Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
Торопясь поделиться своим открытием, внизу я заорала:
– Я танцую! Серёжа, я танцую на лыжах! Понимаешь? – и, прижавшись к его груди, уже тише проговорила: – Так хорошо! Так славно, Серёжа!
– Ещё раз скатимся или домой? – спросил он, посмеиваясь.
– Ещё раз. Хочу зафиксировать ощущение.
И мы вновь отправились на подъёмник. Как всегда, на средней отметке трассы, я спрыгнула с кресла и направилась к склону.
– Не туда, Девочка, – остановил меня Серёжа, – мы ещё не доехали.
Я посмотрела вначале на него, потом на тот подъёмник, который уходил на главную вершину трассы – на Талгарский перевал – «не доехать» можно было только туда.
– Ты же сказал… – начала я, помедлила и, указав палкой на перевал, спросила: – Мы оттуда будем спускаться? Но если ты меня зовёшь туда, это значит, что я хорошо катаюсь?
– Поехали, Маленькая.
Закинув лицо к звездам, я взметнула палки над собой и, торжествуя победу, попеременно несколько раз пронзила ими небо. Моя победная пляска вызвала у Сергея хохот.
В этот поздний час подъёмник, кажется, обслуживал только нас. Облаков на перевале не было. Людей тоже. Морозно, ясно и тихо. Далеко внизу, там, откуда мы приехали, виднелось пятнышко света.
Сергей велел проверить крепления. Я попрыгала. Он наклонился и проверил сам.
– Замёрзла? – спросил он тревожно. Он, кажется, уже жалел, что согласился на этот спуск. – Только не простудись, Маленькая! Готова?
Я надела очки.
– Давай, Девочка, помни о безопасности.
Я подмигнула подружкам звёздам, любопытной россыпью посматривающим на нас, оттолкнулась и поехала. Замёрзшее тело, чуть скованное вначале, принялось исполнять танец. Сергей обогнал меня и, вильнув в сторону, притормозил, вновь пропуская меня вперёд. А я летела, летела в стремительном танце, создавая маленькие вихри за собой. Сергей, вновь обгоняя, протяжно закричал: «И-и-и-хо-о-о-о!» Звук в морозном воздухе разнёсся далеко по ущелью. Горы проснулись и откликнулись, и я громко рассмеялась. Сережа опять пропустил меня вперёд, потом вновь обогнал и встретил внизу распахнутыми объятиями. Я погасила скорость и въехала между его лыж.
– Серёжа, как славно! – горло моё от переизбытка чувств перехватило спазмом, едва слышно я прошептала: – Всё ты! Спасибо.
– Что ты, Маленькая?.. Плачешь?
– Люблю тебя.
– Всё только начинается, Девочка! Мы поедем на другие курорты, и ты узнаешь самые разные спуски. Ну? Пойдём домой?
Я кивнула.
Сергей сложил лыжи, и свои, и мои поднял к себе на плечи.
– Пойдём быстро, поэтому поспевай! – предупредил он и широким шагом направился к прокату.
Всё моё внимание сосредоточилось на том, чтобы не отстать. При его широком шаге мне и в обычной обуви приходится передвигаться перебежками, а в лыжных ботинках это было делать ещё более не просто. Стараясь «поспевать», я совсем запыхалась.
– Серёжа, ты загнал меня! – пожаловалась я, надеясь на передышку.
Не оборачиваясь, он отозвался:
– Зато не замёрзнешь!
Домой мы тоже шли быстро. Собственно, шёл Сергей, а я бежала рядом. И поскольку во дворе дома нас никто не встретил, мы сами закрыли калитку ворот на замок. Но едва поднялись на крыльцо, из хозяйского домика выглянул Бауржан.
– Доброй ночи, Бауржан, – переводя дыхание, проговорила я, – простите, не даём вам спать. Спасибо, что дождались.
– Я не спал. Доброй ночи.
Он выглядел много лучше, чем тогда, когда мы уходили на склон. Я кивнула ему и нырнула в открытую Серёжей дверь.
– Не замёрзла? – спросил Сергей, снимая куртку.
– Скорее, разогрелась! У-у-ух! – выдохнула я шумно. – Загнал ты меня!
Искоса поглядывая, как я тяну руку из рукава куртки, не расстегнув липучку на запястье, Сергей позвал:
– Иди ко мне, – не дожидаясь, захватил ладонью затылок и притянул к себе, – сладкая…
День четвёртый
Утром я позвонила Косте. Он ответил сразу после первого же гудка.
– Алло! Лида, здравствуй.
– Здравствуй, Костя. Кость, я сейчас еду домой. Ты дома?
– Уехал уже. – Он помолчал. – У тебя же ключи есть.
– Костя, я с Сергеем зайду.
– …
– Костя!
– Я понимаю, Лида. Я в прошлый раз твою сотку забыл привезти, так ты не забудь взять, она в прихожей на комоде лежит. Я зарядил.
– Спасибо Костя, заберу. И ещё, Костя, я хочу съездить на дачу и совсем не подумала про ключи.
– Я подумал. Ключи оставил в верхнем ящике комода.
– Благодарю, Костя. Пока.
Бауржан уже сидел за рулём, когда мы вышли на крыльцо. Свежевымытая машина курилась паром работающего двигателя. Сергей открыл дверцу, помог мне сесть и, обойдя машину, сел сам.
– Расскажи, как ты начинал бизнес, – попросила я, устраиваясь в его объятиях.
– Спекуляцией на Горбушке, так тогда назывался такой род деятельности. Знаешь, был такой рынок в Москве?
Я кивнула, и он продолжал:
– Начал ещё студентом. Родители деньги присылали, но хотелось и джинсы купить, и в ресторан девушку сводить, вот и стал приторговывать. Начинал с пиратских копий – видеокассеты, аудиозаписи. Там с Николаем познакомился. Он знаешь какой? – спросил Сергей и тепло улыбнулся. – Все деньги, что зарабатывает, в кубышку складывает, но зато они у него всегда есть. А у меня то пусто, то густо. Когда густо, я и без него обходился, сам инвестировал в товар. Ну а когда пусто, тогда мы его кубышку растрясали. Он ворчал, но держался меня, верил в мою удачу. Он и сейчас уверен, что деньги идут ко мне каким-то мистическим способом. Потом компакт-диски пошли, потом техника разная. Суммы у нас уже серьёзные крутились. Я хотел расширить дело, хотел поработать с другим товаром. В начале девяностых мечтой многих была кожаная куртка. Походил я по рынкам, порасспрашивал и торговцев, и покупателей. Выяснил, что в Москве накручивают до десяти – пятнадцати цен на кожу, а если точка торговая получше – в тепле, например, и с зеркалом в полный рост – то и двадцать не стесняются. Тогда я решил сам съездить в Турцию. Николай был против моей затеи. Долго уговаривал не лезть в эту нишу, однако, свою пачку зелёных всё-таки вручил, уже в аэропорт привёз. Летел я чартером, рядом сидел парень и всю дорогу пил. Когда прилетели, он уже лыка не вязал. Дотащил я его до гостиницы. Утром первым делом он кинулся сумку свою искать. Я, когда его в кровать укладывал, сумку с пояса отстегнул и под подушку затолкал. Знаешь, в то время сумки такие были для денег или личных документов, их на поясе носили.
– Знаю. Сама такой же пользовалась.
– Так вот, он утром глаза ещё не открыл, по животу похлопал – нет сумки. Выпрыгнул из кровати, за воротник рубашки моей схватился, повис, вонью перегара в лицо шипит, что он со мной сделает, если я деньги не верну. Ну, я его вначале успокоил, на его же кровати мирно положил, потом уже посоветовал руку под подушку сунуть. В благодарность он меня уму-разуму поучил. Поведал, что кожу покупает не в этих лавочках стамбульских, что дорого, а едет прямо туда, где эту кожу шьют. Куда, конечно же, не сказал, но я по сей день ему благодарен за подсказку. – Сергей умолк, потом рассмеялся и сказал: – Маленькая, я себя сказителем чувствую. И язык… чёрт, взялся откуда-то… так и хочется сказать: «И пошёл Серёженька-дурачок по рынкам стамбульским…» – он покачал головой, улыбаясь самому себе, и продолжал: – Долго я по всем этим лавкам бродил, надеялся выведать адреса поставщиков. Некоторые торговцы уже в то время русский немного знали. Забрёл куда-то, заблудился. Адресов никто не дал, дело к вечеру, денег с собой много, решил не рисковать и взять машину до гостиницы. Остановилась тарантайка, коптит, скрежещет, за рулём парень моих лет. Везёт он меня к гостинице, а я всю дорогу пытаюсь ему объяснить, что мне надо найти фабрику по пошиву кожи. Про фабрику он так и не понял, зато понял, что я его вместе с тарантайкой нанимаю на завтра. Ночью я придумывал жесты, которые помогут с ним изъясняться, придумал как выгоду на бумаге изобразить. Так и начал изучать турецкий – с жестов и рисунков. Друг мой не только привёз меня туда, куда мне надо было, но и помог торговаться. Он стал моим первым партнёром в Турции. За год-полтора мы хорошие деньги подняли. Я в Москве сбыт искал, со временем наработал каналы сбыта по всей России, оптом всё уходило. Он заказы у производителей размещал. Что-то мы не двигаемся совсем, – прервал он свой рассказ, – что там, Бауржан?
– Авария, наверное, – отозвался тот. – Сейчас метров через сто будет съезд к жилым домам, туда свернём, объедем.
– Со временем мы стали владельцами этих самых фабрик, где он заказы размещал, – вновь стал рассказывать Сергей, – модернизировали производство, расширили ассортимент. Богатым он не успел стать, рак у него обнаружили. Всего и порадовался, взял хорошую машину себе да матери своей кольцо с изумрудом подарил. Очень мечтал он об этом кольце. В память о его мечте я и стал инвестировать в камни. Лечили мы его и в Израиле, и в Штатах, и в Германии. Умирать попросился домой, чтобы не в больнице, и чтобы мать рядом была. Она умерла через год после его смерти. Только я документы на неё, как совладельца бизнеса, оформил, она через два месяца умерла.
Серёжа умолк, и мы до самого дома молчали. Прижавшись к нему и стараясь утолить печаль, навеянную воспоминаниями, я гладила его по-утреннему гладкую щёку.
Несмотря на рабочий день, во дворе дома припарковаться было негде, все площадки и все тротуары были плотно заставлены автомобилями. Высадив нас у подъезда, Бауржан решил выехать на дорогу и припарковаться там.
– Проходи, Серёжа, – пригласила я, отперев замки и распахнув дверь в квартиру. – Говорят, жилище может всё рассказать о своём хозяине. Расскажешь, что увидишь?
Я первой прошла в гостиную и остановилась, оглядываясь в знакомом до мелочей и вдруг ставшим чужим пространстве. «Будто годы прошли с тех пор, как я была здесь в последний раз», – растерянно подумала я.
– Настя похожа на отца, – произнёс Серёжа, неслышно подойдя сзади. Поверх моей головы он смотрел на висевший на стене большой портрет Насти.
– Да, – откликнулась я и присела на диван.
Сергей прошёлся по квартире, вернулся ко мне и спросил:
– Кто интерьер продумывал? Дерева много.
– И я, и Костя… оба… мы оба любим дерево. Высота потолков позволяла, поэтому и потолки отделали, и пол настелили. Это лиственница.
– Что ты? – Сергей положил руки на мои плечи и, наклонившись, заглянул в глаза.
Я хотела улыбнуться, улыбка не получалась, и я прошептала:
– Не знаю. Я тут будто не у себя. Понимаешь, всё моё, а я чужая… словно вор, подглядывающий за своим прошлым.
Он сел рядом, привлёк меня к себе и подтвердил:
– Так и есть, Девочка. Этот твой дом отражает тебя прошлую. Ты изменилась и от дома этого отказалась, вот и неуютно тебе тут. Не грусти! Я уже понял, Маленькая, тебе нужен свой дом, мотаться с места на место не для тебя. Потерпи, будет у тебя дом, ты сама украсишь его и наполнишь собой. Давай документы собирать.
Мы выбрали нужные для развода документы, и я принялась собирать то, что хочу забрать с собой. Выбрала несколько фотографий Насти и вложила их в её книгу. В спальне открыла гардеробный шкаф, окинула взглядом плотный ряд вешалок и… закрыла дверцы. Зашла в кабинет, достала из потайного места деньги, положила на письменный стол так, чтобы Костя сразу увидел. Вспомнила про свой старый телефон, вернулась в прихожую и сунула его в карман дублёнки. «Всё?» – я вновь растеряно осмотрелась по сторонам.
Сергей взглянул на пустую сумку у меня в руках, протянул к ней руку и задал тот же вопрос:
– Всё?
– Всё.
– Будешь прощаться?
Он остался в прихожей, а я ещё раз прошлась по комнатам. Прощаясь с домом, благодарила за приют и за жизнь, что я провела в его стенах. Вернувшись в прихожую, достала из комода ключи от дачи, отдала Сергею, и он распахнул передо мной мою дублёнку.
Захлопнув дверь и закрывая замки, я думала о том, что уже никогда сюда не вернусь.
По дороге на дачу я хорошо справилась с навигацией, а Бауржан преодолел все крутые подъёмы и сумел подъехать к самым воротам. Это не просто, потому что дача хотя и находится в черте города, но расположена в предгорьях, и дорога, что ведёт туда, плохая, грунтовая, а зимой это и вовсе глубокая колея в снегу.
Сергей открыл замок на воротах, толкнул створку и, пройдя немного вперёд, остановился, внимательно осматриваясь.
– Костя приезжал, снег почистил, – пробормотала я, обходя его, и позвала: – Пойдём в дом.
В гостиной я тотчас открыла дверь на веранду, впустив в мёрзлую, зашторенную комнату и свет, и немного тепла. Пока Сергей знакомился с домом, я на веранде и устроилась – здесь утреннее солнышко прогрело воздух так, что я сняла дублёнку. Заговорила громко, чтобы слышал Сергей:
– Я люблю здесь жить. Вначале, когда Насти не стало, от людей здесь пряталась. Костя целый день в городе, я одна. Думай о чём хочешь, хочешь – плачь, хочешь – смейся, хочешь – разговаривай вслух, в свидетелях только птицы.
Про смех я сказала так, к слову, потому что, когда Насти не стало, смеяться я разучилась. Здесь, на даче, я давала себе волю и плакала навзрыд, ползая по грядкам, а потом, когда Костя возвращался домой, прятала от него распухшие до щёлочек глаза. Он не расспрашивал.
– А потом мне здесь понравилось! – продолжала я делиться с Серёжей. – Я бы и зимой здесь жила. Хорошо здесь. Тихо.
– Тут всё тобою дышит, – сказал Сергей, показываясь на лестнице, соединяющей веранду и мансарду. Перед тем, как сесть подле меня, он тоже снял куртку. – И тебе здесь дышится спокойно. Я всё думаю, какое место выбрать для дома, чтобы тебе хорошо дышалось? Подскажи мне.
– Серёжа, мой дом – ты. А дышать хорошо я смогу только на родине.
– А Россия – родина?
– Да. Почти везде, где я бывала, я чувствовала себя как дома. Я Питер очень люблю. – Я хохотнула. – Может быть, какое-то из воплощений я провела на берегах Невы? А ты любишь Питер?
– Нет, – покачал он головой, – погода там серая. Тучи низко висят, давят.
– Не-ет, милый, – не согласилась я. – Питер бывает ярко солнечным, с лазоревым небом. Мы вместе поедем, и я проведу тебя по моим любимым местам.
– А Москву любишь? – спросил он.
– Москву не люблю, за шум и… суетность не люблю. Москва мне напоминает купчиху – спесивую и хамоватую.
– Я покажу тебе Европу. Сейчас мы поедем в Чехию, оттуда съездим в Черногорию, потом поживём в Германии. Одевать тебя поедем в Италию. Ты на Неделю Моды хочешь поехать?
– Не знаю, – засмеялась я вновь, – я об этом никогда не думала.
– Время подумать ещё есть, – механически отозвался он, размышляя о чём-то. Потом, словно думы свои подытожив, вздохнул и сказал: – Позже будем решать, где мы будем строить для тебя дом. Ближе к весне и решим.
Я кивнула и положила голову ему на грудь, было уютно и тепло в кольце его рук.
– Серёжа, как зовут твоего друга? – спросила я.
– Его звали Сулейман. Когда хоронили, мать сказала: «Нельзя именами великих называть своих детей, бог гордыни не прощает».
– Сулейман, – повторила я и возразила: – У Бога всё сложнее и значительнее… и прекраснее. Помнишь наш разговор о реинкарнации? Я говорила, что каждая наша жизнь – это шанс продолжать развитие. Ну так вот, наша жизнь может стать Путём, а может стать пустышкой. Знаешь, я так и не нашла ответа на вопрос, почему человек устремляется к духовности только в страдании? Я не сужу других, я говорю о себе. Тяжёлая болезнь Насти меня спящую не разбудила. Понимаешь? Кто знает, если бы я проснулась раньше, может, Настя бы и не ушла? У Бога двери всегда открыты. Только с её уходом, я поняла цену тем мгновениям, что мы провели вместе. По-настоящему вместе, когда двое чувствуют друг друга. Таких мгновений было не так уж много за двадцать шесть лет. Только с её уходом, я поняла, что нужно ценить каждый дарованный миг с любимыми, ценить сей час, сию минуту, потому что потом может быть поздно. Ценить и смаковать. Я поняла, что нужно ценить саму жизнь как дар и возможность. Бежать, сломя голову, себя не помня и ничего не замечая вокруг, оставлять жизнь на потом – значит, НЕ жить, пропускать жизнь мимо. И не только свою жизнь, но и жизнь близких и любимых тоже. Серёжа… – шёпотом позвала я и подняла к нему лицо.
Он слушал меня, сдвинув брови, обозначив вертикальную морщину над переносицей.
– Серёжа, я думаю в моём случае, смерть ребёнка – это последняя мера воздействия, применяемая тогда, когда требуется вышибить человека из эволюционного застоя, потому что по-другому он всё равно не понимает.
Сергей шумно втянул в себя воздух и гневно воскликнул:
– Да кому требуется? Кто такие решения принимает?
– Сам человек, – ответила я, – человеку и требуется. Мы сами «пишем» сценарий жизни ещё до воплощения и договариваемся с другими душами о Служении. При этом у нас остаётся неотъемлемым Священное Право Выбора, и мы можем изменить сценарий или подкорректировать его. Я своим Правом Выбора не воспользовалась, оставила всё, как есть. Потому и отрицала себя за то, что не проснулась вовремя и допустила до последней меры. В первый год меня мучил страшный вопрос: «Смерть Насти – это Дар или Жертва?» У меня сердце рвалось на части от мысли, что мой ребёнок может быть жертвой мне. Вопрос разрешить у меня не получалось, и я подумала: «Дар это или Жертва, надо уметь принять!» Чтобы смерть не была бессмысленной! Я поняла, что должна хотя бы маленький шажок на своём Пути успеть сделать, тогда Жертва-Дар Насти будет не напрасна. А для этого я должна справиться со своей болью и жить. И для начала согласиться жить физически. Потом поняла, что и этого мало – я не имею права жить, посвятив себя горю и памяти, я должна научиться жить без Насти не пустой жизнью. В моём мозгу эти осознания не приживались, в противовес рефреном звучала мысль: «Родителям не должно переживать своих детей». Я отрицала всё – отрицала жестокую жизнь, безжалостного Бога, отрицала себя – никчёмную мать, не сумевшую сохранить дитя, отрицала мужчину, который был рядом. Я знала, что отрицать нельзя. Каждый объект, наделённый жизнью, имеет потенциал жизни. Отрицать, значит, обнулять жизненный потенциал, а это значит убивать, но… отрицала. Тогда наперекор себе, своим чувствам я поставила задачу – научиться любить, любить жизнь, любить себя в этой жизни. Я поняла, что любить – это и значит жить! Жизнь и любовь – это синонимы, а значит, жизнь не может быть несправедливой, и только от человека зависит, во что он превратит свою жизнь – в рай или в ад. Наши Пути тесно переплетены, и каждый исполняет свою миссию Служения в отношении других. Цель Служения всё та же – развитие своё, соучастие в эволюции других и в эволюции системы в целом. Настя под давлением болезни развивалась сама, исполняла миссию Служения для меня и для других. И исполняла, видимо, хорошо, её помнят и вспоминают с благодарностью.
– Значит, ты полагаешь, смерть Насти – это Дар?
– Да. С точки зрения Божественной Любви – это Дар, великий Дар Служения. С человеческой точки зрения – это Жертва.
– А для тебя?
– Для меня, Серёжа, вот здесь, – я показала на голову, – это Дар, но, когда я барахтаюсь в своём чувстве вины – это Жертва.
Я умолкла, потому что не хотела рассказывать, как захлёбывалась чувством вины – не долюбила, не доласкала, не спасла, отпустила… как кусала до крови губы и пальцы, надеясь физической болью вытеснить боль душевную. Даже и в этот самый момент разговора с Серёжей, я не знала, чего во мне было больше – смиренного принятия ухода Насти или отрицающего жизнь чувства вины.
– А что касается гордыни… – вернулась я к началу нашего разговора, – Сулейман, судя по твоему рассказу, гордыней вовсе не страдал, а его мама… Какая же мать не хочет гордиться собственным ребёнком, и какая мать не мечтает, чтобы её сын стал великим? Ты светло вспоминай своего друга. Живым его вспоминай. Так для них лучше. Я как-то спросила себя – хотела бы я, находясь там, – я указала пальцем вверх, – чтобы моя мама здесь убивалась от горя? Ответ очевиден. Вот я и стараюсь насколько могу жить полной жизнью, чтобы Настя ещё и там не страдала из-за меня. У меня это не всегда получается, но с тобой у меня получается лучше! – я чмокнула его в щёку и спросила: – Поехали?
Мы оделись, я закрыла дверь на веранду, потом закрыла входную дверь дома. Сергей уже спустился по лестнице вниз и стоял перед дверью в подвал.
– Маленькая, а здесь что? – спросил он.
– Хочешь посмотреть? – я подала ему ключи. – Открой. Замок тугой, я не смогу. Только пригнись на входе – папа строил под себя. Костя всё время макушку сносит.
Я прошла внутрь вслед за Сергеем и включила свет.
– Чё-о-орт! – воскликнул он. – Какое богатство! Это ты сама делала? – он показал на банки с соками, с маринованными огурцами и помидорами.
Я рассмеялась, наслаждаясь восторженно-удивлённым выражением его лица.
– Я, Серёжа, хозяйственная барышня. Любишь?
– Маленькая, очень люблю! Последний раз домашние заготовки ел, не помню когда… те, что ещё мама делала!
– Так давай возьмём! Только мои помидорчики-огурчики ну о-очень острые.
– Так и славно! Я острое люблю. Эх, Пашки нет! Он бы все твои запасы за неделю приговорил!
Я составила банки в сетки, до того висевшие среди прочих тут же на крючке, и Сергей понёс их в машину. Выйдя из подвала, я ждала его на солнышке, улыбаясь и жмурясь – снег слепил глаза нетронутой белизной. Вернувшись, Сергей запер дверь в подвал, подошёл и, взяв моё лицо в ладони, сказал:
– Маленькая, я построю тебе дом – просторный, удобный, с большим участком для твоих роз. Баню построим, бассейн. Заведём собаку. Ты любишь собак?
Я кивнула.
– А лошадей?
Этот вопрос меня поставил в тупик, и я неопределённо пожала плечами.
– Не знаешь? Мы купим тебе красивую и смирную лошадку, и я научу тебя верховой езде.
Каждое своё обещание он скреплял поцелуем.
Обедали мы в итальянском ресторане. Сергей заказал пасту, я – пиццу с орегано.
– Хороший памятник, – похвалил Сергей, – и Настя как живая. Хороший скульптор делал.
– Хороший, – согласилась я.
Сергей купил белые с розовой окаёмкой розы. Двадцать шесть штук, столько, сколько Насте было лет, когда она умерла. Он не спрашивал и не уточнял, он запомнил. Запомнил с первого моего рассказа о Насте. Бережно возложив цветы на заснеженную могильную плиту, он прочёл вслух надпись под барельефом:
Я есть.
Была. Есть. Буду.
Всегда.
Здесь и везде.
В одной точке и во всём мироздании.
В каждом взмахе крыла бабочки,
В каждой дождевой капле,
Зависшей между небом и землёй…
Аз есмь.
Спросил:
– Кто автор?
– Моя дочь. Написала, когда ей было двадцать два года. Две строчки не вошли.
И я прочла стих полностью:
Я есть.
Была. Есть. Буду.
Всегда.
Здесь и везде.
В одной точке и во всём мироздании.
В каждом взмахе крыла бабочки,
В каждой дождевой капле,
Зависшей между небом и землёй.
В плаче новорожденного и в выдохе умирающего.
В лучах восхода и в бледности луны.
Аз есмь. *
Потом, давая мне возможность мысленно поговорить с Настей, Сергей молча стоял рядом. И всю обратную дорогу мы тоже молчали, он дышал в макушку, обнимая меня обеими руками…
«Люблю… – с нежностью и благодарностью подумала я, глядя на него через стол, – люблю, когда, прижавшись губами к макушке, он дышит теплом в волосы, люблю, когда подносит ко рту мою руку, целует и покусывает подушечки пальцев… люблю».
– Серёжа, я люблю тебя, – сказала я вслух. – И чем больше я узнаю тебя, тем больше ты меня восхищаешь.
– О чём ты, Девочка? – отставив тарелку, он вопросительно посмотрел на меня и, не дождавшись ответа, спросил: – Ты почему не ешь?
– Не хочу.
– В следующий раз за стол только часам к шести попадём, поешь немного.
– Немного я уже поела.
Офис адвоката находился в верхней – самой престижной, части города. Наружное оформление вокруг двери, сама дверь, весь внутренний интерьер холла, даже маленький медный колокольчик, мелодично тренькнувший, как только Сергей открыл дверь, всё указывало на состоятельность и хороший вкус хозяина офиса.
В холле нас встретила девушка – красивая тоненькая блондинка в белой блузке и темной, строгой длины юбке. Она доброжелательно поздоровалась, столь же доброжелательно предложила снять верхнюю одежду и, неспешно стуча каблучками элегантных лодочек, проводила нас к кабинету босса. Приблизив ушко к массивной двери, постучала по ней согнутым пальчиком, приоткрыла и, просунув головку в проём, уведомила:
– Адильбек Абдыкаримович, ваши гости пришли.
Из кабинета раздался раздражённый глас:
– Не держи гостей в дверях!
Девушка отшатнулась и торопливо распахнула перед нами дверь.
– Дайте же мне вашу ручку, душенька! – вскричал адвокат, едва увидев меня на пороге и поспешая навстречу. – Я до сих пор пребываю в восхищении! – Согнувшись, он несколько раз поцеловал мою руку, потом перехватил её левой рукой, а правую протянул Сергею. – Добрый день! Рад. Рад видеть у себя! – с такой же искренней душевность приветствовал он и Сергея. Освободивши руку от рукопожатия, он широко повел ею, демонстрируя своё владение. – Прошу. Прошу, присаживайтесь. Выбирайте, где удобно. Хотите за стол, по-деловому? – Он указал на стол, стоявший посреди кабинета и примыкающий торцом к огромному рабочему столу. – А хотите в кресла – уютно, по-домашнему попьём кофейку. – И он указал на мебельную группу у окна, состоявшую из трёх кресел и небольшого круглого стола между ними.
Наши пуловерно-джинсовые образы плохо гармонировали с интерьером этого в высшей степени респектабельного кабинета с тёмным пушистым ковром на полу и строгой, без «украшательств», но и без острых углов, красновато-тёмной мебелью из натурального дерева.
Сергей подошёл к столу.
– Понял, – кивнул адвокат, – будем по-деловому. – И он сопроводил меня к Серёже со словами: – Возвращаю вам вашу… эээ… как вы её называете? Маленькую, – но наткнувшись на нерасполагающий к фамильярности взгляд Сергея, тотчас постучал себя пальцами по губам и извинился: – О, пардон, если я допустил… эээ… Впредь буду осмотрительнее.
Серёжа усадил меня, и только после этого хозяин кабинета поспешил за свой стол. Несмотря на небольшой рост, он не потерялся на просторах своего поистине огромного стола, а воссев за него, стал выглядеть весьма внушительно.
– Ну-с, посмотрим, – пригласил он к делу и сложил руки на столе, соединив их подушечками пальцев.
«Как я в прошлый раз не заметила, – удивилась я, – не увидела, какие у него тонкие, музыкальные пальцы?.. И кисть, хоть и небольшая, но гибкая и красивой формы, а форме ногтей позавидует любая девушка. Да ведь он, и правда, музыкант!» – мелькнула у меня догадка.
Сергей достал документы и передал их адвокату. Тот деловито и споро просмотрел их и нажал на кнопочку на столе. Дверь тотчас открылась, и на пороге возник молодой человек в модном костюме – короткие узкие брючки демонстрировали не только ботинки, но и голую щиколотку, а куцый пиджачок обтягивал уже наметившееся брюшко. Из нагрудного кармана пиджака торчал платок лилового цвета, того же цвета была и сорочка, только на пару тонов бледнее. Молодой человек негромко поздоровался и замер в ожидании распоряжений босса. Адвокат поморщился, отдал указания и, едва за подчинённым, уносившим мои документы, закрылась дверь, ворчливо произнёс:
– Вы заметили? Да, я вижу, вы заметили, душенька. Сущий павлин! – Он вновь поморщился, промокнул лоб платком и вернулся к делу: – Приготовят документы, и мы подпишем договор о представительстве по поручению.
Сидеть за столом ему явно не нравилось. На правах гостеприимства: «Вы меня обидите, право!», он настоял-таки на чашечке кофе/чая по-домашнему.
– Я помню, душенька, вы не пьёте кофе, – заявил он, пока мы перебирались из-за стола в кресла. – Вам мы заварим чай. Хороший, не сомневайтесь. Я заказываю его в Китае специально для самых дорогих гостей. Так что, душенька Лидия, я угощу вас чаем, какой вы вряд ли пивали. Чай называется Ан-Си.
– В самом деле? – изумилась я. – В самом деле Ан-Си?
Он разочарованно и даже обиженно произнёс:
– Что? Вы знаете? Душенька, я так надеялся вас удивить!
– И вам это удалось, Адильбек Абдыкаримович! Я с большим удовольствием выпью чашечку чая Ан-Си. Если память мне не изменяет, Ан-Си на аукционе сто́ит что-то около ста семидесяти тысяч за килограмм.
– Что? – нахмурился адвокат и спросил: – Вы разбираетесь в чаях?
– Увы! – покачала я головой. – Не разбираюсь ни в тонкостях вкуса, ни в сортах. Только и знаю, что о трёх самых дорогих сортах чая, и Ан-Си один из них. Чай назван по названию уезда Аньси, где он и произрастает. Но в этом уезде производят и другие сорта чая, менее дорогие, но не менее легендарные.
– Думаю, мой как раз и относится к менее дорогим, но легендарным! – проворчал адвокат, и мы рассмеялись.
– Простите, душенька, ввёл вас в заблуждение, – повинился он, отсмеявшись, – бог свидетель, не нарочно! – и отерев платком лоб, он промокнул платком и глаза.
Дверь открылась, в кабинет, неся перед собой разнос, вошла встречавшая нас блондинка. Девушка умело разместила на маленьком столе кофейные пары для мужчин и чайную пару для меня, поставила сахарницу, дымящуюся ароматом джезву, чайник с чаем и два небольших блюда с угощением – в одном сухофрукты, в другом пирожное.
С того самого момента, как мы пересели в кресла, Сергей, не отрываясь, просматривал сообщения в телефоне и всё больше хмурился.
– Прошу прощения, – наконец произнёс он, вставая, и, наклонившись ко мне, добавил: – Маленькая, мне нужно срочно переговорить с партнёром.
И девушка, и Сергей одновременно направились к выходу. Сергей открыл перед нею дверь и вышел следом.
– Я вкус чая, душенька, не понимаю, – отвлёк моё внимание от закрывшейся за Сергеем двери адвокат. Не глядя на меня, он аккуратно по стеночке наливал кофе в свою чашку. – Было время, когда я по велению докторов наступил себе на горло. Да-да, в буквальном смысле! Знаете, возраст, нервы, сердчишко стало пошаливать, давление… – он поставил джезву, и на его лице промелькнула грустная улыбка, – да что я вам говорю? вам, судя по вашему цветущему виду, не ведом саботаж со стороны собственного тела. Два года я пил это… – ох, простите за прямоту, душенька – это запаренное кипятком сено. И где результат? Где результат, я вас спрашиваю? Да, именно так я и спросил у эскулапов. В ответ они порекомендовали мне снизить вес. Вначале запретили любимый напиток, теперь потребовали отказаться от еды, потом скажут – не работай! А ради чего останется жить? Вот вы, душенька, ради чего живёте?
Он вдруг потерял всё своё ворчливое добродушие. Взгляд его сделался острым, он и смотрел на меня исподлобья. Я улыбнулась. «Что вы, господин адвокат, хотите изобличить? Предполагаемую корысть? Эгоизм? Во мне есть и то, и другое – я хочу быть счастливой!» Наш «поединок» покидал границы приличий. Наконец адвокат моргнул, опустил взгляд на мою улыбку и уже с прежней мягкостью вновь взглянул на меня.
