Анна Кимова
Романолуние
Тот не дал сказать. Рассмеялся:
– Да ладно тебе, Роман, я ведь так. Сам сызмальства не приучен ходить в церковь.
Петр Прокофьевич, будто извинялся.
– И сейчас для меня это неискренне будет. Я – член КПСС, и сегодня коммунистов поддерживаю. В их программе много общего с православием: не убей, не укради… У них, конечно, случалось всякое, но это остается нашей историей. А меня уже не переделать для церковных дел. Так что я тоже безбожник.
– Как же! А кто два храма восстановил?
– То – другое. Мне многие удивляются. Когда бывший председатель колхоза на старости лет принялся́ восстанавливать церкви и строить музеи, подсмеивались сначала. Потом поняли. Ведь Варзуга славится и храмами. Вот за эти самые святыни я и борюсь всю жизнь. И дальше буду. Столько, сколько отведено прожить дней.
Когда Роман дошел до Успенской церкви, он долго стоял, наблюдая немного издали. Храм стоял перед ним обновленный, как человеческая жизнь после озарения смыслом. Как она прекрасна, одноглавая… Зашел внутрь, поставил три свечи, как в детстве мать учила: первую – за упокой усопших – пусть земля будем им пухом. Она всегда говорила:
– Их души будут жить столько, сколько о них будет сохраняться память в наших сердцах.
Вторую свечу поставил за здравие ныне живущих родственников. Их у него совсем не осталось. Вспомнились дядя Петя, тетя Веня, жена, и дочь. Третью свечку мама всегда говорила ставить за себя. Но Роман не смог. Он поставил за Дашу.
Выйдя на улицу, обнаружил, что стемнело. Жаль, что игумен болел. Они никогда не были близки, но всё же паломник посмотрел бы на отца Митрофана. Захотелось хоть один раз, но заглянуть ему в глаза. С детства запомнилось, что человек этот обладал какой-то магнетической силой: его взгляд пробирал до души. Видно, через него в собеседника так проникал Бог, которого в себе всю свою жизнь носил игумен.
Роман дошел до кладбища. Могилу матери искал недолго. После ее смерти он часто приходил сюда, и воспоминания снова всплыли – ноги сами принесли к нужному месту. Надгробный памятник побелел от стужи. Роман поднес к нему фонарик. Еле уловимым рельефом проступали буквы:
Чернышева Вера Семеновна, 1966-2003.
Когда мать умерла, ей было почти столько, сколько ему сейчас, тридцать семь лет. Глаза закипели.
Роман вытащил из кармана четвертую храмовую свечу, вкопал ее в снег у подножья памятника и достал спички. Погода была безветренная. Директор спецотдела по межстраново́му взаимодействию корпорации СевМорНефть бездвижно стоял и смотрел на пламя, пока оно не коснулось снега. Свеча сгорела дотла и ни разу не погасла.
Во время ужина снова долго разговаривали. Тетя Веня расцвела. Ей нравилось говорить о своем необыкновенном муже. Было приятно и ему, хоть и ворчал старик. Роман видел, что дяде Пете было дорого осознавать, как жена его ценит.
– Позапрошлым летом из министерства культуры приезжали специально, чтобы поздравить Петю с юбилеем. Не поленились пятьсот километров отмотать туда, а потом обратно. Тогда в первый раз обещали помочь с ремонтом храма, выполнить противоаварийные работы. И не подвели. А теперь вот миллион дали из областного бюджета. Второй храм, получается, Петя в селе спасает.
Она смотрела на мужа, улыбаясь.
– Люди всё спрашивают: зачем ему еще музей понадобился? А Петя им: как зачем? Люди придут, дети; пусть знают, как жили их предки. А для меня, говорит, жизнь продолжается в новом поколении.
Роман не мог уснуть. Он думал о своей жизни. О детстве. О первых шагах в нефтянке, когда оказался после школы в Мурманске вместе с отцом. Вспоминал, как стремительно мчалась вся его жизнь: будто подвижной состав с горы, а тормоза отказали…
И он думал о Даше, которая пробудила в нем это желание остановиться и… постоять в тишине, прислушаться к звукам собственного сердца. Он ведь забыл, что оно может звучать. Откликаться. Биться о грудные стенки от нахлынувших чувств. Шум двадцати минувших лет отвлекал Романа от биения собственной жизни. Последняя фраза Венеры Мефодьевны окончательно расставила всё по местам:
– А для меня, говорит… жизнь продолжается в новом поколении.
И Роман, сложив все фрагменты, наконец, понял, что так мучило его все последние дни. Он еще раз вспомнил несколько фраз, которые его бессознательно ужалили:
– Я не подумал как-то… Вам противозачаточные принимать можно?
– Они не понадобятся. Я бесплодна.
– Мне нужно то, чего вы не способны дать.
– А ты хочешь детей? Точнее, хотела бы?
– Какая разница? Я, Роман Сергеевич, не думаю о несбыточном.
Но больше всего его задел Белов своими неожиданными излияниями:
– Да, была такая мысль, не скрою. Но когда своими глазами увидел, передумал. И так генофонд в стране слабый, так если еще и таких зачищать, вообще от нации ничего не останется…
Роман сел на край кровати. Перед его глазами была Даша, тогда, в последний раз, когда он ее видел. В глазах сумасшедшая смесь из боли, тоски, безысходности… и любви, как ему показалось.
Надпись в блокноте:
ПЕРЕСТАТЬ МЕЧТАТЬ
Он знал, что нельзя было оставлять ее одну, будто что-то чувствовал. Но ушел, и вернулся в пустую квартиру. А сейчас сидел на краю кровати и думал лишь об одном, что хочет детей.
От неё. Которая не может.
Он оделся и вышел на улицу. Включил фонарик на мобильном, местами тьма стояла – кромешная. Быстрым шагом дошел до окраины. Пройдя сосновый лес, оказался в поле. И заорал:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!
Утром спросил у стариков:
– А как в Варзуге с рыбой?
– По весне идет семга. Но не так, конечно, как хотелось бы. В двадцатом году колхоз выловил менее одной тонны, всего триста особей! А тридцать лет назад, в бытность мою председателем, у нас было сто семьдесят тонн семги за сезон. Колхоз в тот год пропустил более девяноста тысяч рыб на нерест. Из моря в Варзугу сейчас заходит так мало рыбы, что наше стадо оказалось почти загублено. Я – местный житель, я всю жизнь прожил здесь и вижу, что пришла беда. Дикую семгу надо спасать.
Петр Прокофьевич вздохнул.
– Поморы ведь знали, когда ловить можно, а когда нет, какие снасти использовать, чтобы не навредить природе. У меня в музее в числе экспонатов есть макет поморского невода. Хитрая, скажу тебе, конструкция! Учитывает природные повадки рыбы, которая всегда возвращается из моря на нерест в свою реку. В течение веков это богатство бережно хранилось. И за какие-то три десятка лет мы умудрились всё это растерять! Мы же и жемчужную ракушку загубим, если так пойдет.
Роман вспомнил, как много её было в реке в его детстве. Ведь Варзуга не только семгой одной знаменита, но и жемчугом. Какая, казалось бы, связь между рыбой и ракушкой? А ведь самая прямая! Осенью, примерно в одно и то же время, в сентябре-октябре, семга идет на нерест в реку, а ракушка-жемчужница тогда же откладывает личинки. Они попадают в межжаберные крышки к рыбе, когда та на дне реки зарывает в ямку икринки. И личинки живут там, пока не делаются самостоятельными и не уходят опять на дно реки, где только спустя несколько лет становятся взрослыми. Этот цикл может длиться почти сто лет. Так взрослая рыба семга служит для жемчужницы инкубатором, а ракушка для рыбы – природным фильтром. Ведь малек семги выживает только в кристально чистой воде.
Петр Прокофьевич продолжал свою мысль:
– Помнишь, ведь я тебе рассказывал, что по данным исследований Российской академии наук, которые проводились еще в девяностые, в реке Варзуге обитало сто сорок миллионов особей ракушки-жемчужницы. Ученые тогда доказали всему миру, что эта экосистема существует тысячи лет. Поморы знали: туда, где есть жемчуг, в избытке любит заходить семга. Они поняли, что рыба и ракушка зависят друг от друга.
Старик снова вздохнул.
– Одно радует: хоть промышленный лов семги запретили. Но поморы трубят: сроки лицензионного лова совпадают с временем нереста. А их голосов пока никто не слышит. Раньше, в советское время, реку надолго закрывали для туристов, так уловы сразу стали быстро увеличиваться! Последний богатый – был в восемьдесят седьмом. А при перестройке реку открыли, снова туристы со всей страны повалили. Сплавлялись в том числе. Не разбирая, где на реке места нерестилища. Хорошо, что сейчас сплав опять запретили.
– А как с браконьерами?
– Сейчас в Мурманской области нацпарк создают – «Терский берег». Мы ядром станем. Надеемся, это позволит решить много проблем. В том числе и с браконьерством. Пока – беда…
С рассветом Роман стал прощаться со стариками.
– Поеду, дядь Петь, теть Вень. Хочу пока светло хоть немного на родные края по дороге полюбоваться. Спасибо, что приютили кочевника.
– Ты мне главное скажи: у тебя в голове прояснилось?
Это была тетя Веня. Роман ненадолго завис.
– Не смотри так. Не зря же приезжал?
Он улыбнулся:
– Да, теть Вень, прояснилось.
– Вот и хорошо.
И она поцеловала его в лоб.
Роман обнял Петра Прокофьевича:
– Жаль прощаться. Но безбожнику по-другому никак.
Дядя Петя усмехнулся.
– Ты – стал большим человеком. Но человеческого облика не потерял. Значит, на своем месте.
Они стояли, обнявшись. У Романа защипало в глазах. Он расплакался.
37. Четвертые четыре дня без Даши
Рождество он встретил в полном одиночестве. Хотя нет, как он мог забыть о елке? Она, подруга, теперь всегда была рядом. Стояла, отбрасывая поганое желтое свечение от своих отвратительных гирлянд. И мерзкий красный переливчатый блеск от цветков рождественских звезд. Ну ничего, Роман ее скоро выкинет, и тогда уж точно останется один. Если только Даша не надумает вернуться. Ведь надумает же? Должна же его упрямая девчонка, наконец, осознать, что теперь без него не может? Должна. Роман был уверен в этом. И считал дни до долгожданного звонка. Пока шел седьмой…
Встречи прошли в штатном режиме. Оказалось, что кроме него в этом безумном городе нашлось еще как минимум два идиота, которые на Рождество Христово изобрели для себя очень интересную праздничную программу: лучшего времени для обсуждения дел они выбрать не могли…
Разведчик молчал, поэтому в воскресенье Роман позвонил ему сам.
– Как там?
– Никаких новостей. Ваш клиент в больнице. А девушка безвылазно сидит дома. У себя, на Ходынке. Даже к отцу ни разу не съездила.
– И что, вообще не выходила? Неделя ведь прошла!
– Ни одного раза.
– Так, может, вы её просвистели?
– Нет. На дежурстве сменяем друг друга. Теперь проще, остался только один объект. Она там. Часто подходит к окну. А позавчера вообще прямо на подоконнике уснула. Удобно, даже подниматься проверять не приходилось.
– А что она ест?
– Сам задался этим вопросом. Всех доставщиков проводили. Один к ней приходил. Четвертого днем. Принес много.
– Хорошо. Держите в курсе.
После этого звонка Роман понял, что рассчитывать на завтрашний выход Даши на работу было почти бессмысленно. Шансы, конечно, оставались, но очень эфемерные. Он позвонил рекрутеру и попросил прислать хоть какую-то секретаршу. Пока без языков, чтобы было кого посадить на звонки. Но таких, как Даша, в природе не существовало, и Роман отлично понимал, что с одним только списком его контактов новая сотрудница будет разбираться не меньше недели, если вообще не месяц. А за это время он был твердо намерен вернуть свою разбушевавшуюся зазнобу. Тем не менее что-то делать было надо, поэтому девушку заказал. Да, он опять взялся за старое. Девушек тут заказывает… Пока мечта всей его жизни вот уже неделю отсиживается в бункере практически без еды и питья. Что такое пару пакетов от доставщика? Разве они что-то кардинально изменят в голове его запутавшейся женщины? Наверняка ведь всё равно почти ничего, дурочка, не ест. Потому что за ней пригляд нужен. Он, Роман, должен приглядывать. Постоянно. И кормить. Кто же еще, если не он?
И всё же директор спецотдела принял решение дать ей это время. Даша должна сама разобраться в своих чувствах. Он не станет ей мешать, так будет лучше. Пока.
Утро понедельника наступило утром в понедельник. По дороге в офис Роман ехал в офис. В приемной секретаря сидел секретарь. Девушка была как девушка.
Даши не было.
Остальное было не важно.
Раз Даши не было, значит, не было и остального.
Роман еще никогда не чувствовал своего пребывания в этом кресле таким бессмысленным. Раньше никогда. А сейчас от этого ощущения снова захотелось завыть…
Он вспомнил, как впервые увидел Дашу утром в понедельник. Это случилось здесь, в данной точке земного шара, пятого декабря, один месяц и четыре дня назад. И насколько же сильно за столь непродолжительное время изменилось его восприятие! Роман больше не чувствовал своей значимости. Он вспомнил слова Даши:
– Не люблю напыщенных людей, мнящих себя пупами земли.
А ведь он, и правда, мнил себя именно этим самым местом! Еще совсем недавно, даже когда уже почти месяц знал Дашу. Что-то в голове Романа забрезжилось лишь когда она произнесла ту речь:
– Мне ненавистна их манера общения. Претит их отношение к себе, к своей стране, к людям, которые в ней живут. Это – их страна, а собственных сограждан эти люди ни во что не ставят. Считают их быдлом. Полагают, что им всё позволено. Вести себя с «населением» как заблагорассудится. Это ведь плебс. Мы все. Мы только плебс для них всех. Для вас, Роман Сергеевич. Вы ведь не исключение.
Он только тогда впервые подумал о том, что, и правда, мнит себя значительным. А сейчас, девятого января, когда прошло всего десять дней с того момента, Роману казалось, что он всю свою жизнь всё понимал. Просто не хотел задумываться. А еще вернее, ему нравилось то состояние, в котором он пребывал. Ведь ощущать себя пупом земли очень здо́рово. Пока тебе не объяснят популярно, что на самом деле ты обычное чмо.
Роман вздохнул. Он хотел было вызвать новую секретаршу по внутренней связи, но остановился. А ведь действительно чмо! Даша же во всём была права! У него новый сотрудник, а он прошел мимо, не поздоровавшись. И сейчас даже зада от кресла оторвать не хочет, чтобы поприветствовать девушку, которая вот вообще не виновата в том, что он в таком настроении от того, что собственноручно сделал со своей жизнью! Роман встал и прошел в приемную.
Вполне себе миленькое создание лет тридцати-тридцати пяти сидело на месте его женщины и выглядело там жутко кощунственно. Но он не подал виду.
– Доброе утро, извините, что не представился. Роман Сергеевич.
– Доброе утро, меня предупредили, как вас зовут. Ничего страшного, с кем не бывает в понедельник? Да еще после праздников… С прошедшими вас.
– Спасибо. И вас.
– О-о, меня не стоит… Не с чем. Гораздо приятнее выйти на работу.
Еще одна альтруистка по типу Ларисы, подумалось Роману. Но вполне достойно держится. Она же не виновата в том, что не Даша? Так что́ на нее за это злиться? Нечего. Тогда зачем альтруисткой с первой секунды окрестил? Злость, неудовлетворение… Что не будет у него больше ежедневного секса прямо на рабочем месте. Да, юмор на месте. Хоть это радует. Может, тогда ему удастся раскачаться хотя бы за неделю?..
Понедельник протянулся как хвост кота, за которого того тянут. Больно, мучительно, долго. Роману показалось даже, что почти всю его жизнь. Но в том, что эти восемь рабочих часов, как минимум, превосходили по времени тот срок, что он знал Дашу, сомнений не было. Тот месяц пролетел стрелой. Как тогда Роману дотянуть хоть до следующего своего дня рождения? Такими темпами он ведь успеет вконец состариться…
Во вторник была конференция, что помогло ускорить течение рабочего дня. В этом был плюс. Но они на том заканчивались. И ленивый не поинтересовался, где Дарья Игоревна. Даже, сука, монтер, которого вызвали для наладки нерабочего кабеля, не поленился это сделать! Роману захотелось выброситься из окна… Но он терпел. Кто же тогда позаботится о Даше? Больше некому. Последнему маньяку, интересовавшемуся его женщиной, он сломал обе руки. Теперь приходилось взвалить обязанность по заботе о зазнобе на себя. Что делать, ему не привыкать к тяжелым и ответственным проектам…
Дома Романа одолела грусть. Даша вчера вышла на новую работу, разведчик отчитался. Не зря она тогда что-то лепетала про конверсасьо́н жанвье́р. Объясняла, что поговорит об этом в январе. И поговорила.
Это был не корпоратив. Естественно! Его женщина всегда говорила как есть. Ей была противна офисная работа. Поэтому она устроилась переводчицей. К каким-то чёртовым французам, что б им… Вот уродит же мать земля таких на свет! Хотя зачем им здесь быть? Только чтобы Даш у Романов отнимать. Теперь-то он уже не был уверен, что так нужен своей зазнобе. А вдруг ошибся? Вдруг она больше никогда ему не позвонит? Да, первые сомнения зародились еще в понедельник, когда Роман узнал о новой работе Даши. А сегодня, к вечеру вторника, они уже дали всходы. Роман снова вспомнил о коньяке.
38. Пятые пять дней без Даши
В среду утром, едва раскрыв глаза, директор спецотдела потянулся за таблеткой, приготовленной им заранее еще с вечера. Она, родимая, лежала на прикроватной тумбе рядом со стаканом воды. Принял. Только после этого прислушался к ощущениям. Голова болела. Не так, правда, как несколько последних раз, но и выпил Роман значительно меньше. Еще одно доказательство Дашиной версии и его собственных наблюдений: головная боль появлялась после принятого накануне алкоголя, а ее сила и продолжительность зависели от количества выпитого. Нет, вчера Роман точно пил в последний раз. Он не будет больше этого делать, по крайней мере, постарается.
Пропущенных не было. Он позвонил Пинкертону.
– Никаких новостей, Роман Сергеевич. С утра доехала до головной конторы, пробыла часа три, потом уехала на квартиру. Всё основное время работает там. Видимо, внештатная.
– Понял. А к отцу не заезжала больше?
– Так понимаю, что встреча с милым на кладбище ее очень напугала. Она не знает, что тот в больнице. Старается лишний раз из дома не выходить.
– Ясно. А как выглядит?
– Да обычно. Только бледная немного.
– Не хромает?
– Нет, вроде не замечал.
– Давайте так. До конца недели ее доведите, потом отпущу вас. Основная угроза снята, но мне всё равно как-то волнительно. Дома сидит. Не жрёт ведь ничего, упрямая!
– Хорошо. Давайте до конца недели. Я уже к ней привык. Жалко мне ее, Роман Сергеевич.
Да что б вам всем! Когда все вокруг успели стать такими милосердными?
– Не стоит. О ней есть кому позаботиться.
– Да понял я. Вы уж позаботьтесь.
И скинул вызов! Нет, это просто невероятно! Что за хрень вообще происходит вокруг???
В офис Роман прибыл злым как никогда. Досталось всем, кто попался под горячую руку, а их в четверг было много. Первым номером огребла секретарша. Да и пофиг на нее, как-нибудь переживет… Потом под раздачу попал Летучий. Потому что вечно его нет! Вот, и впрямь, говорящая, блин, фамилия! Где только черти носят его жирную тушу? Не такую уж, правда, и жирную… Но вот что плотную, это точно. Как же он достал со своим Уренгоем! Никак проблему решить не может. Теперь перенес ее в новый календарный год. Будто у Романа и без того в этом году мало проблем…
Следующим на очереди был Семен. Тот получил за то, что из рук вон плохо провел вчерашнюю конференцию. Или позавчерашнюю… да какая, блин, разница?! Плохо же провел? Вот! Значит, и получил за дело. А что Роман немного в дня́х запутался, так это вообще не существенно.
Потом получила Элла. За то что уже задолбала со своими обедами и балансовыми нестыковками. Ей еще в начале декабря нормальные люди объяснили, что у Романа Чернышева нет времени на подобную мелочевку. У него другой масштаб! И расписано всё! Даже на январь! Тем более теперь, когда и секретарши нормальной нет, чтобы график как положено выстроить. А как он может с кем-то встречаться, если не знает точно, есть у него на это время или нет? Вдруг свободные окна закончились? Правильно, никак! Что тут непонятного? Поэтому он вообще ни с кем встречаться не будет. А потом, к концу месяца, когда внезапно случится полный абзац – он просто уволится. И поедет на Соловки. Будет туда к ним в монастырь проситься. В монахи. Если, конечно, его, такую вонючую мразь, примут на поруки. Возможно, даже соловецкие суперправедники не пропустят его по нормативам мерзости. Тогда Роману ничего не останется, кроме как вернуться в Варзугу и начать помогать дяде Пете восстанавливать храмы и строить музеи. В те периоды, когда он не будет бухать.
Но в четверг вечером пока всё еще директор, Роман продержался и не выпил ни капли. Лег. Сон не шел. Он позвонил дочери.
– Привет, пап!
– Здравствуй, Адик! Ты как? Еще не спишь?
– Нет. С Маринкой болтаю по второй линии. У тебя что-то срочное?
Роман помолчал. Чертов ком в горле.
– Нет. Просто хотел спросить, как вы доехали тогда.
Пауза. Голос Ады:
– Ты немного с этим припозднился.
Он засмеялся:
– Да уж, Адик… Я вообще сильно со всем припозднился. Видимо, тугодум.
Она помолчала. Роман решил опередить дочь и сказал:
– Ладно, беги, возвращайся к своей Маринке, пока не засвербело. А я спать пошел. Спокойной ночи!
Снова пауза. Потом голос:
– Пап, ты прикольный стал. Ты это, звони мне, ладно? Спокойной ночи.
Он так и не уснул. Решил сразу ехать на работу. Прибыл на место уже в шесть. Пришлось Сашу дернуть пораньше. Хотя тот привык, что мог понадобиться в любое время дня и ночи. Ей-богу, деньги не пахнут… Ну и работенка у парня…
Незадолго до девяти Роман спустился вниз, купил коробку конфет. Вернулся и положил ее на стол секретарше. Как ее звали? Екатерина? Елизавета? Он всегда путал эти имена. Как у русских императриц. Даже Лиза и Катя отличить не помогали. Зашел в кабинет, заглянул в резюме: Екатерина Бодрова. Катя, значит. Вспомнилось:
– Просто не люблю, когда работодатель не может вспомнить как меня зовут, хотя у самого на столе именем наружу лежит мое резюме. Думаю, что теперь запомните.
А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!! Люди добрые!!!!!!! Верните ему его Дашу! Как же он без нее сможет к людям начать по-другому относиться, имена их с первого раза запоминать? Только она может его этому научить! Исправить Романа Чернышева, человеком сделать. Хорошим, ну или хотя бы нормальным. Ее-то имя он с первого раза запомнил! Пусть объяснит ему, как теперь этот номер провернуть с другими!? У нее получится. Если она, конечно, вернется…
Но Даша не возвращалась. Уже неделю работала на французов. И не собиралась возвращаться. Теперь Роман склонялся к этой версии.
Когда секретарша пришла, сразу увидела конфеты у себя на столе. Зашла к нему. Улыбнулась.
– Не стоило, Роман Сергеевич. Всё в порядке.
– Я вчера на вас незаслуженно сорвался. Извините.
– Почему незаслуженно? Я знаю, что справляюсь значительно хуже своей предшественницы. Понимаю, какой для вас это контраст. Как тут не сорваться? Почти целую неделю держались. Но спасибо вам за понимание, я постараюсь сделать что смогу, чтобы всё было быстрее.
– А что вы слышали о вашей предшественнице?
Молчит. Глаза потупила. Дашу сейчас чем-то напомнила. Но не в первые дни, а потом, когда у них уже… началось всё это безобразие…
– Да так…
– Говорите, не стесняйтесь. Мне́ вы можете сказать.
Екатерина немного улыбнулась.
– Не сомневаюсь. Но… Почему не сказать? Тут нет никакого секрета. Я так понимаю, что это самая обсуждаемая тема текущей недели.
– Какая именно? Что я влюбился в свою секретаршу, а она от меня ушла?
Екатерина слегка покраснела. Но осталась стоять молча.
– Да не переживайте вы так, Катенька! Это правда. Только не совсем.
– Что не совсем? Не совсем правда?
– Не совсем влюбился.
Она медленно кивнула.
– Понятно. Теперь всё ясно.
– Что вам ясно, милая?
Роман сделал паузу.
– Я люблю ее. Так яснее?
Он еще раз помолчал.
– И вы им сегодня во время обеда так прямо и скажите. Чтобы сменить ракурс темы, которая станет самой обсуждаемой на следующей неделе.
Екатерина стала пунцовой.
– А еще лучше, мы с вами вместе спустимся в буфет и расскажем. Не представляете, как это льстит мужской гордости, когда понимаешь, что являешься главным ньюсмейкером компании.
Секретарша робко посмотрела на Романа.
– А сейчас идите работать. Я буду вам очень признателен, если вы действительно сделаете всё, чтобы ускориться в работе. Объем большой, я знаю. Но другого у меня для вас нет.
Получилось немного сдавленно:
– Да, Роман Сергеевич. И-извини-ите, пожалуйста…
– За что? Не вы же автор этих сплетен! Тем более, народ обычно знает, о чем говорит. Дыма без огня не бывает, так ведь?! Но хочу вас предупредить. Если вы собираетесь зацепится за это место, то не стоит поддерживать сплетни обо мне. Не забывайте, что вы всё же мой ассистент.
– Я и не поддерживала.
– Вот и хорошо. Идите работать. На обед сегодня спущусь с вами. Чтобы наши чайки вас от работы больше не отвлекали.
Она вышла.
Роман сдержал свое слово и впервые за полгода в обеденный перерыв спустился в буфет. Вместе с новой секретаршей. Но про́был недолго. На месте они разделились: Екатерина встала в очередь на раздачу, а Роман остановился возле окна, достал телефон, и создал себе прикрытие: он вроде бы до кого-то дозванивается. Так со своего наблюдательного пункта он и смог идентифицировать стол, за которым расположилась ассистентка Эллы. Она, как казалось Роману, была одной из местных любительниц перемыть кости. Дождавшись, пока девушка и несколько ее подруг из бухгалтерии, славившейся в СевМоре, как штаб-квартира сарафанного радио, займут место за столом, директор спецотдела подошел, придвинул от соседнего стола свободный стул и сел. Девицы начали тайком поглядывать на него еще из очереди. И не одни они. Сам факт появления Романа Чернышева в буфете уже стал сенсацией года, хоть тот еще и не успел начаться. Но когда он подсел к бухгалтершам, атмосфера в помещении стала твердеть на глазах и вскоре превратилась в бетон.
– Привет работницам финансового фронта! Вы же, если мне память не изменяет, на этом направлении воюете?
Смолкли все и разве что усилители звука не врубили.
– Или вы всё же по другому участку боевых действий? Девочки, что так побледнели? Кусок в горло не лезет?
Молчание.
– Ничего. Я подниму вам аппетит. Вы у меня очень спросить о чем-то хотите? Прямо спа́ть по ночам не можете, как вам это нужно зна́ть? Так спросите, я перед вами! Отвечу честно. Сразу и сон вернется, и аппетит появится. Если только на всю жизнь не пропадет.
Молчание.
– Клариса, тебе повезло, я помню твое имя. Посмотри на меня.
Молчание. Глаза в пол.
Роман стал терять терпение. В его голосе зазвучала сталь:
– Посмотри на меня!
Она подняла на него взгляд.
– Запомни. Дарья Игоревна здесь больше не обсуждается. Это закрытая тема. Не знаю, насколько Элла довольна твоей работой. И надеюсь, у меня не возникнет желания это узнать.
Он встал. Уже уходя, добавил:
– И Екатерину в покое оставьте. Вы теперь за мою новую секретаршу взялись? Угомонитесь.
И он ушел.
Вторая половина пятницы прошла в разъездах. Домой, к счастью, вернулся за полночь. Лег спать и уснул. Сразу. Пожалел, видно, Бог.
Утром съездил к Софье. Привез торт, в этот раз нормальный. Ее любимый. Аде просто дал денег. Сама разберется на что потратить. Пили чай. Долго. Втроем. И уже менее натянуто, чем в прошлый раз. Он сказал:
– Я в Варзугу ездил. Перед Рождеством. У мамы был.
Софья резко перестала жевать.
– Сейчас? Там же полярная ночь!
– Она самая.
Помолчал.
– Летом поеду. Надо памятник новый поставить. Этот совсем уже не смотрится. В заполярье даже камень вымораживает. Решил – гладкую мраморную плиту поставлю. Ничего вызывающего, но, чтобы хоть имя разобрать было можно. Чтобы люди проходили мимо и читали. Раз меня там не бывает.
– Не понимаю, что тебе до людей?
– Мама говорила, что души умерших будут жить до тех пор, пока о них кто-то вспоминает.
Софья вообще перестала двигаться. Она замерла так надолго, что Роману показалось, ее отключили от питания. Но нет, он ошибся. Ее голос всё же прозвучал:
– Ром, что с тобой? Ты совсем, что ли… Это…
Дочь поддержала:
– Вот-вот, мам, я ему так и сказала. Ты только его не трогай! Он такой прикольный стал! Вдруг опять что-то нарушишь?
И откуда в этом ребенке в двенадцать лет столько иронии? И прямо ведь в точку! Может, все-таки его гены сказываться стали?
– Ладно, девочки… С вами хорошо, но надо собираться. Поздно. Поехал.
И он ушел.
Дома снова встретила елка. Роман постоял застывшим, а потом, неожиданно для самого себя, набросился на нее и повалил на пол. Теперь она горела… лежа…
Сон не шел. Гулял во дворе. Или под елкой прятался. Утро так и настало. Только тогда Роман заснул, но ненадолго. Он встал в одиннадцать, позвонил сыщику и начал с места в карьер:
– Через час будете свободны. Деньги перечислил, если что ещё насчитали – напишете. Я к ней еду. Не могу так больше.
И сбросил. Разведчик не перезвонил. Значит, ничего важного, что можно было сообщить или добавить к ска́занному, у него не было. Хоть какие-то хорошие новости за последние две недели.
Роман собирался как на свадьбу. Он не помнил, когда в последний раз так тщательно мылся. В одежде – решил быть неформальным. Даша ни разу не видела его ни в чем, кроме костюмов и рубашек. Он надел белую майку и джинсы. Тщательно причесался, один раз брызнул парфюмом и, бросив на себя последний взгляд в зеркало, вышел.