Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
Я танцевала танго!
С финальным аккордом Сергей опрокинул меня назад. Банально, но прекрасно – женщина, изогнувшаяся спиной, в объятиях нависающего над нею мужчины.
В глазах его тяжело плескалось вожделение, я опустила взгляд на его губы, и он хрипло предостерёг:
– Притормози, Девочка. Дай мне время.
Раздался одинокий крик: «Браво!» Уши и щёки мои полыхнули огнём, не знаю, чего было больше в этом огне – смущения и удовольствия от слов Сергея или удовольствия от похвалы зрителей.
Не теряя ни минуты, едва мы вошли в кабинет, Сергей начал «процедуру» прощания. Адвокат с воодушевлением поддержал:
– Да-да, время позднее, душенька Лидия, наверное, устала.
– Адильбек Абдыкаримович, благодарю за чудесный вечер, – раскланялась и я. – Приятно было познакомиться.
– Ну что вы, – махнув рукой, застенчиво улыбнулся адвокат, – не стоит благодарности! И потом, душенька, мы же с вами договорились, для вас я – Адильбе-е-ек, – пропел он последний слог своего имени, – не нужно излишней официальности, надеюсь, мы станем добрыми друзьями. Ах, как вы танцуете! Как танцуете! Позвольте выразить своё восхищение, – он завладел моей рукой и, целуя пальцы, несколько раз повторил: – Как вы танцуете! Как танцуете, душенька!
И пока Серёжа оплачивал счёт, Адильбек многословно восхищался красотой аргентинского танго, говорил о моём таланте передавать чувство движением, пару раз употребив даже слово «обольстительность».
Наконец мы расстались.
В гардеробе мы с Серёжей встретились глазами и дружно рассмеялись.
– Дурно смеяться за спиной у человека! – усовестилась я. – Но как же много суеты! Как много слов! Я увидела его отражение в зеркале, когда мы уходили, он просто рухнул на стул, так он устал.
– Слова его профессия, – пожав плечами, возразил Сергей.
– Почему ты не простился раньше?
– Хотел получить больше информации.
– И что, получил? Он только и делал, что рекламировал себя!
– Именно! Я хотел понять уровень его возможностей.
– Зачем?
– Чтобы знать, – вновь пожал Серёжа плечом.
Тротуарная плитка, днём согретая солнцем и безопасная, сейчас блестела ледком. Сергей с сомнением посмотрел на мои туфли и скомандовал:
– Ну-ка, иди ко мне!
Взлетая над землёй, я захихикала.
– Я скоро разучусь ходить ногами. Ах, но зато я танцую! Серёжа, я ведь правда танцевала танго? Это не сон?
– Какой уж там сон, – проворчал он, – у меня сознание раскололось! Я был и зрителем, и партнёром, и жертвой соблазна одновременно. Весь мой хвалёный контроль летит к чертям! Где ты взяла такой взгляд, Девочка?
Дверца автомобиля была предупредительно открыта Бауржаном, Сергей опустил меня на сиденье, и я поздоровалась:
– Добрый вечер, Бауржан.
Взглянув на меня в зеркало заднего вида, водитель засмеялся. Вероятно, я, и в самом деле, выглядела смешной – счастливая до умопомрачения.
Как только Серёжа сел рядом, я зарылась лицом в его одежду и затихла, перебирая слова его похвалы в памяти, а спустя время прошептала:
– Я счастлива, Серёжа! Каждый день с тобой я счастлива! Я люблю тебя!
Он теснее прижал меня к себе.
День третий
Следующим утром Серёжа ушёл в ванную, оставив меня нежиться в кровати. Я представила себя, летящей по склону, услышала свист плотного морозного воздуха вокруг себя, увидела Серёжу, пронёсшегося мимо… его объятия внизу склона… и опять уснула.
Знакомый ужас захватил мозг, перед глазами вновь возникла картина беззвучной резни в Айе. Те же лица… те же глаза… женщина, падающая на мальчика… Чьё-то лицо закрыло сцену убийства. Тёплые с золотыми искорками глаза, влекущие и одновременно проникающие, внимательно рассматривали меня. Под воздействием взгляда ужас отступал, освобождая место любопытству. Потом я вообще перестала видеть, словно на глаза накинули светонепроницаемую ткань. Возникло ощущение, что я плыву. Меня окружало тепло чьих-то укачивающих рук…
Я открыла глаза. Не проснулась, а в мгновение перенеслась из одной жизни в другую.
– Ты меня спас, – произнесла я.
– Проснулась?
– Это ты меня спас, Серёжа! Ты меня вынес из Айи.
Сергей наклонился, я перевела взгляд на него – теплые с золотыми искорками глаза, влекущие и одновременно приникающие, внимательно рассматривали меня. Я обняла его за шею.
– Серёжа, в Айе, помнишь?
– Помню, Маленькая, помню.
– Там были твои глаза. Ты накинул на меня какую-то тряпку и унёс. Я, наверное, была совсем маленькой, потому что ты укачивал меня. Это были твои руки, Серёжа! И твои глаза! В той жизни мы тоже встретились. Мы, наверное, в каждой жизни встречаемся. Ты там тоже мужчина, значит, я там девочка. – Я засмеялась. – Серёжка, ты – моя половинка! – Невпопад отвечая на его поцелуи, я прошептала: – Ты меня всегда спасаешь… даришь жизнь!
За завтраком, уплетая омлет с грибами, я припомнила свои утренние планы и спросила:
– Серёжа, мы же поднимемся на самую высокую точку трассы? Говорят, там…
– Нет, – он покачал головой, продолжая жевать. Сергей ел блюдо из говяжьей печени с каким-то сложным гарниром из тушёных овощей и фасоли.
– …там облака, – механически закончила я начатую фразу и спросила: – Почему?
– Мы будем кататься со средней отметки, с той же, что и вчера.
– Ты же сказал, что я хорошо стою на лыжах.
– Очень хорошо! Ты быстро усвоила технику, теперь надо нарабатывать практику.
– Почему практику нельзя нарабатывать с самой высокой отметки?
– Потому, что с самой высокой отметки другая скорость, потому что другая длина спуска. Потому, что я не знаю трассы. Просто потому, что трасса не для новичка.
Я обижено умолкла. Акмарал принесла горячие, только что испечённые баурсаки. Как всегда, настойчиво угощая: «Кушайте, сегодня очень вкусные!» – она поставила блюдо на стол и убежала. Я взяла баурсак и, обжёгшись, уронила его на тарелку. Сергей внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Не расстраивайся, Маленькая, твоя трасса от тебя не уйдёт. Лыжный сезон только начинается, мы и в Альпах покатаемся, и в Сочи слетаем. Пойми, ты катаешься, припоминая движения. Как ты сказала, твоя бабушка говорила? «Натыкаться»? Так вот, надо чтобы ты натыкалась – срослась с лыжами и палками, как будто это твои родные ноги и руки.
– Я поняла, Серёжа. Сегодня трасса до одиннадцати ночи открыта. Мы обедать сюда придём?
– Да. До двух покатаемся. Потом придём пообедаем, я поработаю, а в шесть ещё раз пойдём на склон.
В который раз я восхитилась экономностью его движений, не допускающей ни одного лишнего жеста. «Он и говорит так же, – подумала я, – каждое слово несёт смысл, нет слов-паразитов, нет растянутых гласных, заполняющих пустоту».
Акмарал принесла кофейник для Серёжи и чайник для меня.
– Что же вы баурсаки не кушаете? Кушайте, пока горячие! – вновь стала угощать она, переводя озабоченный взгляд с Серёжи на меня и обратно. – Не вкусно?
– Акмарал, мы обязательно будем баурсаки, – успокоила я, – просто они очень горячие.
На её щёки тотчас вернулись ямочки.
– А обедать домой придёте? – спросила она.
– Да. Часам к трём.
– Ой, а я плов вчера не делала, сегодня сделаю! Хотите?
Я засмеялась. Наша милая хозяйка имела милую привычку – задавая вопрос, она одновременно утвердительно кивала головой, понуждая и собеседника к утвердительному ответу.
– Хотим, Акмарал, и плов, и ужин какой-нибудь лёгкий поздно вечером.
– А что? – глаза её разгорелись. – Хотите, я на ужин пасту приготовлю? Я умею!
– Мы поздно будем, Акмарал, вы уже спать будете. Приготовьте что-нибудь простое. Мне баурсаков хватит, а Сергею мяса холодного или курицу.
– Я шашлык из индейки сделаю, – обратилась она к Сергею, – он даже холодный вкусный! Будете?
Сергей ласково ей улыбнулся и поблагодарил.
Сегодня на склоне было ещё больше народу, чем вчера. Отовсюду звучала разноязыкая смесь голосов, к подъёмнику стояла очередь.
– Пока будем подниматься, – наставлял меня Сергей, – мысленно пройди всю технику поворотов. На спуске скорость не набирай, сначала повтори вчерашние уроки.
Перед спуском он поцеловал меня и ободряюще кивнул со словами: «Я за тобой».
Виляя по склону, я вдруг услышала своё имя: «Лида! Лида!» Оглянуться я не посмела и оглянулась уже внизу, когда остановилась, и тотчас была вынуждена прикрыться рукой, защищаясь от снежного вихря, летевшего в лицо. Какой-то лихач остановился в крутом вираже и засыпал меня снегом. Я отвернулась и подняла очки.
– Всё в порядке? – с тревогой спросил подъехавший Серёжа.
– Лида! – вновь раздался всё тот же вопль.
Лихач подкатил ближе, и я узнала его.
– А я уже думаю, ты не ты, ору-ору, а ты даже не оглядываешься! – упрекнул он, потянулся ко мне, и я подставила щёку для поцелуя. Он мазнул по мне рукой в перчатке, стряхивая снег, и спросил: – Ты же не каталась?
– Вот учусь.
– А Костька где? Слушай… – он восхищённо причмокнул губами, – потрясно выглядишь, отдыхала где, чё-ли? Так Костька где?
Я пожала плечами.
– А чё? – Он поглядел на Сергея. – Случилось чё?
– Всё в порядке, Лёша. Мы на подъёмник. Ты едешь?
– Не-а, сейчас Татьяна спустится. Я просто тебя увидел и рванул, думаю, дай поздороваюсь.
И он опять взглянул на Сергея.
– Ну ладно, Лёшь, ещё увидимся! – свернула я нежданную встречу и, не оглядываясь, покатила к подъёмнику.
Проплывая в воздухе над Алексеем, задравшем к нам голову, я сделала вид, что его не вижу.
– Не любишь его? – лукаво улыбаясь, спросил Серёжа.
– Угу, – промычала я и пояснила: – На самом деле, он ничего особо плохого ни мне, ни Косте не сделал. Так, мелкая непорядочность. Крыса он. Общается доброжелательно, неконфликтный, более того, если случилось выяснение отношений, он через неделю ведёт себя так, будто и не было между вами разногласий. Но назавтра сделает ровно то же самое, из-за чего конфликт разгорелся. Может украсть чужой проект, может перешагнуть через человека, может оболгать за спиной. Со временем понимаешь – ты для него объект, который он использует в собственных целях. Единственные люди, которых он считает людьми – это он и его семья. Говорит много, может часами, и только о себе и про себя. Врёт через слово. Мне вначале неловко было, когда ловила его на вранье. Оказалось, мне неловко, а ему ничего! Как-то впрямую обвинила во лжи – вопрос был серьёзным, от этого вопроса зависел результат усилий многих людей – так он даже не смутился, принялся объяснять, что соврал специально, в целях стимуляции бизнеса. Знаю людей, которым он серьёзно подпортил жизнь. Не хочу о нём. – Я подняла взгляд на Сергея и спросила: – Что я делаю на сей раз? Ещё раз то же самое?
– Теперь всегда одно и то же, Девочка. – Он придержал кресло, дожидаясь, пока я спрыгну с подъёмника и отъеду в сторону, и повторил: – Теперь только практика.
На склоне я чувствовала себя всё увереннее. Мои ноги уже срослись с лыжами, а вот палки только мешали. Мне больше нравилось балансировать торсом, высвобождая энергию из скрученного в пружину тела. После очередного спуска, я въехала между лыжами Серёжи и заявила:
– Серёжа, мне палки только мешают, может, без них?
Он ответил в моём же тоне:
– Может, пойдём к Кайрату на детский склон? Поучишься работать палками, чтобы они тебе не мешали.
Я оттолкнулась от него и, отъезжая назад, буркнула:
– Не надо.
Завершая последний перед обедом спуск, я круто свиражировала, чуть-чуть потревожив снег.
– Красиво? – крикнула я и, отстегнув лыжи, кинулась на шею к ожидавшему меня Серёже. – Красиво я остановилась? Ну скажи! Красиво?
Посмеиваясь, он не отвечал, он целовал меня.
И тут я увидела Алексея и его жену. Они стояли с лыжами в руках и явно поджидали нас. Пришлось подойти, чтобы поздороваться с женой Лёши.
– Здравствуйте! Я Лида, – на всякий случай представилась я и напомнила: – Помните, вы с Алексеем приезжали к нам в гости?
Она молча кивнула, на приветствие не ответила. Она и за столом в моём доме была неприветливой и молчаливой.
– А мы с Татьяной чё стоим-то? – с пионерским энтузиазмом вклинился Алексей. – Может, пойдём пообедаем? Кушать уже как-то хоцся! Аппетит – зверь, да и время как бы! Вы как?
– Мы тоже обедать, тоже оголодали, – засмеялась я.
– Ну и пойдём! Кучнее – веселее.
Я покачала головой.
– Извини, Лёша, нас ждут.
– А вы где?
– Тут неподалёку домик сняли.
– А-а-а… а я думал в кафе! Ну тады прощевайте, пойдём мы.
– Приятного аппетита! – пожелала я в спину.
На что Алексей, не оглядываясь, отозвался:
– Ага, и вам не хворать!
К дому мы шагали не спеша. Слабенький ветерок обдувал лицо и ласково шевелил волосы на голове. Ступни наслаждались привычной обувью и привычной ходьбой. Жмурясь от яркого солнца, я любовалась небесной синью того удивительного пронзительного оттенка, который называют лазоревым.
– Маленькая, половинки – что это в твоём понимании? – вдруг спросил Серёжа.
Я засмеялась и покачала головой.
– «Что это?» я не знаю, Серёжа. Единая духовная субстанция, разделившаяся напополам перед воплощением, или две абсолютно разные сущности, начавшие в одно время череду воплощений и проведшие многие жизни вместе. Кто знает, как там оно у Бога? Я под половинками подразумеваю две личности, испытывающие максимальную потребность друг в друге. Две противоположности, комплементарно подходившие друг другу как пара ключ и замок, проще говоря, взаимно дополняющие друг друга.
– При делении единого напополам половинки будут похожи, а не комплементарны, – возразил Сергей.
– Да, если представить себе однородную субстанцию. А попробуй разделить ДНК напополам, получишь две комплементарно подходившие друг к другу половинки. А вообще, думаю, любые наши представления схематичны, у Бога всё много-много сложнее.
– Понял. Продолжай.
– Так вот, если половинки – это противоположности, то и качества они несут разные – что у одного в избытке, у другого недостаёт или вообще отсутствует. Хотя эволюционный уровень половинок, думаю, одинаковый, ну или очень-очень близкий, и хвосты могут быть как одинаковыми, так и разными.
– Хвосты?
– Да, так я называю не до конца проработанные низкоэнергетические качества личности. Они и правда, как хвост, и не нужны уже, а человек их всё таскает и таскает. К примеру, я знаю человека, который добрый – не делает вид, а на самом деле добрый – и при этом гневлив. Вот гнев и есть его непроработанная низкоэнергетическая вибрация – хвост.
– Ревность тоже хвост?
– Конечно! В том случае, когда человек и успешен, и уверен в себе. Ревность же, по сути, страх – мне предпочтут другого, и я лишусь любви.
– Скорее, и я не буду нужен.
«Ах!» – едва не ахнула я вслух при этих его словах. Сергей только что обозначил свой страх. Ненароком или намеренно? Часто, очень часто мы проговариваемся о сокровенном, а иногда и о том, что и сами за собой не знаем. Я прижалась лицом к его плечу, мысленно взывая: «Милый, родной мой, ты нужен мне! Нужен до такой степени, что без тебя я перестану жить! Со мною это уже было – я ела, разговаривала, двигалась, но мысли мои, мои чувства, вся моя душа пребывали в прошлом. И только с тобой я вновь стала чувствовать жизнь!» Я промолчала это его нечаянное или намеренное признание и пообещала самой себе, что буду говорить о своей благодарности всякий раз, когда буду рассказывать ему о своей любви.
– К чему ты упомянула про хвосты? – продолжал тем временем расспрашивать Сергей. – Ревнивец будет ревновать любого партнёра, не обязательно половинку.
– Половинки максимально качественно помогают друг другу в работе над хвостами, оттого их встреча и дарит возможность более скоростной эволюции для обеих. С половинкой ревность может быть особенно невыносимой. Половинки хорошо чувствуют друг друга, поэтому и удар наносят точно в цель, поэтому и в дар приносят то, что невообразимо дорого. Половинки могут быть бесконечно счастливы вместе, но могут быть и бесконечно несчастны. На земле мало пар-половинок. Люди несчастья боятся больше, чем хотят счастья, да и счастье выдержать могут не все. – Вздохнув, я вновь подняла голову вверх и воскликнула: – Серёжа, посмотри, вокруг солнца розовый шлейф!
– Ты считаешь, мы половинки? – спросил Сергей, тоже посмотрев на небо.
– Скажем, я очень хочу, чтобы мы были половинками! А ты?
– Мне всё равно, – пожал он плечом. – Какая разница? Ты – моя жена, и, пока мы живы, мы будем вместе. – Прищурив один глаз от солнца, он взглянул на меня и словно бы остерёг: – Мы всегда будем вместе, слышишь?
Я кивнула. Тогда он взял моё лицо в ладони, внимательно оглядел и стал целовать – лоб, глаза, щёки, медленно спускаясь к губам. Я прошептала:
– Люблю… как же я люблю, когда ты меня так целуешь… – и мысленно пообещала: «Я никогда не дам тебе повода для ревности».
Я не подумала, что для ревности повода не требуется.
Во дворе нас никто не встретил, в доме тоже, хотя и ждали – стол был сервирован к обеду.
Я была в цокольном этаже в бытовой комнате и загружала бельё в стиральную машину, когда Сергей в пролёт лестницы позвал:
– Маленькая, пойдём в душ, я помассирую твои ножки.
– С моими ножками всё в порядке! – крикнула я, запустила машину и побежала наверх. – Мышцы уже адаптировались.
Приподняв одну бровь в шутливом негодовании, он ждал меня в дверях ванной комнаты.
– О, мой господин, ты неверно понял мои слова! – повинилась я. – Я лишь хотела сказать – не трать своё драгоценное время на ноги недостойной, лучше посвяти время ласкам! – Я засмеялась и шмыгнула мимо него в ванную.
Вчера я получила новый опыт – секс на весу, и была вовсе не прочь повторить его снова. Под слабыми струями душа, я взлетала и опускалась в сильных руках Сергея, скользя ягодицами по его животу. Рот его жадно целовал мои шею, плечи, спину…
Акмарал с обедом запаздывала. В четвёртом часу дня я накинула на себя дублёнку и отправилась её искать. Не успела стукнуть в окно соседнего домика, как она выглянула из-за двери.
– Кушать, да? – спросила она, пряча от меня глаза, и заверила: – У меня всё готово! Сейчас!
«Глаза припухли… морщинки обозначились… словно постарела за эти несколько часов, – удивилась я переменам в её наружности, направляясь обратно в дом. – Плакала?»
Спустя минут пять Акмарал принесла блюдо с пловом.
– Вот! Я попробовала, очень вкусный получился. Кушайте! – она поставила блюдо на стол и, по-прежнему избегая смотреть на меня, начала перечислять: – Я ещё два салата сделала – один из жареных помидоров и зелёного лука, а другой с мягким сыром и грибами, не знаю, как получились, и лепёшки в тандыре… – увидев, что объявленные блюда на столе отсутствуют, она охнула и стремглав бросилась вон, крикнув на ходу: – Сейчас принесу!
Вернулась с большим разносом в руках, расставила принесённое на столе и пригласила ещё раз:
– Кушайте!
Вдруг лицо её перекосилось, сморщилось, и она закрыла его руками.
– Что, Акмарал? Что случилось? – бросилась я к ней и усадила на стул.
Она заплакала как ребёнок – громко, не таясь, коротко, глубоко и часто всхлипывая. Привлечённый этими горестными звуками с мансарды спустился Сергей, вопросительно взглянул на меня, а поскольку ответить мне было нечего, я молча пожала плечами. Тогда он взял стул, сел перед Акмарал и, низко к ней склонившись, спросил:
– Что произошло? – голос его прозвучал мягко и участливо.
Она вначале помотала головой, словно отказываясь отвечать, но тотчас тоненько и прерывисто запричитала:
– Бауржан… он выпил… теперь нед…неделю будет пить. К соседям г…ости приехали, он туда пошел и… напился. Сейчас опять хотел пойти, я не пустила… на ключ закрыла. – Она убрала ладошки от лица и выкрикнула: – Он всё равно убежит! От вас стыдно! Кто возить будет? – Вновь скрывшись за ладошками, она застонала: – Ой-бо-ой… как мы за дом будем расплачиваться?
Серёжа встал и вышел из гостиной. Услышав, что хлопнула входная дверь, Акмарал было дёрнулась вслед за ним, но я остановила. С плачем и негодованием, она стала рассказывать свою непростую историю.
Акмарал была единственной дочерью в богатой семье южных казахов. Жениха ей нашли состоятельного, а она влюбилась в столичного красавца. Своенравная и избалованная, она настояла на своём выборе, пригрозив родителям, что убежит с любимым. У Бауржана за душой ничего не было – ни состояния, ни образования, ни профессии. Была старенькая мать, нищие (её определение) родственники, которые по нескольку человек за раз приезжали в гости и подолгу жили в их двухкомнатной квартирке, а она по обычаю должна была кормить гостей, быть вежливой и услужливой.
– А деньги где взять? – надрывно выкрикнула она в этой точке своего рассказа.
Когда мать Бауржана умерла, их дочке было уже пять лет, Акмарал сыном была беременна. Чтобы достойно похоронить свекровь, она взяла деньги у родителей.
– До сих пор не отдали! И дом этот мои родители нам купили, чтобы мы сдавали богатым людям и зарабатывали. Мать хоронили, всё как надо сделали, как положено, я после похорон ему сказала: не хочу видеть твоих родственников у себя! Они даже на похороны по пятьсот тенге приносили, представляете? – Она вскинула на меня натёртые, наплаканные до красноты глаза и, сделав резкий жест рукой, будто вычищая пространство, торжествующе прибавила: – Теперь никто не приезжает!
Выплеснув застарелые обиды и претензии, Акмарал успокоилась, высморкалась в носовой платок, пригладила ладошками и без того гладко зачёсанные волосы, и с простодушной горделивостью сообщила:
– Жених мой так и не женился, говорит: «Буду ждать, когда ей нищета надоест». А я Бауржана люблю! – вновь выкрикнула она, лицо её вновь сморщилось, но слёз уже не было, и воспалённые глаза всего лишь влажно блеснули. – Он хороший, любит меня, помогает! И детей любит. Деньги он не умеет зарабатывать! Ездил на большой машине, грузы возил, там пить научился. Теперь, как выпьет, остановиться не может, пьёт, пока не заболеет. – Ещё раз сухо всхлипнув, она умолкла окончательно и обречённо уставилась перед собой.
Вернулся Сергей. Акмарал с надеждой взглянула на него, но тотчас вспомнила о гостеприимстве, всплеснула руками и подхватилась:
– Ой, вы же кушать хотите! – схватив со стола блюдо с пловом, затараторила: – Горячий принесу! Я быстро, я казан в овчину завернула! Садитесь кушайте, я быстро!
Я подошла к хмурившемуся Сергею, прижалась к его груди и, легонько, едва-едва касаясь кончиками пальцев его щеки, погладила её. Он опустил лицо к моей макушке и глубоко вдохнул в себя воздух.
После обеда, собирая посуду со стола, Акмарал выглядела успокоенной, даже и ямочки на щеках на миг показались.
– После того, как ваш муж, – она кивнула головой в направлении лестницы на мансарду, – поговорил, Бауржан сказал, он никуда не пойдёт, будет спать, завтра работать надо. А что он, – она опять кивнула головой наверх, – Бауржану сказал?
– Не знаю, Акмарал, я не спрашивала.
Она разочаровано на меня посмотрела и опять занялась посудой.
Наблюдая за её суетой, я думала, что ни мамы сыновей, ни жёны ставших взрослыми мальчиков не задумываются о своей роли в успехе или неудачах любимых мужчин. В голове крутилась избитая фраза – «За спиной каждого успешного мужчины стоит верившая в его успех женщина», но как сказать об этом Акмарал, я не знала. «Редко кто из людей не зависит от мнения близких, – размышляла я, – вера близких в наш успех зачастую и есть главная причина нашего могущества. Мужчине особенно важна вера в него его женщины. Слепая вера, вера наперекор обстоятельствам. А у Акмарал всё наоборот – она не верит в успех мужа, зато уверена в обратном. Формула-установка «деньги Бауржан не умеет зарабатывать» и определяет результат трудов её мужа. Установка эта родилась в первые же дни совместной жизни, когда юная девочка из богатого дома знакомилась с неказистым бытом семьи избранника. Потом установку закрепила жизнь. А теперь и сам Бауржан согласился с этой установкой, потому и пьёт – убегая в алкогольный дурман от самого себя, не сумевшего любимую и доверившуюся ему женщину достойно обеспечить. Так, не сознавая силы своего влияния, женщины и обрезают крылья любимым. Как ей сказать об этом? Да и нужно ли ей это знание? А если сказанное она примет, как обвинение? А если и примет правильно, то неизбежное чувство вины может погубить и то маленькое счастье, которое у них ещё сохранилось». Я вздохнула и решилась:
– Акмарал, позвольте дать вам совет.
Собираясь уже уходить, она застыла с тарелками в руках, вначале удивлённо, потом тревожно всматриваясь в меня.
– Замените фразу – «Бауржан не умеет зарабатывать деньги», на другую, скажем, «Мой Бауржан может разрешить любую финансовую проблему». Ну, или сами придумайте фразу, главное, чтобы смысл фразы утверждал тот результат, какой вы хотите получить. Замените не только на языке, – я показала пальцем на свой рот, – но и в мыслях, – и я постучала себя по виску.
– Так он же мало… – начала она, но я покачала головой и приложила палец к губам, жестом запрещая ей продолжать фразу.
– Акмарал, женщина должна верить в своего мужчину. Кто в Бауржана будет верить и поддерживать его, если не вы?
– Никто. У него, кроме меня, никого нет, – ответила она, вновь поставила тарелки на стол и нахмурилась, задумчиво разглаживая ладонями заутюженную складку на скатерти. – Мы когда вместе жить стали, я ничего не умела – ни кушать готовить, ни стирать, даже посуду мыть не умела. Бауржан мне всегда говорил: «Научишься! Ты умная. Скоро готовить будешь так, что мне все мужчины завидовать будут – жена – первая красавица, так ещё и кушать готовит лучше всех!» Никогда не ругал, когда у меня что-то не получалось. – Она тяжело вздохнула, помолчала и спросила: – Думаете, у меня получится?
– Ну, если вы научились готовить лучше всех, – засмеялась я, – то научиться верить в успех любимого мужчины обязательно получится!
– Ой, ну скажете тоже «готовить лучше всех»! – отмахнулась она. Милые ямочки вновь заиграли на её щеках, и она поблагодарила: – Спасибо вам.
Она ушла, а я поднялась на мансарду к Серёже.
– Не помешаю? – спросила я и подошла не к нему, а к большому панорамному окну.
Открывающийся вид поразил визуальной иллюзией. Огромные горы заполняли собой пространство и были так близко, что, казалось, протяни руку и дотронешься до тёмной колкой щётки ельника на склонах. Но стоило опустить взгляд на площадку перед горами, и она оказывалась так далеко, что копошащиеся на ней люди выглядели крошечными цветными пятнышками.
– Иди ко мне, – позвал Серёжа и убрал ноутбук, приглашая меня на колени.
– Я только на пять минут, – пообещала я. – Ты меня чуть-чуть поцелуешь, и я уйду, не буду мешать.
Губы Серёжи всегда разные. Они бывают властными, требовательными, нетерпеливыми, а могут быть как сейчас – нежными, легко касающимися кожи или ласково обнимающими мои губы. Я хотела бы так просидеть часы, но, вздохнув, выскользнула из его объятий и покинула колени.
– Я скоро закончу, не скучай, – сказал он в спину.
– Не буду. Мне надо было немного тепла.
Спустившись в гостиную, я порылась на полке с книгами – все были на казахском языке. И всё же один томик на русском нашёлся – лежал сверху на книгах, верно, кто-то из постояльцев забыл. «Братья Карамазовы». Том оказался ещё и тем самым. Я полистала, нашла рассказ о Великом инквизиторе и прилегла на диван.
За окном стемнело, когда мы стали собираться на склон.
– Ты утренние флиски выстирала? – спросил Серёжа.
– Да. А что?
– Высохли?
– Не думаю… вчерашние же есть, и чистые, и высушенные.
– Боюсь, в одной двухсотке ты замёрзнешь. Одевайся, я пойду посмотрю.
Он вернулся с моей флиской в руках.
– Ты умница, прямо над радиатором её повесила. Надевай обе.
– А ты?
– Мне не надо.
– А если мне жарко будет?
– Не будет.
Во дворе под фонарём стоял всклокоченный и хмурый Бауржан, видно, приходил в себя на морозце.
– Добрый вечер, Бауржан, – защебетала я, словно не замечая его вида, – мы вернёмся часам к одиннадцати. Дождётесь, пустите нас в дом?
Он смущенно, чуть криво улыбнулся и кивнул.
Морозец, и вправду, был хорош – пока дошли до проката, лицо у меня замёрзло.
Людей, как и утром, было много, но толпились они не на склоне, а возле кафе или рядом с гостиницей, или просто стояли посреди дороги группками, то ли прощаясь, то ли, наоборот, только встретившись. Склон сиял электричеством, а горы растворились в темноте. Мы сели на подъёмник, и Сергей тотчас прижал меня к себе.
– Замёрзнешь, сразу скажи, – велел он, – домой пойдём. Лучше завтра купим тебе трёхсотку и вечером покатаемся.
Я замёрзла, но помалкивала. И правильно, потому что потом, когда неслась вниз по склону, я не только согрелась, но и разогрелась. И дальше пошло чередом – я разогревалась на спуске, и этого тепла хватало на подъём. А щёки, наоборот, на спуске замерзали, и, садясь в кресло подъёмника, я отогревала лицо на груди Серёжи.
С каждым спуском я всё свободнее и увереннее чувствовала себя на лыжах, и даже испытала гордость от своего умения – сделала красивый и крутой вираж, обходя не удержавшегося на ногах лыжника. Похохатывая и предвкушая похвалу, я спустилась вниз и, ещё не остановившись, крикнула:
– Серёжа, ты видел? Я упавшего…
– Маленькая, самое большое количество травм люди получают не тогда, когда они учатся кататься на лыжах, а тогда, когда они думают, что уже научились. – Такими словами он встретил меня и вмиг схлопнул мою радость. Голос его был холоден, и смотрел он не на меня, а на склон. – Твоя самоуверенность создала опасную ситуацию и для тебя, и для другого человека. Я получил две травмы благодаря «лихачам» на трассе. В обоих случаях это были новички, возомнившие себя профессионалами.
Сделав выговор, Сергей повернулся и поехал к подъёмнику. Я двинулась следом. В кресле он всё же обнял меня и сказал:
– Ты плохо рассчитала поворот. Если бы тот человек не откатился, ты бы на него наехала.
– Нет, Серёжа, – с жаром возразила я, – я проехала близко, но не меньше, чем в метре от него!
Сергей холодно посмотрел на меня и отвёл глаза.
«Мне уже плохо, зачем ты лишаешь меня ещё и своего взгляда?» – упрекнула я про себя и снова уткнулась лицом в его грудь. Мы молча доехали до места назначения, я спрыгнула с кресла и, подъехав к нему, потребовала:
– Поцелуй меня! Я всё поняла.
Он словно этого ждал – схватил за плечи и горячо зашептал:
– Я испугался. Лидка, как же я испугался за тебя! – прижал меня к себе обеими руками и, покачивая в объятиях, добавил: – Чудо ты моё бесшабашное, будь осторожнее, пожалуйста!
На следующем спуске я вдруг осознала, что мой «полёт» по склону – это танец! Ноги, уверенно управляющие лыжами; торс – балансирующий вперёд-назад, закручивающийся в пружину то в одну сторону, то в другую; покачивание бёдрами, относительно неподвижных плеч – всё это движения танца. И даже зрители есть – небо и горы! Таясь в черноте ночи, небо наблюдает за моим танцем глазами звёзд, а горы – молчаливые в дремотной вечности, ждут, когда я нарушу их сон восторженным смехом, чтобы посмеяться вместе со мной и снова надолго умолкнуть.
