Инга Самойлова
На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре
– Я слышала, что с вами приключилась страшная оказия, – разливая чай, сказала Матильда Ивановна.
Глебов взглянул на Витте. Принял чашечку из рук хозяйки.
– Хотелось бы узнать, какую из бед вы имеете в виду? – спросил он, пригубив предложенный ею чай.
– Ваш дом сгорел.
– Ах, это… Это была съемная квартира в доходном доме89.
– Однако. – Мадам Витте окинула Алексея пытливым взглядом. По-видимому, он показался ей не совсем здоровым. – А знаете, у нас довольно редко останавливаются гости. И мы были бы очень рады, если бы вы воспользовались нашим гостеприимством.
Глебов вновь кинул взгляд на ее мужа, который лишь добродушно улыбнулся. С чего бы чете Витте ему так доверять?
– Простите, я не могу, – вежливо ответил он хозяйке дома.
Однако Витте решил ее поддержать.
– Ну что же вы, Алексей Петрович. Соглашайтесь. От всей души вам предлагаем, – посоветовал он. – Я знал ваших опекунов. Они не раз оказывали мне помощь и поддержку, особо ваш дядя. А я ценю дружбу тех, кто и меня ценит. Я перед ними в неоплатном долгу. А вами они дорожили.
Глебов молчал. Супруги Витте настораживали его своей настырностью и, возможно кажущейся, простотой.
– Прошу прощения, я ненадолго вас покину, – сказала мадам Витте и поспешно удалилась.
Оставшись наедине с Витте, Глебов наклонился вперед и тихо произнес:
– Столько доверия моей персоне? Вы ведь знаете, кто я.
Витте также подался вперед:
– Я – знаю.
– И доверяете?
– Да, доверяю.
– А я вам нет. – Алексей откинулся на спинку дивана.
Витте усмехнулся:
– То, что вы честны со мной – это уже о многом говорит. – Он тоже облокотился на спинку кресла. – И я хочу быть с вами честным. Господин Лопухин, с оным вам довелось пообщаться, человек недобросовестный, я отношусь к нему неприязненно.
– Но этого ведь мало, чтобы верить мне, – гнул свое Глебов. В конце концов, он пришел сюда не чаи гонять, а выяснить, что Витте от него надо. Бескорыстный политик – нонсенс!
– Чего вы боитесь, господин Глебов? Кому-то доверять? И будьте так любезны, не расстраивайте мою супругу. Она прекрасный душевный человек. И предлагает вам гостеприимство от всего сердца. К тому же, – Витте вновь наклонился поближе, – у вас появиться возможность самому разобраться, что к чему, раз вы не доверяете моим словам.
Глебов не ответил.
Вернулась мадам Витте:
– Что же вы скажите мне, Алексей Петрович? Для вас уже и комната готова.
Алексей решил им подыграть.
– Раз на то пошло, я согласен. – Он улыбнулся. – Благодарю за гостеприимство.
«Лишь бы потом не оказаться, как рыба, на крючке».
* * *
Москва
Лиза пришла на работу рано. Доктор еще не пришел, однако ей было чем заняться: необходимо было тщательно прокипятить медицинские инструменты, разложить в шкафу закупленные вчера микстуры и пилюли…
Дверь амбулатории открылась и в помещение без разрешения вошли. Лиза оглянулась. У входа стояла женщина, бледная, как мел, и напряженно заламывала руки.
– Прошу вас, помогите!
– Что случилось?
– Моему ребенку очень плохо! Прошу вас! Вы должны пойти со мной!
– Но я не доктор, я всего лишь ему помогаю.
– Если вы не пойдете – он умрет!
Лиза взглянула на настенные часы. Доктор придет через час, не раньше.
– Что случилось?
– Я не знаю… Он весь горит, его лихорадит, рвет.
Лиза кивнула. В последнее время многие были больны кишечной инфекцией. Особенно страдали дети. Уже был смертный случай… Лиза сложила в медицинский ранец лекарства, которыми доктор отпаивал больных с подобными симптомами.
– Пойдемте.
…Покинув пределы фабрики, они направились к баракам. Женщина показывала путь, очень торопилась, так, что Лиза едва поспевала за ней. Пройдя рабочий поселок, незнакомка свернула к речным докам. Лиза замедлила шаги:
– Куда же мы идем?
– Здесь недалеко.
Наконец они достигли своей цели. Возле реки на отшибе стоял неказистый почерневший от времени домишко, вокруг него – гнилой накренившийся забор. Пройдя мимо сидящей на привязи худой собаки, они оказались перед обшарпанной дверью дома. Женщина, не останавливаясь, вошла первой, за нею Лиза.
Дверь тут же закрылась, Лиза оглянулась и увидела перед собой испещренное оспой лицо мужчины. Его желтоватые глаза пылали пугающим триумфом. Лиза вздрогнула. Это был тот самый тип, что следил за ней!
– Где мой ребенок? – раздался голос женщины за ее спиной. – Вы мне сказали, что отдадите мне ребенка!
– Заткнись! И убирайся. Получишь его через три дня. Если, конечно, будешь держать язык за зубами.
– Я привела ее, отдайте мне ребенка! – Женщина в отчаянии кинулась к нему, упала на колени.
Щербатый ударил ее наотмашь, она вскрикнула, растянулась на грязном полу. Он пнул ее, затем еще раз. Лиза бросилась вперед, Щербатый развернулся и ударил ее в челюсть. В глазах потемнело…
* * *
Придя в себя и с усилием открыв глаза, Лиза поняла, что привязана к кровати. Стараясь не паниковать, она попыталась освободиться… Раздался шум – Лиза притихла и повернула голову на звуки. Из подполья показался Щербатый: он неспешно поднялся, опустил крышку, застегнул замок. Затем обернулся…
Лиза закрыла глаза и притворилась, что все еще без сознания. Нужно выиграть время! Раздались шаги. Он приближался. Некоторое время стоял рядом и наблюдал. Его дыхание участилось… Под тяжестью его тела заскрипела и просела кровать. Щербатый протянул к ней руку, провел шершавыми пальцами по шее, грубо смял грудь. Навалился телом, потным, грязным. Лиза готова была закричать…
– Умоляй, проси меня ничего тебе не делать. Давай, проси же, умоляй!
Лиза посмотрела на него с безумной ненавистью – он отшатнулся, будто взглядом можно было убивать.
– Сука!
Лиза молчала. Он замахнулся, чтобы ударить. Лиза не отвернулась, не отвела глаза. Он не ударил. Сплюнул на пол. Поднялся, стал снимать штаны.
Лиза сжала кулачки. Боже, помоги мне, Боже! Алеша…
* * *
Петербург
Алексей Глебов воспользовался гостеприимством супругов Витте. Комната была просторной и по-домашнему уютной. Кровать была удобной, но он не мог уснуть. Несколько раз вставал, курил, ходил по комнате и вновь ложился. Забыться сном удалось лишь к утру.
…Приснилась Лиза. Она смотрела на него с холодом и укоризной. Он шел за ней, а она все дальше удалялась. По грязным улицам, среди халуп… Он бросился за ней, но потерял из виду… Его манила грязная облезлая изба… Флюгер в виде одноглазой кошки, поворачиваясь, скрипел. Солнечный луч, просвечивая через дыру вместо глаза, ослеплял… Еще один шаг… Худая псина, с обтянутыми облезлой шкурой ребрами, повернулась, посмотрела, залаяла, а затем завыла…
* * *
Москва
Псина во дворе залаяла. Щербатый смачно выругался и с опаской выглянул в окно. Собака продолжала лаять, затем завыла – отчаянно и скорбно. Ей стали вторить по поселку чуть ли не все псы. Щербатый матерно заорал, застегнул так и не снятые штаны. В чем был, выскочил из дома. Хлопнул дверью, запер на замок.
О, Боже! Боже! Лиза от страха и отвращенья быстро задышала, и попыталась высвободиться, но не смогла. В отчаянье она готова была разрыдаться… Нет, нельзя плакать! Нельзя!
* * *
На фабрике потеряли Лизу. Первой на ее отсутствие обратила внимание Катя, которая в этот день работала в фабричной библиотеке и зашла в амбулаторию позвать подругу попить чаю.
– Да где же она может быть? – спросил тревожно Шмит, ходя по амбулатории из стороны в сторону.
Доктор пожал плечами.
– Николай Павлович, она без сомненья была здесь утром до моего прихода. Вот только теперь нет медицинской сумки…
– Может быть, ее похитил Глебов? – разгневано предположила Катя. – По собственной воле она с ним не пойдет.
Шмит явно расстроился, но постарался не показать и виду.
– А если нет? Ведь нет медицинской сумки…
– Да, конечно, – согласилась Катя. – Тогда нужно опросить рабочих, может быть, кто-то видел.
Она поднялась, ожидая решительных действий от мужчин.
– Ты права.
…Ушло два часа на то, чтобы хоть что-нибудь узнать. Двое рабочих видели, как приходила в амбулаторию какая-то женщина. А вот работница из набивного цеха смогла дать сведений побольше: она видела, как госпожа Глебова шла с посторонней женщиной на окраину рабочего поселка.
Итак, с момента исчезновения Лизы прошло примерно семь часов. Нужно было срочно организовать поиск. Через четверть часа удалось собрать рабочих – Шмит объяснил им, что к чему, и попросил помочь. Из фабрики вышли гурьбой и распределились группками по поселку.
* * *
Щербатый был в полном бешенстве. Собака спятила – не иначе. Он кинулся к ней, хотел прогнать, но псина убегала и снова возвращалась. Не просто лаяла, а выла. На дом уже и так поглядывали – кого-то могло заинтересовать, что же происходит.
Щербатый вынул револьвер и стал пулять по псине. Бежал за ней, как сумасшедший вдоль берега реки… И на свою беду нарвался на жандармов. Его отколошматили дубинками, скрутили, отволокли в кутузку.
Щербатый от злобы сам готов был выть. Когда он выйдет – эта глебовская потаскуха поплатится за все его напасти! Он изобьет ее и отымеет. Затем еще раз изобьет и снова отымет… грубо, жестко, так, что пусть визжит…
* * *
Лиза разомкнула глаза. В полной темноте она слышала, как из-под пола раздавалось глухое завывание и слабый детский плач.
– Не плачьте, – произнесла она, но слишком тихо, и повторила громче из последних сил. – Не плачьте!
Внизу притихли.
– Мы выберемся отсюда, – сказала, пытаясь больше убедить себя, чем их…
Настало утро. Было ужасно холодно. Дом весь остыл. Но это было лучше, чем, если бы вернулся Щербатый. Лиза попыталась раскачать кровать, но безуспешно. Стала кричать, звать на помощь! Женщина в подвале тоже закричала. И вдруг заскрипело крыльцо под тяжестью ступавшего на него человека. Лиза притихла, затем снова закричала:
– Помогите!
– Лиза, это вы?! – раздался за дверью голос Шмита. Он дернул дверь.
– Да, да, это я! Помогите!
– Ребята, сюда! Ломайте дверь!
За порогом послышались шаги, дверь толкали, она скрипела, затем слетела с гнилых петель. Все на мгновенье застыли на пороге, затем Шмит ринулся к Лизе, скинул пальто, накрыл ее и торопливо стал развязывать узлы.
– Лиза, Лиза! С вами все в порядке? Ребята, доктора зовите! Как вы? – Он крепко обнял ее, прижал к себе, пытаясь отогреть.
– Со мной все хорошо, – ответила Лиза, пытаясь улыбнуться синими от холода губами. – Там женщина с ребенком, в погребе!
Рабочие уже кинулись открывать подполье. Взломали замок, один из них спустился, чтобы помочь матери с ребенком выбраться наружу.
– Что же случилось? – встревожено вглядываясь в лицо Лизы, спросил Шмит.
– Я не знаю. Меня похитили, закрыли здесь. А похититель ушел еще вчера куда-то… Коля, я хочу домой.
– Да, конечно. – Он подхватил ее на руки и понес на улицу. Рабочие расступились.
* * *
– О чем задумались, Алексей Петрович? – поинтересовался Витте, раскуривая трубку.
– Да так… – ответил Алексей, которому не хотелось делиться с Витте переживаниями, вызванными утренним сном. Как бы ни складывались его отношения с женой, но он по-прежнему думал о ней и тревожился. – Хочу уехать на несколько дней.
– В Москву?
– С чего вы взяли?
– Ведь там ваша супруга? Я ведь прав?
– Возможно.
– Молодо – зелено, – заметил Витте. – Но как говорит моя супруга «Все поправимо».
– Вы хотите обсудить мою семейную жизнь? – с сарказмом спросил Глебов.
– Нет, что вы! Упаси Боже! Судить со стороны, почему муж хорошо живет с женой и почему часто брак является несчастным, очень трудно, даже зная все обстоятельства дела. – Витте затянулся трубкой. Попыхивая, выпустил дымок. – На вас свалилось столько бед: шантаж Лопухиным, разрыв с женой, пожар, раненья. Вам в пору отдохнуть, набраться сил, подумать. – Он вновь подымил. – А что касается рассказов о семье, то я люблю поговорить о своей… Я был женат дважды: удачно и очень удачно. И оба раза на разведенных женщинах. Моя первая супруга, упокой Господи ее светлую душу, была замечательной женщиной. И я любил ее всем сердцем. Но так было угодно Богу, она скончалась. – Он помолчал, отдавая дань уважения усопшей. Затем оживившись, продолжил: – Новая любовь застигла меня в театре! Как-то раз в театральной ложе я заметил даму с выразительными серо-зелеными глазами. Я нашел способ с ней познакомиться. Матильда Ивановна оказалась замужней женщиной и матерью маленькой дочки. И что же сделал я? Я уговорил госпожу Лисаневич разойтись с мужем и выйти за меня. Вот так.
– И всего-то?! – госпожа Витте вошла к ним в библиотеку. Присела на подлокотник кресла, в котором сидел ее муж, положила руку ему на плечо. Затем посмотрела Глебову в глаза. – Вы ведь понимаете, Алексей Петрович, брак чиновника его ранга с разведенной женщиной был скандалом. К тому же я еврейка, и уже лишь только это могло поставить крест на всей его государственной службе.
– Ну что ты, дорогая. – Витте похлопал ладонью по ее руке.
А мадам Витте продолжала:
– Сергей Юльевич заплатил моему первому супругу двадцать тысяч рублей отступного. Брак благословил сам император – Александр III.
Витте рассмеялся:
– Да, император был очень добр!
Мадам Витте улыбнулась:
– Он сказал «По мне, женитесь хоть на козе. Лишь бы дело шло». С Лисаневич меня развели в три дня.
– Брак, тем не менее, не повредил моей карьере. Уже через год я был произведен в тайные советники и министры финансов… Для нашего времени, Алексей Петрович, характерна новая порода женщин. Они умны, деловиты, живут интересами мужа и просекают их выгоду моментально, на несколько ходов вперед. При этом обольстительны, но не жеманны, – изрек Витте, подняв указательный палец вверх. – И такова моя супруга.
– Но полно-те, Сергей Юльевич, – пожурила его жена. Он взял ее ручку и запечатлел на ней благодарный поцелуй. – Ни один государственный деятель России не был предметом столь разнообразных и противоречивых, но упорных и страстных нападок, как мой муж. При дворе его обвиняют в республиканизме, в радикальных кругах ему приписывают несгибаемый монархизм.
Алексей почувствовал себя ущемленным: он подумал о Лизе и их отношениях, и позавидовал браку Витте. А он уж думал, что такого взаимопонимания и взаимоподдержки в браках не бывает! А еще Алексей решил повременить с поездкой. Не в том он был душевном состоянии, чтобы вести беседы с Лизой. Они бы все равно закончились скандалом…
Вечером прибыли приемная дочь Витте Вера со своим малолетним сыном Львом. Приехала специально из Брюсселя, чтобы навестить родителей. Муж Веры – дипломатический чиновник Кирилл Нарышкин по долгу службы приехать не смог. Но и без него идиллия была полной. Семейство Витте, а вместе с ними и Алексей, сидели у самовара, играли в безик, душевно разговаривали, смеялись. В углу храпел сеттер Арапка, а Левушка пытался до него добраться. Матильда Ивановна пела цыганские романсы – Вера аккомпанировала на фортепиано, Витте дул в флейту…
Витте был так уверен в своих музыкальных дарованиях, что совершенно не смущался, когда фальшивил. Но когда запел! Выходило пискляво и звучало неприятно. Алексей потер переносицу, чтобы скрыть за ладонью невольную усмешку на своих губах.
Вера, заметив это, тихонечко ему сказала:
– Это еще что! Когда мы были в Крыму всем семейством, и отправлялись гулять в горах, он часто прислонялся к скале, клал руку на сердце и пел арию Русалки «У этих грустных берегов». Вы себе представить не можете, как скалы разносили эти звуки! Терпеть их не могла!
Алексей взглянул на нее с любопытством:
– Он вам симпатичен?
– Я считаю его своим отцом, так как собственного отца почти не знаю. А он полюбил меня как собственную дочь. Теперь вы понимаете, какой он человек?
К большому счастью, Витте закончил петь и принялся возиться с внуком.
Вера улыбнулась их играм, затем тихонечко вновь заговорила с Алексеем:
– Мою маму не принимали ни во дворце, ни в так называемых «хороших» домах. И это было очень неприятно для нее. Сергей Юльевич довольно чувствителен к таким вещам. Родители решили проблему довольно просто. Маменька сама стала устраивать у себя приемы, поражая гостей их великолепием… Ради нее он рискует быть смешным. На сплетни не обращает внимания. Мaman – помощница и советчица ему в делах. Он делится с нею радостями и переживаниями. Я бы хотела, чтобы мои отношения с супругом были такими.
К ней подбежал Лева:
– Мама, мама! Дедушка будет моим пони! Смотри!
Мальчишка разбежался, запрыгнул Витте на руки, тот мигом подсадил его себе на шею. Сам рассмеялся, как ребенок.
Что ж за человек такой вы, господин Витте?
_24
* * *
Прошло несколько дней, прежде чем Глебов, поблагодарив хозяев за гостеприимство, сообщил им, что снял меблированную квартиру в доходном доме и намерен переехать.
– Что же, воля ваша, – пожав плечами, сказал Витте. – Но мы с супругой будем рады видеть вас у себя. Обязательно к нам заходите.
Переехав, Алексей назначил встречу с господином Рерихом – своим поверенным. Решив с ним накопившиеся деловые вопросы и дав соответствующие распоряжения, он попросил подыскать хорошего сыщика для розыска Катарины Хмельницкой и ее сына.
После ухода поверенного, Глебов прошелся по своей новой квартире. Чего-то здесь не хватало. Точнее, кого-то… Очередная холостяцкая обитель коих в его жизни было предостаточно. А ведь ничего не стоит покидать вещи в чемодан и отправиться в Москву. Что его держит? Гордыня? Самолюбие? Страх? Или все вместе взятое? Перед глазами так и возникал образ Лизы, когда она ему говорила, что им нужно расстаться. Расстаться! И ради кого? Ради этого молокососа Шмита?
Алексей в сердцах пнул пуфик. Затем сел. Нет, на измену Лиза не способна – брачные узы для нее святы, однако полюбить другого она может – и тогда как быть? Не может он держать ее подле себя насильно, не может. И что же делать? Семейные отношения не заладились – их брак превращается в катастрофу. И Лиза изменилась – стала невыносимой, что ни слово, то наперекор… Однако, как же он желает ее видеть, прикоснуться к ней, ощутить ее тепло… Алексей вздохнул. Может быть, стоит вынудить ее приехать? А это мысль. Стоит подумать…
* * *
Через пару дней во время пешей прогулки Глебов вновь встретился со своим новым знакомым – рядом остановилась карета, и в окошко выглянул Витте.
– Здравствуйте, Алексей Петрович.
– Здравствуйте, господин Витте.
– Садитесь, я вас подвезу.
Глебов раздумывал недолго и вскоре уже сидел напротив Витте.
– Как ваши дела? – вежливо поинтересовался тот.
– Прекрасно.
– С супругой виделись?
– Пока что нет.
– Понятно. – Витте помолчал, опираясь двумя руками на набалдашник трости. – Прошу простить меня за расспросы, все моя супруга. Она так близко к сердцу приняла ваши напасти, что постоянно задает про вас вопросы. Особенно ее волнует ваше душевное состояние.
– Передайте, что не стоит волноваться.
Витте улыбнулся. На улице раздались крики – какая-то толпа устроила погром. Витте задернул шторку на оконце. Вздохнул:
– По мере наших неудач на фронте90 смута в России все более и более растет. Вот вам и «маленькая победоносная война», предложенная фон Плеве!
От Алексея не ускользнуло, как поморщился его собеседник, упомянув злосчастного министра.
– Вы его не жаловали?
Витте фыркнул, затем посмотрел на Глебова и невесело улыбнулся:
– Многие осуждают меня за мою прямолинейность. Однако не считаю нужным юлить и прикрываться ложью. Познакомившись с Плеве, я убедился, что это человек, сделавшись министром, будет преследовать только свои личные цели и принесет России несчастья. Я старался убедить его, что принятый им курс политики кончится дурно и для него и для государства. Что при той политике, какую он ведет, он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь фанатика.
Витте помолчал.
– Плеве же думал, что я хочу занять его место. Он так долго добивался поста министра, что, добившись, готов был задушить всякого, кого мог подозревать в способствовании его уходу с министерского места. Я же оказался прав.
– Я слышал, что при покушении на Плеве были похищены некоторые документы из его портфеля, – вставил Алексей.
– Сплетни! – Витте недовольно насупил брови. – Вы хотите меня обидеть?
– Ни в коей мере.
Витте вздохнул:
– До меня дошел слух о документах. Известие об убийстве Плеве я получил в Берлине, в то время я заключал с канцлером Бюловым новый торговый договор. Когда же я приехал в Петербург, то узнал, что в портфеле Плеве якобы было найдено письмо агента тайной полиции, какой-то еврейки из Германии, которая сообщала, что готовится революционное покушение на Его Величество, и что будто бы я принимаю в этом деле живое участие! Очевидно, Плеве этим письмом желал более вооружить чувство Государя Императора против меня.
– Между вами были серьезные разногласия.
– Плеве был злопамятен и мстителен. Мы с ним расходились по большинству государственных вопросов. В течение более чем десятилетнего моего управления финансами – а я их привел в блистательное состояние! – я очень мало мог сделать для народа, ибо встречал в правящих кругах противодействие – и во главе оного всегда стоял Плеве. Я расходился с Плеве по поводу политики на Кавказе, по еврейскому вопросу. Я не могу сослать человека в Сибирь только за то, что он мыслит не так, как мыслю я, и не могу лишать его гражданских прав только потому, что он молится Богу не в том храме, в котором молюсь я.
Витте был раздражен, поэтому предпочел некоторое время помолчать, чтобы успокоить нервы.
Глебов его не торопил. Спустя какое-то время он заметил:
– У вас интересные взгляды, господин Витте. Однако политика наполнена коварством, ложью и цинизмом. Разве политик может остаться «чистым»? Стоит выглянуть в окно, и можно увидеть к чему приводит такая политика.
– Вы правы. В нашей стране нет порядка. Порядок может основываться только на законности. И до тех пор, пока уважение к закону не войдет в плоть и кровь не только населения, но в первую очередь чиновников всех рангов и положений, можно будет всегда ожидать самых невероятных сюрпризов – вот, наподобие беспорядков, что мы наблюдаем.
– Однако, как вы сами и признали, в России уже беспорядки. До законопослушности явно далеко. Да и чиновники не только не желают меняться, но и что-либо предпринять.
– Эх, Алексей Петрович, вы бы знали, как много мне хотелось бы сделать! Недавно я направил императору всеподданнейшее письмо со своими предложениями. Ведь первым делом нужно устранить первопричины нынешних беспорядков, а одна из первопричин – война с Японией. Продолжение войны становится опасным, и дальнейшие жертвы страна при существующем состоянии духа не перенесет без страшных катастроф. – Витте горько усмехнулся. – Однако, так как я в немилости у императора, он не счел нужным прислушаться к моим предложениям.
Некоторое время ехали молча. Витте, в задумчивости хмурясь, смотрел в окно.
Глебов был с ним согласен, русско-японская война оказалась тягостным бременем для России, ибо народ не желал и дальше терпеть свалившихся на него невзгод.
– Да уж, после ряда военных неудач этой зимой число оптимистов, верящих в благоприятный для России исход войны, заметно уменьшилось, – сказал он.
Витте обернулся. Его взгляд был печальным.
– Я не помню ни одного такого поражения русской армии как то, которое мы потерпели в Мукдене91, – произнес он. – После того, как мы позорно проиграли бой и отступили, для здравомыслящих людей стало ясно, что следует употребить все усилия, чтобы по возможности достойно покончить войну. Государь по свойственному ему оптимизму ожидает, что Рожественский92 перевернет все карты войны. Ведь сам Серафим Саровский предсказал93, что мир будет заключен в Токио, значит только одни жиды и интеллигенты могут думать противное. – Последнее прозвучало с явной насмешкой. – Между прочим, я предупреждал, советуя не доводить нашу эскадру до боя с японским флотом.
Нахмурившись, он помолчал, затем продолжил:
– После хотели вслед за эскадрой Рожественского послать наш скромный черноморский флот, совершенно оголив Черное море. Я высказался, что посылка этой эскадры ничем не поможет на Дальнем Востоке, совершенно обессилит нас в Черном море.
Алексей заметил:
– Если российский флот покинет Черное море, в него сразу же войдет флот нашего давнего соперника – Англии.
Витте кивнул:
– К слову, наши политиканы пытались найти иной путь. Решался вопрос о покупке аргентинского флота. Флот, конечно, приобретен не был, но были затрачены и украдены многие миллионы.
Карета остановилась, и собеседники замолчали.
– Что ж, рад был с вами повидаться, – произнес Глебов. В последнее время он стал ловить себя на мысли, что общество семейства Витте ему приятно.
– Знаете, что, Алексей Петрович, а приходите-ка к нам сегодня вечерком. Матильда Ивановна будет вам рада.
– Благодарю за приглашение, – Алексей хотел было отказаться, но неожиданно передумал: – Я обязательно приду.
* * *
Май 1905 г. Москва
После похищения Лиза проболела целый месяц. Полиция искала похитителя, но его и след простыл. В конце концов Лиза устала бояться: нельзя же вечно сидеть дома, трясясь от страха, что маньяк вернется, чтобы закончить свое дело! Однако за нее опасались Шмиты и старались ни на миг не оставлять одну. Им помогали оберегать Лизу их общие партийные друзья. Но время шло, а ничего не происходило.
За это время Катя вышла замуж за Андриканиса, и Лиза переехала жить в их дом – находиться в доме Николая Шмита стало неприличным. Постепенно жизнь вошла в свое русло. Как бы то не было, революция разрасталась, а Лиза не хотела ставить свои личные интересы выше общих.
В Москве с начала апреля велись сборы на вооружение, распространялись листовки, состоялись массовки. А несколько дней назад, 28-30 апреля, полиция арестовала активных деятелей РСДРП и партии эсеров, разбрасывавших листовки на улицах Москвы. Были арестованы некоторые члены Военной организации московского комитета эсдеков, проводившие агитационные беседы с солдатами Московского гарнизона.
Прошли первомайские митинги рабочих в Сокольниках, в Марьиной роще, в Петровско-Разумовском, в Останкинском лесу и других местах. Ораторы говорили о приближении решительного боя с самодержавием, о необходимости объединения пролетариата под красными знаменами революции, о политических требованиях.
«Долой самодержавие!», «Долой войну!» – раздавались повсеместно призывы революционно настроенных масс. Митингующие пели революционные песни. Общее настроение было взбудораженным, возбужденным. За порядком пыталась следить полиция и солдаты. На общем фоне возникали выходки хулиганов и пьяных – куда же без них! Полиция стала разгонять демонстрантов, начались аресты. Задержали примерно до двухсот пятидесяти человек.
На фабрике Шмита происходили перемены: как Николай и планировал ранее, он ввел новые правила на своем предприятии. Вместо одиннадцати с половиной часового рабочего времени ввел девятичасовой рабочий день с повышением заработной платы. Рабочим выплачивалось жалование и в случае болезни, а также старикам, проработавшим на фабрике по двадцать – тридцать лет с освобождением от работы. Не считая амбулатории, где вся медицинская помощь оплачивалась хозяином, при фабрике существовала библиотека, велось обучение. Николай требовал от администрации вежливого культурного обращения к рабочим на «вы».
Объявление о новом распорядке рабочие встретили шумно, с ликованием. Но на следующий день в пять часов вечера, когда на фабрике раздался гудок и прозвучали первые слова «Кончай работу, ребята!», никто не решился уйти, по-прежнему находясь у верстака.
Наблюдая за всем этим и недоумевая, Лиза попросила одного из работников позвать Николая Павловича. Обескураженный увиденным, Шмит принялся отправлять всех по домам. Он ушел с фабрики лишь после того, как выпроводил за ворота последнего рабочего…
Рабочие фабрики оценили действия Шмита. Девятого мая они устроили собрание в одной из мастерских. Увидев столпившихся работников, Лизе стало любопытно, и она вышла из амбулатории посмотреть, что происходит. Все ждали, тихонько перешептываясь. Лиза спросила Федора Григорьева – работягу, что происходит. Тот улыбнулся, ответил: «Сами все увидите», и дальше пояснять не стал. Шмит прибежал с тревогой на лице, на ходу застегивая студенческую тужурку.
– Что случилось? Несчастье?
Она поспешила его успокоить, что на фабрике ничего не произошло. Он прошел дальше, и Лиза последовала за ним.
К Шмиту решительно приблизились представители от рабочих: Федор Григорьев, Шлыгин и Егор Федотов. Егор, торжественно раскрыв кожаный переплет, на котором была бронзовая пластинка с выгравированным текстом, запинаясь и путаясь от волнения, стал читать:
– «Гуманному и сердечному хозяину Николаю Павловичу Шмиту. На добрую память от благодарных рабочих придворной мебельной фабрики П. А. Шмит. Москва, 9 мая 1905 года».
Федотов перевел дыхание и, подбадриваемый рабочими, кашлянув, продолжил:
– «Глубокоуважаемый Николай Павлович! В немногих словах позвольте нам, Вашим рабочим, высказать те благоприятные чувства, которые идут из глубины наших сердец, и признательность за все Ваши сердечные к нам, рабочим, отношения как введение 9-часового рабочего дня, так и в многих Ваших покровительственных деяниях, и да послужит Вам сей наш адрес постоянным и приятным воспоминанием, как сердечному хозяину, видящему в лице своих рабочих не только работников дела, но и как человека. – Егор Федотов сделал паузу, затем продолжил: – Мы же, Ваши рабочие, соединяясь воедино, обещаем Вам, что теперь с большей энергией и старанием отнесемся к обязанностям нашим для Вашего предприятия. Вашим покровительством и нашими общими силами процветать ему на многие, многие годы во славу и честь Вашей фирмы. Ваши благодарные и признательные рабочие Ваши».
Прочитав, он шагнул вперед и торжественно вручил послание рабочих Шмиту. Николай был смущен и тронут. Улыбаясь, он посмотрел на поздравительный адрес с подписями рабочих фабрики, повертел его в руках.
– Спасибо за теплые слова… Вы можете быть уверены, что я всегда пойду навстречу вашим нуждам и желаниям. – Он помолчал. – Спасибо.
Шмит пожал руки делегатам, рабочие стали расходиться.
– Поздравляю, вы заслужили доверие рабочих, – произнесла Лиза.
– А сколько я из-за этого пережил! – Николай улыбался.
– Что-то случилось?
– Местные фабриканты пригласили меня на общее собрание и устроили головомойку. Говорили, что я молод и неопытен, не знаком с производством, не сведущ в коммерческой стороне дела и прочее. Когда же я сказал, почему все это сделал, то есть принял новый распорядок, такое началось! То ли смеяться, то ли плакать. Они повскакивали с мест. Левинсон, самый крупный фабрикант, кричал, что я развращаю рабочих, что не делец, не понимаю, как создается капитал. Что так дела ведут лишь дураки, а умный коммерсант сразу видит, что выгодно, а что нет.
