Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
Мне показалась странной его запинка на пустом месте. Так запинаются, когда не хотят сказать правду. Но поскольку продолжительность знакомства Андрея и Сергея меня сейчас не интересовала, я не стала на этом акцентироваться и принялась рассуждать:
– Раз наш вопрос не касается деловой сферы, значит, речь идёт о личной жизни Сергея. Серёжа не посвящает людей в свои личные дела, следовательно, человек, о котором мы говорим, это близкий ему человек, человек, который имел возможность наблюдать личную жизнь Сергея, скажем, его друг. Друг, распространяющий информацию о личной жизни друга, плохой друг. Вы не находите?
Взглянув на Андрея, я мало что увидела в полутьме, но зато ему хорошо было видно моё лицо в свете фар проезжающих автомобилей, что, и правда, было хорошо – он мог видеть, что я не лукавлю. И поскольку Андрей промолчал, я продолжала:
– Сергей знает о слухах, ходивших вокруг своей особы, но не хочет искать словоблуда. Во-первых, он считает, что порядочные люди составят мнение о нём на основании личного взаимодействия, а не с чьих-то слов, а во-вторых… возможно, Сергей и догадывается, кто говорун, но не желает разрыва отношений, неизбежного последующего за обнаружением оного. У меня есть основания утверждать, что Серёжа ценит друзей и бережёт дружбу. Поехали, Андрей, у меня больше нет вопросов.
– Мы приехали, Лида, – сказал он мягко.
Я посмотрела в окно со своей стороны машины, увидела сверкающий огнями отель и, открывая дверцу, спросила:
– Вы не пойдёте со мной?
– Не торопитесь, Лида, выслушайте, – остановил Андрей и продолжал: – Вы любите без оглядки. Пасьянс, который вы разложили, и в самом деле, выглядит так, как вы его интерпретируете, и всё же не так. Одно уточнение – человек, о котором мы говорим, не словоблуд и не говорун, он искренне переживает за своего друга и поделился переживаниями случайно.
– Я давно не верю в случайности, Андрей! Ещё вопрос. Переживаниями этого человека вы делились с кем-нибудь?
– Вы оскорбляете меня!
– Извините, Андрей. В таком случае, если это не вы распространяли переживания говоруна, то вы не единственный наперсник его переживаний. Иначе говоря, переживаниями по поводу Сергея этот человек поделился не только с вами. Собственно, я уже поняла, о ком мы ведём речь. Это Николай.
– Вы знакомы?
– Заочно, по рассказам Серёжи. И знаете, Андрей, Серёжа тепло, с любовью рассказывает о своём друге. Когда он узнает, кто распускал слухи о нём, ему будет очень больно.
Я вышла из машины и пошла к отелю, продолжая про себя: «Да, Серёжа, тебе будет больно. Ты предпочёл не видеть зависти своего друга. Он завидовал тебе с самой молодости. За годы зависть расцвела буйным цветом, сожрав личность твоего друга и превратив его в сплетника и клеветника. А теперь его зависть может сожрать и твою веру в дружбу».
– Лида, давайте руку, – догнал меня Андрей, – скользко. Надо было ближе к отелю подъехать.
– Ничего. Всё в порядке. А вы давно знаете Николая?
– С детства. Его жена Ирина и моя мама подруги. Они и в школе, и в университете учились вместе. Потом Ирина уехала в Москву и вышла замуж за Николая. Тогда они правило меж собой установили и до сих пор его не нарушают – один раз в год приезжать в гости к подруге на неделю. – По голосу я услышала, что он улыбается. – Вначале это правило распространялось и на детей. Я один у родителей. У Николая с Ириной дочь Светлана. Ирина с Ланой к нам в Питер приезжали на последней неделе июня.
– Белые ночи?
– Да. А мы с мамой в Москву ездили… угадаете?
– По-видимому, на Рождество, в начале Нового года.
– Да! Почему вы знаете?
Я пожала плечами.
– Два фактора – школьные каникулы и равноудалённость между встречами. Ваша мама знакома с Сергеем?
– Да. Сергей Михайлович на Рождество всегда в Москву возвращался, приезжал семью Николая поздравить, подарки привозил. Мне и маме тоже. Обычно он весь день с нами, с детьми, проводил. В снежки играли, снежных баб лепили, увозил нас из дому на горку кататься. Хорошее время было!
«Вот так незначительное знакомство! – удивилась я. – Зачем же было врать? Да ведь и Сергей не упоминал об их богатом совместном прошлом».
– Лида, я, кажется, постыдный поступок совершил, – сказал вдруг Андрей, когда мы подошли к лифту. Он улыбнулся беспомощной детской улыбкой – виноватой и чуть смущённой, и предупредил: – Я вас в кафе буду ждать.
Он сидел за столиком лицом к входу, но увидел меня только тогда, когда я подошла почти вплотную. Несколько мгновений смотрел на меня, словно не узнавая.
– Андрей, я испытываю неловкость, что отвлекаю вас, – сказала я, улыбаясь.
Он вскрикнул и вскочил:
– Лидия! Простите меня! Присаживайтесь! У нас есть час времени, давайте чаю попьём!
Нам уже и стол накрыли, и чай я разлила, а Андрей всё молчал и, встречаясь со мной глазами, тотчас отводил взгляд. Наконец, решительно отодвинув от себя чашку, глядя на стол, он произнёс:
– Мой отец занимается наукой… – усмехнулся и уточнил: – И только наукой. Ему никогда не было дела до меня. Знаете, один раз после ужина, когда он отправился к себе в кабинет, я заступил ему дорогу и спросил: «Скажи, а ты помнишь, как меня зовут?» Он обошёл меня, на ходу, не глядя, погладил по голове и пошёл дальше. Я убежал к себе в комнату. Мне десять лет было, я уже знал, что мужчины не плачут, и уже давно не плакал даже от боли, но в тот раз слёзы лились, не считаясь с моим стыдом и чувством собственного достоинства. Я называл себя плаксой, избивал кулаками подушку и плакал. Потом мне пришла в голову мысль, благодаря которой слёзы высохли. Я подумал, раз я отцу не нужен, то он мне тоже не нужен. – Андрей вновь взглянул на меня отчаянно беззащитным взглядом и произнёс: – Я захотел, чтобы моим отцом стал дядя Серёжа. Сергей Михайлович. В моём окружении было мало мужчин – одного деда я не застал в живых, второй умер, когда я был ещё маленьким. Были ещё учитель физкультуры в школе и тренер по карате, но этим, понятно, не было до меня дела. И ещё в моей жизни был дядя Серёжа. Мы встречались один раз в год, но он помнил, чем я интересуюсь, даже подарок ухитрялся выбрать тот, о котором я мечтал. Он единственный, не считая Таты, кто говорил со мной на равных, серьёзно отвечал на мои вопросы, так же серьёзно задавал вопросы мне. Он никогда не спрашивал: «Как дела в школе? Какие у тебя оценки? А кем ты хочешь стать?» Он спрашивал, чем я думаю заниматься, что больше всего люблю делать, как отношусь к тому или этому. В общем, Лида, вы понимаете, ваш муж стал моей мечтой. В тринадцать лет я подслушал разговор двух подружек. Я встал ночью в туалет, мама с Ириной сидели на кухне и, думая, что все спят, не таились, говорили вполне отчётливо. Думаю, я запомнил каждое слово…
Андрей вновь опустил глаза и заговорил, стараясь воспроизводить интонации каждой из собеседниц:
– «Помани он меня пальцем, ни на секундочку бы не задумалась, побежала бы». – «Колька говорит у него баб немеряно. Каждый раз новая». – «И пусть! Пусть только на один раз. Один раз, да мой!» – «Да-а, подруга… А зачем тебе его палец, сама прояви инициативу». – «Проявляла. Помнишь, я на день рождения Николая приезжала одна, без Андрюшки. Сергей у вас тогда тоже ночевать остался. Я к нему ночью пришла. На кровать легла, прижимаюсь, руку его к себе на грудь кладу, шепчу что-то. Он, как совсем проснулся, спокойно так сказал: «Не надо, Ася», встал, за плечи меня с кровати поднял и бе-е-ережно так вывел из комнаты». – «Да ты что? А Колька говорит, он удержать себя не может». – «Может. Либо я уж совсем ему не гожусь». – «Ну ты даёшь! Сколько лет прошло, молчала». – «А чего болтать-то? Соблазнила бы, может, у Андрюшки бы отец нормальный был».
Андрей поднял на меня глаза.
– Так умерла моя мечта. Слова мамы ещё долго терзали меня. Сам образ её был осквернён, и, знаете, не столько тем, что она домогалась мужчины, сколько её отношением: «Один раз, да мой». Я испытывал стыд, отвращение и одновременно чувствовал злость на то, что у неё ничего не вышло. Наверное, вы догадываетесь, что главным виновником моих бед стал дядя Серёжа. Он соблазнил маму и отверг её, а отвергнув, разбил мою надежду найти в нём отца. На самом деле последовательность была иной. Сергей Михайлович отверг маму раньше, ещё до того, как я мысленно отказался от родного отца, но на моё отношение это обстоятельство никак не повлияло. Ну, и как вы понимаете, слова дяди Коли пришлись кстати и подкрепили мою «правоту».
Я понимающе кивнула.
– Благодарю, Андрей.
– За что?
– За честность. За откровенность. За то, что разобрались. А своё отношение к поступку вашей мамы вы изменили, или спрятали от ума подальше?
Глаза его заледенели, и он тихо произнёс:
– Лида, я люблю маму. Её поступок – это её личная жизнь.
– Прошу прощения, Андрей. Я не осуждаю вашу маму, я только хотела сказать, что её влечение к Серёже обусловлено его умением общаться с детьми. Она раньше вас захотела, чтобы Сергей стал вашим отцом. Она очень вас любит, Андрей.
Он опустил глаза, видимо, раздумывая над моими словами, а я напомнила:
– Андрей, поедемте, а то опоздаем.
Чтобы отвлечь его от невесёлых мыслей, по дороге в клуб я заговорила на другую тему:
– Андрей, вы любите родной город?
– Конечно! Разве можно не любить Петербург? А вы жили в Питере?
– Нет, – с сожалением покачала я головой. – Была несколько раз. Каждый раз старалась как можно больше обойти, как можно больше увидеть, но… каждый раз оставалась наполненной им и всё же неудовлетворённой. Наверное, нужно несколько лет посвятить изучению Питера, чтобы сказать: «Я знаю город».
– Лида, я с удовольствием покажу вам Петербург. Таким, какой он самый красивый.
– Договорились. Как-нибудь я затребую с вас ваше обещание. Вы прекрасный гид.
– Благодарю. – Он оторвал взгляд от дороги и с улыбкой взглянул на меня. – А ещё, я хочу познакомить вас с Татой. Вы ей понравитесь.
– Очень надеюсь! Мне она уже нравится. Скажите, а как Тата относится к Николаю?
Улыбка с лица Андрея пропала. «Думать прежде, чем говорить, – добродетель умного, – досадливо напомнила я себе. – Только дурак общается по принципу – мысль пришла, мысль высказал».
– Тата любит Ирину, – ответил Андрей, – а Николая… Я никогда не слышал от Таты ничего плохого в его адрес. Он дважды приезжал к нам. Один раз они всей семьёй гостили. Один раз Николай по делам в Питере был и тоже у нас останавливался. Тата зовёт его Купидоном. За глаза, конечно!
– Тата – мать…
– Моего отца, – докончил Андрей и засмеялся. – Тата любит повторять: «Я удивительно удачлива. Мне со снохой повезло больше, чем с сыном». Именно с этих слов Тата начинает знакомство с теми, кто ей нравится. – Он помолчал и задумчиво произнёс: – Знаете, Лида, я не помню, чтобы Тата хотя бы раз беседовала с Николаем…
Я расплатилась за депиляцию и могла отправляться на следующую процедуру. Говоря откровенно, мне уже не хотелось никаких манипуляций над собой, но подняться в апартаменты и оставаться там одной до вечера, значило, утонуть в слезливой жалости к себе. Вечером за мной заедет Милан, но до вечера было далеко.
«Ещё два дня», – напомнила я себе и, вздохнув, принялась искать нужный кабинет.
Дверь в кабинет была полуоткрыта, я постучала по ней суставом пальца, дверь поддалась и открылась шире.
– Агой! – громко заявила я о себе.
Из глубины помещения раздался голос:
– Една минута.
«Опять мужчина?» Я безмолвно уставилась в направлении голоса. Он появился почти тотчас – молодой, лет тридцати, в красных кожаных кедах на босу ногу, в трикотажных штанах с заниженной слонкой и майке с надписью «I’m free tonight». Олицетворение моего вопроса – люди, надевающие на себя одежду, содержащую тексты, действительно посылают некий сигнал окружающим или купили шмотку по случаю и не придают написанному никакого значения?
– Джень добры. Прошэ, пани, – пригласил он.
Я сняла балетки и села в кресло. Сзади раздался резкий щелчок, и зазвучала музыка – пьеса Бетховена «К Элизе». Мастер мельком взглянул на меня и установил ванночку у моих ног.
– Любите Бетховена? – спросила я.
Он кивнул. Присел на стульчик, взял в ладони мои ступни и внимательно осмотрел. Подушечками больших пальцев провел вдоль подъёма от пальцев к щиколоткам и опустил ступни в ванночку. Руки у него были мягкие, а пальцы ласкали прикосновением.
– Добре ноги, – услышала я и не поняла продолжения: – Не одчиски.
Я засмеялась, зачем-то помахала рукой возле уха и сообщила:
– Я не понимаю.
– Росийски? – спросил он.
– Русская, – ответила я.
Его кошачьи, жёлто-золотистые глаза улыбнулись, собрав радиальную паутинку морщинок на внешних уголках. Он ткнул в меня указательным пальцем, а потом поднял большой палец вверх. Я зеркально повторила за ним оба жеста. Вопрошая взглядом, он указал на надпись на своей майке. В ответ я показала обручальное кольцо на пальце. Он изобразил сожаление и склонился над моей ступнёй. Тёмно-русые пряди, разделённые прямым пробором, двумя мягкими волнами занавесили его лицо, одновременно открыв взору серёжку-крестик на правом ухе. «Вот и поговорили! Хорошая улыбка у этого парня, – подумала я, – а ведь улыбка – это дар тепла и тому, кому улыбаются, и, как это ни странно, тому, кто улыбается, оба вознаграждаются теплом. Да, именно так! – Я вспомнила искорки в глазах Сергея и.… утонула в его взгляде, как если бы видела его глаза перед собой. – Ох, Серёжа! Андрей мне рассказал, какой ты с детьми. Я до сих пор под впечатлением. Ты любишь детей и умеешь общаться с ними. Если бы ты знал, как я хочу, как надеюсь стать матерью твоих детей! Моё тело становятся моложе, и именно поэтому во мне родилась и живёт надежда на чудо. Я боюсь делиться с тобой этой надеждой. Объединившись в желании, мы будем ждать его исполнения. А это плохо. Незачем вносить в жизнь ожидание. Любое ожидание неизбежно приносит разочарование. Пусть всё идёт, как идёт. Я твёрдо знаю одно – союз мужчины и женщины благословляется рождением детей. Я пригласила души Нерождённых к воплощению в нашей семье, и теперь пусть всё идёт своим чередом…»
Мастер разбудил меня, когда закончил, спросил, хочу ли я массаж стоп. Я согласилась. В его руках появилась деревянная палочка с мой палец толщиной, закруглённым концом которой он начал массировать энергетическую точку на моей стопе. Я то ли ахнула, то ли всхлипнула. Его действия сорвали запоры с потаённых хранилищ моей памяти – такой массаж стоп я когда-то делала Насте. Насте массаж не нравился, но она терпела. "Девочка моя… навсегда потерянная моя девочка, – немо запричитала я, – ни обнять тебя, ни ладошки твои прижать к губам… только и остаётся надеяться на встречу там – за порогом жизни, где нет ни болезней, ни горя…» Сдвинув брови, мастер наблюдал за мной, и я стиснула челюсти, усилием воли останавливая рвущийся из горла вой, загоняя боль утраты обратно в глубины себя. Он сделал движение навстречу. «Нет-нет, только не жалей меня! – взмолилась я, одновременно загораживаясь выставленной перед ним ладошкой. – Иначе я не справлюсь. Поток слёз смоет и меня, и тебя». Последняя мысль мне помогла – сквозь пелену непролитых слёз, я улыбнулась. Слёзы того и ждали – тотчас же оросили щёки.
– Пани смутек? – спросил мастер и, увидев непонимание, пояснил: – Беда.
Я кивнула и, отирая глаза и лицо ладошками, глубоко-глубоко вздохнула.
– Простите. Не беспокойтесь. Я в порядке. Всё хорошо.
– Окей? – переспросил он.
Я опять кивнула.
Когда я уходила, он одарил меня поддержкой – обнял по-дружески.
К вечеру я всё же взяла себя в руки. Спустившись в холл отеля, я увидела Милана. Он ждал неподалёку от лифта, подпирая спиной колонну, и хмурился, думая о чём-то.
– Здравствуй, Милан.
– Агой, Лидка, – он невесело улыбнулся, молча обнял меня за плечи и повёл к выходу из отеля.
Спрашивать, что случилось, было бессмысленно – он и так видел мой вопрошающий взгляд, но и ему отвечать на незаданный вопрос не имело смысла – ответ я бы всё равно не поняла.
На парковке рядом с его машиной стоял парень в короткой, едва достигающей пояса, кожаной дублёнке нараспашку. Перекрестив ноги, он локтем опирался на крышу машины и курил, зажав сигарету в кулаке. Как только мы подошли, незнакомец осклабился, сказал несколько слов и, отступив от машины, с дурашливым поклоном открыл дверцу. Не обращая на него внимания, Милан помог мне сесть в салон, сел сам и завёл двигатель. Незнакомец торопливо затянулся ещё раз, бросил окурок прямо под ноги и ввалился в уже тронувшийся автомобиль. Повиснув между спинками передних кресел, он выдохнул, и салон наполнился табачным перегаром. Я отодвинулась дальше к окну. Милан рявкнул, незнакомец безропотно отвалился назад и до самого клуба сидел не шевелясь. Молчание в машине давило, как многотонный пресс. Судя по всему, Милан тяготится присутствием незнакомца, но и выкинуть его из машины почему-то не мог. Незнакомец же явно заискивал, словно чувствовал за собой вину, но, как подросток, прикрывал вину развязностью. У клуба он выскочил из машины первым и, открыв мою дверь, с прежней дурашливостью подал руку. Я приняла помощь и поблагодарила. Мы с Миланом зашли в клуб, а незнакомец остался на улице.
Настроение Милана сказалось и на работе. Репетиция проходила из рук вон плохо. Ребята ошибались, Милан кричал, они ошибались ещё чаще. Потеряв терпение, Милан дал волю рукам – схватил одну из девушек за плечи и начал трясти, крича ей что-то в лицо. Девушка вывернулась из его рук и, огрызнувшись, убежала из зала. Милан проводил её взглядом, спустился со сцены и прямо у ступенек тяжело осел на пол. Ребята помаялись несколько минут, ожидая распоряжений, и, не получив их, тоже стали покидать сцену. Проходя мимо него, проходили как мимо калеки, стараясь далеко обогнуть его согнутые в коленях ноги.
– Включи музыку, я буду танцевать, – потребовала я и жестами продублировала требование.
Он словно бы некоторое время соображал, потом встал и отправился выполнять приказ. И выбрал почему-то напевы древнего дудука.
Пронзительно-печальная мелодия ворвалась в зал, окрепла, захватывая пространство и захватывая чувства людей, и полилась плачем по нелёгкой судьбе армянского народа. Я разулась, постояла несколько секунд и начала танцевать. Танцевала об искалеченных судьбах женщин, надеявшихся любить и теряющих любимых мужчин в их бессмысленной борьбе друг с другом. Танцевала о скорбных и гневных матерях, хоронивших сыновей и вновь рожавших их для борьбы. Вопреки заунывной печали, я воспевала подвиг несломленных женщин – встающих над судьбой, вновь и вновь находивших в себе силы на возрождение жизни и хранивших Любовь среди насилия и борьбы за власть.
До сих пор я впускала в себя музыку и подчинялась ей, и вот впервые – впустив в себя, я двигалась наперекор музыке, я спорила с ней.
Милан взлетел на сцену, как только я остановилась. Обхватив за ноги, он высоко поднял меня над собой и закружил, горячо выкрикивая что-то. Из всех его слов я понимала только: «Лидка! Лидка!»
– Милан, я всё равно не понимаю, что ты говоришь! – засмеялась я.
– Он говорит, что вы лучшая танцовщица из всех, кого он знает! – раздался из полумрака зала голос Андрея.
– О, Андрей! Вы пришли?! Здравствуйте! – обрадовалась я и поторопила: – Милан, отпускай меня!
– Лида, я присоединяюсь к его словам! Вы – великолепны! Вы просто потрясающая! – восклицал Андрей, пробираясь к сцене.
В зале уже царила суета. Милан раздавал указания, ребята, смеясь и гомоня, повскакивали со своих мест и задвигались, а Милан спрыгнул со сцены и чуть не бегом устремился к выходу, по-видимому, торопясь найти обиженную им девушку.
– Рада вас видеть, Андрей, вы даже не представляете, как рада! – обувшись и усаживаясь на край сцены, призналась я. – У меня сегодня кошмарный день! Вас нет, и я в языковой изоляции – меня не понимают, я не понимаю.
– Значит, вы вспоминали меня? – лукаво спросил Андрей.
Ответить я не успела. В зале возник новый конфликт – взявшийся невесть откуда давешний расхлябанный незнакомец встал на пути Милана, и они о чём-то заспорили. Девушка, которую привёл Милан, косясь на них, шмыгнула мышкой мимо и укрылась среди ребят.
– Андрей, пожалуйста, переводите, – тихо попросила я.
– Ты не можешь меня гнать! – перевёл Андрей далеко не первую реплику незнакомца.
– Ты сам отказался с нами работать! – отчеканил Милан.
– Чего ты боишься? Я всего лишь хочу узнать, так ли хорошо она чувствует партнёра, как ты говорил! Один танец, всего один танец!
– Не мешай нам работать! – так же чеканя слова, отрезал Милан и, обходя парня, бросил: – Уходи!
Незнакомец нагнал Милана, плечом оттолкнул его со своего пути и запрыгнул на сцену, наклонился ко мне и протянул руку. Он был разгорячён конфликтом, и его глаза блестели шалым блеском.
– Прошу, потанцуй со мной, – попросил он, и я увидела на самом донышке этих шалых глаз неуверенность. Он боялся и ждал отказа.
Я подала руку. Не дожидаясь, пока я поднимусь, он подхватил меня под мышки и поставил на ноги.
Ах, какой это оказался танцор! Удивительно, но буквально с первых шагов, я стала чувствовать его. Его манера ведения партнёрши была столь же уверенной и властной, что и у Серёжи, но техника была другой. При общей стремительности танца, он намеренно растягивал, удлинял отдельные движения, словно фиксируя на них внимание зрителя, и, завершая движение, мастерски вплетал его в общее кружево танца. При этом я всегда оказывалась выдвинутой на передний план, будто и целью танца было продемонстрировать красоту и грацию партнёрши. В нашем танго не было страсти между мужчиной и женщиной, в нашем танце была страсть к танцу. Причудливо сплетались две противоположности – едва заметным фоном сквозила грусть по танцу, который может стать последним, но более высоко, поверх грусти, близко-близко к отчаянию, провозглашалось право танцевать, как будто мой партнёр отстаивал это право и перед самим собой, и перед всем миром. В финале, раскрутив меня волчком, незнакомец точно в нужный момент бросил крепкие ладони на мою талию – тем самым остановив вращение, и, припав на одно колено, склонил передо мной голову. По-видимому, я и олицетворяла танец.
Я была потрясена.
Не вставая с колена, незнакомец поцеловал мою руку и, прорываясь словами сквозь учащённое дыхание, произнёс:
– Мой… младший… брат… прав… вы классная… спасибо.
«Брат?» Я посмотрела на Милана. Эти двое меньше всего походили на братьев – статный, русоволосый Милан с мягким взглядом карих глаз и вытянутый в длину другой – тонкогубый, крючконосый блондин с шальными глазами, соломенные волосы которого и торчали, как солома, во все стороны, словно возвещая окружающим о поперечном нраве своего хозяина.
– Лукаш, – представился он, поднимаясь с колена.
«И глаза у него не карие, а синие», – подумала я и ответила:
– Лидия. – Я отняла у него руку, сложила ладошки у груди и поклонилась. – Лукаш, вы необычайно талантливы, благодарю за доставленное удовольствие.
Он беспомощно оглянулся на Андрея и, выслушав перевод, ещё раз поцеловал мою руку, спрыгнул со сцены и, не прощаясь, покинул зал.
– Отпускай ребят, сегодня работать не получится, – заявила я Милану.
Пробурчав что-то, что Андрей не посчитал нужным переводить, Милан мне поклонился, думаю, «благодарил» за то, что взяла бразды правления в свои руки, но послушался и отправил ребят по домам.
– Расскажи мне, – попросила я, как только мы остались втроём.
Он тяжело засопел и не откликнулся.
– Милан.
Не получив ответа и на этот раз, я потребовала:
– Милан, расскажи мне!
– Что? – взорвался он. – Что тебе рассказать? Рассказать, что мой брат наркоман? Рассказать, что он только вчера выписался из клиники, а сегодня уже всадил дозу? Рассказать, что Ленка парализована, потому что Лукаш танцевал под кайфом и уронил её? Что тебе рассказать? – Он злобно ощерился и продолжал: – А хочешь, я пожалуюсь, что мне деньги нужны? Для Ленки!
– Не кричи, – поморщилась я. – У девушки какой прогноз? Восстановление возможно?
– Не знаю! Врачи говорят, может да, может нет! – выкрикнул он и обмяк, словно в этом крике потерял всю энергию. – Я надеялся, мы конкурс выиграем, – помолчав и тяжело вздохнув, произнёс он, – приз получим. Лукаш талантлив. Думал, после конкурса ему предложат работу, и мы как-нибудь выпутаемся. Но мой брат заявил, что в конкурсе участвовать не будет, – Милан сардонически засмеялся и развёл руками, – у нас же нет солистки!
– Милан… Милан, посмотри на меня! – позвала я.
Он нехотя повернул лицо.
– Хочу тебя обрадовать, у нас есть солистка.
– Твой муженёк вернётся, и у нас опять не будет солистки, – усмехнулся он.
– Нет, не так. У нас есть солистка. К нам вернулся талантливый Лукаш. Остались пустяки – надо выиграть конкурс и взять приз. Всё, как ты хотел!
– Лукаша я в коллектив не возьму!
– Почему?
– Да потому что Лукашу на всё плевать! И на всех! Ему не важна своя жизнь, жизнь Ленки, моя жизнь! Ленка, между прочим, была беременна от него, а он даже в госпиталь к ней не ходит! Нет никого, кого хоть немного бы любил мой брат!
– Но он любит! – возразила я. – Лукаш любит танец. Возможно, только танец и любит. Иногда бывает, что у человека в жизни есть только одна ценность, и эта единственная ценность и питает его жизнь, и убивает её.
– Всё! Не о чем говорить! – он ударил кулаком по подлокотнику и объявил решение: – В конкурсе мы участвовать не будем, завтра заявлю самоотвод!
– Милан, не упрямься, – вновь принялась уговаривать я, – послезавтра приедет Серёжа, пожалуйста, отложи поход в комиссию на один день. Милан, пожалуйста. Обещай мне.
Он устало кивнул головой и едва слышно произнёс:
– Я боюсь за тебя.
– Я это уже поняла, Милан. Спасибо.
В машине Андрей спросил:
– Зачем вам всё это, Лида?
– Хочу помочь, – пожала я плечами.
– Помогать нужно пострадавшей девушке. А эти два братца пусть сами разбираются с собой и между собой.
– Девушке я могу помочь только деньгами, – со вздохом обронила я и спросила: – Вы видели танец Лукаша? И это – импровизация! А если хореография будет заранее продумана, отработана на репетициях, да партнёрша будет та, от которой он знает, чего ожидать, вы можете себе представить, что это будет? Что это будет за танец! Ох, Андрей, Лукаш – талантище!
– А вы не боитесь, что этот талантище вас уронит?
Я отвернулась к окну и проворчала:
– Это и есть главная задача. Надо продумать, как не пострадать, если, и впрямь, уронит.
Андрей покосился на меня и промолчал.
