АО АСЭ
Инжиниринг. Истории об истории
Юрий Иванов «Наш золотой фонд – те, кто стоит над чертой»
Практически вся моя трудовая деятельность связана с нижегородским «Атомэнергопроектом». Свой первый рабочий день там я помню хорошо, хотя это было довольно давно. Я пришел в тепломеханический отдел Горьковского отделения «Теплоэлектропроекта» (так тогда назывался НИАЭП) в апреле 1979 года. Профиль работы нашего отдела был примерно такой же, как у сегодняшнего БКП-1. В коллективе меня встретили хорошо, я уже не был молодым специалистом – до этого три года отработал в ОКБМ, кое-чему научился. С первого дня начал работать – и все.
Школа жизни
Знаете, в чем мне повезло, что я считаю своей большой удачей? У меня в коллективе было очень много учителей. Официального наставничества как такового не было, но мои руководители учили меня и производству, и человеческим отношениям, и отношению к людям, и взаимодействию с заказчиками. Это была школа жизни. Хотя почему была? Я и сейчас продолжаю учиться у своих руководителей и не считаю это зазорным. И своим подчиненным всегда говорю: несмотря на ранги и регалии, вы должны учиться не только в Академии «Росатома», но и каждый день у коллег, а с кого брать пример – решайте сами.
Большинство моих наставников были старше меня, многих уже нет с нами. Из ныне здравствующих могу отметить Юрия Алексеевича Кузнецова. Все мое поколение в институте знает этого удивительного человека. Недавно он приходил в компанию, и мы его поздравляли с 80-летием. Не могу не сказать о Владимире Николаевиче Чистякове, который длительное время, вплоть до ухода из организации, был моим настоящим учителем по всем аспектам и направлениям.
Наша гордость – проект Воронежской АСТ
Когда меня спрашивают о самом памятном проекте, который я мог бы назвать гордостью НИАЭП, я вспоминаю несколько, в том числе и тот, который, к сожалению, не был реализован, более того – многие о нем даже не слышали. В 80-е годы прошлого столетия в атомной энергетике было направление «Атомное теплоснабжение». Наш институт отвечал за его развитие, и надо сказать, что двигались мы по заданному курсу ударными темпами. Нашей гордостью был проект Воронежской АСТ (атомной станции теплоснабжения). В нем было очень много передовых технических, технологических, строительных и электротехнических решений по всем участкам. Для того времени проект был просто прорывной. По нему уже началось активное строительство объектов и планировалось его тиражирование. Аналог нашей АСТ хотели построить в Чехословакии.
По сути, мы разработали проект, который уже тогда, в 1980-е годы, мог быть отнесен к поколению «3+». Но так сложилось, что направление атомного теплоснабжения закрылось. Из реализованных проектов хотел бы отметить возобновление эксплуатации второго энергоблока Армянской АЭС. В 1995 году мы запустили его заново. Этот блок через шесть лет после Спитакского землетрясения был остановлен, мы его в необходимом объеме доделали до новых нормативов и пустили. Для того времени это было неординарное событие.
«Ростов-1»: мы сделали это!
Безусловно, нашим достижением можно назвать и возобновление проектирования и строительства энергоблока № 1 Ростовской АЭС. Несмотря на трудности, которые все тогда переживали, этот проект был реализован в очень короткий срок, и в 2001 году произошел пуск блока. Очень трудные были времена, но мы это сделали.
Для меня всегда несколько провокационно звучит вопрос о том, кто составляет кадровый костяк института, так называемый золотой фонд. Юрий Иванов (1953–2017) Директор Нижегородского проектного института АО «Атомэнерго-проект» с 2005 по 2007 год, старший вице-президент по проектированию АО «Атомэнерго-проект» с 2007 по 2017 год
«Над чертой» и «под чертой»
Скажу так: золотой фонд – это те люди, которые, несмотря на все трудности, работают самоотверженно, без ссылок на невозможность выполнения задачи. Поясню: для меня есть две категории людей – «над чертой» и «под чертой». Например, есть проблема, и можно сделать все, чтобы ее решить, а можно найти тысячу оправданий, чтобы не решать. Те, которые решают, – над чертой, вторые – под ней. Так вот, наш золотой фонд – те, кто стоит над чертой.
Замечу, что год от года мы ужесточаем требования к молодым кадрам. Сегодня начинающий специалист, приходящий в компанию, должен владеть английским языком, пройти обучение на нашей базовой кафедре и иметь очень хорошие базовые знания, подтвержденные высоким средним баллом. Я считаю, что бо́льшая часть молодежи у нас очень хорошая и перспективная и соответствует всем вышеперечисленным критериям. Встречи с молодыми специалистами показывают, что это так.
Непростой период с конца 1980-х до 2000-х мы проживали, можно сказать, со всей страной. Выживали. Просто работали с людьми, объясняли, искали работу где только могли, брались за все. Но самое главное – руководство института было честным во всем. У нас в коллективе никогда не существовало «черных касс», «серых зарплат». Никто никому и никогда не выдавал зарплату в конвертах. Это я говорю как на духу. Никаких там творческих, временных коллективов не было.
Сохранить «ядро»
В один год от нас ушло много специалистов, и нам их очень не хватало. Это был тяжелый период, но все-таки верили, что проектировщики потребуются государству. Пусть не в атомной, в тепловой сфере, но понадобятся. Поэтому всеми силами старались, чтоб ядро у нас осталось. Был в жизни института отрезок, когда каждый сотрудник получал зарплату, равную минимальному размеру оплаты труда, так называемому МРОТ. Он на тот момент составлял порядка 200 рублей.
Я тогда был начальником отдела и получал, как и все, 200 рублей. И все это видели. И это было самое важное, поэтому те, кто оставались, верили, что мы с ними, мы их не бросили. В итоге мы сохранили основной костяк специалистов.
На базе Группы компаний ASE создан мощный проектный блок, сложилось хорошее взаимодействие между институтами Нижнего Новгорода, Москвы и Санкт-Петербурга. Эту консолидацию нижегородцев, москвичей и петербуржцев я считаю правильным решением. И первый шаг, который мы сделали после слияния, – объединение и централизация служб IТ и инжиниринга.
2016 г.
Александр Полушкин «Мы – из Ростова»
Александр Константинович Полушкин. Старший вице-президент по управлению проектами АО «НИАЭП», АО ИК «АСЭ» c 2013 по 2017 год, в настоящее время – советник директора отраслевого центра планирования и контроля сооружения объектов АО АСЭ
В 1972 году я окончил Московское высшее техническое училище имени Н.Э. Баумана по специальности «Энергетические машины и установки». На Ленинградской АЭС прошел путь от инженера до начальника смены реакторного цеха. Был начальником смены станции Южно-Украинской АЭС, заместителем главного инженера по эксплуатации…
Герой Мольера на склоне лет узнает, что всю жизнь разговаривал прозой. Так и я в шутку могу сказать: оказывается, есть слово, которое обозначает то, чем я и мои коллеги занимались всю жизнь, – инжиниринг. За 50 лет работы в отрасли мне посчастливилось осваивать самые разные направления. В течение 16 лет занимался эксплуатацией. Удалось постоять у пульта различных реакторных установок и атомных блоков, начиная с РБМК на Ленинградской и заканчивая ВВЭР на Калининской АЭС, где вырос до заместителя главного инженера по эксплуатации.
Ленинградские «миллионники» были первыми блоками такой мощности в Европе. Соответствующей автоматики тогда еще не было. Существенно позже стали появляться системы автоматического регулирования и контроля состояния реактора, а в те годы многое было отдано на откуп оператору, и он отвечал за безопасность и правильность управления. И это была, безусловно, очень ответственная работа. Надо было сочетать и понимание физики протекающих в реакторе процессов, и знание и соблюдение действующих инструкций и регламентов. Это была хорошая школа. Описывать сложности того периода – это, наверное, отдельный разговор.
Первая плавучая
Мне посчастливилось поработать организатором, руководителем проекта создания плавучей атомной станции. И то, что сегодня эта станция работает на Чукотке, в Певеке, меня, безусловно, не может не радовать, потому что это проект, который мы начинали с коллегами в самые сложные 1990-е годы. Он получился очень долгим, и для этого было много всяких причин как объективного, так и субъективного характера.
Это была новая идея, в которую мало кто верил. Но собралась группа энтузиастов, работавших, надо сказать, не за страх, а за совесть. О деньгах тогда мало кто думал. И проект получился, на мой взгляд, неплохим. Это было тяжелое время, 1990-е: безденежье, стагнация промышленности. Конечно, заработать на этом проекте никто из нас не мог, да и не собирался. Надо было выжить, у каждого семья, надо было просто что-то приносить домой, какие-то деньги. Но дело не в этом – дело в том, что это был действительно инженерный труд с хорошим интересным результатом. Посмотрим, какой будет судьба этого проекта в дальнейшем. Это любопытно.
Из небытия
Затем довелось поработать в качестве, выражаясь на профессиональном жаргоне, пускача: первый Ростовский блок, третий Калининский – лет семь-восемь ушло на их достройку и пуск. Это был серьезный этап жизни, хорошая школа, когда надо было брошенные в советские времена недостроенные блоки реанимировать, вырвать их, по сути дела, из небытия, достроить и привести их в состояние готовности к эксплуатации. Провести весь цикл пусконаладки, довести до освоения проектной мощности – очень интересная работа. Я благодарен судьбе, что мне удалось поучаствовать в этой работе именно в таком качестве – в качестве руководителя пуска.
Первый блок Ростовской АЭС был, с одной стороны, самым сложным, а с другой – самым интересным проектом. Это был больной блок, потому что его бросили на волне протестов общественности в конце 1980-х годов. Был тогда такой период сложный в нашей жизни, так называемая перестройка, если кто помнит этот термин. Тогда достаточно было влезть на какой-нибудь фонарный столб и прокричать два лозунга: «Долой КПСС!» и «Долой атомную энергетику!» Все! Эти два ключевых лозунга открывали дверь во власть. После этого ты мог стать мэром, губернатором, кем угодно.
И вот на этой волне были закрыты практически все строящиеся станции. Я до сих пор не понимаю, каким чудом четвертый блок Балаковской станции был пущен в 1990-е годы, когда вообще все было заморожено.
Ростовская площадка была брошена в одночасье. Даже не знаю, с чем еще это можно сравнить… «Бушер» – все-таки война, ракетный удар. Здесь же не было никакой войны. Люди работали, работали… А потом вдруг схватили инструмент, переоделись и ушли. И почти десятилетие этот энергоблок простоял в совершенно заброшенном, бесхозном состоянии. Блок, который был построен на 90 %! Монтаж оборудования, трубопроводов был выполнен процентов на 80.
Когда мы пришли туда по команде нашего тогдашнего руководства – Евгения Олеговича Адамова, Евгения Александровича Решетникова и Леонида Борисовича Меламеда, – директором станции приказом и по концерну, и по министерству был назначен Владимир Филиппович Погорелый (царство ему небесное), а руководителем проекта был назначен я.
Самоедство
Как это ни странно, но на станции сохранилась часть того самого коллектива, который десять лет назад готовился к пуску блока. Кто-то ушел со станции, кто-то уехал совсем, но что приятно удивило – многие специалисты остались. И мы задавали себе вопрос: как выживали эти люди? Ведь действительно не было денег.
Все дело в том, что на складе оставалось довольно много оборудования. В момент остановки строительства уже шла комплектация второго блока, может быть, и третьего. Но кое-что и для первого блока еще лежало на складе несмонтированным. Есть, конечно, специфическое оборудование, которое кроме нас никому не нужно, но есть и такие вещи, которые, в принципе, можно продать. Например, кабель, трубопроводы различных марок и размеров и так далее. Что-то выбирали из этого складского хозяйства, писали в Москву, в министерство. От того же самого Решетникова получали разрешение что-то продать. Торговали, получали какие-то деньги, платили зарплату. В сущности, нищенскую, именно чтобы выжить. Вот так станция просуществовала энное количество лет.
В Волгодонске было и того хуже, потому что к этому времени «Атоммаш» практически полностью остановился. Второй по величине в городе химический комбинат, который был крупнейшим в Европе предприятием по изготовлению моющих средств, был полностью остановлен. АЭС прекратила стройку, и город остался без работы. А это ни много ни мало 200 000 человек.
Кто смог, уехал на заработки – на Север или куда-то еще, – а те, кто остался, занялись мелкой торговлей. Расцвел бандитизм. В те годы считалось, что Волгодонск – один из наиболее криминализированных городов юга России. И я могу это подтвердить, сложная была ситуация.
Вхожу как-то в здание управления. Перед проходной там – небольшой вестибюль и дверь в отдел кадров. Дверь открыта, в проеме стоит кадровичка, а перед ней на полу на коленях пожилая женщина и рядом, видимо, ее дочь лет 17–18. Пожилая плачет: «Возьми на работу девочку». Кадровичка сама чуть не рыдает: «Я, конечно, могу взять, но ты же понимаешь, мы зарплату-то не платим, что толку». Та отвечает: «Я знаю, я слышала, что у вас обеды, вы кормите обедами бесплатными». Вот это состояние, в котором были и город, и станция.
Концерн «Росэнергоатом», который должен был финансировать эту стройку, получал за отпущенную электроэнергию около 3 % деньгами. Остальное – векселями различных систем и предприятий. Эти векселя по большому счету ничего не стоили на рынке, от силы 25–30 % от их номинальной стоимости. Но даже эту треть превратить в деньги было крайне сложно и не всегда безопасно. На этой «поляне» кружилось очень много людей с разными намерениями, и погружаться в этот мир взаимозачета и бартера было крайне сложно и крайне опасно.
Но у нас другого пути не было. И Ростовскую АЭС концерн финансировал этими векселями. Тогда мне говорили знающие и опытные люди, мол, ты, парень, зря ввязался в это дело, за «фантики» (так в народе называли векселя) атомную станцию построить невозможно, это авантюра.
Такой эпизод вспоминается. На станции было создано специальное подразделение, которое занималось взаимозачетами – превращением векселей в хоть какие-нибудь деньги или в нужный нам ресурс: металл, кабель, спецодежду, еще что-то. В этом небольшом коллективе была женщина, фамилию ее называть не стану, достаточно сказать, что звали ее Наташа. Она сумела как-то наладить эту сложную работу, и многие успешные сделки по взаимозачету проходили именно через нее. Казалось бы, этот человек должен был иметь какие-то деньги, но ничего подобного: она работала за те же бесплатные обеды и какие-то крохи, какие-то талоны, которые давали на питание, на продукты. И тут пришла телеграмма о том, что умерла ее родственница. Ей нужно ехать на похороны в другой город, то есть билет на поезд покупать, а ей не на что. Она с этой телеграммой – к начальнику, говорит: «Валера, помоги мне, в счет зарплаты, хоть что-нибудь». В кассе денег не было. Тогда Валера в качестве зарплаты выдал ей вексель, по которому она буквально за один день, пользуясь наработанными связями, через какие-то цепочки взаимозачетов получила вексель на сколько-то литров бензина. Этот вексель она отнесла на заправочную станцию, и из окошечка этой автозаправочной станции ей выдали деньги. И вот она стоит и плачет. Не потому, что у нее родственница умерла, а потому, что она десять лет не держала деньги в руках.
Три в одном
Таким был Волгодонск тех лет. В такой обстановке начинали мы строить эту станцию – три проекта в одном.
Первый проект был очевиден: надо было достроить станцию, завершить те последние строительно-монтажные операции, которые не успели доделать десять лет назад.
Второй проект – ремонтно-восстановительные работы. Потому что АЭС бросили десять лет назад и, конечно, до 1999 года она «не дожила»: провалились кровли, сгнили подземные коммуникации. Там ведь очень агрессивные грунты. Оборудование, кстати сказать, тоже не все пережило это десятилетие, сказались климатические воздействия – никто же не отапливал, не сушил эти помещения. Охранять тоже было некому. Таким образом, нужно было провести ревизию, оценить состояние каждой единицы оборудования, каждой строительной конструкции. Это был второй проект, так называемые РВР – ремонтно-восстановительные работы.
Третий же проект получился опять-таки с подачи того самого Евгения Решетникова, который на одном из первых совещаний, обращаясь к директору Погорелому и ко мне, заявил: «Ваша задача, коллеги, построить блок самый современный на сегодняшний день». То есть он должен быть не хуже четвертого Балаковского – самого нового блока того времени. Кто смог, уехал на заработки – на Север или куда-то еще, – а те, кто остался, занялись мелкой торговлей. Расцвел бандитизм.
И это была совсем уже отдельная задача. Потому что повышение безопасности и надежности блока требовали новых технических решений. Надо было провести достаточно основательные работы по переделке того, что строили десять лет назад. Часть решений мы знали: Балаковская станция была образцом для подражания, и мы оттуда многое взяли. В это время как раз заканчивалось сооружение Запорожской АЭС, и это тоже стало источником полезной информации. Новые предложения поступали от наших конструкторов и проектировщиков. На рынке появилось новое оборудование, которого не было десять лет назад. И так у нас сложилась третья задача: пересмотреть некоторые проектные решения с точки зрения повышения безопасности и надежности и сделать, в общем-то, новый блок.
Вот три таких проекта в одном. Достройка, восстановление и модернизация, или реконструкция, называйте как хотите.
У нас сложился очень хороший коллектив, я уже не один раз эту фразу произнес и еще раз повторю. Работали не за страх, а за совесть. Никаких денег мы тогда не видели и даже не говорили о них. Строители, монтажники, которые получали от нас векселя, то есть 25–30 %, зная, что мы с них потребуем работу на 100 % от суммы, указанной в векселе, – за это работали.
Интересный был эпизод с зарплатой. Когда Леонид Меламед, возглавлявший тогда концерн, предлагал мне возглавить этот проект, он спросил, какие с моей стороны могут быть условия. Я тогда сказал единственное: «Я хочу, чтобы с этого момента на станции была нормальная зарплата. Потому что, если ее не будет, все остальное бессмысленно». Тогда исполнение этого требования казалось невозможным, но нашли компромисс. «Зарплату нормальную, как положено, деньгами, я платить не смогу, таких денег нет, – сказал Меламед. – Но какую-то часть, согласен, будем платить деньгами».
Как это было практически? Была собрана группа инженеров, около 30 специалистов концерна «Росэнергоатом», которых мы тогда назвали «оперативный штаб». Там были реакторщики, турбинисты, электрики, специалисты по автоматике – представители всех подразделений концерна. Раз в месяц мы садились в 32-местный самолет ЯК-40, который арендовал концерн. Летели в Цимлянск и целую неделю работали на станции. Так вот, в этот самолет я садился с портфелем, в котором лежал вексель Сбербанка на три миллиона рублей на предъявителя. Это были так называемые живые деньги, которые у меня в любой момент могли утащить вместе с портфелем и вместе со мной. Потому что тогда жизнь человеческая стоила от силы 10 000 рублей, а тут – три миллиона в портфеле. По прилете нас встречал автобус, вез на станцию, и я сдавал этот вексель в кассу. Сбербанк обналичивал вексель, и на станции появлялась зарплата.
Каким-то образом люди стали сопоставлять события: смотрите, как интересно, вот прилетает оперативный штаб из Москвы – а на следующий день у нас получка, это как-то связано? Мы молчали, никак не реагировали на эти разговоры. Но дело в том, что это сопоставление провели не только сотрудники станции, но и налоговая инспекция, перед которой у станции за десять лет накопились огромные долги. И тогда встреча самолета превратилась в некую боевую операцию, детали которой раскрывать не стоит. Как бы то ни было, но появилось движение на стройке. Это было здорово.
«Я в синий троллейбус сажусь на ходу»
Тем не менее скепсиса было много. И заставить людей раскачаться и поверить в то, что все это всерьез и мы это не бросим, было довольно сложно. Вот сидим мы с Владимиром Филипповичем Погорелым как-то вечером и думаем о дальнейших действиях. Первая идея – восстановить на центральной улице Волгодонска атомный обелиск. Дело в том, что еще в 1980-е годы там появилось интересное сооружение – стилизованный атом из нержавейки, переплетенный виноградной лозой. Но за годы простоя его почти разобрали, это же металлолом. Остался ржавый черный каркас и на нем кое-где куски нержавейки. Для жителей Волгодонска восстановление обелиска было важным событием.
А вторая идея была еще духоподъемнее. От города до станции – 17 километров, и в советские времена по этому маршруту ходил троллейбус. Были столбы, контактная линия, остановки – все как полагается. Но эти десять лет кого возить? Маршрут сняли, провода срезали, остались только столбы. И вот мы решили пустить троллейбус, чтобы народ понял: стройка ожила. Потом оказалось, что троллейбусный маршрут себя не окупает, и в конечном итоге от него отказались, но это уже было через несколько лет. А тогда это был толчок, и серьезный.
«Ищите женщину!»
Так все начиналось. Это были два года очень серьезной работы – 1999-й и 2000-й, и накануне встречи нового 2001 года мы решили, что можем загружать топливо в реактор. Да, мы были достаточно хорошо подготовлены к пуску первого блока.
В те времена был такой механизм приемки подобных объектов – Государственная приемочная комиссия (ГПК). Она состояла из представителей федеральных ведомств: Минздрава, МЧС, МВД, Госатомнадзора (нынешний Ростехнадзор), Минэнерго и многочисленных сотрудников других органов. Все они должны были подписать акт готовности к началу загрузки ядерного топлива. И нам казалось: сейчас мы соберем эти подписи, и все будет хорошо.
И вдруг мы узнаем, что губернатор, господин Чуб, имеет на этот счет свое мнение. А он, к слову, говорил всегда так: «Без моего решения и согласия на территории Ростовской области не произойдет ничего. Ничего и никогда!» Ну где Чуб, а где атомная энергетика? Нами вроде бы командует другое ведомство. Тем не менее по настоянию Чуба наше родное министерство пересмотрело приказ о ГПК, и туда ввели представителя Ростовской области – главу Департамента охраны окружающей среды. Очень уважаемая дама, с хорошим опытом, с большим авторитетом, местная «железная леди», которую, я так понимаю, в регионе побаивались. Мы же ее увидели впервые. А было это в предновогодние дни, у нас уже шампанское заготовлено в промышленных масштабах: Новый год ведь и пуск такого блока!
И вот вся комиссия под руководством Евгения Решетникова в сборе, перед ней на столе лежат акты приемки. «Ну что, коллеги, – говорит председатель, – все проверили, каждый посмотрел по своей части? Познакомились с готовностью, с документацией, с персоналом?» Все кивают: «Да, да, да, да». Бумаги идут по кругу, все ставят свои автографы. Наконец эта пачка актов собирается напротив «железной леди», которая свою авторучку даже не вынимала. И тут происходит такой тяжелый разговор:
– А что же вы?
– А я не собираюсь подписывать никакого акта, блок не готов.
– Все считают, что готов, а вы считаете, что не готов?
– А я считаю, что он не готов.
Конечно, новогодние праздники были испорчены. Никакой загрузки топлива не произошло. А все дело было в том, что в каких-то наших документах, о которых мы в тот момент и не думали, мы обязались провести реконструкцию очистных сооружений Ростовской АЭС. Очистные работали, и неплохо. Но мы обязались там еще что-то достроить, особую технологию внедрить, чтобы очистка стала более эффективной. Говорим: «Ну сделаем когда-нибудь, что за проблемы. С пуском блока это точно никак не связано». Но нет, и все!
Начался 2001 год. Я к тому времени уже не летал на самолете в Волгодонск, я там жил, мне дали квартиру, и я раз в неделю ездил в Ростов к этой даме на переговоры. Каких только подарков не дарил! Цветы, конфеты, косметика… В итоге у нас с ней установились прекрасные отношения, но она железобетонно стояла на своем.
В то время директором и начальником стройки был совершенно удивительный человек – Николай Евтихиевич Шило. Заслуженный строитель, прошел, что называется, «и Крым, и рым». И вот он, поскольку они с этой женщиной земляки, оба ростовчане, говорит ей запросто:
– Ну что ты, Валя, прицепилась? Сделаем мы эту хибару. На что Валя отвечает:
– Когда сделаешь, тогда придешь.
И вот зима, январь, холод, метель, для начала строительства – мертвый сезон. Экскаватор грунт не берет – его отбойными молотками, лопатами, чуть ли не зубами грызли. Поставили мы эту хибару. Смонтировали все, что нужно. И только в марте она подписала. Вот так пускался первый блок. Там было достаточно много препятствий, но «железная леди» Валя – самый запоминающийся барьер на пути пуска «Ростова-1».
Взрыв
Ну и конечно, никогда не забыть сентябрь 1999 года. Накануне я был в Москве, а вечером приходит извещение, что случилась страшная беда. И вот мы решили пустить троллейбус, чтобы народ понял: стройка ожила. Тогда это был толчок, и серьезный.
В Волгодонске взорвали дом. Надо срочно лететь туда и организовывать все, что нужно, для жителей этой, да и не только этой, многоэтажки. Целый квартал остался тогда без окон и дверей: взрывной волной вынесло стекла, переплеты.
Состояние было подавленное. Это вообще было трудно уложить в голове: ну как это может быть, чтобы в мирное время взрывали дома с людьми? Прилетел в Ростов, приехал в Волгодонск – ну да, действительно. Яма на месте взрыва. Потом выяснили, что взрывчатка – не килограммы, тонны – лежала в грузовике, который поставили рядом с домом, на тротуаре. Взрыв осуществили дистанционно. Задний мост от этого грузовика нашли в соседнем квартале. Дом панельный, самой что ни на есть распространенной серии, не разрушился до конца, у него лишь обвалился фасад. Стена вся слетела вниз, и обнажилась ячеистая структура, были видны все квартиры с мебелью, вещами. Спасатели снимали людей, которые были в состоянии двигаться, но не могли спуститься сами, разбирали завалы, пытаясь найти кого-нибудь живого.
Это был дом сотрудников администрации станции, наш дом. Очень многие, конечно, пострадали. Причем больше всего от потоков битого стекла – они летели внутрь квартир. Взрывной волной кое-где повалило межкомнатные перегородки, вынесло входную дверь к лестнице и лифту, то есть квартиру полностью, со всеми вещами, выдуло в ту сторону. Страшное зрелище. Покалеченных людей было много, их тут же развезли по больницам. Эта часть довольно быстро и организованно прошла.
Мы, конечно, не участвовали в этом процессе. Работали профессионалы. Где-то дня два-три они производили активные действия, чтобы убедиться, что больше никого не найти.
А потом началось восстановление. Сразу было принято решение, что взорванную часть дома, конечно, ремонтировать не надо, а вот те дома, что рядом, – нужно. Это было начало осени, стояла хорошая погода, и во всех дворах появились столы наподобие тех, что для пинг-понга, но из крепких, хороших досок. На них резали стекла для окон. Конечно, не только жители дома, не только этот квартал – все население Волгодонска пережило шок. Впервые, кстати, я наблюдал такую организованность людей. Без команды сверху, без участия администрации образовались домовые комитеты, и довольно долго, до холодов, в каждом дворе города обязательно дежурили жильцы. Три-четыре человека, меняя друг друга, дежурили круглые сутки. И это была самодеятельность, никто их специально не организовывал.
Большую помощь оказал Юрий Михайлович Лужков. Он тогда на средства московского бюджета построил дом в центре Волгодонска. Его так и называли – «лужковский дом». И большинство пострадавших переселенцев, кто хотел, получили квартиры в этом доме. Это, безусловно, помогло, без жилья никто не остался в итоге.
Период был очень тяжелый, потому что нашу работу на станции никто не отменял, стройка-то шла. И вот это все надо было совмещать: днем на стройке, вечерами и ночами – в городе. Не считались со временем, с какими-то личными проблемами. Сплотило это очень сильно и нас, и жителей города. Беда вообще объединяет людей.
Школа «Ростова»
На Ростовском проекте выросло очень много хороших опытных руководителей – эта практика оказалась крайне важна. Наверное, ни в какой другой ситуации вырастить квалифицированных руководителей вообще невозможно. Смотрите: Александр Васильевич Паламарчук – главный инженер, потом директор станции; Владимир Петрович Поваров, директор Нововоронежской станции, тоже с Ростовской начинал; Петров Андрей Ювенальевич – генеральный директор концерна «Росэнергоатом»; Сальников Андрей Александрович – нынешний директор Ростовской атомной; Алексей Жуков и Дмитрий Тверитинов – нынешние руководители капитального строительства в концерне. Все прошли школу «Ростова».
И не только они. Достаточное количество очень и очень квалифицированных людей всем обязаны «Ростову». Так что это хорошая школа, хороший период. Сейчас мы все, если собираемся по каким-то поводам, с удовольствием вспоминаем первый ростовский блок, как мы его построили за «фантики».
Школа кадров
И вот я уж не знаю, инжиниринг это или нет? Наверное, да, почему нет? Инженерное сопровождение стройки, когда надо было в одном флаконе сделать три проекта: достройку, ремонт и модернизацию, – конечно, инжиниринг.
После всего пройденного достаточно логичным для меня был переход в капитальное строительство. И тут я, конечно, благодарен двум руководителям, которые в тот момент появились в отрас Достаточное количество очень и очень квалифицированных людей всем обязаны «Ростову». Так что это хорошая школа, хороший период. ли: это Сергей Владиленович Кириенко и Сергей Александрович Обозов. Один, как известно, возглавил «Росатом», а другой долгое время был генеральным директором концерна «Росэнергоатом», где я тогда и работал. И новое для меня место заместителя генерального директора по капитальному строительству было действительно интересным и новым шагом в жизни.
Государственная программа
Надо сказать, что настоящий, с большой перспективой, с высоким темпом развития разворот капитального строительства начался как раз с приходом Кириенко. Появилась государственная программа, появились новые площадки, деньги, возник очень большой объем работы для освоения этих средств.