Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
Глава 6. Остров
День первый
Дама из джунглей явилась утром, ещё до завтрака.
Один из работников виллы прибежал в столовую и, низко кланяясь, заверещал тонким голоском.
– Маленькая, к тебе пожаловала гостья, – перевёл Серёжа, что-то спросил у мужчины и удовлетворённо кивнул. – Да, именно к тебе! Помнишь, я рассказывал о престарелой леди из джунглей?
Я кивнула. Серёжа отдал распоряжение мужчине, и тот выскользнул за дверь.
– Я сказал, чтобы он пригласил её сюда, – пояснил он мне.
Но дама не пожелала войти в дом, не пожелала даже пройти на территорию виллы и осталась дожидаться у ворот.
Торопясь, я ела ещё быстрее, чем обычно. Серёжа посмеивался, глядя на меня, и завтракал неспешно. Наконец он смилостивился, отодвинул тарелку и поднялся из-за стола.
Женщина сидела на скамеечке в тени ворот. Ещё издалека я почувствовала её сверлящий взгляд, словно она силилась рассмотреть меня не столько снаружи, сколько изнутри.
Подойдя ближе, я сложила ладони перед грудью и склонилась в поклоне.
– Здравствуйте.
Она молча продолжала рассматривать меня. Я улыбнулась, опустила руки и выпрямилась, предоставляя ей эту возможность.
– Сильная, – раздалось у меня в голове, и я вздрогнула.
Тонкие блёклые губы женщины остались недвижимы, острый подбородок не дрогнул.
– Хочешь родить? – тем же способом спросила она, и её глаза переместились от моего лица к низу живота. – Ты здорова. – Словно проверяя себя, она ещё раз внимательно осмотрела мою фигуру и лицо, потом вновь уставилась на живот, удивлённо покачала головой и внезапно захихикала: – Вижу, ночка у тебя сладкая была! Нечем тебе зачать, нет в тебе основы для дитя. – Едва заметным движением глаз она указала на Серёжу и вынесла мне приговор: – Он может, ты – нет!
Потом она повернулась к Серёже, он самодовольно хохотнул, но тотчас умолк, точно захлебнулся своим смехом. Косясь на старуху, я спросила:
– Серёжа, что?
Он не ответил, а старуха снова посмотрела на меня.
– Что ты ему сказала? – потребовала я у неё ответа.
– Не хочет он, чтобы ты знала. Захочет, сам скажет. – С этими словами она легко поднялась со скамьи и позвала: – Пойдем.
– Одну не отпущу, – обращаясь уже ей в спину, произнёс Серёжа.
Женщина опять захихикала и, не оглядываясь, пригласила:
– Пойдём и ты, если хочешь.
Мы все вместе вышли за пределы виллы.
Шла старуха скоро, не останавливаясь и не оглядываясь на нас. Я смотрела то на согнутую спину впереди, то на мелькавшие маленькие заскорузлые пятки, только сейчас я разглядела, что женщина была босой. Одета она была в длинную, ниже колен рубаху с разрезами по бокам и штаны из той же выгоревшей на солнце ткани. Тонкие жилистые щиколотки беззащитно выглядывали из штанин, рукава же рубахи были длинны и закрывали кисти рук. Наискось через спину и грудь, на боку женщины висела тканевая сумка. Читая в романах о суме, я представляла её именно такой. «Что же я не подумала? Надо было взять провизии с собой, угощение», – запоздало спохватилась я, а женщина засмеялась.
Я перестала её рассматривать и огляделась по сторонам. Мы шли по широкой, вытоптанной тропе, прекрасно освещаемой лучами утреннего солнца. По обеим сторонам тропы росли кустарники и какая-то высокая трава, похожая на камыш, а ещё толстые прямостоящие побеги бамбука, скорее напоминающие деревья, чем траву. Изредка встречались настоящие деревья с пальмовыми листьями, они были повыше и увиты лианами.
– Я думала, джунгли – это непроходимый лес, высокий, густой и оттого затенённый, – пробормотала я. – А тут, как в нашем лесу на полянке, солнечно и просторно.
– Джунгли – от слова «джангал», – пояснил Серёжа, – что в переводе невозделанные земли. Джунгли не высоки, а непроходимы, потому что произрастают на болотистых почвах и очень густы. Тот лес с огромными деревьями, о котором ты говоришь, – это тропический лес, в нём вся жизнь сосредоточена наверху, в кронах деревьев, а на земле просторно, но так затенено, что живут только грибы и насекомые, да ещё некоторые птицы.
Женщина тем временем свернула на более узкую тропу, не голую, вытоптанную, а покрытую невысокой, чуть примятой травой. Через несколько шагов деревья вокруг нас сплотились, солнца стало меньше, а воздух из свежего и приятного, с лёгкими ароматами чего-то цветущего, стал тяжёлым и влажным, густо насыщенным запахом тления.
Я сморщила нос. Серёжа на ходу привлёк меня к себе и жадно поцеловал. Я вспомнила наши ночные ласки на берегу под звёздным небом, и низ живота наполнился томлением. Старуха вновь захихикала.
Минут через тридцать-сорок мы пришли к неожиданно добротному строению, состоящему из двух домов под одной крышей. На расчищенной от растительности площадке нас встретила худенькая измождённая женщина в стареньком сари, наброшенном на голову. Встретившись со мной глазами, она опустила голову и изуродованной келоидными рубцами рукой торопливо натянула сари на изуродованную точно такими же рубцами щёку.
– Горела она, – безмолвно пояснила старуха и объявила: – Любовника своего не увидишь три дня. Пойдём.
Я растеряно взглянула на Серёжу.
– Хочешь уйти? – шёпотом спросил он.
Я отрицательно покачала головой. Он улыбнулся и успокоил:
– Я буду рядом, Девочка.
Мы расстались. Он отправился за искалеченной женщиной в один дом, а меня старуха увела в другой дом.
В первой же комнатке она усадила меня на низкий диванчик с деревянной спинкой и грязноватыми подушками сиденья и предложила отведать густое тёмное варево. Она налила его из чайника, стоявшего на печурке. Я осторожно втянула носом аромат варева – терпкий, знакомый, отхлебнула немного, проглотила и рассмеялась собственной настороженности. Это был крепкий чёрный чай. Старуха всё это время наблюдала за мной и в ответ на мой смех кивнула головой и ушла.
Я огляделась.
Комната, и так небольшая, была разделена на две неравные части тем самым диванчиком, на который я села. Обе части были тесно заставлены старой мебелью. За диваном обшарпанный с остатками то ли масла, то ли лака на боках шкаф. В углу невысокий предмет, покрытый цветастым платком. Перед диваном низкий и круглый резной стол, вокруг него два резных табурета. Около маленького окна нечто вроде кушетки, застеленной груботканым покрывалом, а у противоположной окну стены – низенький очаг, по бокам от которого и над ним полки, заставленные банками разной величины и из разных материалов – металла, дерева, стекла и керамики. На верёвке, протянутой вдоль одной из стен, висят пучки сухой травы. Поставив кружку с чаем на стол, я подошла к окну и увидела залитый солнцем дворик. Как и площадка перед домом он был расчищен от растительности, но в отличие от площадки ещё и огорожен забором из сухих стволов бамбука. Дворик был совсем пуст, если не считать стопки сложенных друг на друга камышитовых матов, да ещё джунглей, нависающих над забором, грозивших вернуться на отнятую территорию.
«Что я тут делаю?» – подумала я и вздрогнула от звука голоса в голове:
– Не знаешь, зачем пришла? – старуха вернулась и, стоя в дверях, насмешливо смотрела на меня.
– Знаю, – возвращаясь на диван, ответила я, – пришла в надежде обрести материнство.
Она подошла к полкам и, беря в руки то одну, то другую банку, ложечкой стала зачерпывать из них содержимое и ссыпать в металлический котелок.
– Кто ты? – спросила я.
Она искоса взглянула, неопределённо пожала костлявым плечом, но ответила:
– На твоём языке такую, как я, называют ведьмой.
– На моём языке ведьма – это ведающая мать. Ты не индуска. А кто?
– Зачем тебе?
– И всё же?
– Моя родина – Персия.
– Персия? Ты хотела сказать Иран? Или ты имеешь в виду провинцию Фарс в Иране?
Она не откликнулась, и я задала новый вопрос:
– Сколько тебе лет?
Набрав всё, что нужно, старуха налила в котелок воды из ведра, изготовленного из вездесущего в нашем мире пластика, поставила котелок на печурку, повернулась ко мне и опять спросила:
– Зачем тебе?
– Ты повторяешься, – усмехнулась я.
– Мне много лет, люди столько не живут, – ответила она.
– Ты исповедуешь зороастризм?
– Да.
– Почитаешь Ахура Мазду?
– Да, но служу Ахриману.
– Почему?
– Наш мир заслуживает только одного – быть разрушенным! Наш мир – это мир лжи и насилия. Нашим миром правит зло!
– Иным словом – Ахриман!
– Да! Люди Земли служат Ахриману.
– Не все, большинство людей стараются служить добру.
Она презрительно рассмеялась и воскликнула:
– Где ты видишь людей с благими мыслями? Кто держит на языке благие слова? Кто совершает благие деяния?
– Ты! – парировала я. – Когда помогаешь людям исцелиться, ты совершаешь благое дело.
– Помогаю! – кивнула она. – И удлиняю время их злодеяний в мире Ахримана! Люди получают болезни от дурных мыслей в своих головах. Изрыгая из глоток злые слова, разрушают своё тело. Ни один, слышишь, ни один, излечившись, не стал думать иначе, не стал добрее в словах!
– Люди ещё слишком юны, – вновь возразила я. – Они дети.
Старуха не стала спорить, мешая деревянной ложкой в котелке, ворчливо предложила:
– Говори, что хочешь от меня. Что смогу, сделаю.
Я вдруг подумала о косах. Она развеселилась и покосилась лукавым глазом.
– Для него хочешь?
– Почему для него? Для себя! – ответила я и смутилась, понимая, что за этим утверждением мало правды, но упрямо прибавила: – Я всегда хотела длинные волосы.
Она подошла, ощупала мою голову жёсткими пальцами и проворчала:
– Тонкие, слабые твои волосы, не знаю, что получится. Могу их гуще сделать, – она опять захихикала, – могу вообще тебя волос лишить!
– Лишить? Навсегда? – заинтересовалась я.
Она насмешливо кивнула и спросила:
– Хочешь безволосой стать? Зачем? – уяснив, где я хочу лишиться волос, она покачала головой и повторила: – Зачем? Больно будет, кожа гореть будет.
Я усмехнулась, вспомнив восковые полоски для депиляции. Она опять покачала головой.
– Женщины в твоём мире совсем ума лишились! Думают, что голыми их мужчины больше любить будут? – и добавив ещё что-то в котелок, она сдвинула его на край печурки.
Я задала вопрос, с которого и надо было начинать разговор:
– Как тебя зовут? Я Лида.
– Твоё имя мне ни к чему, – отрезала она, – а своё я забыла.
Она взяла с полки плоскую баночку и направилась в ту часть комнаты, что находилась за диваном. Завершая наш мировоззренческий спор, я сказала:
– Ты смотришь на мир из бездны отчаяния, а я предпочитаю смотреть на мир с высоты любви.
Ведунья не отреагировала, вернувшись к очагу, аккуратно налила из котелка в кружку варево и подала мне. Парок, поднимающийся над кружкой, издавал знакомый сладковатый аромат какой-то пряности.
– Садись! – сказала ведунья, указав пальцем мне за спину, и захихикала.
Я повернулась туда, куда она указала. В углу на постаменте высотой со скамеечку, в свете поставленной на пол свечи влажно блестел искусно сделанный то ли из дерева, то ли из металла фаллос.
– Садись на него и пей, – повторила старуха.
Я покачала головой.
– Ты хочешь зачать? Садись, освяти своё лоно. Не ты первая, многие стали матерями после скачки на нём. – Она вновь мерзко захихикала и добавила: – Не бойся его размеров, садись, тебе понравится!
– Как может освятить изделие рук человеческих? – возразила я. – Моё лоно освящает творение Бога – мой мужчина.
– Твой мужчина?! – вскипела она. – Не твой он, его судьба другая женщина!
– Другая?.. Кто?
– И ты судьба другого мужчины! – не слыша меня, кричала она. – Будешь противостоять судьбе, вместо счастья горе обретёшь, слезами захлебнёшься.
– Не захлебнусь, не пугай! И горем меня пугать не надо. Горше горя, чем хоронить своё дитя не бывает на свете, а я через это прошла.
Она вперила в меня злобный взгляд, словно надеясь сломать меня, но вдруг соскучилась и прикрыла глаза веками.
– Не сядешь? – спустя минуту спросила она уже без злобы и вновь захихикала. – Зря отказываешься! Сладко на нём сидеть, он от тепла женщины оживает.
Я лишь брезгливо скривилась.
– Ну не хочешь, как хочешь! – отступила она. – Настанет срок, сама придёшь попросишь. Годы твои бесплодные, чтобы зачать чудо надо. – Она отобрала у меня кружку. – Раз отказываешься, то и питьё тебе это не нужно, другое дам. – Опять ушла за диван, а вернувшись, бросила мне на колени тряпку. – Сними своё, это надень, – и молча принялась готовить новое снадобье.
Ведунья не обманула, она и в самом деле лишила моё тело волос. Она давала питьё, благодаря которому я постоянно спала, поэтому жжение на коже было не столь мучительным. Спала я во дворике под навесом росшего за забором дерева на постеленных прямо на землю камышитовых матах. Просыпаясь, я совершала туалет, ела, ведунья опять поила меня, смазывала пахучими снадобьями – одним тело, другим голову – и я вновь засыпала, иногда не дождавшись конца процедуры.
Уходя из джунглей, я её даже не поблагодарила.
В тот день я проснулась поздно – судя по припекавшему ноги солнцу, близился полдень. Я теснее прижалась к забору, прячась в тень дерева и скоординировала себя во времени и пространстве: «Сегодня третье утро, как мы в джунглях. Сегодня я увижу Серёжу, и сегодня мы пойдём домой». С удовольствием потянувшись, я открыла глаза… и с воплем взлетела над матами. Руки Серёжи поймали меня.
– Что?.. Что ты, Девочка?
– Паук! Огромный! Там! Прямо на меня смотрел!
Спрятав меня в объятиях, он тихонько рассмеялся.
– Паук? Маленькая, ты пауков боишься? Сердечко стучит, убегает!
Но я уже осознала, что обнимают меня родные руки, и паук позабылся.
– Серёжа! Здравствуй! Серёжка!
– Девочка моя! Соскучилась.
– А как тебя сюда пустили?
Он опять рассмеялся.
– Кто же мне запретит? Я и раньше приходил посмотреть на тебя, ты всё время спала. Ну что, пойдём домой?
– А ведунья где?
– Она рано утром ушла в родах кому-то помогать.
День второй (вобравший в себя события нескольких дней)
Беззаботного отдыха у Серёжи не получилось – уже назавтра позвонил Ричард. Переговорив с ним в тени беседки, Серёжа вернулся ко мне на песок и, растянувшись рядом, сообщил:
– Маленькая, завтра я с утра уеду в город.
– Погоди, дай угадаю, вместо того чтобы лететь в Индию самому, Ричард решил воспользоваться тобой, раз уж ты так счастливо оказался поблизости, – проворчала я. – Ничего, что ты отдыхаешь?
– Бизнес не знает отдыха, тем более что я действительно счастливо оказался поблизости, – засмеялся Сергей.
– Поцелуй меня, – попросила я и, когда он легко и мимолётно коснулся моих губ, удивлённо вопросила: – Почему так скупо?
– Потому, что я хочу тебя, а солнце всё никак не спрячется, – усмехнулся он, перевернулся на спину и предложил: – Пойдём в спальню.
– Сколько дней ты будешь занят?
– Дня два, может быть, три.
– Тогда давай поищем школу танцев. Может быть, счастье привалило не только к Ричарду, может быть, и мне повезёт, и по счастливой случайности где-то поблизости окажется школа девадаси.
– Девадаси?
– Да. Пока ты будешь занят, я возьму уроки танца.
– Маленькая, девадаси – это проститутки.
– Девадаси – это храмовые танцовщицы. «Девадаси» в переводе служанки Бога. Девочку брали в храм с трёх лет, и с этого момента для неё наступало время тяжкого труда, её обучали грамоте, танцу, пению, игре на музыкальных инструментах, стихосложению, умению одеваться, поддерживать беседу, шить, ну и много ещё чему, всего шестьдесят четыре искусства. По достижении определённого возраста учили секретам физической любви. Пройдя инициацию – бракосочетание с Божеством, девушки служили храму – пели и танцевали во время молитв, фестивалей и процессий, посвящённых Божеству. В очень редких случаях наставники находили им мужей, и они выходили замуж. Иногда уходили из храма, но чаще совмещала службу в храме и сожительство с богатым покровителем. Рождённые от союза дети тоже становились храмовыми служителями: девочки – девадаси, мальчики – жрецами или наставниками. А впоследствии всё это выродилось в храмовую проституцию. Так храмы зарабатывали деньги. Потом под влиянием Викторианской морали правительство Индии признало древнее сакральное искусство безнравственным и извращающим индуизм. В храмах запретили танцевать и петь, танцовщицы были изгнаны и в конце концов объявлены вне закона.
– И ты с этим не согласна.
– Конечно! Зачем вместе с грязной водой выплёскивать из корыта ребёнка? Зачем объявлять войну танцу? Танец пробуждает божественную энергию. Кстати, в древние времена считалось, что танцы девадаси хранят страну в благоденствии.
Я села и уставилась на океан. Утомлённый длинным и жарким днём, он едва дышал. Солнце, вдруг обнаружившее, что время вышло, не тратясь на прощальные лучи, раскалённым до красна диском спешно бросилось за горизонт. Небо стало терять синь, стремительно впитывая в себя серость. Теряли краски и пропитывались той же призрачной серостью и предметы на берегу. И только океан густел, наливаясь чернотой.
Мои мысли одним им ведомыми тропами приблудились к Лукашу, и я спросила:
– Серёжа, как думаешь, Лукаш преуспеет?
– Всё, что можно было для него сделать, ты сделала, – помедлив с ответом, отозвался Сергей.
– Почему я? Скорее, ты. Ты с ним долго разговаривал. О чём?
– Говорил по большей части он, а я слушал его историю.
– Расскажешь?
– Надо ли? Понимаю, нелегко парню пришлось, но сочувствия к нему нет. Мать их бросила. Оставила на бабку и уехала с каким-то голландцем. Старшему одиннадцать, младшему четыре. Они от разных отцов, но отцов не знают ни тот, ни другой.
– Но Милан упоминал о маме.
– Не знаю, Маленькая, возможно, мамой он называет бабку. Бабке они тоже не особенно нужны были, у неё ещё своя жизнь кипела. Лукаш продолжал болтаться в ночном клубе, где до отъезда танцевала мать. Там и прошёл свои университеты. Он рано вытянулся, и с тринадцати лет стал зарабатывать эскортом – состоятельные дамы и платили хорошо, и возили с собой по всей Европе. Надо отдать ему должное, как только появились деньги, он стал учиться – языкам, танцу, истории искусства и музыки. К семнадцати у него было всё прекрасно – денег хватало и на себя, и на содержание и обучение младшего. Но через три года бабка упала и сломала шейку бедра. Запасы денег быстро истаяли, на сиделку не хватало, и Милан вынужден был за бабкой ухаживать. Вскоре у той начались осложнения, и тогда Лукаш купил некий препарат и ввел ей.
– Сам?
– Да.
– А Милан знает?
– Нет. Лукаш любит брата, из-за него и на преступление пошёл. А наркотики стали чем-то вроде отдушины – хоть ненадолго унять совесть. Ну а теперь, благодаря тебе, он понял себя.
– Благодаря мне?
– Милан передал твои слова Лукашу.
– Какие слова… слова о том, что в жизни Лукаша есть танец и один только танец?
– Да. Лукаш понял, что главное в его жизни танец. Понял, что надежды, возлагаемые на него братом, стреножат его. Понял, что брат заставляет его жить по своим планам.
– А тут ещё искалеченная Ленка меж стреноженных ног путается… – пробормотала я. – Выходит, я ещё и оправдала Лукаша, выдала, так сказать, карт-бланш невиновности?
– Почему ты в себе ищешь причину дурных поступков Лукаша? – напомнил мне Серёжа мой же вопрос, заданный ему в связи с Николаем. – Танец для Лукаша пока единственная потребность. Он ему и служит.
Я вспомнила шальной взгляд Лукаша и поправила саму себя: «Не шальной… экстатичный. Лукаш возбуждается от самой возможности отдаться танцу. Дай ему бог быть с танцем всегда».
– Таковы и девадаси, – произнесла я вслух, – ни семья, ни суд людей, ни гонения властей не останавливают и не пугают их. Храмовое искусство исчезло бы без следа, если бы не самоотверженность танцовщиц. Вот уже сотню лет они сохраняют и тайно передают своё искусство.
Я повернулась к Серёже и потянулась к нему. Упавшая на мир ночь укрыла нас своим покрывалом…
Школу мы нашли. Добираться до неё быстрее и удобнее было водой, поэтому в восемь утра к небольшой пристани за воротами виллы причаливал маленький катер. Белозубый капитан во всём белом – от фуражки до мокасин, галантно подавал мне руку, я спрыгивала на палубу, а следом тяжело спускался Камал – моя охрана. Мы усаживались в покрытые пятнистыми шкурами кресла, капитан заводил мотор, и катер летел вдоль берега, нарушая девственность этого уголка земли рычанием и вонью двигателя. Вечером путешествие по воде повторялось, но уже в обратном направлении.
В первой поездке Серёжа сопровождал меня.
В полуподвальном помещении школы нас встретили двое – пожилая женщина в сари с каплевидной тилакой на лбу и молодой мужчина в европейском одеянии. Я поклонилась и получила ответный поклон от женщины, мужчина же всего лишь покосился на меня и обратился взглядом к Серёже. Серёжа стал объяснять цель нашего вторжения, мужчина вновь покосился на меня и, не дослушав, энергично замотал головой: «No! No!» Тогда в разговор вмешалась женщина. Вначале она вежливо поклонилась Серёже, а потом обратилась к соплеменнику и, выслушав его, начала говорить. Теперь роль грубияна свелась к роли переводчика.
– Маленькая, она говорит, что начинать учиться нужно в юном возрасте. Деньги брать не хочет, потому что всё равно ничему научить не сможет.
– Серёжа, спроси, пожалуйста, могу ли я просто присутствовать на занятиях? Я не прошу, чтобы со мной занимались.
Мужчина вновь вмешался, и Серёжа перевёл:
– Он спрашивает, как ты собираешься учиться, если языка не знаешь?
– Мне важны движения, а не то, как они их называют.
Выслушав перевод, женщина улыбнулась, и заговорила с мужчиной.
– Поехали домой, – повернулся ко мне Серёжа, – я не хочу оставлять тебя здесь. Камал нашёл школу, Камал же найдёт учителя, который будет приезжать на виллу.
Его с самого начала не устраивала идея моего обучения вне виллы, а тут ещё этот невежа со своим ноу-ноу поперёк.
– Подожди, Серёжа, – умоляюще произнесла я, – женщина, кажется, соглашается, смотри.
Заканчивая разговор, женщина кивнула головой, мужчина что-то у неё уточнил, и она ещё раз кивнула головой. Наши взгляды перекрестились, она кивнула и мне. Я расценила это как согласие и склонилась в благодарном поклоне. И тотчас получила удар ребром ладони по спине. Рассмеявшись, я расслабила плечи и вновь поклонилась. Женщина одобрительно покивала и пошла прочь.
– Серёжа, не переживай! – я умоляюще заглянула ему в глаза. – Если занятие окажется бестолковым, я вернусь домой и больше сюда не приеду. Вполне вероятно, что искусство девадаси мне вообще не по зубам.
– Телефон держи рядом! – ворчливо напомнил он, наскоро поцеловал меня в лоб и, бурча под нос: – Упрямая девчонка! – ушёл.
Его машина проследовала всю дорогу от виллы до школы по берегу, и теперь водитель ждал его снаружи.
Камал тоже остался недовольным. В зал для занятий его не пустили, поэтому он придвинул к дверям зала кресло, лишь чуть не перегородив вход, и уселся в него с самым неприступным видом.
Учениц было шесть, все они были разного возраста и разной внешности – одни светлокожие, другие смуглянки, одни повыше, другие пониже, но все большеглазые, высокогрудые и все смешливые. В начале занятия девушки поминутно озирались на меня, вызывая на себя окрики мужчины-наставника. Девадаси же не обращала на меня внимания и, в конце концов, добилась того, что и девушки перестали мной интересоваться.
Движения их тел повторить было несложно, но движения ступней и кистей рук я отслеживала с трудом – тотчас стараясь повторить, пропускала следующее. И всё же со ступнями дело обстояло более-менее сносно, а вот с пальцами рук была беда – мои пальцы не желали складываться так, как надо. Зато мой утренний гонитель получал удовольствие, осклабя крепкие жёлтые зубы, он откровенно насмехался над моими усилиями.
Прошло, вероятно, часа три, когда девадаси покинула девушек и села на стул рядом с мужчиной. По её жесту девочки поодиночке выходили на середину зала и танцевали под пение подруг. После танца последней девадаси указала на середину зала и мне.
– Я?! – воскликнула я, растерявшись.
Все засмеялись. Она без тени улыбки кивнула.
Моё лёгкое платье позволяло любую свободу движений, но одновременно и прятало движения в своём объёме. Я сняла с головы платок, чем вызвала ещё один взрыв смеха у девочек, и повязала его вокруг талии. Смех девочек был оправдан – без платка я выглядела, как кошка, поднявшая шерсть дыбом. После вмешательства ведуньи спящие волосяные фолликулы на моей голове активизировались, пустили совсем ещё маленькие волосики. Они образовали густой «подшёрсток», массой своей приподнимающий те немногочисленные волосы, которые раньше и составляли мою «шевелюру».
– Та-ак, – протянула я, выходя в центр зала, – смысла поз я не знаю, потому цельный танец составить не получится. Я просто повторю те позы и мудры, которые запомнила.
Говорила я сама с собой, но все замерли, вслушиваясь в незнакомую речь. Точно так же – в полной тишине, я начала двигаться.
Всё моё выступление заняло от силы пару минут, кончив, я осталась стоять на месте, ожидая дальнейших распоряжений. Девадаси молчала, словно раздумывая о чём-то, потом отдала приказание мужчине и ободряюще улыбнулась мне. Мужчина подошёл к музыкальному центру, начавшему свою жизнь ещё в прошлом веке, перебрал диски, вытащил один из обложки и положил на дисковод. Щёлкнула клавиша, и из динамиков, оглушая присутствующих, вырвалась индийская мелодия. Мужчина торопливо убавил звук, а я закрыла глаза, впуская в себя чуждую музыку, стараясь наполниться ею, присваивая её наивную мелодичность и адаптируясь к ритму. Известным мне языком движений, я стала рассказывать печальную историю культуры храмового танца, начавшуюся торжеством и радостью служения Божеству и завершившуюся позором и страхом, а потом и забвением. Конец импровизации я посвятила выражению благодарности в адрес девадаси, сохранивших своё искусство.
Они меня поняли. Женщина встала со стула и низко мне поклонилась, девушки-ученицы последовали её примеру. Этим и завершилось занятие.
Нас всех пригласили на обед во внутренний дворик здания. Мужчина-наставник преподнёс дары пищи увитому цветами божеству и ушёл, а девадаси села на возвышении во главе стола. Перед нею поставили большую металлическую тарелку-блюдо с шестью одинаковыми по размеру плошками, расставленными вокруг горки риса. Поверх плошек лежала сложенная вдвое лепёшка. Такие же точно тарелки поставили и перед каждой ученицей, включая меня.
Я уже была знакома с традиционной индийской кухней, поэтому смело приступила к конечному приготовлению пищи – пользуясь только правой рукой (левая рука в Индии считается нечистой), на горку риса вылила густой чечевичный суп, сюда же из другой плошки вывалила сабджи – это овощи, тушёные с добавлением специй и орехов, перемешала всё кусочком лепёшки и, захватывая пальцами небольшие порции, начала есть.
Обходиться без столовых приборов я научилась в доме ведуньи – там их просто не подавали, но и потом на вилле, несмотря на насмешки Серёжи, продолжала есть рис с сабджи руками.
– По крайней мере, теперь я ем медленнее, – заявила я в ответ на его насмешки, – да и вообще ты зря смеёшься, я не знаю, чем это объяснить, но руками вкуснее. Хочешь попробовать? – и я протянула ему щепоть риса.
Глядя мне в глаза, Серёжа принял угощение. Я внимательно наблюдала за его лицом, пока он жевал, и спросила:
– Вкусно?
Он кивнул.
– Ещё? – и я вновь поднесла рис к его губам.
Обхватив моё запястье, он взял рис в рот и, проглотив, медленно облизал мои пальцы.
– Вкусно? – шёпотом повторила я.
Оставалось надеяться, что никому из персонала виллы случиться поблизости не пришлось…
Я поймала себя на том, что улыбаюсь, и подняла глаза от тарелки – девушки, то одна, то другая, бросали на меня лукавые взгляды и, прыская в кулачок, ныряли за спины подружек. Я скорчила им гримаску – нечего, мол, подглядывать, когда человек витает в облаках, чем вызвала ещё больший смех, впрочем тотчас угасший под строгим оком наставницы.
Руками я ела или одной рукой, или пользовалась приборами, я осталась верна себе – оказалась самой торопливой за обедом, и в ожидании его конца занималась тем, что складывала пальцы в мудры. Одна мудра никак не получалась. Стараясь добавить жесту изящества, я пальцами другой руки оттянула мизинец, куда он не желал отгибаться. Сидевшая рядом девушка, привлекая моё внимание, молчаливо коснулась моей руки. Сложила пальцы в мудру, и я увидела свою ошибку. Воспользовавшись её любезностью и послеобеденным отдыхом, я сфотографировала её руки во всех конфигурациях пальцев, какие она могла мне продемонстрировать.
После отдыха девушки отправились заниматься другими видами искусства, а меня девадаси пригласила обратно в зал. Она переоделась в костюм танцовщицы и до самого вечера занималась со мной индивидуально. Общаясь с помощью мимики и жестов, мы довольно скоро стали понимать друг друга, но вот смысл большинства поз и мудр остался для меня тайной.
«Прав индус, без языка не научишься! – думала я, возвращаясь на виллу. – Мудры я выучу, а вот как смысл каждой узнать?»
Серёжа встретил на пристани. Взяв под мышки, вытащил из катера и вместо приветствия спросил:
– Почему трубку не брала?
Я ахнула, только сейчас вспомнив, что ещё утром перед занятиями установила на телефоне режим полёта.
– Серёжка, даже оправдываться не буду, виновата. Очень! – затараторила я и бодро посулила: – Готова понести любое наказание.
– Завтра никуда не поедешь! – усмехнулся он. – Не умеешь беречь нервы мужа, сиди дома! Развернулся и пошёл. Я бросилась вслед, хватая его за руку.
– Серёжа, нет… пожалуйста… Серёжа, девадаси занимается со мной индивидуально… Серёжа! – я остановилась и топнула ногой, но он продолжал идти, не обращая на меня внимания. Я снова побежала за ним. – Серёжа… Да ну остановись же! – забежав вперёд, я преградила ему путь и увидела лукавство в глазах. – Серёжка, зачем ты меня пугаешь? – с огромным облегчением упрекнула я, поднялась на носочки и приблизила губы к его губам. – Поцелуй! Обещаю, это в последний раз.
– Маленькая, чтобы узнать, всё ли у тебя в порядке, я вынужден звонить чёрт знает кому! Уже и охранник стал моим наперсником!
– Серёжа… – прошептала я и кончиком языка облизала его губы, – соскучилась… поцелуй…
– Ооо, мучитель мой, – простонал он, – знаешь, что не устою…
Скрепив прощение поцелуями, мы, взявшись за руки, пошли к вилле.
– Ты сказала, девадаси занимается с тобой индивидуально. Значит, ты довольна обучением? – спросил Серёжа.
– Обучением – да, а собой – нет. Пальцы у меня какие-то деревянные, гибкости не хватает. Тело справляется легко, со ступнями всё хорошо, а вот пальцы рук не слушаются. Ещё и мудры не понимаю… Мудра, как слово в тексте, может усилить смысл сказанного, а может внести сумятицу. Раньше использовали двадцать четыре мудры, теперь их столько, что окончательного количества никто не знает. А я смысла и первых двадцати четырёх не знаю.
