Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
– Я люблю, Адильбек Абдыкаримович, – наконец произнесла я, – и вопрос, ради чего я живу, у меня не возникает. Смысл жизни ищут люди неудовлетворённые, проще говоря, несчастливые люди.
– А как же русская классическая литература? – с иронией возразил он. – Что не герой, то мучительный поиск своего предназначения.
– А чем это противоречит моему утверждению? Духовный поиск в традиции русской культуры. Мы так заняты поиском себя и поиском истины, что не успеваем обустраивать жизнь, потому и счастья не ведаем. Да что там, мы и жить-то не успеваем. Да и согласитесь, напиши автор о счастливом человеке, читатель на пятой странице соскучится и уснёт.
Адвокат улыбнулся.
– Любите русскую классическую литературу? – спросила я.
– Люблю. И читаю, и перечитываю.
– Кто ваш любимый классик?
– Трудно сказать, – задумчиво произнёс он и помешал ложечкой в чашке, – одного и не выберу. Лесков, может быть. Люблю Гоголя почитать после трудного дня. Знаете, душенька, Гоголь удивительный писатель. В школьные годы я его не понял, открыл для себя уже будучи зрелым человеком. А вы? У вас есть любимый писатель?
– Скорее, любимые произведения. А писатель… нет, наверное, нет. Считаю, что Пушкин и Толстой – это непревзойдённые титаны, они столь могучи, что вокруг них образовалось пустое пространство, пересечь которое до сих пор никто не смог, а, возможно, никто и не сможет. Хотя с Толстым я частенько спорю.
– А Андрей Болконский любимый герой? – насмешливо спросил адвокат.
– Не-ет, – я засмеялась, – тогда уж Левин.
Пока он восстанавливал в памяти образ Левина, я добавила:
– Но на самом деле князь Мышкин.
– Идиот?!!
Я вновь засмеялась и кивнула.
– Помилуйте, душенька, вы шутите?
– Ничуть. Князь удивительный, таких нет. Он свободен от Эго. И обратите внимание, как мудр Достоевский – человеку без Эго всё идёт навстречу – деньги, друзья, положение в свете. И если бы не две чёртовы бабы одновременно!
Адвокат захохотал. И пока он отирал пот со лба и слёзы с глаз, я глотнула чай и осторожно спросила:
– Почему вы несчастливы, Адильбек Абдыкаримович?
Вместо ответа он укоризненно покачал головой и посетовал:
– Вы упорно не хотите называть меня по имени.
– Почему вы несчастливы, Адильбек? – повторила я.
– Всё просто – я одинок. Я одинок и физически, и духовно. У меня есть с кем выпить коньяку, обсудить политику. Я трижды был женат, у меня четверо детей и ни с кем нет близких отношений. Для детей я банкомат. «Папа, мне надо деньги», – это единственные слова, которые я слышу от своих детей. В больнице за две недели меня посетили пара приятелей и Алёнка. – Он кивнул головой на дверь, имея в виду, видимо, блондинку, что нас встречала. – Девочка приходила через день. Питаю надежду, что приходила ко мне – к человеку, а не к начальнику… хотя… какая разница! В моём положении капризничать не приходится. – Вновь промокнув лоб платком, он устало махнул рукой, и платок в его руке вспорхнул, как белый флаг. – Мне и поговорить с ней не о чем… но, если бы вы знали, как я её ждал!
Он замолчал. Успешный адвокат, интересный, великолепно образованный человек, неожиданно на изломе лет обнаруживший вокруг себя страшную пустошь одиночества.
– Я завидую вам, Лидия, – после продолжительного молчания признался он, – вам и вашему… другу. В моей жизни был только один близкий мне человек – мама. Но её уже нет. Она ушла из жизни три года назад.
– Мне жаль, Адильбек.
Он, не глядя, кивнул, принимая мои соболезнования.
– Но не всё так плохо! – продолжала я. – Вы обнаружили в себе новую потребность, потребность в духовном соприкосновении с другой личностью. И это прекрасно! До сих пор личные отношения не были для вас ценностью. Вы были заняты реализацией себя, и вы достигли успеха. Вы авторитетны и известны в своей профессии, вы предоставляете возможность заработка молодым коллегам, вы обучаете их. Вы стали социально значимым человеком, господин адвокат. А сейчас настало время раскрыть другую сторону своей личности – стать родным, любимым, единственным для кого-то. Самому любить. Познать внутренний мир другого человека и доверчиво подарить свой. Бежать, волнуясь, на свидание. Читать стихи громко вслух или проникновенным шёпотом на ушко. Глядя в любимые глаза, играть на скрипке вечерами.
Его брови приподнялись, создав знакомую гармошку складочек на лбу, и я рассмеялась.
– Угадала? Ваш инструмент скрипка?
– Вы очаровательны, душенька! – улыбнулся и он. – Слушаю вас и… хочу верить!
Сергей вернулся, забыв расправить складку между бровей. Я протянула к нему руку и, подняв лицо, встретила его поцелуй.
– Сергей Михайлович, кофе простыл! – спохватился адвокат, как только Серёжа опустился в своё кресло. – Я велю сварить новый!
– Нет-нет, не беспокойтесь, – остановил его Сергей. – Благодарю.
– А у вас, моя красавица, наш Ан-Си тоже, наверное, простыл?
– Наш Ан-Си как раз той температуры, какую я люблю. Ваш замечательный фарфор прекрасно держит температуру.
– Благодарю, фарфор, и в самом деле, хороший. Сервиз изготовлен на Императорском фарфоровом заводе. – Заметив моё удивление, он рассмеялся. – Ах нет, душенька, стариной тут и не пахнет! Это современное производство.
В дверь заглянул давешний молодой человек и уведомил:
– Адильбек Абдыкаримович, документы готовы.
– Ну так давай! Что ты застыл в дверях?
Молодой человек спешно направился к нам, но адвокат досадливо махнул рукой в направлении рабочего стола. Переориентированный молодец прямо в пути совершил поворот на девяносто градусов, достиг рабочего стола босса, положил на него бумаги и замер, почтительно сложив руки на животе.
– Ну-с, моя красавица, как ни приятно с вами беседовать, но вернёмся к делу, – объявил адвокат, энергично вскочил с кресла и устремился к столу. Внимательно просмотрев бумаги, он взмахом руки отпустил подчинённого и повторил: – Ну-с, моя красавица, приложите вашу ручку, и мы дадим делу ход.
Я подписывала документы под его ласковые указания:
– Вот здесь, душенька… потрудитесь ещё вот сюда ручку приложить… ещё вот тут… и здесь… и в последний раз, душенька, вот так. Хотите, чтобы я ускорил процесс? – спросил он, собирая бумаги в стопку.
Я равнодушно пожала плечами.
– Ну, тогда в рамках законодательства! Не будем нарушать закон. Но по истечении положенного срока ни дня промедления!
Он наклонился, поцеловал мою руку и, прижимая её к брюшку, проводил нас до самого холла.
– Рад нашему знакомству. Поверьте, искренне, по-человечески рад, – проговорил он, прощаясь, – надеюсь, жизнь сведёт, и мы ещё встретимся.
Сергей продолжал хмуриться и в машине.
– Разговор был с Лондоном? – спросила я.
Он кивнул и потянул мои пальцы к губам.
– Сложности? – вновь задала я вопрос, и поскольку он промолчал, попросила: – Расскажи о своём партнёре.
– Ты права, – криво усмехнулся он, – проблема действительно в партнёре. Его зовут Ричард, он Лорд Королевства, и обращаться к нему нужно Милорд. Думаю, это самый эмоционально неустойчивый и трусливый Лорд Королевства! – Сергей сделал паузу и, взяв себя в руки, уже спокойно продолжал: – Мы познакомились, когда учились в Кембридже. Наследование в Великобритании идёт по старшей линии, он – младший сын. К тому же семья его небогата, поэтому рассчитывать ему было не на что, кроме титула учтивости. Англия – страна традиций и связей, принадлежность к определённому кругу может открыть многие двери. Ему нужны были деньги, мне его связи, и я предложил создать общее дело. И не пожалел. Ричард прекрасный исполнитель. При чётко расписанном алгоритме действий, он хорошо справляется, но стоит произойти чему-то непредвиденному, любой мелочи, скажем, банк дня на два задержит перевод, или поставщик нарушит сроки поставки, у милорда начинается нервный срыв. Он беспрестанно звонит, требуя указаний. Я дважды нанимал управляющих, в обоих случаях попались толковые, профессиональные ребята с англосаксонским почитанием к титулу. С первым через два года расторгли контракт, он ушёл, ничего не объяснив. Второй уже через полгода обрисовал мне ситуацию и заявил о невозможности работать с Ричардом. Понимаешь, Ричард и сам не принимает решения, и им не позволяет действовать, пока не получит ЦУ от меня. Кроме как малодушием, я его поведение объяснить не могу.
– Ты упоминал, что он решил выйти из бизнеса.
– Я говорил, он решил отойти от дел. Но он то решил, то передумал.
– Милорд твой друг?
– В первую очередь – друг, партнёрство вторично. Ричард – один из четырёх моих друзей, и один из трёх, с кем у меня серьёзный бизнес.
– Почему ты не придумаешь для него должность, где он будет и полезен, и не будет доставлять хлопот?
– Потому что полезен Ричард может быть только за рамками бизнеса!
– Не верю, – покачала я головой. – Будь Ричард бесполезен, ты вряд ли сохранял бы его в деле на протяжении стольких лет.
Сергей оставил моё замечание без ответа и отвернулся к окну, а я предложила:
– Серёжа, давай я проговорю ситуацию, как я её услышала, а ты думай. Итак. Ричард способен неплохо справляться с делом, но не способен принимать решения в форс-мажорных обстоятельствах. Второе. Ричард человек ответственный – встретившись с проблемой, не бросает дело на произвол судьбы, а, не считаясь с собственной гордостью, требует указаний и готов их исполнять. Третье. Ричард не труслив. Паника – это хорошая уловка избежать необходимости принятия решения сей же час. А коль скоро Ричард вынужден «паниковать» довольно часто – слово «паниковать» я беру в кавычки – то уловка могла закрепиться в привычку, а возможно, и укоренилась, как поведенческий паттерн. Четвёртое. Положение Ричарда в семье. Ничтожность младшего в праве наследования, он в раннем детстве мог воспринять как личную ничтожность. Мать Ричарда жива?
– Нет. Он практически сирота. Мать умерла давно и при странных обстоятельствах, отдыхая у подруги в Доминикане. Ричарду всего пять лет было. А отец с самого раннего детства мало интересуется младшим сыном. Ричард и дома почти не жил.
– Понятно. Плохо, когда родители не умеют распределить любовь поровну между детьми, и совсем плохо, когда они даже не стараются этого сделать. Я, Серёжа, умом понимаю целесообразность наследования по праву первородства, а душой принять не могу. Мало того, что младшего не берут в расчёт, так ещё и выбор наследника отдан на волю случая, без учёта способностей отпрыска. Ну да ладно, вернёмся к милорду. Итак, волю к действию Ричард теряет тогда, когда времени на размышления нет, а это говорит только об одном – он боится совершить ошибку, причём ошибиться он боится больше, чем обнаружить беспомощность. Совершать ошибки боятся неуверенные в себе люди, на низкую самооценку указывает и история его детства. Но в этом есть и своя положительная сторона – неуверенные в себе люди компенсируют неуверенность накоплением знаний. Ричард получил хорошее образование. Полагаю, что и пребывание в бизнесе в течение стольких лет не прошло для него даром, скорее всего, он очень многому научился. И последнее, тебе Ричард доверяет всецело, а с менеджерами не сотрудничает, вероятно, по причине снобизма или же из страха потери лица.
– Ричард не создаёт впечатления человека с заниженной самооценкой, – опроверг мои умозаключения Сергей.
– Ну-у… чтобы удержать себя в рамках собственного представления о достоинстве, люди часто не признаются в слабостях даже себе, что уж говорить об окружающих? И Ричард, думаю, не исключение, он может быть мастером в сотворении защитных масок, особенно если принять во внимание, что с раннего детства он был лишён родительской защиты. Серёжа, если Ричард не тупица, то знания позволят ему, во-первых, заниматься анализом текущей ситуации в бизнесе и, во-вторых, всесторонне обдумывать последствия предполагаемых решений. А это значит, что плохой кризис-менеджер может быть выдающимся стратегом. Главное, упраздни руководящий тандем – Ричард плюс менеджер.
Сергей молчал.
– Ты чего молчишь? – спросила я. – Я не права?
Он повернул ко мне лицо и потребовал:
– Дай губки.
Стал целовать, но я чувствовала, что мысли его блуждают далеко. Я упёрлась ему в грудь рукой и уклонилась от поцелуя.
– Ты не со мной! – упрекнула я. – Если целуешь, вернись ко мне!
– Иди сюда! – прохрипел он и силой притянул меня к себе.
Его поцелуи стали требовательнее и сбили дыхание у обоих.
Чуть погодя, Сергей вновь вернулся к разговору о Ричарде:
– Ты права, Девочка, Ричард, и в самом деле, хороший стратег. И он обладает критическим мышлением – во время обсуждения мгновенно выдаёт как позитивные, так и негативные последствия того или иного предложения.
– Здоровый скепсис – вещь редкая, – отозвалась я. – В команде такой человек незаменим, такой способен видеть плюсы в неудаче, а при успехе не впадает в эйфорию и видит следующую цель.
– Точно! Почему ты знаешь?
– Сетевой маркетинг штука дюже обучающая… – я вздрогнула, не договорив, в салон машины ворвался телефонный звонок. Похлопав себя по карманам, я пробормотала: – Серёжа, я не знаю, где телефон, – и принялась суетливо шарить вокруг себя.
Сергей нашарил телефон на полу под ногами.
Звонил Костя.
– Да, Костя, привет!
– Здравствуй, Лида. Я вижу, ты дома была, а вещи все на месте. Ты ещё заедешь?
– Нет, Костя. Я не буду их забирать.
– Почему?
– Костя, я не знаю почему, не буду и всё. Ты в мешки всё столкай и на помойку вынеси.
– А что за деньги на столе?
– Резерв. Вытащила, чтобы ты не искал.
– Понятно. Я подумал, ты ещё заедешь.
– Нет, Костя, я не заеду. И ключи от дачи у мамы оставлю. Заберёшь как-нибудь.
– Там всё в порядке?
– Да, Костя, всё в порядке. Дорожки вычищены. Ты когда ездил?
– Вчера. А ты как? У тебя всё в порядке?
– Всё хорошо, Костя.
– Я подумал, что… что ты передумала уезжать. Подумал, что вернёшься. Алло … Лида … алло.
– Костя, я не знаю, что сказать. Прости, меня.
– Ладно, Лида, я понял. Ты звони мне, я буду ждать.
– Ты тоже звони.
Он отключился, и я в отчаянии подумала: «Как объяснить, что я никогда не вернусь? Как убить его надежду? Какие слова найти? Или расставаться нужно безжалостно и беспощадно, обижая до полусмерти? И тогда обида не позволит родиться надежде…»
– Маленькая, что случилось? – спросил Серёжа.
Он стоял у открытой дверцы с моей стороны и, наклонившись, вглядывался в моё лицо. Я осмотрелась – мы уже были в мамином дворе. Я подала ему руку и, выходя из машины, опять выронила телефон. Сергей выудил его из маленькой лужицы, образовавшейся днём под лучами солнца на неровной поверхности наледи. Я полезла в сумку за салфетками. Обтерев телефон салфеткой, Сергей комкал её в ладони и, косясь на меня, брал из моих рук следующую.
– Чистый уже, – буркнула я, забрала у него телефон и опустила в сумку, подала ещё одну салфетку и пошла к маминому подъезду. «Я не могу, Костя, – продолжала я свой внутренний монолог, – не могу быть беспощадной. Пожалуйста, справься сам! Я не стою твоей надежды. Мы и жили плохо… а теперь я предала тебя!»
– Маленькая, – окликнул Серёжа, возвращая меня в действительность, – не торопись, у нас в машине провизия.
Я подошла и попросила:
– Поцелуй меня.
Сергей оглянулся в поисках урны – не нашёл, и сунул грязный комок салфеток в карман. Я сделала к нему ещё один шаг, он поцеловал легко-легко, едва касаясь, провёл языком по моим губам, но так, что я вся превратилась в ощущение ласки.
Он отклонился, продолжая рассматривать меня.
– Я тебя люблю! – сказала я и спросила: – В который раз я признаюсь сегодня? Я сбилась со счёта, а план надо выполнить.
Он куснул меня за нос.
Ужин у мамы на этот раз прошёл тепло и даже весело.
А началось всё с букета. Сразу, как только мы пришли, и я разулась и прошла в комнату, мама пожаловалась, что розы, преподнесённые Серёжей, увяли.
– Видишь? – указала она на повесившие огромные головы цветы, – я и стебли подрезала и в воду сахар положила, а они… совсем не постояли!
Я пошла на кухню за мешком для мусора, а Серёжа, ещё не успев разуться, опять надел куртку. Мама удивлённо спросила:
– А ты куда?
– На помойку, Анна Петровна. Сразу мусор вынесу. Где помойка, я видел.
– Да ты-то почему мусор понесёшь? – рассердилась она. – Я сама завтра вынесу!
Взяв мешок с увядшими розами, Сергей вышел, а мама расстроено посмотрела на меня и то ли у меня, то ли у себя спросила:
– Зачем сказала?
Я засмеялась и позвала:
– Пойдём на стол накрывать.
Глядя, как я вытаскиваю из мешков ресторанные яства, она вспомнила о Косте:
– Костя сегодня был, продукты привёз. Обедом его кормила. Говорит, будет по-прежнему приезжать по понедельникам. Лида, ну куда вы опять столько навезли? Я в прошлый раз доедала, сейчас опять не съедите, оставите, – поворчала она и вновь вернулась к Косте: – Любит он тебя. Ты виделась с ним?
– Виделась. Он что, не рассказывал? Не сразу и узнал!
– Нет, не рассказывал. Сказал, ты адвоката наняла. Зачем тебе адвокат?
– Мама, я уеду, кто-то должен представлять меня при разводе.
– Костя так и сказал. А ты дачу тоже Косте отдашь? И квартиру, и дачу?
Я обняла её.
– Мам, я пока ничего не отдаю и не забираю.
Сергей вернулся с корзиной мелкобутончатых роз.
– Анна Петровна, в магазине пообещали, что и без полива стоять будут неделю!
Мама обрадовалась, как девочка:
– Какие красивые! И воду наливать не надо? – и, не отрывая восторженного взгляда от цветов, понесла их в комнату.
Её радость явилась для меня загадкой. Костя осмеливался дарить ей цветы только на восьмое марта, потому что принимая букет, она всегда ворчала, что он выбрасывает деньги на ветер.
А потом мама и Серёжа дегустировали вино. Серёжа купил четыре разных бутылки. Увидев, что он их все открыл, мама всплеснула руками.
– Куда же столько? Кто пить будет? – она укоризненно покачала головой. – Деньги не знаешь, куда девать!
– Это не пить, Анна Петровна! – оправдывался Серёжа. – Это дегустировать! Должен же я знать, какое вино тёще нравится. В погребке должны быть бутылочки на вкус всех членов семьи.
Мама лукаво прищурилась и спросила:
– А у тебя есть погребок?
– Есть! – самодовольно хохотнул Серёжа. – И погребок есть, и в нём такие бутылочки есть, которыми можно гордиться!
Он подал ей бокал. Глотнув вино, мама скривилась.
– Та-ак, не то! – Серёжа забрал из её рук бокал и подал следующий. – Попробуем другое.
На третьей бутылке, мама похвалила:
– А это хорошее, вкусное!
– Вот и нашли! – Сергей взглянул на меня и подмигнул. – Теперь знаю, что для тёщи покупать!
Наполнив тарелку маме, он взял в руку мою тарелку. Улыбаясь, я наблюдала, как он двигается от блюда к блюду, безошибочно выбирая те, что выбрала бы я сама. Мне были приятны его внимательность и памятливость. Сказать больше, его памятливость была мне не просто приятна, она трогала меня, обнажая внутри что-то беззащитное, доверчивое, неизвестное мне самой и, вероятно, утерянное ещё в раннем детстве. Потому как с подобной внимательностью в отношении себя я столкнулась впервые. Костя часто забывал о моих просьбах и путался в моих предпочтениях, а мама почему-то вовсе не помнила о моих вкусах. «Ты почему не ешь? – спрашивала она, бывало, в те редкие дни, когда мы вдвоём с Костей обедали у неё. – Ты же раньше ела котлеты». – «Мама, я котлеты никогда не ела. Я вообще рубленое мясо не ем». – «Чем же я тогда тебя кормить буду? Вермишель ты тоже не ешь?»
– Лосось или курицу? – спросил меня Сергей, указывая на нанизанные на палочки кусочки рыбы, курицы и баранины.
Я кивнула, и он положил на тарелку и то, и другое.
За ужином мама и Сергей обсудили самые разные темы, от литературы – мама рассказала о последней книге, которую прочла, до современной застройки Алма-Аты, тут уже Сергей дал волю своему восхищению изменившимся обликом города. Я помалкивала, блуждая мыслями то там, то сям, и наслаждалась покоем. В прошлую нашу встречу я безмерно устала, сопротивляясь настойчивому стремлению мамы вернуть меня к Косте…
– Маленькая, я съел все огурчики! Добавки не будет? – поддразнил Сергей.
Я засмеялась, довольная признанием моих кулинарных навыков.
– Будет, Серёжа! Ешь на здоровье!
Сергей заговорил о преимуществах жизни в Европе, и вскоре милая семейная беседа переросла в довольно бурное обсуждение политических, экономических и социальных проблем современного общества. Повернувшись к ним спиной, я заваривала чай.
– А ты хочешь жить в Европе? – спросила мама.
Не обращая внимания на затянувшуюся паузу, я поливала кипятком заварочный чайник.
– Лида! – возвысила голос мама.
Я оглянулась.
– Ты у меня спрашиваешь?
– Ну у кого же?
– Я не хочу жить в Европе, – покачала я головой. – И вообще, к ответу на вопрос, где жить, я не готова. Не уехать я не могу, но и уехать из Алма-Аты, значит, уехать от могилы Насти. И пока я решаю эту дилемму внутри себя, вопрос о стране проживания для меня не актуален.
Вскользь взглянув на Серёжу – мой ответ явился для него полным откровением, я вернулась к своему занятию.
После чая, захватив с собой бокал вина, Серёжа ушёл в комнату. Я встала к раковине, но мама потянула меня обратно к столу.
– Лида, оставь, я сама всё уберу. Посиди. Когда у вас самолёт?
– Рано утром. – Я обняла её. – Мам, ты одна в Алма-Ате не останешься, я определюсь, где жить буду, и заберу тебя.
– Куда заберёшь?
– Куда-нибудь. Туда, где сама жить буду. Где-то же я буду жить!
Она покачала головой и отказалась:
– Старая я уже переезжать. – Придвинулась ко мне и зашептала: – Нравится он мне. Я тебе уже говорила, глаза у него хорошие. Уважительный. Лишь бы любил тебя! Костя любит, а этот… – не договорив, она улыбнулась какой-то сострадательной улыбкой, а потом полным того же сострадания голосом, словно я убогая какая, спросила: – Как ты решилась-то? Сколько тебе, пятьдесят пять?
– Ты думаешь, я не сопротивлялась? – нервно хохотнула я. – Я часа два сопротивлялась! – И не обращая внимания на эту её сострадательность, заглянула в её когда-то синие, а теперь поблёкшие глаза и призналась: – Мам, я люблю его. Люблю каждый его волосок! Люблю, когда он говорит и когда молчит. Люблю, когда смеётся и когда хмурится. Мне хорошо с ним! В самолёте в глаза его посмотрела, такой покой на душе разлился, какого никогда в жизни не чувствовала. И до сих пор так. А раньше я всё время жила в ожидании каких-нибудь неприятностей.
– Дай Бог, Лида, дай Бог! Будь счастлива, доченька!
Прощаясь, мама поцеловала Сергея, потом меня. Всё молча. Слова были уже все сказаны.
Провожая, она стояла на пороге распахнутой настежь двери и ждала лифт вместе с нами, смотрела на меня и то ли благословляла, то ли жалела. Я улыбнулась и слегка кивнула ей, заходя в лифт вслед за Сергеем. А там…
– Серёжа… – вымолвила я и приникла к его груди.
Он не обнял и, глядя сверху вниз, холодно спросил:
– Почему ты мне раньше не сказала, что не можешь уехать из Алма-Аты?
– Потому что это не так. Я могу уехать.
– Не понимаю. Ты только что сказала, что не можешь покинуть могилу Насти.
Я вздохнула, не зная, как ответить на вопрос, на который сама себе не могла ответить. Выходя из подъезда на улицу, спросила:
– Ты сказал, что распрощался с Россией. Это значит, что ты не можешь вернуться в Россию?
– Нет, не значит! Мне потребуется создать новую концепцию бизнеса в России, и я вполне могу вернуться.
– Создавая новую концепцию, прежде тебе придётся отказаться от старой парадигмы: «Я не хочу или не могу жить в России, потому что…»
Сергей усмехнулся.
– Какое это имеет отношение к…
– Никакого, – перебила я. – Я на твоём примере пытаюсь ответить на твой вопрос. У меня тоже есть парадигмы. Я понимаю, что истиной они не являются, понимаю, что, по сути, это набор шаблонов, но я срослась с ними! Легко отказаться от них у меня не выходит, поэтому я ищу оправдания для отказа, а надо бы найти обоснования!
– Но почему ты мне не сказала о своей дилемме?
– Потому что только сегодня осознала весь комплекс изменений в своей жизни! До этого я бездумно наслаждалась счастьем!
– Ч-ч-чи, не кричи. Садись! – открывая дверь машины, он наскоро поцеловал меня в лоб.
– Добрый вечер, Бауржан, – поздоровалась я и отвернулась к окну.
Садясь, Серёжа привлёк меня к себе. Я оперлась затылком на его плечо и бездумно разглядывала ночной город. За стеклом неоновым разноцветьем мелькали вывески баров, кафе и ресторанов. Город звал своих обитателей к развлечениям.
Вдруг машина резко затормозила. Обхватив обеими руками, Сергей удержал меня от броска вперёд.
– С левого ряда, с*ка! Что, б**дь, делаешь?! – выругался Бауржан, выскочил из машины, с силой хлопнув дверцей, и подлетел к вставшему поперёк движения автомобилю. Рванул переднюю дверь и за шкирку выволок оттуда водителя. Тот извивался, стараясь дотянуться до сжимающей воротник его куртки руки.
– Испугалась? – спросил Серёжа.
– Нет, не успела, – я перевела взгляд на него.
Сузив глаза и сжав челюсти, он наблюдал за конфликтом через лобовое стекло.
– Удара я не почувствовала. Бауржан задел его? – спросила я.
– Нет. Сиди здесь, – велел Сергей.
– Серёжа…
Но он уже захлопнул дверь, как всегда, мягко. Я опять перевела взгляд на дорогу. Теперь у стоящей впереди машины были открыты все дверцы. На дороге толпились мужчины, и Бауржана не было видно за их спинами. Сергей, видимо, окликнул мужчин, потому что те дружно оглянулись, а один поднял руку, прикрывая глаза от света фар. Сергей к ним подошёл и закрыл от меня картину происходящего. Через некоторое время группа распалась, один из мужчин, упал на колено, изогнулся и чуть не носом припал к ботинкам Сергея, другой, того же роста, что и Сергей, взрываясь клубочками пара изо рта, что-то горячо Серёже доказывал. Я не знаю, сколько времени прошло, пять или десять минут, а, может, все двадцать, но мужчины договорились и стали прощаться. Взъерошенный Бауржан слушал невежливого водителя, по-видимому, принимая от того извинения. Ещё один, перед тем как уйти в машину, хлопнул его по плечу, и Бауржан ему кивнул. А тот, что кричал на Серёжу, сейчас уважительно, двумя руками, как это принято на востоке, тряс ему руку. Как и когда отполз четвёртый, понюхавший Серёжины ботинки, я упустила из виду. Пока Серёжа и Бауржан возвращались в машину, перерезавший нам путь автомобиль уехал.
– …они из областей приезжают, – договаривал Бауржан, садясь за руль, – на дороге ведут себя так, будто на кобыле по степи скачут. – Он взглянул на меня в зеркало заднего вида и извинился: – Простите, не сдержался.
Я молча кивнула. Серёжа потянул меня к себе.
– Иди ко мне.
Его рука скользнула под дублёнку, погладила меня по спине, потом забралась под пуловер. Пальцы, едва коснувшись кожи, дрогнули, и я почувствовала его желание.
– Как ты их угомонил? – спросила я.
Вздохнув, он убрал руку и неохотно процедил:
– Слова поначалу прозвучали неубедительно. Испугалась? – вновь спросил он.
Я кивнула и зашептала в родное колкое тепло:
– Дай мне время! Серёжка, главный выбор я сделала, я выбрала тебя. Всё остальное – это прилагательные. Моя жизнь так стремительно изменяется, что я не успеваю осознать последствия перемен. В норме как? Вначале желание, потом действие, потом результат. А у меня события опережают желания.
– Как часто ты ездишь на кладбище? – спросил он.
– Сейчас редко. Как похоронили, ездили каждый день, потом раз в неделю. Теперь раз в месяц, иногда в два.
– Тебе это нужно, чтобы погоревать, поговорить с Настей?
– С Настей я общаюсь в любой момент времени и в любом месте! Мне для этого незачем ехать к её праху! – с обидой выпалила я. – А горевать я себе запрещаю!
Он кивнул и продолжал:
– Ты думаешь, Насте надо, чтобы ты часто к ней приезжала?
– Нет, не думаю! – Я развернулась, вновь легла затылком на его плечо и пояснила: – Я думаю, что ушедшим к Богу не требуется человеческая суета вокруг их праха.
– Тогда почему ты привязываешь себя к могиле Насти?
– Не знаю! Всё из того же чувства вины, наверное. Я виновата самим фактом своей жизни, как ты не понимаешь? Я знаю, что Насте не нужны мои жертвы!
– Маленькая, где бы мы ни жили, ты всегда можешь приехать к Насте, как только у тебя возникнет потребность, – терпеливо, с печалью в голосе произнёс он.
– Да, Серёжа, я знаю, – тотчас утихла я и вздохнула. – Мне нужно время… просто мне нужно время.
Едва закрыв дверь дома, Серёжа позвал:
– Иди ко мне, Девочка.
Дублёнка скользнула на пол. Делая к нему шаг, я одним движением сорвала с себя пуловер. Он жарко выдохнул:
– Сладкая…
Потом я целовала его лицо, трепетом губ и шёпотом слов выплёскивая переполнявшую меня нежность:
– Люблю… мой Бог, творивший мой мир… люблю твой лоб… и эту морщинку… люблю глаза… их ласковое тепло… люблю твои губы… поцелуй!.. А-ах! их нежность останавливает бег моего сердца… как сейчас… а властность отправляет сердце вскачь, как только они требуют подчинения. Люблю… Серёжа, я могу повторять это бесконечное количество раз. Люблю. Люблю. Люблю. Но как передать одним словом всё, что чувствуешь? Люблю твои плечи… грудь. Люблю, когда ты ладонью прижимаешь мою голову к груди, и я слушаю твоё сердце… тук-тук… тук-тук…
Его рука легла на мой затылок, словно поощряя движение вниз. Боясь поверить, сдерживая дыхание, я впервые целовала его торс, ощущая под губами твёрдость чуть выступающих мышц. Ямку пупка я исследовала языком и… застонала, коснувшись щекой скользкой влажности восставшей плоти… ооо… я ласкала, целовала, вбирала в рот самый совершенный инструмент наслаждения, задуманный и сотворённый Богом.
Он застонал. Приподнялся и, взяв меня за плечи, потянул к себе.
– Серёжа…
Недовольный проволочкой он зарычал и рванул к себе так, что я на миг взлетела над ним.…
Объятые пламенем, мы смеялись. Здесь, в огненном вихре, порождаемом оргазмом, где до сих пор я бывала только одна, я впервые увидела рядом с собой образ Серёжи.
– Маленькая, что это? – смеялся он. – Ни разу в жизни я не заканчивал секс смехом!
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что и его, и свой смех я слышу наяву – неуправляемый, глупый смех бессознательной радости. Я открыла глаза и увидела над собой искрящиеся мальчишеским восторгом глаза.
– Я счастлив! Девочка, я счастлив! Ооо, радость моя сладкая… – и он покрыл моё лицо поцелуями. – Что ты, Маленькая… плачешь?
– Люблю тебя.
Днём раньше он задал мне этот же самый вопрос. Днём раньше я точно так же ответила. Нежность и признательность переполняли меня настолько, что выливались слезинками из глаз.
Наша последняя ночь в Алма-Ате стала особенной. Она изменила нас. Чуть-чуть, неуловимо для понимания, но, кажется, с этой ночи мы стали прорастать друг в друга. Я поняла всю свою обречённость на любовь к нему, а он… он поверил в мою любовь.
Потом мы собирались. Во второй раз за последнюю неделю мы упаковывали багаж.
