Инга Самойлова
На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре
– Кто-нибудь! Прошу, помогите! Помогите!
Глебов не сразу заметил женщину, склонившуюся над обрывом. Ее практически было не видно сквозь кусты, но очередной приглушенный вопль о помощи привлек внимание Алексея. Он бросился к ней и сразу понял, в чем дело: хрупкая женщина, склонившись над обрывом, пыталась вытащить лысоватого мужчину, который мог сорваться вниз в любой момент.
Женщина повернула к Глебову запачканное заплаканное лицо, искаженное страхом, он быстро опустился рядом, одной рукой ухватился за ветви дерева, другую протянул мужчине.
– Держитесь!
Мужчина цепко ухватился за его руку, Алексей потянул его на себя, с трудом, но вытянул.
– Володя, Володенька! – плакала от облегчения женщина, гладя мужчину по плечу.
– Ну, ну, Наденька, успокойся, – произнес он, все еще пытаясь унять дрожь, затем взглянул на запыхавшегося Алексея.
– Чр-резмерно благодарен вам, – произнес он. – Вы мне жизнь спасли!
– Не стоит благодарности, – Алексей поднялся, отряхивая одежду. – Моя помощь более не нужна?
Женщина отрицательно покачала головой, Алексей на прощание кивнул, и быстро зашагал к тропинке, надеясь наперерез нагнать Савинкова.
Пробираться сквозь чащу леса было не так уж просто, но Глебову удалось выбраться на пригорок и тут он с огорчением заметил вдалеке силуэт Савинкова, забирающегося в повозку – догнать его уже не представлялась возможным.
Алексей чертыхнулся и, присев на каменную глыбу, стер пот со лба. Да уж, пришлось побегать!
Он скорее почувствовал, чем заметил, чье-то присутствие позади себя. В следующий момент тень метнулась в его сторону, Глебов успел увернуться – удар палкой пришелся по камню, на котором он сидел мгновение назад. Алексей повернулся к противнику лицом и с удивлением увидел пред собой Савинкова.
Тот вновь замахнулся палкой, Алексей откатился в сторону, затем вновь – мимо. Палка треснула и разлетелась пополам. Савинков откинул ее в сторону и бросился на Глебова, но тот, вовремя согнув ноги, сделал выпад и отбросил противника на несколько шагов назад. Савинков упал на спину, Алексей быстро поднялся, но противник тоже уже вскочил на ноги и бросился бежать.
Глебов последовал за ним. Через чащу, ломая хрупкие ветки, выскочили к водопаду. Шум воды перекрывал звук собственных шагов и тяжелого дыхания. Камни под ногами были скользкими, а угрожающая бездна, заполненная брызгами и пенящейся водой, была слишком близко.
Савинков оступился, ухватился за толстую ветку дерева, Глебов тоже поскользнулся, но удержался на ногах, кинулся к Савинкову и поздно осознал свою ошибку: Савинков отпустил согнутую ветвь, она резко выпрямилась и стеганула Алексея по груди. Он потерял равновесие, взмахнул руками, немного успел повернуться корпусом, прежде чем упасть в бурлящий поток.
Вода мгновенно оглушила его, приняв в свои холодные объятия. Бурный поток подхватил его и понес за собой. При первом пороге Глебов сильно ударился плечом о каменный выступ, но боль заставила его прийти в себя, он стал бороться с течением, пытаясь грести к берегу. Попытка оказалась неудачной, второй порог оказался крутым, Алексей с головой ушел под воду, но не перестал бороться. Наконец, ему удалось зацепиться за поваленное дерево, какое-то время он цепко держался за его мертвые ветви, затем стал пробираться к берегу.
Оказавшись на берегу, Алексей рухнул лицом в землю. Началась рвота – легкие потребовали освобождения от попавшей в них воды. Отплевавшись, Глебов, вначале на карачках, затем, уже встав на покачивающиеся ослабевшие ноги, стал двигаться в сторону от водного потока. В мокрой одежде стало ужасно холодно, но останавливаться было нельзя. В данном случае движение означало жизнь.
Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем ему удалось выбраться на дорогу. К счастью на полянке он увидел людей и побрел в их сторону. Женщина первой заметила его, указала мужчине на Алексея, он обернулся, вскочил на ноги, и легко преодолев пробежкой разделяющее их расстояние, вскоре оказался подле Алексея.
– Это вы! Что же с вами пр-риключилось? – Мужчина, перекинув его руку себе через плечо, подхватил Алексея за торс и повел к костру. Усадив вблизи огня, дал распоряжение женщине подать плед.
Алексей трясущимися руками стянул с себя верхнюю одежду, посмотрел на мужчину, который уже сбросил с себя штаны и пиджак и стоял перед ним в рубахе и подштанниках. Свою одежду он протянул Алексею:
– Надевайте.
– Спасибо, – пробормотал Глебов.
Женщина, передав мужчине плед, предусмотрительно отвернулась, давая Алексею возможность переодеться в сухую одежду, и занялась горячим чаем для него.
Вскоре Глебов был укутан в теплое одеяло, мужчина, натянув на себя пальто, с предприимчивой активностью соорудил из палок сушилку возле костра, на которую развесил мокрую одежду Алексея, женщина напоила Глебова горячим чаем с малиной, растерла ступни ног.
Постепенно Алексей стал приходить в себя и даже с интересом стал посматривать на своих новых знакомых. Редко когда можно было встретить столь активную пару, действующую слажено и обдумано. Каждый будто знал, что должен делать в данный момент.
– Вы наш соотечественник? – поинтересовалась женщина, видя, что Алексей оживился и наблюдает за ними.
– Я из России, – ответил он и представился, – Глебов. Алексей Петрович.
Мужчина с прищуром посмотрел на Алексея, заложив большие пальцы за нижнюю часть ворота пальто и оттопыривая его.
– Ульянов. Владимир Ильич. И супр-руга моя – Надежда Константиновна…
* * *
Новые знакомые обогрели, накормили и пригласили в гости. Алексей не отказался от приглашения, и вечером они сидели в гостиной у Ульяновых. Помимо них были мать Надежды Константиновны – Елизавета Васильевна, и некие Гусев и Лепешинский166.
Хозяин дома о чем-то говорил с Гусевым и Лепешинским, женщины ненадолго удалились, а Алексей сквозь полудрему от навалившейся усталости наблюдал за ними.
У Ульянова была залысина со скудной растительностью на висках, редкая рыжеватая бородка, но лет ему было эдак тридцать пять, не более. Крепко сколоченный, очень активный, с подвижными лицом и глазами. В его лице можно было различить монгольско-татарские черты, хотя, впрочем, лицо как лицо – совершенно такое же, как у множества русских, проживающих вблизи средней и нижней Волги… Глаза темные, маленькие, но в них светился ум. Пока он беседовал, его лицо часто меняло выражение: то настороженная внимательность, то раздумье, то насмешка, порой презрение, непроницаемый холод и злость. Говоря или, точнее, споря с Гусевым, он делал большой шаг назад, одновременно запуская большие пальцы за борт жилетки около подмышек и держа руки сжатыми в кулаки. Затем делал небольшой, быстрый шаг вперед и, продолжая держать большие пальцы за бортами жилетки, растопыривал пальцы в разные стороны. При разговоре эта жестикуляция происходила постоянно, и словно гипнотизировала слушателя. Алексей моргнул, прогоняя сон.
Лепешинский присел рядом с ним и многозначительно заметил:
– Старик наш мудр, – при этом взгляд его потеплел, и всё лицо выразило обожание по отношению к Ульянову.
Алексей повел бровью:
– Старик?
Ульянов рассмеялся:
–Ах да, Лепешинский! Ты разбудил нашего гостя!
– Простите, я и в правду задремал, – покаялся Алексей.
– Это вы уж нас простите, мы увлеклись беседой тет-а-тет, позабыв о гостеприимстве.
– Как с той дамой, приехавшей от Калмыковой с визитом? – прокомментировал Гусев, садясь в кресло.
Ульянов повернулся и с нотками раздражения в голосе заметил:
– Та, что жаловалась всем, что я принял ее с «невероятной грубостью», почти «выгнал»? Она сидела у меня два часа, отняла от работы, а своими расспросами и разговорами довела до головной боли. И она еще жалуется.
– Она думала, Ильич, что ты за ней поухаживаешь.
– Ухажерством я занимался, когда был гимназистом, на это теперь нет ни времени, ни охоты. И за кем ухаживать? Эта дура – подлинный двойник «Матрены Семеновны», а с «Матреной Семеновной» я никаких дел иметь не желаю.
– Какая Матрена Семеновна? – с недоумением спросил Лепешинский и слегка смутился – на пороге возникла Надежда Константиновна, прошла к столу, положила на него шахматную доску.
– Матрена Семеновна Суханчикова из «Дыма» Тургенева, – объяснил с улыбкой Гусев, заметив конфуз знакомого.
– Стыдно, батенька, не знать Тургенева! – заметил Ульянов с неодобрением.
– Володя, не входи в раж, – тихонько сказала его жена, на мгновение положив руку на его локоть.
Он вновь заложил большие пальцы за жилетку, слегка отступив назад. И обратился к гостям:
– Может быть, партийку в шахматы?
– Э, нет, Ильич, нам с Лепешинским пора, – ответил за двоих Гусев. – Позволь откланяться, дела. А вы, – он с улыбкой повернулся к Алексею, – если решитесь с ним сыграть – будьте осторожны, Ильич прекрасно просчитывает ходы и играет с ражем.
– Он любит с нами состязаться, – добавил шепотом Лепешинский, – и может сидеть за шахматами с утра до поздней ночи.
Когда они ушли, Глебов и Ульянов все же разыграли партию. Во время игры, а играл он действительно превосходно, Ульянов насвистывал сквозь зубы разные мелодии, а слух у него был хороший.
– Огромная любовь к пению? – спросил с улыбкой Глебов.
Ульянов поднял на него свои искрящиеся глаза:
– Десять, двадцать, сорок раз могу слушать «Sonate Pathétique» Бетховена167 и каждый раз она меня захватывает и восхищает всё боле. – Он сделал довольно удачный ход конем.
Алексей потер подбородок, обдумывая свой ход.
– А вы, не увлечены пеньем?
–Нет, мне медведь на ухо наступил, – буркнул Глебов и передвинул ферзя на доске.
– Любите гулять на природе?
– Не так, как вы, – Алексей с интересом взглянул на Ульянова – неужели выясняет, что он делал в горах? Не доверяет?
– Да, природа – одно из моих увлечений… Люблю полюбоваться этой красотой. – Ульянов сделал ход и посмотрел на Алексея. – А представьте, что десятки, сотни миллионов людей, кроме курной избы, зловонной фабрики, грязной улицы ничего во всю жизнь не видят и не увидят.
Глебов промолчал, обдумывая ход, а Ульянов после паузы продолжил:
– И непременно найдутся дур-рни, которые будут уверять, что народ по своей толстокожести, не способен понимать и ценить красоту природы. Дурни не понимают, что у людей, истомленных тяжелым, а иногда каторжным трудом – больше желания вдоволь выспаться, чем любоваться восходом солнца. В этом суть.
Он уставился на доску.
– Да, вы правы, – согласился Глебов.
– Не так давно, – продолжил Ульянов, – мы с Надеждой Константиновной взбирались на Салэв168 встречать восход солнца. Компаньонами нам оказались двое рабочих, на вершине горы от нас отделившихся. Спускаясь с горы, мы их опять встретили и спрашиваем: не правда ли, восход солнца был очень красив? Они отвечают: «К сожалению, ничего не видали, весь день до этого работали, устали, в ожидании восхода солнца прилегли немного отдохнуть, да и проспали»… Часто вот говорят о воспоминаниях детства и их идеализации. Такое явление имеет место главным образом среди состоятельных классов общества. У меня, по-видимому, и у вас, сохраняются весьма приятные воспоминания о детстве. – Алексей кивнул. – Жили мы в тепле, голода не знали, были окружены всякими культурными заботами, книгами, музыкой, развлечениями, прогулками. Но ведь этого нельзя сказать о детях рабочих и крестьян. Какие приятные воспоминания о детстве может сохранить крестьянский мальчуган, которого чуть ли не в шесть лет заставляют нести тяжелую работу вроде полки?
– Согласен. – Глебов сделал ход.
Ульянов быстро переставил королеву:
– Шах. И мат!
Алексей посмотрел на расположение фигур:
– Да, несомненно. Поздравляю.
Он взглянул на часы:
– Довольно поздно. Позвольте откланяться.
– Нет, не позволю. Определенно решено – вы заночуете у нас. Наденька приготовила для вас комнату. Она ведь знает, что если уж сели за шахматы – то глядишь, игра пойдет и за полночь.
Глебов попытался возразить.
– И не возражайте. Ничего не хочу слушать. Вы сегодня мне жизнь спасли, а я не могу вам отплатить гостеприимством.
– Чувствую себя так – будто изменил ход истории – не мира, но хотя бы государства, – пошутил Глебов.
Ульянов громко рассмеялся, хотел было что-то сказать, но слова не шли, а на глаза выступили слезы. Смех его был столь же заразительным, что вошедшая Крупская, некоторое время постояв, тоже рассмеялась.
Улыбнулся и Глебов.
– Кто знает, может быть, вы и правы, – наконец произнес Ульянов. – Надежда Константиновна, как там комната?
– Готова.
Ульянов повернулся к Алексею:
– Не желаете еще партийку перед сном?
– Раз такое дело, и я остаюсь, почему же не отыграться.
– Не бросайте слов на ветер.
* * *
Было еще раннее утро, когда Глебов проснувшись, открыл глаза и осмотрелся, не сразу вспомнив, где он. И удивляться тому не было причин – во сне ему привиделся Петербург и Лиза – и все это было как наяву. Алексей потер глаза, отгоняя ночное видение супруги, и взглянул на часы с кукушкой. Без десяти шесть. Он поискал взглядом свою одежду – она была аккуратно свешана на стуле – хозяйки дома почистили и погладили ее, пока он спал. Одевшись, Глебов спустился вниз.
Ульянов уже не спал, несмотря на то, что просидели они за шахматами за полночь, при том Глебов проиграл со счетом 2:1. В небольшой комнате – кабинете, полуголый, Ульянов проделывал разные гимнастические упражнения: то разводил и вращал руками, приседал, то сгибал корпус, касаясь пола пальцами вытянутых рук. Судя по подтянутой фигуре, он действительно был в хорошей форме.
– Доброе утро, – поприветствовал его Алексей. Ульянов обернулся, но продолжил упражняться:
– Доброе. Немного обождите, скоро я закончу.
Спустя несколько минут, Ульянов, натягивая рубаху, без обиняков разъяснил:
– Эту систему упражнений я сам себе установил уже много лет и выполняю каждый день. Не гимнастирую только, когда, работая ночью, чувствую себя утром усталым. В этом случае, как показал опыт, гимнастика не рассеивает усталость, а ее увеличивает. Да и вы, я вижу, тоже в прекрасной физической форме. Вчера вы так ловко вытянули меня из пропасти, а потом, попав в такую передрягу с водопадом, так быстро оправились – все это говорит о том, что вы поддерживаете форму.
– Да, это так, – согласился Глебов. – Есть набор упражнений, которым меня в детстве обучил доктор Краевский169.
– «Отец русской атлетики»? – удивился Ульянов. – Вы занимались в его атлетическом кр-ружке? Вам несказанно повезло.
– В то время я в большей степени наблюдал за тренировками атлетов и был мальчишкой на побегушках. Но доктор, видя мою настойчивость, многому меня научил.
– А вот я когда-то, в Казани, ходил специально в цирк, чтобы видеть атлетические номера. И потерял к ним «всякое уважение».
– О, кажется, я догадываюсь, о чем вы, – Алексей улыбнулся, вспомнив еще одни моменты из своего детства, – Случайно, не о дутых гирях атлетов в цирке?
– Именно об этом! Как-то, случайно побывав за кулисами, я обнаружил, что гири-то дутые, пустые и потому совсем нетяжелые. А вы почем узнали?
Алексей рассмеялся:
– До встречи с Краевским, а мне тогда было лет одиннадцать, я сбежал из дома и несколько недель прожил и проработал в бродячем цирке.
– Надо сказать, вы довольно неординарная личность!
– Нет, что вы. Я довольно простой человек.
– И чему же вас научил господин Краевский?
– Одной простой вещи, но весьма правильной. Владислав Францевич придавал большое значение развитию силы мышц спины и ног. Он говорил: «Бицепсы рук – дело второстепенное, накачать их особого труда не составляет. Спина и ноги – вот основа силы и залог победы». Тогда я мог раз сто – сто двадцать перепрыгнуть через стол.
– А не хотите ли, батенька, помериться силой? – Ульянов присел на стул и поставил руку локтем на поверхность стола, то сжимая, то разжимая пальцы.
– Борьба на руках?
– Борьба на руках.
– Согласен. – Алексей скинул пиджак и сел напротив. Закатав рукава, и приготовившись, они сцепили правые руки в замок. – Чья рука коснется поверхности, тот проиграл.
– На счет тр-ри. Р-раз, два, тр-ри…
Ульянов оказался сильным противником, но ни Алексей, ни Ульянов уступать не хотели. Как раз в это время на ступенях, ведших на кухню, появилась Елизавета Васильевна.
Смотря на них и держа платок у рта, она, наконец, не выдержала и рассмеялась:
– Ребячитесь!
Ульянов отвлекся, его рука на мгновение дрогнула:
– Елизавета Васильевна, не мешайте нам. Мы занимаемся очень важными делами!
Елизавета Васильевна заулыбалась, закивала и тихонечко вышла. Еще немного и борьба окончилась – победой Алексея.
– Силен. – Ульянов потряс рукой.
– Признаете поражение или не против повторить?
– Не так опасно поражение, как опасна боязнь признать его. Здесь важно не недооценить, а переоценить свои силы. – Ульянов рассмеялся. – Так что, я признаю.
Вернулась Елизавета Васильевна, похвалилась зятем:
– Не правда ли, какой Владимир Ильич ловкий?
Глебов, по-доброму усмехнувшись, согласился.
– Володенька во всем ловкий. Он и не курит, не выносит алкоголя, заботится о своем здоровье. Он, к тому же, воплощение порядка и аккуратности. Бывает так, что оторвется пуговица, а он сам, не обращаясь к Наде, ее пришивает с особой аккуратностью…
– Елизавета Васильевна, – остановил ее словесную хвальбу Ульянов. – Не пора ли пить чаю?
– Ах, что же я… пришла ведь вас позвать к чаю. У нас с Наденькой все готово…
* * *
Ульянов с женой проводили Глебова до вокзала, где он из камеры хранения забрал свой чемодан, и даже посадили его на поезд.
– Что ж, прощайте, – сказал Глебов, стоя на входе в вагон.
– Доведется – встретимся еще, – Ульянов хмурился. – Хотел бы я тоже поехать в Россию…, – он поправил кепку на голове, лицо его стало непроницаемым, – но не время.
Раздался свисток, а кондуктор попросил Алексея пройти в вагон.
– До свидания, господин Глебов, – крикнула Надежда Константиновна, махнув рукой.
Алексей помахал в ответ. Ильич поднял руку над головой.
Кондуктор закрыл дверь. Поезд тронулся. Алексей какое-то время постоял на месте, ощущая непонятные ему чувства – смесь сожаления, тревоги и ощущение того, что он что-то важное упустил из виду.
_ 40
* * *
Глава 4. На гребне революции
Октябрь 1905 г. Россия, Петербург
После пребывания за границей, где было относительно спокойно, и жизнь шла размеренно, приехав в Россию, Глебов мгновенно окунулся в сложившуюся гнетущую революционную атмосферу. Первой же сложностью оказалось добраться до Питера, так как железнодорожники бастовали и поезда не ходили. Из газет, купленных на улице у бойких мальчишек-продавцов, Алексей узнал очень много. Газетчики, и либеральные, и консервативные, переставшие бояться цензуры, трубили на разный манер о грязи, творившейся в стране, но голоса их были созвучны в одном – «долой подлое и бездарное правительство, бюрократию, существующий режим, доведший Россию до такого позора». Из газет стало известно, что образовавшиеся в последний год союзы инженеров, адвокатов, учителей, профессоров, фармацевтов, крестьянства, железнодорожных служащих, фабрикантов, рабочих и прочих слоев населения были единодушны свалить существующий режим во что бы то ни стало, для чего многие, признав, что «цель оправдывает средства», не брезговали никакими методами.
Кроме открытой прессы, улицы заполнялись революционными листовками, прокламациями, программами, озвучивавшими более резко сложившееся положение в стране и призывавшими к немедленным действиям.
Революция в стране из подполья вырывалась наружу; император и правительство совершенно утратили авторитет и потеряли силу воздействия на происходящее. Черносотенцы под лозунгом защиты существующего строя творили беззаконие.
Смута увеличивалась не по дням, а по часам, революция угрожающе и пугающе выходила на улицы, увлекая все население. Высший класс был недоволен и ожесточен; молодежь не признавала никаких авторитетов, кроме крайне революционных и антигосударственных; профессора провозглашали: «довольно – нужно все перевернуть»; земские и городские деятели заявляли: «спасение – в конституции», а торгово-промышленный класс встал на их сторону и даже производил большие денежные пожертвования на освободительные движения, на революцию. Рабочие окончательно подпали под руководство революционеров и действовали наиболее активно там, где нужна была физическая сила. Крестьяне подняли вопрос о безземелии и об их утесненном положении. Войско было взволновано, начались вспышки непослушания, а в некоторых случаях и маленькие революционные выступления с оружием в руках, поэтому многие опасались возвращения армии с востока, которое должно было произойти после подписание мирного договора с Японией. Все инородцы, а в России инородцев больше одной трети всего населения, решили, что настал момент проводить свои мечты и желания: поляки требовали «автономию», евреи – «равноправие», и все без исключения желали устранения притеснений, в которых проходила вся их жизнь.
Было такое чувство, что вся Россия, накопившая с годами, веками, свое недовольство бесправием и беззаконием, наконец, изливала накипевшее в вопле «так дальше жить нельзя!».
Добравшись до Питера на почтовых, Глебов застал столицу бастующей. Фабрики были закрыты, рабочие проводили время в митингах и в хождениях по улицам, где к ним примыкали различного рода хулиганы и дебоширы.
Высшие учебные заведения, сначала служившие местом революционных митингов, были тоже закрыты, и большая часть студенчества пополнила ряды митингующих и шастающих по улицам столицы. Добираясь до дома на, с трудом нанятом, экипаже, Глебов смог воочию наблюдать, что движение в экипажах почти прекратилось, прекратилось освещение улиц, и появляться вечером на них стало небезопасно. Улицы пустовали, и лишь изредка пробегали неясные тени в проулках и раздавались торопливые шаги, а порой и вопли несчастных жертв.
Последствия творившегося беспорядка и разрухи ждали и дома: отсутствовало водоснабжение, телефонная сеть бездействовала, а свет, пару раз мигнув, окончательно потух.
Судя по всему, государь с августейшим семейством, удалился из столицы, иначе их давно бы осадила во дворце толпа недовольных. К такому выводу пришел Алексей, зажигая керосиновую лампу и присаживаясь возле теплого камина с потрескивающими разгорающимися дровами.
Что ж, осталось лишь дождаться утра, навестить поверенного, а потом… потом Алексей хотел увидеться с Лизой.
Лиза… Сколько же времени прошло! Он так устал быть без нее. Если бы можно было переступить через все – гордость, честь, предубеждения, – прийти и забрать ее из этого ада, увезти как можно дальше, где нет ни царя, ни революционеров, нет проблем…
Алексей горько усмехнулся, потешаясь над собой. Размечтался! Как говорят, «хорошо там, где нас нет»? Да и Лиза никогда не оставит своих революционных бредней, pardon, идей!
Глебов вздохнул, смотря на пламя. Да и ждет ли она его? Соломенная вдова170. «Как там у Гёте?» – вдруг вспомнилось ему. Алексей потер лоб, припоминая, и пробормотал себе под нос:
– «Прости Господь,
Мой муженек
Женою бедной пренебрег…
Соломенной вдовою вяну,
А САМ УПЛЫЛ ЗА ОКЕАНЫ».
Глебов насмешливо хмыкнул. Вот тебе и раз! Неужели он винит себя? Лиза… От нее бы бежать, да нету мочи: въелась под кожу, в кости, в мозг, в сердце, да и в печенку тоже! Нет мочи быть с ней, и нет сил быть без нее.
Глебов закрыл глаза и постучал себя по лбу крепко сжатым кулаком. «Дурак! Вот дурак! Говорил же Костик – друг, товарищ: «Не влюбляйся! А если уж угораздило – беги! Иначе пропадешь!» Дурак же был я – смеялся. И что теперь? Свободу потерял, когда женился, думал «всё под контролем», и ко всему прочему – просто погиб. М-да… А все равно не получается быть без нее…»
– Я – тебя – верну, – сказал он вслух. И сам себе поверил.
* * *
Завидев Алексея, вошедшего в контору, поверенный плюхнулся обратно на стул:
– Г-господин Г-глебов?! Вы… живы?!
– Как видите. – Алексей закрыл дверь и прошел к столу.
Поверенный, все еще не веря своим глазам, встал и пожал ему руку, при этом пальцы его дрожали и показались Алексею холодными.
– Можете мне поверить, я не призрак, – усмехнулся Глебов, бросая шляпу на край стола. – Яков Вольфович, предложите же мне присесть.
– Ах, да… Конечно. Прошу вас…
Когда Алексей сел на стул, Рерих вновь плюхнулся на свое место и провел рукой по лбу.
– Простите меня великодушно, Алексей Петрович. Нам сообщили, что вы скончались. Ваше тело… простите, тело, которое считали вашим, похоронено на Ваганьковском кладбище.
Алексей усмехнулся:
– Вы все еще не верите, что я перед вами из плоти и крови?
– Конечно же, нет, верю. Но как так вышло, скажите?! Что за ужасные шутки!
– Это очень долго, да и скучно, объяснять. Давайте лучше обсудим, как обстоят мои финансовые дела.
Рерих невольно смутился:
– Мы думали, что вы умерли, и потому ваша супруга…
– Да, получила в наследство мое состояние, – с нетерпением закончил за него Глебов. – Меня больше интересует, насколько обстановка в стране повлияла на «мой карман»?
– Здесь я проделал огромнейший титанический труд, но уберег вас от больших потерь. Вы сможете убедиться в этом, просмотрев документы… – Рерих снял с полки тяжелый увесистый гроссбух и положил перед Алексеем.
– Прекрасно… – Глебов уткнулся в цифры и колонки.
– … Но ваша супруга за текущий месяц потратила довольно внушительную сумму.
– Потратилась? Не страшно…
– Господин Глебов, я бы так не сказал! Вот, взгляните сюда, – немец раскрыл перед Глебовым страницу и указал расход, произведенный Лизой за последний месяц.
Г,лебов обомлел. Несколько мгновений просто смотрел на цифры перед глазами, затем медленно поднял взгляд на своего поверенного.
– Что это?
– Об этом я вам и говорю. Огромнейшие, немыслимые затраты! При том, нет приобретения – нет ни дома, ни конюшни и чего-либо другого, что могла бы купить на эти деньги ваша жена. Возможна благотворительность, но… Простите меня за резкость, я не в праве осуждать. Но я, как ваш поверенный уже немало лет, дал вашей супруге практичный совет, когда она заговорила об этой сумме. Ваша супруга настояла на своем – она сказала, что не нуждается в советах и сказала держать свое мнение при себе. – Немец, возмущенный до глубины практичной и меркантильной немецкой души, плюхнулся на прежнее место.
– Так… – Алексей откинулся на спинку стула. – Расслабьтесь, все в порядке. Я с этим разберусь. – Он вздохнул. – Давайте обсудим, как поправить дела. Часть денег из России я хочу перевести на счет в Швейцарский банк – так будет надежней.
Поверенный кивнул.
– Подготовьте все необходимые документы. Я уеду на несколько дней в Москву, а когда вернусь – мы с вами обсудим пару коммерческих задумок, пришедших мне в голову.
– Понятно. Я все сделаю.
– Прекрасно. А сейчас давайте займемся бухгалтерией. Скажите, как обстоят дела на скважине в Баку…
* * *
Уже стемнело, а на улице, как назло, ни одного извозчика. Алексей осмотрелся по сторонам и зашагал в сторону своего дома. Беседа с сыщиком, который занимался поиском Катарины и Павлика, вызвала лишь раздражение. Сыщик давно прекратил поиски женщины и ее сына, так как думал, что заказчик, то есть, господин Глебов, мертв. Алексей готов был выругаться вслух – полгода коту под хвост! Нужно самому заняться поисками, но только после того, как он вернет Лизу, чего бы это ему ни стоило. Завтра же с утра он отправится в Москву и…
Алексей обернулся. Возникло неприятное чувство, что за ним следят, но темнота улиц, освещенных лишь лунным светом, не позволяла разглядеть противника. Глебов шел, но был наготове. Прошло десять минут, а преследователь так себя и не проявил. Будто его и не было вовсе. Возможно, просто нервы. Как никак на улицах пустынно и темно, мало ли что может показаться.
Нужно было сворачивать, и Алексей шагнул в темноту переулка. Шаги гулко отдавались по пустой улочке. До выхода из проулка осталось пара шагов. Но предчувствие опасности заставило Глебова остановиться.
Тень метнулась в его сторону очень быстро, Алексей сделал шаг назад, прежде чем стальное лезвие рассекло воздух рядом с его горлом. Следующий удар слева – Алексей уклонился от него – нападающий орудовал двумя кинжалами сразу решительно и быстро. Глебов попытался отбить повторный удар, но сталь острого, как бритва, клинка резанула грудь. Алексей прижался спиной к стене, ногой резко оттолкнул от себя нападающего, тот отлетел в сторону. Глебову хватило времени выхватить револьвер, но нападающий швырнул в него один из кинжалов. Алексей успел отклониться, кинжал звякнул о стену и упал. Нападающий бросился прочь, Глебов кинулся за ним, выскочил из проулка и… Справа, словно ниоткуда, перед Алексеем возник человек, Глебов инстинктивно отклонился назад, но резкая боль пронзила правый бок. Нападающий отступил и затем метнулся прочь. Шаги убегающих гулко отдавались по мостовой. Алексей пошатнулся, дотронулся до бока и почувствовал под ладонью теплую кровь, хлынувшую из раны. На мгновение он закрыл глаза, судорожно выдохнул, зажал рану и двинулся прочь от злополучного места.
* * *
Витте ужинал в кругу знакомых, во всех отношениях полезных людей. Ужин проходил по случаю его возвращения из-за границы и получения графского титула за достигнутые при подписании мира успехи. Празднество было в разгаре, гости его чествовали – кто искренне, а кто нет, но Витте, явно осознавая это, – испытывал огромное удовлетворение. Но его довольство, написанное на лице, исчезло, когда секретарь приблизился к нему и шепнул что-то на ухо. Витте нахмурился, кивнул, затем улыбнувшись, извинился перед гостями и последовал за секретарем.
Тот вежливо пропустил Витте вперед и открыл дверь кабинета. Завидев Глебова, Витте быстро закрыл за собой дверь и шагнул в его сторону.
Увидев мертвенно бледное лицо Алексея, он не удержался от встревоженного возгласа:
–Что с вами, друг мой?!
Алексей, прерывисто дыша, скинул плащ.
–Да вы ранены! На вас напали? Черт возьми! – выругался Витте. Выглянув в коридор, он позвал ждущего за дверью секретаря, и пояснив, что от него требуется, вновь закрыл дверь.
Приблизившись к Алексею, он осмотрел его рану. Вся рубашка была в крови, как и руки Алексея, а на ковре уже осталось несколько кровавых пятен, а также кровавые отпечатки на столе, на который еще минуту назад опирался Алексей.
– Вы потеряли много крови, – констатировал Витте, хмурясь.
Глебов попытался усмехнуться:
– Уж простите, в таком состоянии решил зайти к вам на огонек. В ближайшей версте лишь ваши слуги, узнав меня, решились впустить… Люди, знаете ли, черствы к чужим злоключениям…
Витте кивнул:
– Вам нужно выпить.
Он плеснул виски в стакан и протянул Глебову. В дверь постучали. Витте прошел к двери, приоткрыл и, увидев перед собой секретаря с перевязочным материалом, впустил его.
