АО АСЭ
Инжиниринг. Истории об истории
Елена Сергиева «Легенды санкт-петербургской дамбы»
Елена Сергиева. Журналист, редактор, в 2011–2012 годах – руководитель пресс-службы, пресс-секретарь АО АСЭ
Комплекс защитных сооружений (КЗС) – так официально называется дамба, ограждающая сегодня Санкт-Петербург от наводнений. Это уникальное гидрологическое сооружение, не имеющее аналогов в мире. КЗС был введен в эксплуатацию 12 августа 2011 года. Дамбу начали строить практически вместе с городом, и за столетия ее история успела обрасти легендами и преданиями. Их героями стали также инженеры и строители, которые уже в наши дни, преодолев множество препятствий, все-таки завершили долгострой, растянувшийся с прошлого века на целых 35 лет, и защитили Петербург от катастрофической нагонной волны. И одной из таких новых легенд – легенд дамбы – стал «Атомстройэкспорт». Компания взяла на себя организацию сооружения самых ответственных и высокотехнологичных элементов КЗС.
По преданию, первые прения о «злой невской воде» прошли еще во время строительства Петербурга. Однажды в районе Заячьего острова к высокому длинноволосому брюнету в кожаном фартуке, ботфортах и с плотницкими инструментами в руках подошел седовласый старец и сказал нечто такое, что повергло мастера пилы и топора в ярость.
Плотником был не кто иной, как государь всея Руси Петр Алексеевич Романов, а старцем, словно сошедшим со страниц еще не написанной поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», – финский мудрец, прибывший на стройплощадку будущего города с серьезной миссией. Старый финн поведал царю о том, что вода в этих местах скоро поднимется до кроны высокого дуба. И показал рукой на растущее неподалеку мощное дерево.
Согласно легенде, разгневанный неприятной новостью Петр приказал дуб срубить, а горе-предсказателя повесить. Не помогло. Все го через три месяца, 20 августа 1703 года, произошло страшное стихийное бедствие, превратившее Северную Пальмиру в Венецию.
План Базена
Возведение будущей столицы продолжилось, но инженеры получили от царя указ о защите города от подтоплений. Как заказчик градостроительства, Петр провел тендер и выбрал новаторский проект обрусевшего француза Пьера-Доминика Базена. Базеновский план включал строительство каменной дамбы поперек Финского залива со шлюзами и водосливами. Однако проект настолько опережал свое время, что технологий XVIII века хватило лишь на сооружение насыпи Васильевского острова.
С тех пор Санкт-Петербург пережил более 300 наводнений, при которых уровень воды превышал уровень Балтийского моря порой более чем на три метра. Наиболее опасными были для северной столицы частые осенние и зимние разливы.
Комплексу эрмитажных зданий, построенному у самой Невы, водная стихия досаждала неоднократно. Выходя из берегов, река затапливала дворцовые подвалы, покушалась на первый этаж. Сохранились воспоминания о наводнении 1824 года: 18 ноября Дворцовая площадь словно превратилась в бушующее море, посреди которого стоял Зимний дворец – о его стены хлестали тяжелые волны, ветер срывал с крыши металлические листы, бил окна. Было разрушено 462 дома, еще 3682 повреждено. Утонувших насчитали 500 человек; других, чьи тела унесло в Финский залив, объявили пропавшими без вести. Бурная река текла по Невскому проспекту. Размыло городское кладбище, и гробы плыли по улицам, приставая к окнам и парадным. Тому памятному бедствию посвящен «Медный всадник» А.С. Пушкина. На здании Нового Эрмитажа до сих пор сохранилась мраморная табличка с указанием уровня воды 1824 года.
Катастрофа подобного масштаба повторилась через сто лет, в 1924 году. Последнее наводнение, серьезно побеспокоившее Зимний, датировано 1999 годом. Тогда вода поднялась на 260 сантиметров и через Шуваловский проезд проникла в подвальные помещения Эрмитажа.
Капризная многоводная Нева наносила ущерб всей исторической части Петербурга, особенно Васильевскому острову и Петроградской стороне. До ввода в строй дамбы во время наводнений из-за угрозы подтопления приходилось закрывать некоторые станции метро.
В 70-е годы прошлого века, с расцветом советской гидрологии, ученые вплотную взялись за изучение механизма возникновения и развития наводнений. Новые исследования подтвердили, что «злая вода» приходит в Петербург из Балтийского моря и Финского залива. А главным виновником оказался Гольфстрим. В районе Исландии, где это теплое течение встречается с холодными водами Арктики, рождается циклон. Сильный штормовой ветер гонит волну в сторону Балтийского моря. Волны колоссальной разрушительной силы, проходя через Финский залив, докатываются до дельты Невы и Санкт-Петербурга.
Разобравшись в первопричине наводнений, власти приняли решение: дамбе быть. В основу ее проекта положили идею Базена. Предварительные работы начались в 1974 году. Построили дорогу от острова Котлина с расположенным на нем Кронштадтом до материка. Затем повисла пауза. Работы возобновились лишь в 1979 году после очередного катастрофического наводнения. Однако велись они вяло, а в 1987 году начались активные протесты против строительства дамбы. О комплексе защитных сооружений Петербурга в то время гуляло много скандальных «фактов»: насыпи и экологию испортят, и берега разрушат. Сторонники дамбы уверяли, что КЗС, напротив, оздоровит среду, ведь на севере Невской губы застой воды наблюдали и до строительства. Ученые доказывали, что прямой связи между дамбой и размытыми берегами быть не может, ведь дело не в скорости волны, а в длине разгона. Объясняли, что с помощью грамотной расстановки водопропускных сооружений вода станет двигаться равномерно и ее показатели улучшатся. Но страхи активистов, что Невская губа превратится в болото, эти аргументы не развеяли.
Работы встали надолго, не помог даже новый конкурс проектов. Шла перестройка, крах Советского Союза был все ближе. В 1990-е годы казалось, что идея сооружения дамбы похоронена навсегда. Но в 2001 году строительство КЗС возобновили.
«Атомстройэкспорт»
К тому времени атомный экспортер России накопил солидный опыт в сооружении сложнейших инженерных объектов. «Атомстройэкспорт» принял участие в тендерах на завершение строительства КЗС и выиграл два контракта.
Первый контракт между генеральным подрядчиком и заказчиком – Федеральным агентством по строительству и жилищно-коммунальному хозяйству («Росстрой») – был заключен на монтаж плавающего затвора судопропускного сооружения, а также на модернизацию механического оборудования водопропускных сооружений комплекса.
Судопропускное сооружение – это огромный плавающий затвор для перекрытия во время наводнения судоходного канала. Две его створки, северная и южная, вместе весят около 10 000 тонн. Основной элемент створок – батопорты по 2700 тонн каждый.
На момент, когда «Атомстройэкспорт» приступил к реализации контракта, монтажные элементы затвора, изготовленные в 1980-х годах и долго хранившиеся под открытым небом, нуждались в существенном ремонте. Эта проблема была решена «Атомстройэкспортом» за пять месяцев, а первая марка первого яруса пошла в монтаж уже в октябре 2007 года. Чтобы сооружение выдержало уточненные нагрузки, серьезной доработке подверглась конструкция как батопортов, так и рамы. Основные работы по изготовлению и монтажу затвора судопропускного сооружения были завершены за два года, и с августа 2009-го на объекте начались долгожданные пусконаладочные работы.
«Атомстройэкспорт» модернизировал водопропускные сооружения. Оборудование электрогидравлической системы южных водопропускных сооружений изготовили и смонтировали заново. Управление сегментными затворами автоматизировали – «прадедушка» дамбы Пьер-Доминик Базен о таком не мог даже и мечтать!
Второй контракт, работу по которому в рамках общего строительства вел «Атомстройэкспорт», касался сооружения систем электроснабжения, управления и телекоммуникаций КЗС, а также комплекса технических средств физической защиты КЗС. Контракт был подписан компанией в июле 2007 года.
Особенности и сложность этих работ были связаны с большой протяженностью кабельных линий: расстояние, которое предстояло покрыть с северного до южного берега Финского залива, составляло 25 километров.
А в сумме – высокий уровень управляемости и безопасности комплекса защитных сооружений Санкт-Петербурга в соответствии с самыми современными требованиями, предъявляемыми к эксплуатации объектов такого масштаба и значимости. «Атомстройэкспорт» справился с задачей!
Ирония судьбы, или «Спасибо дамбе!»
КЗС начал выполнять свои защитные функции 12 августа 2011 года, а 26 декабря того же года со стороны Балтики пришла самая большая нагонная волна в истории современного Петербурга. Катастрофа была бы сопоставима с наводнением 1955 года, занимающим четвертое место в историческом списке наводнений. Уровень воды в городе мог достичь 294 сантиметров выше ординара. Под водой оказалась бы вся Петроградская сторона и все объекты метрополитена. По оценкам экспертов, ущерб только для Государственного Эрмитажа мог бы составить более 200 миллиардов рублей…
Мог бы, если бы не новая высокотехнологичная дамба!
«Дамба не просто выдержала испытание, но и спасла город», – не скрывая волнения, признался тогда губернатор Санкт-Петербурга Георгий Полтавченко. И рядовые петербуржцы, долгие годы то с надеждой, то с тревогой ожидавшие начала и завершения строительства комплекса защитных сооружений, были с ним солидарны.
2020 г.
Елена Мирющенко «Мы идем правильным курсом»
Елена Евгеньевна Мирющенко. Руководитель направления качества, лицензирования и безопасности АО «Русатом Оверсиз», сотрудник АО АСЭ с 1998 по 2012 год
В атомную энергетику я попала не случайно. Мой отец Евгений Федорович Мирющенко в 1956 году окончил теплоэнергетический факультет МЭИ (Московского энергетического института) и через год в числе лучших выпускников был направлен на курсы мирного использования атомной энергии. Отмечу, что вся наша мирная атомная энергетика начиналась с этих курсов. Для них выбирали людей, способных стать идеологами, проводниками воплощения наших атомных проектов.
После обучения папу отправили в город Заречный на строительство Белоярской АЭС. Заречный в 1962 году представлял собой незабываемое зрелище: огромная стройка, вокруг – непролазная грязь, лес, волки… И потрясающие люди. Настоящая романтика шестидесятых.
В 1965 году родители поехали в Индию, в город Патрату, строить тепловую станцию. Меня они взяли с собой. Там я увидела, как с помощью советских специалистов идет большая стройка. Именно в то время я полюбила Индию и ее людей, и это помогло мне позже, в 2000-е, лучше понимать индийских специалистов в ходе переговоров по проекту АЭС «Куданкулам». Жизнь интересно устроена: каждый раз, перемещаясь словно по спирали, возвращаешься в знакомое место, но в новом качестве. Так было и с Заречным, куда я вернулась в 1973 году, и с Индией после возвращения к работам по «Куданкулам». Так что, меняя место работы, я имела возможность в новом для себя качестве применять полученные знания и опыт. Имею все основания сказать: качество – логика жизни.
Родина электричества
Несколько слов об образовании. Я поступила в МЭИ в 1976 году, когда был создан энергофизический факультет. Для него взяли все лучшее с других факультетов, выбрали все, что могло относиться к криотехнике, тепловой физике, атомной энергетике и электрофизике. Конкурс был просто бешеный, пять человек на место, – для МЭИ по тем временам это было невообразимо. В нашей группе, очень сильной, было 25 человек, из них только две девушки.
Вспоминая те времена, не могу не сказать: с точки зрения технологии МЭИ был отраслевым вузом в отличие от, например, МИФИ. Именно из МЭИ ребята по распределению попадали операторами на все атомные станции Советского Союза. В МЭИ существовала так называемая технологическая практика: после 4-го курса студенты набирались опыта на действующих и строящихся АЭС. МИФИ – это больше конструкционные материалы, исследования, ядерная физика, а МЭИ – это технологии.
Наше базовое образование, полученное в СССР, стоит дорогого, потому что структура и содержание технической подготовки определялись основателями кафедры атомной энергетики – Терезой Христофоровной Маргуловой, Николаем Георгиевичем Рассохиным. Это были просто титаны! И, в принципе, база никуда не делась. От нас теперь зависит, как и в каком направлении будет развиваться сегодня образование, связанное с отраслью. Необходимы и теория, и практика, и распределение – приоритетно в организации «Росатома».
Хотела бы вот еще что отметить. В МЭИ студенты из социалистических стран первый год обучались отдельно от нас. Это делалось для того, чтобы иностранная молодежь сначала выучила русский язык, чтобы дальше общаться уже на нем. Это было важно, потому что нормативная база для атомных станций в странах СЭВ, входящих ныне в ЕС, написана с ориентиром на наши стандарты, а ведь всегда проще разговаривать с людьми, которые понимают, о чем идет речь. Если, к примеру, говорить о болгарском проекте «Белене» 2007 года, то там даже не нужно было переводить нормативные документы на английский язык, ведь все и так понятно.
Зарубежные связи, которые сейчас у меня есть в атомной энергетике, во многом базируются на тех моих институтских годах. Не буду далеко ходить за примером: мы учились вместе с Леошем Томичеком, исполнительным вице-президентом по управлению атомными проектамиАО «Русатом Оверсиз Инк». Мои сокурсники и однокашники работают на высоких постах в Венгрии, Словакии, Болгарии. Жалко, что не пошла Куба…
В 1982 году, получив диплом, я пришла в институт «Теплоэлектропроект». Там работала под руководством таких гигантов, как Феликс Сергеевич Нешумов, Виктор Мозесович Беркович, Сергей Апполонович Чернов. Именно они стояли у истоков проекта АЭС «большой серии», который стал основой для всех проектов ВВЭР после 1980-х. Перейдя в ПО «Атомтехэнерго», многому научилась у Анатолия Григорьевича Иванникова и Эдуарда Сааковича Саакова. От «Атомтехэнерго» я в течение трех лет участвовала в работах по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
1991 году я получила бесценные навыки работы в сфере связей с общественностью. Тогда был создан пресс-центр Минатомэнергопрома СССР, которым руководил Георгий Иванович Кауров. Именно в ту пору мы начали учиться тому, что сейчас очень неплохо умеем, – рассказывать о сложном просто. К тому же в моем профессиональном багаже появился уникальный опыт работы с Виктором Никитовичем Михайловым, Евгением Олеговичем Адамовым, Евгением Ивановичем Игнатенко.
Время перемен
Этот год был переломным, я до сих пор вспоминаю его с интересом и содроганием. С интересом – потому, что, будучи командированной по линии Минатомэнергопрома, в январе увидела Великобританию, а в декабре – Японию. Словно получилось познакомиться с дубом и сакурой (помните, есть книга Всеволода Овчинникова об этих странах, которая называется «Сакура и дуб»). А с содроганием, потому что в декабрьскую командировку я уехала из СССР, а вернулась в никуда: одна страна развалилась, а новая еще не состоялась. Новые экономические условия надвигались неотвратимо. Вписать Минатомэнергопром, то есть Минсредмаш, в первую очередь в рынок – это была очень тяжелая задача! Но это удалось, это работает. Теперь это Госкорпорация «Росатом».
Наблюдая с позиции сегодняшнего дня, понимаю: все наши тогдашние трансформации были достаточно логичны. И неизбежны.
Уже с 1989 года было понятно, что все скользит по наклонной. Я помню первый этап шоковой терапии (так называемая павловская реформа) – тогда уже стало очевидно, что, в общем-то, хорошего в ближайшее время не будет. И когда в 1991-м все рухнуло, порвались все организационные связи, вся интеграция социалистическая разрушилась, встал вопрос: «Что вообще будет с атомной энергетикой?» Очень правильно, что в 1992 году создали концерн «Росэнергоатом» (напомню, идеологом всех работ выступал Евгений Иванович Игнатенко). Тогда удалось удержать все действующие атомные станции в одном объединении: с одним механизмом финансирования, с одними техническими подходами. Но, конечно, все могло пойти иначе… Как пример: в 1992 году были две эксплуатирующих организации: концерн с вошедшими в его состав АЭС на территории России и не вошедшая в него Ленинградская АЭС. Разумеется, если продолжать управлять однородными по сути объектами по разным принципам, ни о каком оптимально едином руководстве отраслью не может быть и речи.
И, конечно, свою роль сыграло то, что называется человеческим фактором. В Минсредмаше люди традиционно работали в основном за идею, не особо думая о своей выгоде. Для них всегда была главной Родина и ее благополучие. И мне кажется, именно это – государственное мышление представителей руководящего звена – во многом сыграло для всех положительную роль.
Главный капитал Средмаша
Что нам тогда помогло? Я смотрю на отца, который отметил уже 60-летие своей работы в отрасли. Несмотря на то что он человек действительно советской закалки, он достаточно легко (я специально выбрала это слово) вписался в сегодняшние реалии. Может быть, из-за того, что он постоянно находился в самой гуще дел, был начальником монтажного управления треста «Центроэнергомонтаж» во время сооружения БН-600 на Белоярской АЭС и жизнь постоянно заставляла его реагировать на какие-то новые вводные данные. А когда люди все время находятся в таком состоянии, гибкость мышления и скорость реакции остаются. Люди – главный капитал Средмаша – и помогли нам осуществить переход к рынку.
Вот еще о чем хочу сказать. Минсредмаш сформировался как очень закрытая и структурированная отрасль с ограниченной возможностью взаимодействия с остальным миром. В Минэнерго эта возможность была шире, потому что все-таки у нас была и программа развития атомной энергетики в странах Совета экономической взаимопомощи, и взаимодействие по линии международного опыта с Францией, Германией, Англией. Таким образом, после Чернобыля, когда Минэнерго и Минсредмаш слились в Минатомэнерго, От нас зависит, как и в каком направлении будет развиваться образование, связанное с отраслью. в команде появились люди с международным опытом. И несмотря на тяжелые 1990-е годы, мы смогли удержать атомную энергетику в рабочем состоянии, таком, которое позволило в 1995 году начать сооружение АЭС «Бушер», в 1997-м – Тяньваньской АЭС, в 1998-м – АЭС «Куданкулам».
Сердце ядерного ренессанса
Очень большую роль в моей жизни сыграл «Атомстройэкспорт», куда я пришла практически в первые дни его создания в 1998 году. Именно здесь начиналось все, что сейчас привычно и удобно: программы и планы обеспечения качества, руководство по управлению проектом, система менеджмента качества и интегрированная система менеджмента… В наших проектах «Тяньвань» и «Куданкулам» были применены решения, которые позволили осуществить то, что во многих западных странах было сделано только после аварии на «Фукусиме».
С «Атомстройэкспорта» начиналась и широкая PR-деятельность, ведь страны, где АСЭ с 1995 года реализует российские проекты, – это Иран, Китай, Индия. А это работа не только со СМИ, но и с населением, с местным квалифицированным и неквалифицированным персоналом, это взаимодействие с зелеными, со школьниками, наконец.
Практически все, о чем я говорю, представляет собой, по сути, комплексное предложение по сооружению станций. Мы первыми, еще во времена СЭВ, предложили услуги по сооружению АЭС, начиная с создания атомной инфраструктуры, обучения персонала со студенческой скамьи, развития предприятий по всей цепочке и так далее. На самом деле это правильно: если ты собираешь весь процесс от и до и предлагаешь это потенциальному заказчику, а он решает, сколько и чего ему нужно, – это же практически классика! И честь и хвала нам за то, что мы первые до этого додумались и сделали это.
Как, например, мы заходили в Индию в 1988 году? Мы договаривались о том, что сооружаем атомную станцию, включая и подготовку нормативных документов (индийцы колоссальное количество документов по тем временам получили от СССР), и обучение персонала заказчика, и формирование инфраструктуры.
И рощи там, и кущи там
Красивее всего мы выступили в Турции. Это совершенно уникальное и очень рискованное решение, потому что схема «Строй, владей, эксплуатируй» в стране, являющейся членом НАТО, в первую очередь связана с ответственностью за ядерный ущерб. В соответствии с документами МАГАТЭ, мы как оператор и лицензиат отвечаем за ядерный ущерб на территории Турции, а это, если случится, не дай Бог, тяжелая авария, чревато большой денежной компенсацией. Да, так еще никто не делал.
Конечно, не все сразу идет гладко, потому что при таком раскладе большая ответственность лежит и на партнере, а у него еще не все обкатано. Например, закон «Об оливковых деревьях» не разрешает строить промышленные объекты на расстоянии менее трех километров от оливковых рощ. Тогда возникает вопрос: когда турецкие партнеры выделяли нам место для площадки, они не знали про этот закон? Нет, конечно, они знали, но… Атомный проект – это обоюдная работа, ведь не зря МАГАТЭ внесло в свои документы потрясающее определение – «интеллигентный заказчик». Само время заставило агентство сделать это, потому что, если клиент не в состоянии выдвинуть внятные требования, которые удобны в том числе ему самому, тогда это либо срыв сроков, либо дополнительные деньги.
Схема «Строй, владей, эксплуатируй» в адаптированном варианте реализуется сейчас в Финляндии. Всем хорошо известно, что финский надзорный орган STUK – самый жесткий регулятор во всем мире. Поэтому работать там сложно именно из-за того, что их нормы должны быть корректно встроены в заказанный нам проект с точки зрения интеллигентного заказчика. И поскольку задача состоит в том, чтобы, не противореча принятым в Финляндии стандартам и правилам, использовать наши нормативы, обе стороны должны учиться и повышать квалификацию. Стоит отметить, что финны очень въедливы, ничего не принимают на веру без абсолютно железных доказательств. Если они изучили, поняли, что для них что-то годится, тогда они все сделают легко. Это, по сути, вопрос приемлемости наших технологий, их восприятия людьми. И мы учимся, потому что иначе никак, без этого движение вперед невозможно.
Для нас привычно, что наиболее совершенные решения мы находим в случае, когда это почти невозможно. Как пример – уникальная история АЭС «Бушер», без преувеличения, достойная того, чтобы быть отраженной в блокбастере. Проект начинали немцы, они построили станцию с достаточно высокой степенью готовности, завезли оборудование. И тут случилась война, пара ракет по если ты собираешь процесс от и до и предлагаешь это заказчику, а он решает, сколько и чего ему нужно, – это же практически классика! пала в объект. За восстановление никто не брался, потому что поместить один проект в рамки другого по подходам – сложнейшая инженерная задача. А мы на это пошли.
Проект запомнился как очень тяжелый. Иран под санкциями, а история российско-персидских отношений всегда была весьма специфичной. Тем не менее мы прошли его с иранцами, можно сказать, рука об руку. Все, кто работал на этом проекте, знают: практически всякий восточный человек, когда ты до него достучишься, подаст тебе некий знак, что он тебя понял и принял, но до этого момента ничего не произойдет. Тот самый случай, когда быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И это порой очень тяжело физически, принимая во внимание еще и погодные условия, когда в Бушере летом +40, а люди должны быть на стройке.
Поэтому Бушер – это для нас исключительный и очень перспективный опыт. Перспективный в том смысле, что иранцы ценят верность и порядочность. У нас после него высокая репутация во всем регионе, и дай нам Бог ее оправдать, потому что подвести партнера – это вообще неприятное дело, а на Востоке – в особенности.
Вот еще о каких нюансах следует помнить. Когда я в 1988 году впервые попала в Чернобыль, перед нами выступал доктор Ханс Мартин Бликс, тогдашний генеральный директор МАГАТЭ. И он как-то мило обмолвился, что они сюда приехали из научного любопытства. Ну вот это никуда не денешь! Да, конечно, мы будем разговаривать технически на одном языке, общаться в дружеской атмосфере, но вот эта легкая спесь никуда не уйдет. То есть Россия как представала перед некоторыми иностранцами в образе медведя, так и будет, что бы мы ни делали. Один мой знакомый когда-то сказал: нас не любят на Западе не потому, что мы коммунисты, а потому, что русские.
У меня было так в самом начале работы с финнами. Например, рассказываю о том, как у нас устроена в целом система менеджмента, и вдруг в какой-то момент понимаю, что мне не верят. Говорю: «Господа, а в чем дело, ведь я чувствую, что мои слова вызывают у вас неприятие… Считаете, что я вас дезинформирую?» Конечно, прямого ответа на вопрос не получила, но то, что нам не доверяют в определенных вещах, это однозначно. Жаль, что люди не дают себе труда ознакомиться с нашими нормативными документами, иначе они понимали бы, что за 75 лет нами накоплен ценный багаж теории и практики и его стоит учитывать.
Доверие к России
На самом деле, как мне кажется, это вопрос доверия к России, а не конкретно к «Росатому». И бороться с предубеждениями лучше делами, а не словами. Более совершенными, чем на Западе, технологиями, более эффективным менеджментом, более высокими стандартами и нормативами, более выгодными деловыми предложениями.
Собственно, этим мы сейчас и занимаемся. Функция технического регулирования – это разработка документов в рамках «Росатома» и национальных стандартов. Создание таких документов, если мы говорим о нормативах, – дело небыстрое, требующее учета и согласования десятков мнений и интересов. Но без совершенствования корпоративных стандартов, без их унификации, без приближения к мировым эталонам развивать международный бизнес нам не дадут. Да, это непросто, это несет с собой смену ряда привычек. Но тот, кто не меняется, обречен на неуспех.
Тут я настроена вполне оптимистично, потому что имела возможность изучить и сравнить нашу и европейскую бюрократические системы. С удовлетворением констатирую, что по этой части мы далеко не впереди планеты всей. Европейская система – это страшная вещь. В ней ничего не стоит создать безумное количество рабочих мест при крохотной задаче.
Так что наши шансы на выстраивание наиболее эффективного производства в атомной энергетике я расцениваю как достаточно высокие. Тот курс, которым мы идем последние годы, – курс на выстраивание глобальной суперсовременной корпорации с замкнутым периметром производства – кажется мне единственно верным и возможным ответом на вызовы времени. И пусть нас рассудит рынок, а не взаимные застарелые предубеждения. Так будет по-честному. 2023 г. Атомный проект – это обоюдная работа, ведь не зря МАГАТЭ внесло в свои документы определение «интеллигентный заказчик».
2023.