АО АСЭ
Инжиниринг. Истории об истории
Валерий Псалтырев «От местных ТЭЦ до мировой экспансии»
Валерий Александрович Псалтирев. Начальник Отдела организации строительства АО «Атомэнергопроект»
Помню, как вчера. 13 сентября 1979 года я закончил свой последний рабочий день на Сормовской ТЭЦ, да и сама стройка подходила уже к концу, численность стройуправления таяла день в день. Рассчитался и на другой день пришел в ТЭП. Институт я знал, у меня тут работали родители, и я пришел, можно сказать, в знакомые стены.
Я с молодости был несколько робок в общении с людьми, поэтому на строительстве Сормовской ТЭЦ мне было довольно сложно общаться с рабочими, выдавать им суточные задания, требовать выполнения нормы, поощрять или делать оргвыводы.
Но, переходя в институт, я решил заняться тем, что умею делать хуже всего, а, точнее, совсем не умею, для чего не приспособлен матушкой природой, а именно – руководить, заниматься тем, что ближе всего к деятельности прораба. В общем, выбирал жизненный путь, не благодаря, а вопреки. Ну и достиг – вот уже полвека работаю с людьми.
Наставники
Учился я у многих, но среди моих наставников выделю пришедшего в институт где-то в начале 80-х Вольдемара Дмитриевича Просвирнина – бывшего директора Уральского отделения технологического института «Энергомонтажпроект». Просвирнин пришел к нам с понижением, на должность главного специалиста отдела Отдела организации строительства. Такова была жизненная ситуация. Учитывая это, руководство пошло на то, чтобы, во-первых, создать в нашем отделе должность главного специалиста – раньше такую привилегию имели только технические отделы, а, во-вторых, оклад у него был, как у начальника отдела. Потому что масштаб его был, конечно, другой, и много он сделал для института.
Вот это – мой, практически на всю мою трудовую биографию, учитель. И товарищ, несмотря на большую разницу в возрасте. Как-то мы сошлись, поняли друг друга. Даже, по прошествии многих лет после его ухода на пенсию, я спрашивал у его совета. Конечно, многому учился и у руководителей института, и у наших ГИПов. Всех главных инженеров института, а их сменилось за мою карьеру в НИАЭПе несколько, могу назвать своими наставниками.
Команда
Атмосфера в институте всегда была творческой, дружелюбной, но теперь, по прошествии лет, мне кажется, что в годы моей молодости, нашей молодости, она была какая-то особенно благожелательная.
Разумеется, была конкуренция и было соревнование, и даже были претензии, но всегда всегда и во всем побеждал дух команды. Причем, команды, работающей на пределе возможностей, потому что так интенсивно, в других, не атомных, организациях, проектировщики, как правило, не работают.
Сегодня приоритеты во многом сменились, мир вообще, стремительно меняется, в чем-то до неузнаваемости. Кто бы мог подумать, например, что комфорт, импортные автомобили, заграничные путешествия будут играть такую роль в нашей жизни? А компьютеризация, цифровизация, средства коммуникации, которые еще двадцать лет назад показались бы волшебством? Изменился даже характер проектирования (с наступлением эпохи инжиниринга) – производство, сметы, закупки буквально проникли во все поры нашей работы… Но, тем не менее, ниаэповский дух единой команды сохраняется. Он – неуничтожим!
Смену приоритетов, кстати, могу проиллюстрировать таким примером. В наши «престольные» праздники – День энергетика и 8-е Марта (понятно почему: женщин больше) картошкой и салатом пахло на весь институт, даже в коридорах, потому что мы ходили в гости по другим отделам и подразделениям обмениваться закуской. Сейчас так делать уже не принято, но вспоминают до сих пор.
Вообще, вне работы у нас не принято друг к другу уж так в гости ходить, но компании, которые друг к другу ходят в гости, все-таки складываются. Кроме того, и профсоюзные организации, и администрация института всегда были за такую сплоченность, и хотя бы 1-го августа, в день рождения Горьковского отделения, снимали пароход, и мы всем институтом выезжали на природу.
Сегодня эта традиция частично утрачена, снимают пароход для ветеранов, по старой памяти. Правда, до сих пор организуется выезды на базу отдыха зимой, и собирают компании в поездки выходного дня. Так что пикники-уикенды, дни семьи, дни здоровья – все это плавно перешло из института в инжиниринговую компанию и сейчас – в Объединенный проектный институт. Я не скажу, как в Московском филиале, как в Питерском, а у нас это как было, так, по большей части, и осталось, разумеется, с поправкой на время и на темперамент руководства.
И еще. Сегодня у нас в институте среднее поколение, практически, не представлено. Самоликвидировалось как класс. Людей «бальзаковского возраста» – два человека, а в отделе – 46 сотрудников. Коллектив, по больше части, нежного возраста. Молодежь да люди в возрасте, а таких, естественно, мало. А среднего поколения у нас, к сожалению, почти нет. В большом оно у нас дефиците стало.
Наследие реформ
Этот поколенческий провал образовался в пореформенное десятилетие. Провал абсолютно объяснимый, но очень серьезный. Потому что был период, когда молодежь вообще не приходила в институт. Более того, само существование института было под вопросом. Очень трудно, тяжело мы пережили то время, выкручивались как могли, но в челноки при этом не пошли. Я, во всяком случае, не помню, чтобы кто-то из наших подался в мелкую коммерцию. Вот бартер – это да, тут до цирка иногда доходило.
Институт выжил. Сжались, но не дисквалифицировались, хотя сжались очень сильно. Когда я в начале 90-х принял отдел численностью 30 человек, то к концу десятилетия он сократился до футбольной команды – 11 человек. Но мы выстояли, и сейчас у нас 46 сотрудников, при том, что автоматизация очень серьезная.
Правда, сейчас сметчиков у нас много стало, которые делают много такого, что не входит в состав проектных работ. Иногда я даже посмеиваюсь – мы стали ПТО стройки. И это в чем-то правда, связь с производством у нас, конечно, стала совершенно другой.
Птицу – по полету
Валерий Игоревич Лимаренко – руководитель большого уровня, птица высокого полета. Не то, чтобы нам не везло раньше с руководителем, просто раньше руководитель института – это всегда был, что называется, свой человек. Первый среди равных. Проектировщик во главе проектировщиков, и это ценилось. И не случалось нам раньше, даже в самых смелых мечтах, сталкиваться с руководителя высшего уровня, который мог многие технические вещи не понимать или делать вид, что не понимает, не вникает, но который умеет руководить, и руководить с размахом, по-шаляпински так, по-нижегородски. На всю Россию матушку! Да что Россию! Экспансия по всему миру пошла.
Много чего изменилось и, в основном, конечно, в лучшую сторону. Мы стали совершенно по-другому относиться к работе, в стратегическом, конечно, смысле, – организационном, экономическом, хозяйственном. А так лентяев у нас и раньше никогда не водилось.
Хотя были и минусы, с точки зрения чистого проектирования. Не то, чтобы мы потеряли что-то, но как я уже говорил, наша квалификация сильно трансформировалась, потому что мы стали проектировать не столько, скажем так, здания, а бизнес. Доходило до того, что была установка: если можно что-то не проектировать и не строить, а воспользоваться чужими услугами, так давайте воспользуемся, ветер нам во все паруса, заложим деньги на услуги.
Станция теплоснабжения (АСТ)
У нас было оригинальное реакторное здание Воронежской АСТ – атомной станции теплоснабжения. Очень оригинальное. Во всей системе Теплоэлектропроекта, потом – Атомэнергопроекта, мы были единственными и неповторимыми с этим проектом. Кстати, она абсолютно НИАЭПовская, кроме оборудования. А сколько на этой АСТ выросло проектировщиков, строителей, экспертов по обращению с реактивными средами и, как ни странно, электроэнергетиков, хотя станция потребляет электричество, а не производит.
Впервые была применена толстая густоармированная оболочка, установленная непосредственно на тонкую малозаглубленную фундаментную плиту. Такой фундамент был продиктован компоновкой станции: в подвале нечего было размещать, и нужно было оболочку ставить на тонкую плиту, которая должна была, мало того, что, воспринимать нагрузки, в том числе и от внешнего воздействия, но и обеспечить невозможность просадки, прежде всего, неравномерной. Потому что реакторное оборудование не любит перекосов от слова «совсем». Такая задача в атомно-энергетическом строительстве еще не ставилась. На Горьковской АСТ эту проблему элегантно обошли. Они не стали делать тонкую плиту и даже отказались об армированной оболочки. Наши же проектировщики и строители все эти жесткие требования удовлетворили.
Саму плиту рассчитывал Александр Павлович Панков как свою дипломную работу в институте. Он много лет не мог найти время на то, чтобы закончить институт, и мы ему все «капали на мозги»: «Защитись же ты уже, наконец!» И вот он стал защищаться работой по фундаментной плите Воронежской АСТ. Профессура института сидела на защите, раскрыв рот. И потом эти профессора говорили, что было не понятно, кто у кого защищался.
Его же отец, Павел Федорович, и вовсе был в Институте притчей во языцах. Эпюры напряжения, например, он не считал, он их сразу рисовал. В полном объеме эти расчеты стали возможны с применением вычислительной техники и специальных программ, а у Панковата-старшего «компьютер» был в голове. Когда возникла угроза землетрясения в Армении, еще до Спитакской трагедии, мы летели в самолете, и пока мы летели, он в блокноте нарисовал все эпюры напряжения при возможных внешних нагрузках для Мецаморской АЭС. Согласно его «наброскам», сделанным по наитию, станция должна была выдержать даже максимальные толчки, что позже было подтверждено Спитакским землетрясением. Это то, что называется словом «гений».
АСТ была предоставленной нам возможностью стать лидерами в каком-либо направлении. Не кривлю душой, нам была предоставлена возможность стать авторами уникального реализованного проекта и мы, что могли, то сделали, даже больше, чем могли. Но по многим причинам, в том числе, в связи с тем, что все это было против законов термодинамики, ядерное теплоснабжение вышло из моды. Мы, наверное, сами первыми и пришли к выводу, что это направление может быть живым лишь на каком-то вынужденном этапе, а потом всё равно придется его закрывать. И его закрыли. Правда, в первую очередь, по экономическим и политическим причинам.
Атомные станции теплоснабжения предполагались не только в Горьком (Нижнем Новгороде) и Воронеже, но и в Одессе, в Минске, в Волгограде, в Куйбышеве (Самаре), в Ярославле – целая серия атомных ТЭЦ и АСТ. Потом случился Чернобыль, потом «случился» Горбачев, и эта тема была закрыта. Но это не значит, что со временем направление АСТ, а с ним и уникальные решения Нижегородского проектного института, опять не станут актуальными. Сейчас они не в тренде, но вполне возможно, что к ним вернутся. Верю, что мы не напрасно прошли этот путь.
Реконструкция
Вторая такая славная, знаковая работа, которой лично мне пришлось заниматься, была связана с армянской станцией. Мы тогда взялись за нехарактерную для нас работу – проект реконструкции, очень серьезный, очень глубокой и серьезной реконструкции Армянской АЭС. Она перед землетрясением началась, после землетрясения и закончилась.
Нет, кое-что по реконструкции нам в Горьковское отделение подбрасывали и раньше, но таких глобальных реконструкций в одном проекте, как в Армении, мы до тех пор не делали. Дело в том, что реконструкция АЭС – процесс долгий и поэтапный, но Армянская станция и сама Армения в тот период расцвета союзных отношений, в золотой век СССР, исполняла роль «дочери полка». Союзная республика, далеко от центра, дефицит энергоресурсов, кроме гидроэнергетики ничего нет, опять же сейсмоопасный район, и одна надежда – остановленная Мецаморская АЭС.
Было принято политическое решение навалиться всем миром, всем центром и одним кавалерийским броском произвести эту самую реконструкцию и пуск остановленной атомной станции. Довольно быстро сделали проект, довольно бодро его утвердили – видимо сказалось давление на утверждающие инстанции.
Короче говоря, уже при реализации проекта нам пришлось его актуализировать, говоря языком сегодняшним. Потому что проект, мягко говоря, был сыроват. Его, конечно, как я уже сказал, утвердили. Хоть и торопливо, но все-таки утвердили, а это всегда много значило в нашей сфере, но в связи с тем, что это было новое слово, и довольно много было в проекте интересных моментов, много таких заповедных мест, куда проектировщики не заходили, и пришлось им повылазить из своих из нор и соприкоснуться со специалистами, с которыми обычно они не пересекаются. С охраной, с пожарной частью, которая базировалась на Армянской АЭС, чтобы какие-то учесть обеспечение их работ по пожарной безопасности – работы то производятся в действующих зданиях. В общем открыли для себя много нового и по специальности, и по взаимодействию, и по «местной специфике».
Дмитрий Сумароков «Мы были проектировщиками»
Дмитрий Алексеевич Сумароков. Работал в институте с 1972–2020 гг.
Пришел я в Теплоэлектропроект в 72-м году, после окончания Горьковского института инженеров водного транспорта. Специальность у меня была «инженер эксплуатации водного транспорта», но у нас очень сильная была кафедра по механизации работ в портах: портальные и козловые краны, подъемники, портовые работы, и так здорово нам всё это преподносили, что мне и по работе, и в жизни это все пригодилось.
Встретила меня Анна Ароновна Беккер, женщина где-то под 100 кг живого веса, веселая, задорная, словом, большой специалист в своем деле. Ну, и коллектив был ей под стать – веселый, дружный, спаянный. Отдел занимался, так называемой, топливоподачей – транспортированием и перевалкой твердых насыпных грузов: торф, уголь для наших мощных станций – Череповецкой ГРЭС, Костромской ТЭЦ-2, Игумновской ТЭЦ, Владимирской ТЭЦ. Черчение в институте преподавали хорошо, и кульманы, карандаши, рейсшины встретили меня, как родного. И уже через месяц я выдавал компоновочные чертежи этой самой топливоподачи.
От торфа до урана
Очень интересной была механизация труда. Вычислительной техники не было вообще, цепочки опор конвейеров и трубопроводов считались на счетах. Инженерные расчеты делали на логарифмической линейке. Вот сейчас отними у наших ребят, которые закончили Политехи, компьютеры и так далее – они пропадут! Дай им в руки логарифмическую линейку, они не знают, как с ней работать.
Потом потихоньку стала зарождаться цифровизация. Немного фантазии, швейная машинка «Зингер», и появились первые механические счетчики, у которых нужно было крутить ручку, а они гудели, при этом соображали, шум стоял страшный. Тем не менее, массы, цепочки трубопроводов складывались и вычитались за милую душу.
На смену им пришла «Быстрица» – второе поколение механических калькуляторов. Казалось бы, каких вам еще чудес? Но когда подоспели первые компьютеры, мы перестали читать фантастику – будущее наступило!
Три года я проработал в Отделе топливоподачи, и меня позвали в отдел перспективного проектирования, который занимался атомной теплоэлектрофикацией. Одесскую атомную ТЭЦ мы делали, много сил в нее вложили, но она не пошла. Минская тоже не пошла, к сожалению.
Но в процессе этих работ образовались комплексные бюро проектирования БКП-1, 2 и 3. В составе БКП-1 появился новый специальный отдел реакторных отделений (ОРО).
И вот из своих 48 полных лет, которые я проработал, 45 лет – в атомной энергетике. Работал в ОРО БКП-1, занимался механизацией ремонтных работ и «атомной топливоподачей» – курировал все вопросы, связанные с доставкой свежего топлива на АЭС, перегрузку и хранение топлива в РО и вывоз отработавшего топлива с территории станции.
Самое главное оборудование на АЭС – это ядерный реактор, расположенный в реакторном отделении, с этим не поспоришь. На второе и третье место я бы поставил находящееся в моем ведении самое интересное и уникальное, предназначенное для работы с ядерным топливом, подъемно-транспортное оборудование реакторного отделения – это круговой (полярный) кран грузоподъемностью до 400 т и машина перегрузочная. Очень сложные в техническом исполнении они имеют доводочные скорости и почти ювелирную, до нескольких мм, точность выхода на заданные координаты, обеспечивая при этом необходимую безопасность при обращении с ядерным топливом.
Любой человек, попадающий впервые в реакторное отделение и вживую увидев работу полярного крана и машины перегрузочной, испытывает невольное уважение к этим удивительным машинам. К постоянному бесшумному движению над головой полярного крана массой до 500 т надо привыкнуть. Кран не стоит на месте, во время ППР он нужен всем, время его работы расписано поминутно между цехами и службами АЭС. А работа в автоматическом режиме перегрузочной машины, когда она без лишних движений доставляет в нужную точку активной зоны свежую кассету, а назад несет отработанную, просто завораживает.
Кроме того, как члену отраслевой Координационной группы мне довелось на протяжении более десяти лет заниматься со стороны проектного блока и вопросами внедрения в эксплуатацию различных модификаций альтернативного топлива ТВСА ВВЭР-1000. Можно сказать, что на мне замыкались все проектные вопросы по ежегодной загрузке топлива на подведомственных институту блоках АЭС, по сопровождению и эксплуатации ТВСА на Калининской и Ростовской АЭС. Заказчик потребовал, чтобы кассета была ремонтопригодной, вот и проектировали всякие нестандартные разработки, внедряли новые тренды.
Иногда приходилось заниматься и не своей тематикой. На Нововоронежской АЭС генпроектировщик отказался в свое время делать работу по твердым РАО, послали нашу бригаду. Мы в зоне бассейна выдержки 2-го блока, который выведен из эксплуатации, оперативно разработали систему хранения твердых радиоактивных отходов в контейнерах-бочках емкостью порядка 3,5 тысяч контейнеров. К тому времени на АЭС скопилось очень много отходов, их просто негде было ставить. Там на улице уже шло строительство хранилища на 10 тысяч бочек, но оно запаздывало, вот и использовали, как говорится то, что было.
Золотой век
В те времена мы были, действительно, проектировщиками, и любой из нас, и в Москве, и в Питере, и в Нижегородском институте, расскажет страшную историю о том, как мы стали подмастерьями у закупщиков, у инжиниринга, а раньше мы были главные, и занимались именно проектированием.
У нас была большая, настоящая работа, шла Воронежская АСТ, Горьковская АСТ, и до сих пор сердце кровью обливается, что не пошли эти два объекта. Воронежская АСТ – наша, реактор под куполом и Горьковская АСТ, прямоугольной компоновки, разработки ВНИПИЭТа. Реакторы были замечательные, и защищенные, и самогасящиеся, они даже сейчас звучали бы современно, но случилась перестройка.
Очень жаль! Там была, действительно, живая работа. Мы разрабатывали чертеж – задание строителям, вместе с электриками, вместе с гидротехниками, вместе с вентиляционщиками. А уже через две недели бетон, арматура уже были на станции, шел монтаж строительной части, то есть, из-под рук всё рвали. И очень интересные решения были. Руководил всем наш зам. глав. инженера Кузнецов Юрий Алексеевич. АСТ – это его детище было, конечно.
Велика была роль и Юрия Алексеевича Иванова, выходца из нашего отдела. Он отличался какой-то особой собранностью, хваткой и, если что сказал, он не забудет, он свое обещание выполнит и свое решение воплотит в бетоне, металле и цифре. На оперативках все сидели, как пришибленные, слово поперек ему не скажи, но, дело было не в том, что он всех запугал, а просто он видел готовое решение поставленных задач. Как сегодня говорят, давил интеллектом. Причем, задачи всегда – на острие времени, а в последнее десятилетие – связанные с компьютеризацией, с сетевыми графиками. Все это только внедрялось, а он уже – на белом коне, впереди эскадрона.
Тогда с заводами было много вопросов. Звонок на завод, звонок в Ростехнадзор, кого-то туда послал, и готово дело. То есть ключевые точки он пеленговал, вытаскивал, и это приносило свои плоды, какие бы проблемы не возникали, потихонечку они рассасывались, решались.
Бартер
Перед Ивановым директором был Евгений Михайлович Королев. Это человек, который в 90-е годы удержал, сохранил коллектив проектировщиков, и не дал развалиться институту. Он был жесткий, волевой, и его, честно говоря, как и Юрия Алексеевича, тоже многие побаивались. Но он в лепешку готов был расшибиться, чтобы люди получили хоть какие-то деньги в те тяжелые для всей страны времена.
Помню однажды послал меня на Нововоронежскую станцию привести оттуда 50000 рублей. Тогда это была баснословная сумма. Зарплата для восьмисот или даже тысячи человек. Прокатиться по России в те годы, да с такими деньгами, было равносильно самоубийству. Но я, конечно, не наличкой их вез, а векселем. Евгений Михайлович, хоть и жесткий человек был, но не зверь.
Было время, когда бартер расцвел, как после Октябрьской революции. Специальные подразделения, созданные в институте, меняли, полученные по бартеру, металлические трубы, скажем, из Нововоронежа. Меняли на что-то более ликвидное, ходовое, что можно было продать и в кассу хоть какие-то деньги принести. Это называлось «вертеться». Вся страна вертелась, как один большой центрифужный завод.
Перед дефолтом с деньгами стало получше, но в Нижнем был страшный дефицит. Находили, договаривались, привозили продукты прямо в институт. За день продавалось только сахарного песка три тонны и полтонны сливочного масла.
Вам и не снилось
В нулевые, то ли экономика стала оживать, то ли просто цена на нефть зашкаливала, но стало как-то полегче. Легче, легче, легче, 2008 год, и опять – кризис! На этот раз мировой. А у нас, наоборот, даже возрождение какое-то, подъем, словно свежий ветер подул.
Это пришел в институт Валерий Игоревич Лимаренко. Ну, и мы как-то даже «обалдели» от его напора, от его натиска, от мысли, что вместе с нами будет инжиниринг и, более того, мы его возглавим. Коротко было заявлено примерно следующее: «Ребята, вам не хватало денег, теперь вы будете получать их столько, сколько нужно, вы будете их осваивать в таких объемах, каких вам и не снилось, но вваливать будете в два, в три раза больше». Так и произошло. Нагрузка, по сравнению с тем, что была, выросла до 200–300 %. Плюс тотальная компьютеризация, электронный документооборот, информационные сети и так далее, и так далее.
Планы по реструктуризации бизнеса объявили такие: проектировщики – это 5 %, 50 % – это доход от закупочной деятельности, размещения заказов и так далее, и 45 % – это стройка, заказ арматуры, бетона, машин, производство строительной части. «А вы, проектировщики, – было также нам сказано, – если будете плохо работать, пойдете на улицу, я готовый проект куплю и буду строить по нему».
Ну все, как говорится, притихли, но до сих пор работают. И что характерно, пошли успехи! Когда мы с Владимиром Лазаревичем Кацем в начале 90-х ездили на первый блок Ростовской станции, он был готов на 95 %, и после блок еще стоял 8 или 9 лет в положении «не бей лежачего». Еле-еле его пустили, потом пошел второй, но это уже Валерий Игоревич со своей командой «подналег», и в итоге четыре блока пустили. То есть, Лимаренко можно ругать, можно хвалить, но сначала нужно посчитать блоки. Достроенные блоки, новые блоки – поколения III и III+. И портфель зарубежных заказов, который сегодня имеет Инжиниринговый дивизон Росатома.
На круги своя
Но история движется по кругу. А, может быть, по спирали или по листу Мёбиуса. Трудно сказать. Вот и у нас раньше Нижний руководил Москвой, а теперь Москва берет реванш. Возвращает свои прежние владения. Я, кстати, из ВУЗа пришел в Горьковский филиал Московского института Атомэнергопроект, и сейчас, точно, вернулся в свою юность. Опять мы – филиал, отделение Московского института. Словом, история пошла по второму витку. Может быть в будущем, с учетом прошлых ошибок, будет все лучше и лучше?
Вспоминаю имена нашего института, сколько их сменилось, и понимаю, что здесь прошла вся моя жизнь. Мы тут жили и живем на работе, это наш второй дом, наша вторая семья. Как взвыл народ на удаленке, нет, не хотим по домам сидеть! Кто-то, конечно, и не против, подальше от начальства, поближе к кухне, кто-то привык, смирился. Но есть такие ребята, кто рвется в коллектив, на работу, и их не остановить.
Так что НИАЭП – наш дом родной. Те, кто не прижился, уходил, но уходили от нас мало, честно скажу, мало. Даже в 90-е уходили по необходимости, когда уже – совсем край, и семью нечем кормить, да и то больше половины вернулись. И сейчас, если уходят, то потому, что нагрузки выросли. Это реальность наших дней. Весь мир сегодня движется куда-то в сторону «Потогонии».
А с другой стороны, молодым сегодня трудно понять, и это не их вина, это дух времени, что для того, чтобы нормальным, классным проектировщиком стать, не надо должности у начальника через год-два себе выбивать, а лет 5 поработать, повариться в этом соку. Трубопроводчик только через пять лет становится нормальным трубопроводчиком, компоновщик тоже самое. Как-то так.
2021 г.