волосы были подобраны в элегантную прическу, которую лишь слегка прикрывал легкий шелковый шарф.
– Благодарю, отец Стефан, – улыбнулась она и, отступив вглубь комнаты, пригласила: – Здравствуйте, милорд. Входите.
Герцог шагнул в комнату и обвел ее взглядом. Светлая и чистая комнатка с небольшим столиком, двумя стульями, маленькой тумбочкой на которой лежало Евангелие и кроватью, в изголовье которой висело распятие.
– Роскошные апартаменты у Вас, миледи, что и говорить, – герцог мрачно усмехнулся.
– Простите, милорд, – Алина шагнула к нему и медленно опустилась перед ним на колени, склонив голову, – я очень благодарна, что Вы приехали за мной.
– Миледи, Вас здесь кто-то посмел обидеть? – изумленно проговорил он, подхватывая Алину и поднимая ее. – Кто? Скажите: кто! Здесь камня на камне не останется… – в его глазах полыхнул огонь мрачной злобы.
– Ну что Вы… Нет… меня не обижал никто. Меня здесь любят, – Алина заглянула герцогу в глаза, нежно рукой коснувшись его щеки.
– Тогда, что с Вами? Что случилось-то? За что Вы просите прощение? – нежно прижимая к себе супругу, проговорил он.
– Я плохо думала о Вас, милорд… а все не так просто… Вы действительно любите, а я все никак поверить не могла. Простите… я, наконец, поняла как Вам тяжело со мной. И Вам, и дочкам… Да и с мальчиком… я лишь здесь поняла, для чего Вы это сделали… я сама во всем виновата… Но я в любом случае не смогу изменить Вам ни с кем, если только Вы силой меня не заставите, поэтому прошу, не заставляйте… Давайте решать наши проблемы сами, я постараюсь, чтобы у Вас больше не было причин использовать кого-то третьего, чтобы решить их. У меня лишь эта просьба. Пока я Ваша жена, я не хочу, чтобы кто-то мог кроме Вас предъявить на меня свои права… Ваши права уважает сейчас даже король. Так не давайте ему повод изменить свое решение. Он не из тех, кто делится добычей.
– Да нет на Вас у меня никаких прав, дорогая, – герцог грустно покачал головой.
– Есть, раз их признаю я. Другое дело, что у Вас есть какие-то обязательства перед королем, но я не прошу их нарушать… Все будет так, как захотите Вы.
– Что это с Вами тут сделали, Алина? Вы прям на себя не похожи…
– Поговорили со мной, растолковали неразумной, что должна мужа слушаться, почитать и любить, а не спорить и сбегать…
– Вас наказать что ли кто-то посмел? – герцог чуть сильнее сжал руки и испытующе посмотрел на нее.
– Господь с Вами! Что Вы… Это лишь Ваше право.
– Мое? Вы с ума сошли, Алина. Пока я жив, что бы Вы не творили, ни я, никто другой Вас и пальцем не посмеют коснуться, чтобы наказать!
– Мне приятно это слышать, – Алина нежно улыбнулась, – я постараюсь, чтобы Вы и без наказаний были довольны мной. Когда Вы хотите, чтоб мы выехали отсюда?
– А Вы хотите вернуться?
– Конечно. Я бы и сама вернулась, но вернуться с Вами мне приятнее. Я ведь уже сказала, что очень благодарна, что Вы приехали за мной.
– Алина, – герцог тряхнул головой и разжал руки, отпуская ее, – я что-то не совсем хорошо понимаю… Вы все это серьезно говорите?
– Да, милорд, серьезно. Мы уедем, когда Вы захотите. И еще спросить Вас хотела… Можно?
– Конечно же… Что за вопрос? Вы что, теперь, перед тем как что-то спросить, еще разрешение спрашивать будете? У Вас с головой точно все нормально? Может, опоили Вас тут чем-то? Вы чувствуете себя как?
– Чувствую себя нормально, хорошо. А спросить на счет Катарины хотела. Вам решать, что с ней делать. Отец-настоятель предложил два варианта: или тут ее как послушницу оставляем, или отдаст он нам ее, но только если я жестко контролировать ее буду и наказывать за малейшее непослушание.
– А Вы сможете ее наказывать? – герцог еще более удивленно взглянул на нее.
– После таких его слов не наказать не смогу.
– Вам как хочется?
– Никак, милорд… Мне оба варианта не нравятся. Тут ей было плохо, очень плохо, даже когда она как паломница жила, а теперь ее отец-настоятель послушницей сделать хочет, к тому же у такой монахини, что девочка наша света белого невзвидит… не по ней будет ноша. Да и дома, если я ее строго контролировать стану, ей не легче будет. Одна у меня надежда на Вас, милорд. Если Вы пообещаете жалеть ее, утешать и поддерживать, то может и не так плохо ей дома будет…
– Я? Жалеть, утешать и поддерживать? После того, что она натворила? Вы соображаете, что требуете от меня?
– Милорд, простите… Простите, если прогневала Вас, – Алина, вновь склонив голову, начала опускаться на колени.
– Да прекратите Вы на колени падать! Не в храме, – подхватывая ее, раздраженно проговорил он. – Вы так еще на людях передо мной на колени упадите. Особенно перед королем. Представляете, что все подумают? Какими методами я Вас до такого состояния довел и что делал, чтобы заставить вернуться.
– Причем тут, кто что подумает? Меня это не интересует. Мне важно, чтобы Вы на меня не гневались.
– Я не буду гневаться, если Вы никогда, слышите, никогда, не будете падать передо мной на колени, – он отступил на шаг и пристально посмотрел на нее.
– Хорошо, не буду… – Алина согласно кивнула. – Но так, как быть с Кэти?
– Как сама решите, так все и будет. Хотите, здесь оставляйте, хотите, заберем ее. Кстати, не хотите сама за ней следить и наказывать, можно монахиню какую-нибудь взять, пусть она следит за ней. Главное, чтоб без присмотра она больше не оставалась. Или это в любом случае должны делать Вы?
– Я, милорд, именно я, – в глазах Алины сверкнули слезы, – бедная девочка, мне ее так жалко, Вы не представляете…
– Алина, а своего ребенка Вам не было жалко? Хоть Катарина моя дочь, но я не понимаю Вас…
– Жалко, очень жалко… но он уже умер, милорд… Ему я больше ничем помочь не могу, кроме молитв о его душе. А Катарине могу.
– Вот и помогайте. А жалеть ее нечего.
– Алекс, я знаю каково жить без любви отца. Мой отец до конца своих дней ненавидел меня… Я не знаю, каково жилось ему с этой ненавистью, но мне очень плохо, особенно поначалу. Это боль, которая разъедает сердце и туманит разум, от которой не хочется жить. Такого я не пожелаю никому. Поэтому я понимаю, из-за чего Кэти решилась на все это, и не могу осуждать ее.
– Алина, это – вздор. Тысячи людей живут без любви и отцов и матерей и хоть живут в гораздо худших условиях, чем моя дочь, при этом не встают на путь колдовства и преступлений. Вы вон тоже выбрали другой путь. Я поклялся в прошлый приезд, что ни в чем не буду обвинять ее, и только это останавливает меня, чтобы не свернуть шею этой стерве, которая опорочила весь наш род, став ведьмой.
– Она не ведьма, она борется с этим.
– Замечательно, – мрачно усмехнулся герцог, – только, как мне кажется, не особо успешно борется, раз отец-настоятель требует, чтобы Вы либо оставили ее здесь на послушании у самой строгой из монахинь, либо жестко контролировали.
– Милорд, ей необходима любовь… Почему Вы так безжалостны и к ней и к младшим дочкам? Ведь ни Луиза, ни Мария вообще не виноваты ни в чем…
– Алина, я восемь лет делал для них все, ради них я отдал тебя королю… Не требуй от меня большего. Я согласен разрешить тебе видеться с ними и контролировать их пребывание в монастыре, до их замужества. Однако я не хочу, чтобы король их вновь использовал для давления на меня, это раз, не хочу, чтобы они видели, что творится у нас в замке, это два, и не хочу, чтобы они видели какие у нас взаимоотношения, я хочу их строить без них.
– Значит, Вам более по душе и Катарину оставить в монастыре?
– Катарина… – герцог мрачно хмыкнул, – Такая дочь позор и бесчестье. Конечно, суровый монастырь лучшее место для нее, но ради Вашего удовольствия я готов и забрать ее… Разумеется я вряд ли позволю ей выйти замуж и наверняка лишу любого приданного и титула. Скорее всего, я признаю ее недееспособной, и буду постоянно жестко следить, чтобы ее контролировали, и у нее не было возможности заняться вновь чем-то подобным. Так что мне все равно кто и где это будет делать, главное, чтобы этот контроль был.
– А Вы лукавите, милорд… Вам не все равно.
– Ну если быть до конца откровенным… Да, я с удовольствием посмотрю, как Вы будете строго следить за ней и наказывать ее, герцогиня… Но это будет Ваше решение, я соглашусь с любым.
– Алекс, Вы же мой супруг! Вы не раз говорили, что хотели поддерживать меня, так поддержите сейчас! Я хочу помочь Катарине выбраться из той трясины, в которую она попала. Без Вашей помощи мне не справиться. Ей нужна Ваша любовь!
– Алина, моя дочь, которую я любил больше всех, вместо того, чтобы с радостью принять как то, чего я смог для них добиться, так и мою волю, постаралась испортить все, что только могла. Вместо благодарности за то, что они вырвались из нужды, получили возможность вести достойный образ жизни, а так же великолепные перспективы, она стала хамить Вам, затем чуть не убила Луизу, а потом решила свести в могилу Вас и Вашего ребенка. И сейчас Вы ожидаете от меня, что я должен окружить ее любовью и лаской? Нет, Алина. Хочет вырваться из трясины в которой по собственной дури оказалась, пусть заслужит. Ей и так несказанно повезло. И я сразу Вас предупреждаю, если Вы решите ее забрать из монастыря, я не только жалеть ее не буду, я буду проверять, как Вы ее контролируете и наказывать сам, если посчитаю, что Вы наказали недостаточно строго.
– Милорд, нельзя быть таким безжалостным и суровым. Какой бы она не была, она – наша дочь.
– Это не дает ей право вести себя подобным образом. Даже отец-настоятель, как я понял, настаивает на жестком контроле. Я лишь поддерживаю его точку зрения. Как, к сожалению, выяснилось, она не понимает доброго отношения.
– Милорд, она все осознала. Она раскаивается.
– Тогда почему отец-настоятель требует от Вас, чтобы Вы жестко ее контролировали, миледи?
– Чтобы она не впала в другой грех. Она считает, что моя любовь это все к чему она должна стремиться и сейчас будет стараться всеми способами лишь добиться моего расположения, а в этом тоже ничего хорошего нет.
– Даже так? Как интересно… – протянул он, – Значит, девочка почувствовала, что Вы можете ей гарантировать комфортное существование, и решила воспользоваться этим, а отец-настоятель, поняв это, запретил Вам ей его обеспечивать…
– Милорд, пожалуйста, я Вас очень прошу, не зовите ее девочкой. Она наша дочь, и то, что Вы так называете ее, мне очень неприятно слышать.
– Чем же это слово, позвольте узнать, Вам так не угодило?
– Девочка, это чужая, посторонняя, о которой Вы не хотите знать ничего, даже имени… А Катарина не посторонняя. Да, она провинилась, но в наших силах помочь ей исправиться… Она очень любит Вас, милорд. Все, что она сделала, она сделала, лишь пытаясь вернуть Вашу любовь, которую, как ей казалось, она потеряла…
– Оригинальный способ, Вам не кажется? Кстати, все преступники что-то пытались получить или вернуть, однако это не снимает с них вины и не отменяет наказания. Так что Вы решили? Тут ее оставим или заберем?
– Я хочу ее забрать, милорд, очень хочу… но решиться на то, что я буду с ней так строга, как хочет отец-настоятель, мне тяжело…
– Не вижу проблемы. Вы и так сделали для нее все, что могли. Если она будет покорна и послушна, Вам не надо будет быть с ней суровой. Другое дело, что она вряд ли такой будет, поэтому Вам и тяжело принять это решение. Но выхода все равно другого нет. Позовите ее, если это возможно. Я хочу поговорить с ней, перед тем как дать Вам окончательное согласие.
– Конечно, милорд. Я сейчас приведу ее, – согласно кивнув, герцогиня шагнула к двери.
– Алина, постойте.
– Да. Вы что-то хотели?
– Хотел, дорогая, – он, шагнув к ней, вновь притянул ее к себе. – Я вижу, Вас здесь сломали. От роскошной, уверенной в своих силах и своей правоте женщины не осталось и следа… У Вас глаза испуганной, забитой собаки, ждущей выволочку от хозяина и готовой ее покорно принять. Мне интересно: кто это сделал и как?
– Милорд, что Вас не устраивает? Скажите, я постараюсь вести себя по-другому.
– Это очень трудно объяснить словами… Вы сейчас похожи на нежное вьющееся растение, у которого вырвали опору. Совсем недавно оно вздымалось вверх прекрасным цветущим облаком, а сейчас валяется на земле и любой может наступить, поломать, растоптать… Оно знает, что ему теперь придется жить внизу, на земле, не видя ничего кроме ног, затаптывающих его в грязь… Кто так с Вами? Неужели я?
– Красивая аллегория, но она неточна, – Алина задумчиво склонила голову набок и вдруг лучезарно улыбнулась, нежно коснувшись рукой щеки супруга. – У меня не вырвали опору. Мне поменяли ее. Моя опора теперь – Вы. Мне сейчас тяжело привыкать к ней и еще очень страшно, я боюсь упасть, мои веточки скользят, стремясь зацепиться и обвить Вас в своих объятьях, чтобы удержаться… Если мне это удастся, и у Вас хватит терпения не сбросить меня на землю и действительно не втоптать в грязь, то я переболею и смогу зацвести снова…
– Не бойтесь, моя дорогая, – герцог крепко обнял ее и лицом уткнулся в ее волосы, тихо шепча ей на ушко, – я постараюсь не обижать Вас и, конечно же, не сбрасывать на землю, все будет так, как Вы захотите, только перестаньте бояться. Это ужасно видеть Вас такой…
