Анна Кимова
Романолуние
0. ВОДОРАЗДЕЛ – Еще один откат до нуля
Уход из СЕВМОРНЕФТИ
1. Первое января. День рождения. Первый день без Романа
Свое двадцатишестилетие встретила одна. Отцу пришлось наврать. Сказала, что мурманская командировка продлится неделю. Так выиграла немного времени. Ни о чем сейчас не могла говорить. Ни с кем. Даже на разговор с отцом настраивалась битых двадцать минут. Но всё же позвонила и постаралась состроить самый веселый голос, какой только была сейчас способна из себя выдавить. Другого выхода не было. Если отец что-то заподозрит и станет сомневаться, то собственноручно приедет и проверит. Этого нельзя допустить. Сочувствия сейчас не выдержать, оно окончательно раздавит. Тогда останется только помчаться прямиком к Роману. И погибнуть окончательно. Нет, нужно перетерпеть.
Папа перечислил денег. Как всегда. Некоторые считают, что такая форма поздравления говорит о недостатке любви и внимания. Не больно-то много они понимают! Вкус сформирован. Угодить трудно. И папа никогда даже не пытался. Всё равно бы не смог. Он далек от представлений о женских вкусах, зато знает, что деньги точно не станут лишними. Господи, а насколько не лишними они были сейчас! На карте – пусто, а наличных осталось буквально всего ничего. И эти двадцать шесть тысяч на двадцать шесть лет – как нельзя кстати.
Вчера сразу после телефонного разговора с Романом приняла снотворное. Легла. Залипла на потолке. Из уголков глаз побежали струйки. По одной из каждого. Медленные, теплые, щекочущие. Доползли до кромки волос и, немного задержавшись на опушке, всё же нырнули туда, в лес. Первая достигла затылка. Вторая распределилась по коже на полпути. Размазалась. В горле жгло, сглотнуть невозможно. Пролежала какое-то время. Бездвижно, опустошенно. Со спазмом, застывшим посередине шеи, в том самом месте, за которое так любил держать своей теплой ладонью Роман.
Такой любви больше не будет никогда. Тут без вариантов. Последний месяц стал самым ярким в истории жизни. Он затмил даже спортивный период. Но надо научиться жить перпендикулярно от Романа. Тогда, возможно, удастся прогостить на белом свете хоть какой-то значимый по времени период. А с этим мужчиной остаётся только сгореть. За год, или два, или три, сколько будет отведено.
Нет, слишком сильна любовь к жизни, чтобы принять такую судьбу. Слишком многое уже пережито. Нельзя перечеркнуть всё это ради сладкого саморазрушения. Зачем? Чтобы стать еще одной Маргаритой, чья жизнь будет загублена ненароком, невзначай? Причем кем? Мефистофелем? Нет! Самим ее прекрасным возлюбленным – доктором Фаустом! Кто бы мог подумать?
Так кто же он, Роман? Мефистофель, который всё же не преуспел в своем деле? Или Фауст, желавший лишь познать истину, но сгубивший на этом пути столько невинных душ, одной из которых стала и его возлюбленная Маргарита? А ведь после ее смерти, как он ни страдал, но всё же развлекался с Еленой Троянской. Всё как в жизни. Величайший Гёте. Классику надо читать. Там всё написано.
Развернулась к спинке дивана и уснула. Горше дня в жизни не будет. Первое января, Новый год. День рождения. Идет второй четвертной. А сколько их будет, этих четвертаков? Удастся ли вообще добраться до пятидесяти? И нужно ли? Без Романа? Может, всё же лучше только три года… Но с ним…
Подушка вскоре стала совсем мокрой.
2. Второе января. День дивана. Второй день без Романа
Утро.
Какой сейчас год?
Две тысячи двадцать второй.
Можно, я еще в нем поживу?..
Истерика.
Не успела глаза продрать и накрыло…
Вчера ведь почти не плакала.
А сегодня так хочется подохнуть! Зачем ушла от него? Он же так обнимал! А слова… Какие слова нашептывал? В ухо всё время дышал… Будто не мог и минуты прожить без моего уха! И в волосы носом зарывался. Дыхание теплое… И за шею держал…
Отдайте мне моего Романа!!!! Роман Сергеевич!!!
Зачем жить? Зачем всё это? Убейте меня, ненасытные черти! Ну за какие грехи мне всё это прилетает? Сколько можно надо мной издеваться? Неужели в этом поганом городе нет более подходящих кандидатур?
Зачем я пришла в СевМоре? Какого черта меня туда ноги понесли?.. Дура, дура, самоуверенная… Так тебе и надо, всё правильно. Это тебе за грех гордыни прилетело!
Опустошение. Слезы кончились.
Таблетку принять.
Надо.
Или… ну ее? Лучше быстрее подохну.
Нет. Так хоть буду подыхать без боли. Еще ее не хватало.
Вот.
Таблетка.
Где вода? Ах, да… Кран…
Поесть?
Это лишнее. Зачем есть, если надо быстрее подохнуть.
Диван, где мой диван?
Вот.
Истерика.
Подушка мокрая!!!!! Сколько же во мне соплей!!!!!
Ромочка, не могу без тебя! Подонок, ненавижу! Как же мне жить без тебя? Ну почему я не могу быть как все? Просто здоровой, полноценной? Ты ведь никогда меня такой не примешь! Не могу без тебя! Господи, Боже, как же мне теперь жить?
Опустошение. Кончились слезы.
На улице что-то вроде дождя. Да уж, хорош Новый год, ничего не скажешь.
Надо Лене позвонить.
Недели через две, когда смогу разговаривать.
Тишина. Сердцебиение. Тахикардия. Отчего-то колени совсем не болят. Может, я уже умерла?
Диван мягкий. И соленый. А Роман Сергеевич где-то сейчас… Пьет… Глаза опять льдом затянулись… Заполярье… И щетина на щеках… Как тогда, утром тридцать первого. Позавчера… И голос хриплый, с вибрациями. Сексуальный.
Истерика.
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!
3. Третье января. День воспоминаний. Третий день без Романа
Утро. Колени болят.
Встала. Таблетку выпила. Доела холодец. Еще йогурт какой-то наскребла. Катался по нижней полке холодильника.
Есть хочу. Что еще поесть? Так, там сухари оставались. На подоконнике. Вот. Схрумкала.
Теперь до вечера аппетита не будет. Вопрос с едой решен. Больше в доме есть нечего, значит, хотеть есть я больше не буду. А когда захочу? Тогда и подумаю об этом.
Приняла ванну. Сколько я уже не мылась? Гадкая грязная бабища… Хотя, какая разница? Всё равно Романа рядом нет. Теперь можно вообще не мыться. Вот сейчас домоюсь, и больше не буду. Подумаю об этом, когда заведутся крокодилы.
А что у меня вообще было в жизни? Кроме него? Кто у меня был? Сколько их было? Не больно-то и густо. Мужчин – двое. Любовников – шестеро? Или семеро? Тогда, за те две недели, перед Парижем. Персональный рекорд – двое за один день. Первый – днем, второй – вечером. Так Подколзина из себя вытравливала. И подумать страшно, что кто-то вот так живет всю жизнь. Как Роман, например. Это же ад! Двух недель хватило, чтобы понять, насколько это не моё. Что ж, попробую вспомнить.
Первым был, наверное, всё же Владимир Смирнов. Скорее всего, это была любовь. Вероятно, обоюдная. Но скоротечная. Быстро переросшая в ненависть. А потом он перевелся в другую школу. Сразу после чернил на голове. Сколько раз его видела после? Два? Три? И один раз на чемпионате. Случайно там оказался. Брат со мной в одном отделении гастролировал. Лузер. А я уже тогда взяла серебро. На том Смирновская любовь и кончилась. Сломался. В глаза больше так и не посмотрел.
Интересно, а как бы повел себя Роман, если бы был на его месте?
Вторым был Подколзин. Нет, о нем вспоминать точно нечего. Просто желаю ему сдохнуть. Это будет по-христиански. Он ходить по земле не должен. Ей без него только полегчает.
Третьим был Олег Филатов с соседнего курса. Младше на год. Как же, мне казалось, я была в него влюблена! Брюнет с бирюзовыми глазами и слегка крючковатым носом, но мужественный. Из него пёрло. И он смотрел.
Знакомы мы не были. Подруга как-то решила помочь. Пока я болела, подошла и всучила ему листок с моим номером. Рассказала потом. Перед фактом поставила. А я еще подумала, почему он так странно на меня посмотрел, когда я в первый день после болезни вышла? Да уж, помогла, подруга…
В следующий раз встретились в переходе между корпусами. Шли одной дорожкой, я – чуть впереди, он – сзади. Поравнялся, посмотрел, и роторный двигатель включил. А я, немного обдумав, побежала за ним. За несколько секунд он уже успел не хило так отдалиться. Снова поравнялась, за руку взяла, он чуть притормозил.
– Привет!
– Приве-е-ет?! ??
– Я – Даша. Тебе мой номер телефона давали.
Типа он не знал, чей ему номер давали…
– Ага! Я в восторге!
Сразу пронеслось в голове: «Мимо. Что я в нем нашла?»
– Я – тоже. Ну давай пока!
Развернулась и пошла назад.
Четвертым был еще один сокурсник. А теперь вот даже не помню, как его звали… Мы с девочками называли его электросудорожной терапией, ЭСТом, если короче. Блондин кареглазый. И почему-то тоже на курс младше. Странно как-то, обычно девочкам старшекурсники нравятся. Он с тусовкой всегда ходил. Главный у них был по тарелочкам. И как-то раз в буфете зацепились с ним взглядами. Он – в очереди, я – за столом. Стоячий такой, для быстрого перекуса. Он со своими дружинниками, я – с девчонками. Стенка на стенку. Стоит и смотрит, типа главный по тарелочкам, или как мы у них там назывались. Типа вот, смотрите, кто здесь альфа!
Я подперла подбородок рукой и уставилась, не мигая. Простояли с минуту, наверное. Отвернулся. И больше никогда уже не смотрел. Да, институт явно был не для меня.
Романов там не было.
Пятым-шестым и седьмым – были итальянцы. Серджио, Марио и Джованни. Три товарища, прямо как три белых коня. С ними, как и с моей святой троицей, тоже всё больше походило на дружбу. Много флирта, много свиданий, но никаких активных действий. Устраивало всех четверых. Так они меня между собой делили. Как вкусный бутерброд, который гораздо веселее съесть компанией, чем заточить дома в одиночестве. Через минуту его не станет, а обсудить будет не с кем. Бутерброд, между прочим, такая постановка вопроса тоже вполне устраивала.
Всё же я выбрала Серджио. Но ничего не было. Вскоре уехала от своих платонических белых коней.
Восьмыми были любовники-двухнедельники. Но всех вспоминать нету смысла. Их было точно больше пяти. Шестеро, семеро или, может быть, восемь? В общем, много. Идея была – по одному в день. Но с некоторыми не удавалось договориться на нужные дни, и приходилось их миксовать. Один день – пусто, другой – сразу двое. Оттуда и возник аларм-список. До сих пор несколько имён значатся под литерами аларм-Паша, аларм-Саша, аларм-кто-то там еще. На случай, если снова придется кого-то из себя вытравливать. Романа Чернышева, например. Коне-е-е-ечно, такого вытравишь всякими там мелкими алармистами!..
Поэтому можно считать, что восьмым всё же был Ксав.
Нет, и до́ него, и по́сле, другие подбивали клинья. Раз десять. Всегда генералитет. Но меня такие мужчины никогда не возбуждали. До Романа Сергеевича.
Вот так. Даже этот метод не помогает. Всё равно постоянно мысленно откатываюсь к единственному, которого вообще стоило перечислить в этом списке. Только он один в сердце. Как теперь без него?
А Ксав, что ж. О нем и вспоминать не хочется. Настолько сейчас всё кажется мелким. Роман. Боль и любовь. Целая жизнь. А после – всё умерло. Ничто не радует. Снова слезы накатывают. И тело горит. До сосков не дотронуться. Кожа как нерв оголенный. Молит, чтобы вернули к хозяину. Не понимает организм, что ничего больше не будет. Как ему объяснить, если сама с собой до сих пор не договорилась?
4. Четвертое января. День вакханалии. Четвертый день без Романа
Утро снова началось с истерики. Плакала, наверное, часа два. Потом пошла умываться. На время сняла наколенники, а то ходила в них уже несколько дней. Надо было дать коленям передышку.
Дикий голод! Ужасный, бегемота бы съела! Заказала доставку. Принесли через час два огромных пакета.
Первым делом открыла красную рыбу. Прямо так, от куска, откусила. И еще. И еще. Почти всю съела. Вся ряха в жире. И воняет противно. Какая же я отвратительная!
Снова истерика.
Прямо так, рыдая, села на пол и стала рыться в пакетах. Достала банку с квашенной капустой. Вскрыла. Принялась за нее руками. Но: над пакетом, типа предусмотрительная. Всё же заставила себя встать и помыть рожу. И руки. И выпить таблетку.
Вернулась к пакетам. Достала печенье. Съела одно. Шоколадное. Вкусное. Но нет, не то. Лучше, конечно, было бы цианида.
Опять реву. Да сколько же их во мне? Может, у меня мозги плавятся и через глаза и ноздри выходят?
Опять на пол села. Холодный, сволочь. Как Романово сердце. Почему он меня не нашел? Почему не приехал? Не забрал к себе? Или хотя бы один раз в машине по дороге не отымел? Прямо при водителе. Это же его никогда, наверное, не смущало! А потом просто к дому привез бы обратно и выкинул возле помойки. Потому что я ему не интересна! И никогда не была. Это просто был секс! А с этим у него проблем никогда не возникнет. Гадкий, отвратительный кобель! Ненавижу, чтоб он сдох! Где тут чипсы?
Открыла. Сожрала немного. Опять не то. Так, а что тогда? Точно! Мороженое! Шоколадное, вроде… Вот, нашла. Вскрыла. Точняк. То, что надо. Такое же холодное, как сердце Романа. И такое же сладкое, каким оказался на вкус этот подонок. Ненавижу! Пора опять идти ряху мыть…
Опустошение. Выдохнула. Посидела. Прямо так, прижавшись спиной к стене кухни. И опять накатило. Легла на пол и жалобно застонала.
Ромочка! Милый, дорогой, любимый! Как же я ужасно сильно тебя люблю!
Прорычала. Вскочила на ноги. Открыла окно. Высунулась и заорала:
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Немного полегчало.
Взяла телефон. Нашла песню, по которой месяц назад сходила с ума. Господи, вот же дура! И я себе, когда ее на кухне выкрикивала, еще Ксава представляла! Нашла кого! Это же было о Романе!
«Зырьте, как я кру́т!» –
Я в курсе…
Он уж – тут как тут:
Паркуйся!
Лучше б я молчала…
Но не удержала
Вопрос. Допрос:
Сколько было их,
Сколько будет?
Всех – на мыло,
Не жалко судеб…
Я всё же жду тебя…
Вспомнишь ли про меня?
Сколько раз
Из ее постели
Ты на раз
Или на неделю
Сердце мне вынимал,
Только лишь вспоминал?
Вопрос!
Вся жизнь
В разнос…
(прим.: стихотворение Анны Кимовой «Риторический Роман»)
И стала танцевать. И горланить. И рыдать. И смеяться. А потом снова села на пол и до конца сточила упаковку чипсов. Заела капустой. И печением. Сверху запила молоком. И снова стала горланить:
Вопрос!
Вся жизнь
В разнос…
Примерно так и прошел день.
Вечером всё же сварила картошку и пожарила себе курицу. Хорошо, что обустройство квартиры начала не с комнат, а с ванной и кухни. Благодаря этому сейчас могла здесь жить. Электрику две недели, как закончила. Иначе совершенно непонятно, что бы делала. В таком состоянии к отцу было не поехать. Плюс Подколзин. А здесь могла творить, что душе вздумается. Вакханалить понемногу.
Приняла таблетку. Снова надела наколенники.
Последнее, что запомнила перед сном – мокрая подушка. Когда я закруглюсь с наматыванием соплей на кулак, надо будет ее сменить.
5. Пятое января. День матери. Пятый день без Романа
С утра слез не было совсем. Будто мозги, наконец, перестали плавиться. Видно, все вытекли.
В голове было пусто.
Встала. Умылась. Приняла таблетку. Сварила кашу. Поставила чайник.
Первый день – машинальные движения. Обычная размеренная жизнь, как всегда, по утрам.
Позвонила отцу. Постаралась, чтобы голос звучал не как у робота. Сообщила, что завтра типа возвращаюсь из командировки. И тут он выдал:
– Женя заходила.
Первый вопрос в голове: какая Женя? Ступор. Никаких сносных мыслей. И вдруг… Осознание. Женя может быть только одна. Молчание не нарушила. Папа сказал:
– На Рождество к себе приглашает.
– И что ты думаешь?
– Ничего. Она твоя мать.
– Нет. Ты моя мать. И отец тоже ты. Вы у меня в одном флаконе идете. Как шампунь и кондиционер. Пантин Про Ви. Помнишь? Реклама такая. У девушек еще волосы после него так блестят, как будто…
– Даша…
– Что папа? Тебе не интересно про шампунь? А мне казалось, я такую увлекательную историю тебе забубенила! Видно, рассказчик плохой.
– Она твоя мать.
– Нет, папа. Она просто дырка, из которой я вылезла.
– Прекрати! Не хочу такое слышать!
– Это правда. Я никогда тебе не говорила, а сейчас скажу. Все воспоминания, которые может воспроизвести мой мозг, те, что из детства, о ней – все они связаны с какими-то левыми мужиками. Например, какой-то хрен, которого она припёрла, пока ты в командировке был. Что Фунтика нам в Кисю перекрасил. Кто это был вообще? А? Пап? Мой физкультурник, с которым она чуть прямо там, в кухне, не договорилась. Хотя, кто ее знает, может и договорилась, я же маленькая была, всего до конца не понимала. Просто чувствовала, что она ведет себя непотребно. Интуитивно, понимаешь? Я не помню о ее существовании в своей жизни. Не было ее никогда. А вот мужиков ее помню. Как такое возможно? И если ты на пике милосердия кризиса среднего возраста сейчас вдруг решил ее простить, то это твое дело. Ваши с ней дела. Если хочешь, можете хоть обратно пожениться. Я лезть не буду. Но на свадьбу не жди. Как и к себе в гости. Если только ты не будешь мне заранее на согласование график ее командировок высылать.
Молчание.
– В любых проблемах между мужчиной и женщиной, Даша, всегда виноваты только оба.
– Ага! Ты мне еще каких-нибудь истин прописных набросай! А то мне без них с утра пораньше плохо дышится!
– Всегда. Без исключения. Только оба, Даша. Запомни это.
– Что ты от меня хочешь?
– Ничего. Ко мне заходила твоя мать. Впервые за все эти годы. Пригласила на Рождество. Что я должен был сделать? Промолчать? Не рассказать тебе об этом?
Молчание.
– Я – рассказал. Вот и всё.
– Так-таки и всё? А зачем ты мне ее в матери записывать стал?
– Даша, я тебе тоже кое-что расскажу. То, о чем раньше никогда не говорил. Я сам за ней бегал. Влюбился. Ужасно, просто безобразно. Это были неуправляемые чувства. У меня, который год наперед расписывает. И тут такое. Я на стену без нее лез. Понимал, что не туда занесло, но поделать ничего не мог. И стал бегать. Я же тебе никогда не рассказывал, верно? Так вот зря, Даша. Надо было. Это я ее под венец затащил. Понимаешь? Я!
– Ага! Прямо на цепи приволок! Это Евгению-то Анатольевну? Пап, ты мне что́, мозги́ сейчас запудрить пытаешься? Ну хорошо! Я только не понимаю, зачем?
– Нет, Даша. Я пытаюсь тебе их распудрить. Потому что жить с такой агрессией по отношению к собственной матери нельзя. Какая бы она ни была – это недопустимо. Да, считай, что на цепи. Она бы никогда за меня не пошла, если бы я не был так безобразно настойчив. Я не нравился ей. Никогда. Она меня не любила.
– Она никого не любит, кроме себя.
– Возможно. Но это не значит, что она плохой человек. Просто такая. И еще это не значит, что в мире не найдется человека, с которым она бы стала совсем другой. Просто она не любила по-настоящему. И это тоже, Даша, своего рода несчастье. Такой вид ущербности. За целую жизнь не узнать, что такое – любить. Я бы с ней местами поменяться не согласился.
От разговора прибалдела. Так и сидела с телефоном в руках, не в силах сдвинуться с места. Отец ошарашил. Это надо было переварить.
Переваривала весь день. Безуспешно. Но всё же реакция последовала. Вечером снова накрыла истерика.
Почему я такая гадкая и отвратительная? Почему больная, никому не нужная? Откуда во мне столько злобы, ненависти и яда?
Что со мной не так
кроме всего того,
что со мной
уже и так
не так?
Роман Сергеевич где-то в Москве. С кем-то. Наверное, с женщиной. Прекрасной. Здоровой. Сексуальной. Он в такое время один быть просто не может.
И снова сорвалась в пучину. И в день матери в сердце был один лишь Роман…
6. Шестое января. День покаяния. Шестой день без Романа
Утром, как только встала, первым делом выпила таблетку. Умылась, поела. Села напротив окна. Долго смотрела на небо. Размышляла. Решилась.
Позвонила Ларисе. Попросила номер телефона. Набрала. Гудки.
– Алё!
– Здравствуйте, Евгения Анатольевна!
Пауза.
– Дашка, это ты?
– Лучше Даша. А то могу случайно трубку брякнуть. Не люблю, как это звучит. Грубо.
– Извини. Я очень рада, что ты позвонила.
– Я ненадолго. Хочу вам сообщить, что папа звонил и передал, что вы заходили.
– Ты придёшь?
– Нет, я не приду.
Молчание.
– Ты меня никогда не простишь?
– Мы вчера с папой поговорили… И, немного обдумав сказанное им, я решила, что мне вас, собственно, не за что прощать.
Молчание.
– Я была ребенком. Просто оказалась между вами. Он стал мне отцом. Вы мне матерью не стали, но вы ведь не виноваты в том, что вам другая жизнь была нужна.
– Я тебя всегда очень любила, Дашка. Ой, извини. Даша. Привыкла тебя так называть. Всегда всем рассказываю, какая у меня дочь получилась! Загляденье! Ты не права. Я виновата. Очень. Но у меня есть малюсенькое оправдание. Мне было всего девятнадцать, когда ты появилась на свет. Но малюсенькое, конечно. Ты прости меня за всё, Дашка. Знай только, я очень рада, что ты из Франции вернулась. Сейчас надо быть в родной стране. Она в нас нуждается.
Сбросила. Разрыдалась. Через десять минут перезвонила.
– Да, моя хорошая!
– Простите, что-то со связью было. В общем… Я хотела сказать, что не злюсь на вас. Но на Рождество не приду.
– Дашунь, спасибо, что перезвонила. Если захочешь когда-нибудь забежать ко мне, ты только позвони, ладно? Ларку позовем, посидим втроем. Чтобы тебе не так неловко было. За свою непутёвую мать. Но я хочу, чтобы ты знала: от одной мысли, что ты здесь, рядом, мне уже хорошо. А пригласила потому, что давно ждала, когда ты домой вернешься. Вот в первый же год и пригласила. Всегда хотела сделать это на Рождество. Большой праздник. Христианский. Надеялась на то, что так и Бог поможет, чтобы ты меня простила.
Опять слезы накатывают, чтобы им пусто…
– Я простила. Но прийти не смогу. Не обижайтесь.
– Понимаю. Может, когда-нибудь…
– Может. Но не обещаю.
– Спасибо, Дашунь. Это уже обещание. Знаю, что ты словами никогда не бросаешься. В Игоря пошла, слава богу.
Молчание.
– А вот внешне в меня. И это тоже – слава богу! Красавица ты у меня. Моя гордость.
Молчание.
– И спасибо тебе, что позвонила. С наступающим тебя Рождеством Христовым!
– И вас, Евгения Анатольевна.
– Пусть тебя Бог хранит.
И она расплакалась. Но тут же отключилась. Тогда расплакалась я.