Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
Глава 5. Перелёт в Индию
Комковатое и плотное облачное покрывало, обильно залитое лучами солнца, слепило глаза и навевало скуку однообразием. Самолёт тряхнуло, он мелко задрожал, храбро сопротивляясь воздушным потокам – маленькая коробочка, наполненная людьми, беспокойно снующими туда-сюда по планете.
«Че-ло-век, – мысленно произнесла я по слогам, – венец творения, правитель тварей, коим по велению Бога дал имена, самоотверженно творивший мир окрест себя и с тем же упоением разрушающий этот мир в одночасье. Светоносный не пожелал признать твоё верховенство. Доказывая Богу свою правоту, он искушает тебя многие века, но ты успешно противостоишь ему – даже и поддаваясь на искушение, неизменно возвращаешься в объятия Бога. Но Светоносный не проиграл, нет! Он добился главного – познав Добро и Зло, ты счёл себя виноватым, облачился в чувство вины и упорно не признаёшь своего могущества…»
– Маленькая, ты боишься умереть? – утратившим краски голосом спросил Серёжа.
– Нет. Смерть всегда избавление.
– От чего избавляться нам?
– Нам не от чего, – улыбнулась я и повернулась к нему. Взглянула в полинялые, потерявшие искорки глаза и добавила: – Нам рано умирать, мы в самом начале пути.
– Иди ко мне.
– Табло горит.
Сергей взял мою руку и прижал пальцы к губам.
– Лида, прости. Последние дни я…
– Я понимаю, Серёжа. Нет на тебе никакой вины.
– Ты не удивилась, узнав про Николая.
– Я знала, что это он распускал слухи.
– Знала? Откуда?
Я вздохнула и пожала плечами.
– Сложила один плюс один из разговоров с Андреем.
– Почему не сказала?
– Не знала как. Ты, Серёжа, преданный друг. Без прямых доказательств мои слова выглядели бы наветом. Поцелуй меня. – Я потянулась к нему и потеряла счёт времени. «Нежные… такие нежные губы… как же я соскучилась по твоим губам, Серёжка! Ночи без ласк, дни без поцелуев…»
Словно услышав мои мысли, он скользнул губами к моему уху и горячо выдохнул:
– Соскучился… с ума схожу… соскучился по твоим глазкам, подёрнутым страстью…
Я отклонилась и посмотрела в утомлённое лицо.
– Поспи, Серёжа. Четыре ночи не спал.
– Зато развязался, все дела передал, теперь ничего с Николаем не связывает.
– Связывает. Общее прошлое связывает. Память.
– Да. Из памяти вычеркнуть трудно. Большая часть жизни прошла с ним. Он для меня как рука судьбы.
– Серёжка, – рассмеялась я, – это ты для него рука судьбы, а точнее, пазуха бога. А он, так! Завистливый пакостник. Ты расстался с деструктивными отношениями. На смену старому придёт новое.
– Новое уже пришло. Ты пришла в мою жизнь.
– Спасибо, Серёжа! – я легко поцеловала его в уголок рта. – Я люблю тебя! Хочешь, вызову стюарда, и он разложит кровать?
– Табло горит.
– Ну тогда спи в кресле.
Я вновь отвернулась к окну и вновь отдалась неторопливому потоку мыслей.
«Я пришла в твою жизнь, а ты пришёл в мою. И теперь в нашу с тобой жизнь приходят другие люди. Хорошие люди! Как граф Андрэ, как Стефан… нет, Стефан вряд ли, Стефана я, наверное, больше никогда не увижу. Он почему-то рассердился на меня, да так, что и проститься не захотел. Прощаясь с Серёжей, на меня и не взглянул, будто и нет меня».
Из Подгорицы в Карловы Вары мы прилетели втроём. Стефан прилетел вместе с нами, чтобы продолжить курс массажа, начатый мною в бане. Выяснилось, что у меня не только плечи на разном уровне, но и таз перекошен, и нерв какой-то зажат…
В динамиках тихо звучали нежные переливы флейты, сильные и бережные пальцы перебирали мои мышцы, принося ощущение внутреннего тепла. Я закрыла глаза и вспоминала простор небес, открывшийся со скалы, где, как сказал Серёжа, «и горизонт потерян для глаз». «Нет, Серёжа сказал не так, – заспорила я сама с собой, – он сказал… ах, да не важно, как он сказал! Главное смысл… главное то, что человек пребывает на небе. Да! По земле человек только ступает, а живёт человек в небесах!..»
Наверное, я задремала, потому что очнулась от слов Стефана, обращённых к Серёже: «Девочка спит. Начну работать с проблемой, испугается». Я подняла голову, и он приказал:
– Сядь.
Я послушно села, свесив с кушетки ноги. Огромный и мускулистый, густо поросший волосами, в длинных, ниже колен, пляжных трусах Стефан присел передо мной и большими пальцами надавил на выступы тазовой кости. Глаза его пробежали слева направо, обратно… затем он бесцеремонно подхватил меня под мышки и поставил на пол. Отодвинув край трусов, он с обеих сторон прощупал края тазовой кости и изрёк:
– Таз смещён.
Я засмеялась и спросила:
– Жить буду?
– Будет больно, – пробурчал он угрюмо.
Я вновь легкомысленно хохотнула, моя спина до сих пор пребывала в неге после работы его пальцев.
Стефан усадил меня на скамью верхом, сел напротив и начал массировать ягодицу – очень мягко, легко, без нажима, но мне сразу стало больно. Закусив губу, я посмотрела ему в лицо. Он продолжал массировать, сдвинув брови и, по-видимому, сосредоточившись на ощущениях в пальцах. Пальцы его постепенно стали железными. Вкручиваясь в толщу мышц, приносили боль не только в месте воздействия, боль «простреливала» до самого колена. Да и боль эту можно было потерпеть, невыносимо было ощущение какого-то частичного онемения, чужеродности собственной ноги. Не сумев удержать слёз, я бессильно уткнулась лбом ему в грудь. Он обнял меня другой рукой. Уговаривая потерпеть, русские слова он перемежал непонятными словами из другого языка и массировал, массировал…
Сколько длилась пытка, я не знаю, может быть, минуту, может быть, пять, может быть, больше, но внезапно боль ушла. Я прислушалась и засмеялась.
– Стефан, всё! Я чувствую только давление твоих пальцев.
Так же угрюмо, он отрицательно качнул головой и положил руку на другую ягодицу. Я охнула.
Всё повторилась сначала, только теперь боль от ягодицы уходила к самой пятке.
На этот раз, когда боль прошла, я обхватила Стефана за шею и, близко-близко глядя в его глаза, спросила:
– Всё, Стефан? Теперь всё?
Он кивнул, и на радостях я его поцеловала.
– Спасибо!
Перемахнув через скамью, я бросилась в жалеющие объятия Серёжи.
– Глазки мои мокрые! Больно? Губки все искусала! – шептал и целовал он, в то время как его ладони ласково оглаживали мои ягодицы, принося окончательное исцеление.
Потом, отдыхая между забегами в парную, Стефан и Серёжа пили черногорское пиво…
«Как же его? – выбилась я из потока воспоминаний, – учила, учила название… Никиш… нет, там ещё -чк- в конце… Никич… Никшичко! Да, пиво «Никшичко»!»
Так вот, они пили пиво «Никшичко» и разговаривали, а мне очень хотелось протянуть руку и поправить волосы Стефану – подхваченные вокруг головы кожаным плетёным шнурком, они частью вздыбились из-под него и торчали пиками надо лбом. Но я не посмела.
Мне нравится Стефан. Нравится его спокойный внимательный взгляд, нравится, как он общается – нравятся его несколько большие, чем принято, паузы между вопросом собеседника и его ответом. Мне кажется, этой своей манерой он подчёркивает значимость вопроса собеседника и, как следствие, значимость самого собеседника.
Перед сном Серёжа как бы между прочим сообщил:
– Маленькая, я пригласил Стефана прокатиться с нами в Карловы Вары. Он говорит, тебе нужен длительный курс массажа и постоянный контроль.
– Вот как? Контроль, значит? Да ещё и постоянный? – переспрашивала я со смехом. – Ну-у… чтобы мы могли исполнить рекомендации Стефана, ему придётся бросить свои любимые горы и стать нашим семейным врачом!
Ленку Стефан осмотрел сразу в день прилёта в Карловы Вары. Вернулся из госпиталя ещё более угрюмым, чем всегда, и, не вдаваясь в подробности, буркнул, что помочь девочке не сможет. Вечером я уговорила его пойти с нами в клуб на генеральный прогон выступления, и удивилась, обнаружив насколько он безразличен к женскому вниманию. Едва Стефан вошёл в зал, среди девушек начался настоящий переполох. Он же не обратил ни малейшего внимания на их игривые взгляды и перешёптывания, уселся в кресло посреди зала, да так и просидел в нём, не меняя угрюмого выражения лица, до самого конца репетиции.
А мы оттанцевали прекрасно – ребята были по-хорошему возбуждены, собраны и уверенны в себе. И Лукаш, и Милан излучали спокойствие. Братья, кажется, заключили мир, сосредоточившись на достижении общей цели.
Милан рассказал, как прошедшие два дня труппа неустанно трудилась, и не преминул меня поддеть:
– Лидка, Вацлав прекрасно справился с твоей ролью, даже носок старался тянуть, а в перерывах даже импровизировать соло пробовал!
– Ты зря смеёшься, Милан, – парировала я. – На мой взгляд, стоит рассмотреть вариант, когда пара ведущих танцоров – мальчик и мальчик. Надо всего лишь изменить сюжет танца. Подумай над этим.
– Ты серьёзно? Не-ет, – протянул он, скорчив рожицу, и покачал головой, – Лукаш никогда не согласится!
– Ну и зря! Как тебе моё платье? Я купила его специально для конкурса, мне кажется, оно хорошо вписалось в стилистику ваших костюмов.
Вместо ответа он оттопырил большой палец вверх.
– О-о-очень красноречиво, – рассмеялась я и сделала реверанс, – благодарю, Милан!
– Ты завтра не придёшь? – внезапно утратив радость, спросил он.
– Не приду.
– Потанцуй со мной на прощание.
В итоге получился маленький импровизированный концерт. Я танцевала с Миланом, потом с Серёжей, а потом – соло под «Весенний вальс» Шопена…
«Да, «Весенний вальс» Шопена», – подумала я, вновь выныривая из воспоминаний, и оглянулась на Серёжу – расслабленно раскинувшись в кресле, он, похоже, уснул. Вид его утомлённого лица в который раз заставил сжаться моё сердце. Как ему помочь? Да и возможно ли исцелить рану, нанесённую предательством? Можно ли простить подлость друга? Да и нужно ли прощать? В памяти всплыло красивое лицо Николая. «Завистливый поганец! Купидон!» – обругала я его и вновь уставилась в иллюминатор.
В клуб непорочных бизнесменов, как я его назвала, мы приехали чуть позже означенного времени. Направляясь к нужному столику, Серёжа не спеша вёл меня по залу, то и дело раскланиваясь с присутствующими. Нас встречали любопытными взглядами, и, кажется, с ещё большим любопытством провожали – едва мы проходили мимо очередного господина в смокинге и его спутницы, как за нашими спинами раздавался шёпот. Столь навязчивое любопытство несколько смущало, но, по счастью, внешне я чувствовала себя абсолютной королевишной – на мне было жемчужного цвета кружевное платье на голубой подложке, удачно декольтированное под новое колье – подарок, привезённый Серёжей из Лондона.
В платье я влюбилась сразу, как только увидела его в торговом центре Подгорицы. Примерив, понравилась сама себе, а уж когда вышла из тесной примерочной оценить себя в большом зеркале и заметила восхищённый и одновременно растерянный взгляд Стефана (он знакомил меня с Подгорицей, пока Серёжа был занят переговорами), то не только уверилась в правильности своего выбора, но и почувствовала себя полностью отмщённой за всё то небрежение, что гид-массажист демонстрировал мне в начале знакомства.
Вспомнив сейчас его взгляд, я невольно хохотнула и, чтобы оправдать смешок, спросила:
– Серёжка, ты специально подгадал время так, чтобы привлечь максимальное внимание?
– Да! Хочу, чтобы все увидели тебя.
– Зачем?
– Причин две. Во-первых, я ещё в Лондоне решил, что мы придём сюда вовсе не за их чёртовым членством, а потому что это наш первый выход в свет. А во-вторых, Девочка, ты так прелестна, что я горжусь, что ты моя жена! – Он покосился на меня и спросил: – Я смешон?
– Нет, – покачала я головой, – ты тщеславен. Но как же мне приятны твои слова! Если бы здесь не было такого количества любопытных глаз, я бы замучила тебя поцелуями. Ради таких слов можно потерпеть приступ тщеславия. Но скажи, в чём заключается «заседание»? Пока я вижу обеденный зал ресторана, кто-то ест, кто-то пьёт, кто-то не пьёт и не ест, а разглядывает соседей. Довольно скучное мероприятие, ты не находишь?
– Нет, Маленькая. Здесь и сделки заключаются, и бизнес-стратегии выстраиваются, а случается и рынки делятся. – Слегка отклоняясь от намеченного пути, Серёжа пробормотал: – А вот этому господину мы засвидетельствуем личное почтение. Это Председатель клуба на ближайшие три года, русский, потомок белых эмигрантов, – пояснил он.
Седой сухощавый мужчина при нашем приближении предупредительно встал и вышел из-за стола. Учтиво наклонив голову, он поприветствовал меня, и подал руку Сергею. Негромкий, чуть надтреснутый голос прозвучал доброжелательно:
– Добрый вечер.
– Здравствуйте, господин Председатель, позвольте познакомить вас со своей супругой, – несколько громче, чем нужно, сказал Серёжа, повернулся ко мне и с лаской в голосе представил: – Моя жена Лидия.
Я уже привыкла, что все, кому Сергей меня представлял, с трудом скрывали своё удивление, удивляясь то ли выбору Сергея в моём лице, то ли их удивлял сам факт наличия у Серёжи супруги, но господин Председатель остался непринуждённо учтив.
– Приятно познакомиться, Лидия, граф Андрэ Р., – отрекомендовался он и склонился к моей руке.
Его спокойная уверенность передалась и мне, я перестала думать о любопытствующих взглядах за своей спиной и, взглянув в ясные голубые глаза, искренне призналась:
– Рада знакомству, граф Андрэ.
– Вы – гостья клуба, – улыбнулся он, – разрешите на правах хозяина, если Сергей Михайлович позволит, – добавил он и учтиво наклонил голову в сторону Серёжи, – проводить вас к столу.
Не выпуская моей руки из своей, он положил мою руку к себе на предплечье и, накрыв её другой своей рукой, направился к центральному проходу между столиками. Узкая, длинная ладонь, приятно тёплая и сухая, чуть похлопала по моим пальцам, словно привлекая внимание, и граф спросил:
– Как вам городок, Лидия?
– Замечательный город! Чистенький, компактный, уютный. Есть где побродить, есть где отдохнуть, есть что посмотреть.
– Попал впросак! – вновь улыбнулся граф. – Признаться, я не имел возможности ознакомиться с городом.
– У меня было время. Серёжа уехал по делам, а меня оставил принимать ванны.
– Вы из России?
– Нет, граф. До недавнего времени я жила в Казахстане.
А вот это сообщение его порядком удивило, он мельком взглянул на меня, на Серёжу, но мы уже пришли к столику, на табличке которого крупным шрифтом была напечатана фамилия Серёжи.
– Вот и ваш столик, – сказал граф, – прошу, располагайтесь. Рекомендую заказать каре барашка с картофельным пюре. Надеюсь, у нас будет время познакомиться ближе, – учтиво добавил он мне и, сняв мою руку со своего предплечья, ещё раз поцеловал её. Лидия, – откланялся он, – Сергей Михайлович.
Граф направился обратно – прямая осанка, неторопливый шаг. Классический фрак с фалдами великолепно сидит на худощавой, пропорциональной фигуре.
Провожая его взглядом, Серёжа произнёс:
– Тебе он понравился.
– Да. В его присутствии я испытала странное чувство комфорта, кажется, будто я знаю его миллион лет.
– Ну что ж, прислушаюсь к совету и возьму каре барашка, – сказал Сергей, отклоняя подаваемую официантом папку меню. – Маленькая, а ты что будешь?
– Какую-нибудь рыбу или грибы.
Официант услужливо наклонился и произнёс по-русски:
– Рекомендую пиццу по-калифорнийски, с копчёным лососем и икрой. Из грибных блюд лучше всего взять грибное рагу в белом соусе.
– Хорошо, – согласилась я и, взглянув на табличку с именем на груди официанта, поблагодарила: – Спасибо, Алекс. А ещё прямо сейчас принесите мне, пожалуйста, сок из сельдерея.
– Сию минуту.
– Думал, познакомлю тебя с Николаем, а его нет, – посетовал Серёжа и, лукаво блеснув глазами, сказал: – Пока готовят заказ, потанцуй со мной.
– Ты ещё не всем меня показал? – рассмеялась я.
Сергей в этом клубном обществе был изгоем – люди общались между собой, но никто ни разу не подошёл к нашему столику. Мы вкусно поели, несколько раз танцевали, а в клубе за это время ничего не произошло. Я проследила за взглядом Серёжи, устремлённом на трёх обсуждающих что-то мужчин. Один из них был явно несговорчив, и двое других ему что-то втолковывали. При этом один постоянно хватал несговорчивого за рукав, а другой тыкал указательным пальцем в грудь и слишком близко приближался горячечным шёпотом к лицу. Несговорчивый же, слегка кривясь от такой близости, вытягивал шею вверх и невидяще озирался по сторонам, бессознательно взывая о помощи.
– Они примут тебя в клуб, – заявила я.
Сергей безразлично пожал плечом и, отведя взгляд от троицы, спросил:
– Почему ты уверенна?
– Ты – взрослый. И если они действительно занимаются серьёзными делами, ты им нужен.
– Взрослый? О чём ты?
– Мы уже касались этой темы, помнишь, когда говорили о деградации цивилизации. Я тогда сказала…
– Помню, Маленькая. Ты сказала, что в деградирующей цивилизации воплощаются личности-дети.
– Да. Так вот в нашей цивилизации много личностей-деток, меньше личностей-подростков, а личностей-взрослых почти нет. А на взрослых держится мир.
– Поясни.
– Я схематично обрисую возрастные группы, а ты помни, что говорю я не о детях, а о физически взрослых и личностно сформированных людях. Итак, личности-младенцы. Они жалуются, «плачут» и требуют внимания. У них нет навыков выживания, поэтому их жизнь напрямую зависит от действий государства, социальных учреждений или действий других людей. Их цель – это цепко ухватиться за того, кто имел неосторожность позаботится о них. Они не оказывают существенного влияния на цивилизацию.
Следующая группа – личности-детки от трёх лет. Любопытны, их легко увлечь, но могут быть упрямцами. Занимаются только тем, что им нравится, процесс для них важнее результата. Легко начинают дело, столь же легко бросают, как только потеряли интерес. Им не известны обязательства и ответственность. Когда попадают в сложную ситуацию, то самоустраняются, рассчитывая на других или на «само как-нибудь». Легко обвиняют окружающих в собственных неудачах, столь же легко оправдывают себя. Им нужны поддержка и постоянная стимуляция, чтобы они хоть в чём-то пришли к результату. Это наиболее легко манипулируемая группа, которая в силу своей многочисленности, может оказывать влияние на развитие цивилизации.
Подростки. Ранние очень критичны, зачастую бунтари, хотят докопаться до сути вещей, но либо уходят в сторону от сути, либо останавливаются на полпути. Они осознали причинно-следственную связь событий, поэтому готовы сражаться за справедливость – некоторые организуют какие-то партии, сообщества, движения, придумывают новые-старые экономические системы, зачастую нежизнеспособные, зачастую несовместимые с законом и не имеющие никакого отношения к справедливости.
– Мавроди, – обронил Сергей.
– Да, думаю, да. Яркие представители этой группы есть в любой сфере человеческой деятельности. Скажем, идейные вдохновители движения по усовершенствованию физического тела человека тоже ранние подростки.
– Ты имеешь в виду трансгуманизм?
– Да, – кивнула я и продолжала: – Более взрослые подростки уже обременены ответственностью за свой выбор, за свои действия, за возможный результат этих действий, поэтому более интровертны в своей деятельности. Но все они – и ранние, и более поздние, нацелены на формирование в себе навыков выживания в социуме, поэтому лояльны к обучению, хотят и могут трудиться на благо общества, но до тех пор, пока их не обломают. В любом случае, именно они и двигают цивилизацию. Они уважают, а зачастую и преклоняются перед силой – младшие перед физической, более старшие перед духовной. Ценят публичность, любят признание. Ими тоже несложно манипулировать, главное, выбрать правильную приманку.
Теперь взрослые. Взрослых на Земле единицы. Эти личности берут на себя ответственность за людей, за окружающий мир, за судьбу человечества, наконец. Они терпимо относятся к несовершенствам других, не поучают и не требуют, чтобы другие соответствовали их представлениям о правильном. Действие для них – способ получения результата. Результат в примате, но не любой ценой. Их не интересует кто прав, кто виноват, потому что они уже вышли или выходят из причинно-следственной зависимости. Они не стремятся ни к известности, ни к власти, но если идут во властные структуры, то с определённой задачей. Часто их жизнь посвящена исправлению чужих ошибок, иногда спасению страны, нации или цивилизации в целом. К сожалению, в структурах власти находятся отнюдь не взрослые личности, потому что подавляющее большинство из них попали во власть по праву рождения. Теперь это уже не тайна, что на протяжении столетий власть на Земле узурпируют представители одних и тех же фамилий-кланов. Думаю, поэтому человечество и играет в казаки-разбойники уже не одну тысячу лет, а весь свой могучий творческий потенциал растрачивает на изобретение военных игрушек.
– И ты считаешь, я – взрослый?
Я кивнула, он задумался, а потом с лукавым интересом спросил:
– А ты?
– Я пришла в воплощение ранним подростком, надеюсь, за жизнь стала старше, – ответила я серьёзно. – Серёжа, ты сильная и цельная личность, я хочу, чтобы твой труд служил России.
Он криво усмехнулся и, помолчав, возразил:
– Наша страна никак не может научиться ценить служивших ей людей, а иногда и служить не хочет позволить.
– Что ты имеешь в виду? Страна – это территория, это народ, который эту территорию населяет.
– Ну, значит, народ не умеет ценить людей, служивших благу страны.
– Народ не может быть плохим или хорошим. Ты тоже народ, точнее, часть народа.
– Маленькая, чтобы уважать и ценить себя, как часть народа, надо уважать и ценить историю своего народа. А в нашей истории, к сожалению, мало, что можно уважать.
– Да? А я тебе подскажу, что не просто можно уважать, а чем должно гордиться! У нас не сжигали красивых женщин на кострах, мы не вымирали целыми городами от чумы в отличие от вшивой и смрадной Европы, где нечистоты выливали прямо на улицы городов, а жители этих самых городов не знали, что такое личная гигиена. У нас не вырезали за одну ночь тысячи человек лишь потому, что они не так богу молятся. У нас не было индульгенций, мы не признаём посредников в диалоге с Богом и никогда не заключали сделок с церковью, мы сами несём ответственность за свои грехи. Мы не можем похвастаться уничтожением целых народов. Мы не знаем, что такое гетто и резервации, расизм и работорговля. Точнее, мы знали, что такое работорговля, но были в загоне для рабов, а не в хоромах работорговцев. В Каффе на протяжении нескольких веков торговали славянами, и торговали до тех самых пор, пока мы не взяли Крым. Наша империя прирастала территориями, и «завоевание» окраин обходилось нам значительными финансовыми ресурсами. Везде, куда приходили русские, вначале открывались фельдшерские пункты для помощи местным жителям, потом школы. Мы вкладывались в окраины вместо того, чтобы изымать и опустошать. И пусть некогда «братские» народы, избравшие сегодня «ценности демократии», отплёвываются от нашего общего прошлого, называют благодетеля оккупантом, Бог им судья, они уже сегодня платят страшную цену за свою неблагодарность.
– Не горячись, Девочка.
– Почему?
– Потому что в нашей истории есть и тёмные, постыдные пятна.
– Есть, но это не значит, что в истории своей страны мы должны видеть исключительно тёмные пятна. Вот объясни мне, почему любой народ должен и может испытывать патриотические чувства, и только русским это не позволительно? А ведь тёмные пятна есть в истории любого народа. Или русские обязаны быть святее самого Бога? Объясни мне, почему американец гордится своей страной, когда Штаты только за этот, только-только начавшийся век, развязали больше десятка войн? Единственные в истории человечества использовали атомное оружие, сбросив бомбы, заметь, не на военные части, а на головы мирных жителей? Используя напалм, жгли Дрезден, поджигали вьетнамцев в их же стране, которая не объявляла Штатам войны, но американцы, однако же, во Вьетнам припёрлись. Сегодня «мировой гегемон» открыто вмешивается в дела других стран, открыто заявляет о своём праве на тиранию, правда, тиранию при этом величает «ценностями демократии» и приносит эти самые «ценности» посредством бомб. И никто из граждан почему-то не горит от стыда за свою страну, а, напротив, гордится ею! А мы, между прочим, первыми запустили человека в космос, первыми объявили обязательную всеобщую грамотность, ввели бесплатную медицину, массовую диспансеризацию населения. И это в том веке, когда страна дважды выстояла против всего мира, вначале в так называемой гражданской войне, а спустя двадцать лет в мировой, и ценой огромных потерь спасла мир от фашизма. Некоторых народов уже и на Земле не было бы, если бы не моя страна! И вот ведь какая странность – весь мир оплакивает жертвы Холокоста, а двадцать семь миллионов русских, погибших в борьбе с фашизмом, никого не печалят! А я тебе скажу почему! Потому что история прошлого века переписывается прямо у нас на глазах. Сегодня большая часть мира уверена, что фашизм победила «великая» Америка, которая и в войну-то с Германией вступила в сорок четвёртом, тогда как Германия начала войну в тридцать девятом. Моя страна воевала с объединенной фашистской Европой три года в одиночку. Да, стыдливая Европа предпочитает помалкивать, что воевала на стороне фашистов, обеспечивая продовольствием, боеприпасами, военной техникой и живой силой армию Вермахта. На стороне фашистов воевали и венгры, и чехи, и румыны, и французы, и даже болгары, кого там только не было? А страны «победители» открыли второй фронт тогда, когда солдаты Красной Армии, очистив от фашистов территорию своей страны, начали освобождение Европы. И открыли-то потому, что побоялись остаться не у дел! На советско-германском фронте было разгромлено в три с половиной раза больше немецких дивизий, чем на всех остальных фронтах вместе взятых. Весь мир от фашистов спасли, а ленд-лиз американцам выплачивали аж до самого 2006 года, никто ничего не скостил! Но теперь американцы чудесным образом превратились в главного победителя, видимо для того, чтобы ещё больше гордиться собой! А мы молчим! Мы предпочитаем стыдиться своей страны, потому что в истории нашей страны, видите ли, есть тёмные пятна. Они есть эти тёмные пятна, и о них нужно знать и помнить, но и застить этими пятнами всю историю нельзя. Потому что если ты не уважаешь себя сам, то кто ж тебя будет уважать? И ещё! Человек, который не уважает прошлого своей страны, плюёт в лицо своим предкам! А плевать в лицо прародителям, это плевать в собственное лицо! Вот и ходим оплёванными. Ох, Серёжа, нет у нас права осуждать предков, если мы хотим выжить как народ.
– Иди ко мне, – потянул он меня к себе. – Воительница моя!
– Знаешь, я прихожу в отчаяние, когда сталкиваюсь с досужими рассуждениями мужей учёных и не очень о том или ином правителе – не умея управиться с двадцатью подчинёнными, они берут на себя смелость судить об управлении целой империей! С лёгкостью ставят клейма, да ещё своим гнусным воображением лезут в личную жизнь…
– Всё верно, Девочка, кто сам мелок, тот пребывает в зависти к великим и судит их. А нет причины для осуждения, так клевещет.
– Да-да, шакал задирает давно умершего льва и тем растёт в собственных глазах.
Я отвернулась и стала рассматривать тех, кого и видеть не хотелось – эти люди не подходили к нашему столику, но постоянно поглядывали на нас, кто тайком, а кто и не скрываясь.
– Сколько граждан России имеют членство в клубе? – спросила я.
– Не знаю. Не много, думаю, человек пять.
– Самая плохая черта русских – это стремление отмежеваться от соплеменников, патологическое желание сойти за своего в среде чужих.
Сергей вздохнул и, взяв за подбородок, повернул к себе моё лицо.
– Послушай меня, Девочка. Ты угадала, Москва мой родной город. Я москвич в шестом поколении по маминой линии и в пятом поколении по линии отца, но родился я в Алма-Ате. А всё потому, что и отец, и мать мамы были репрессированы. Маму ещё грудную спасла бездетная соседка, которую через два года тоже сослали в Казахстан. Отец моего отца прошёл почти всю войну, до Берлина не дошёл – ранили на подступах к Варшаве, но и его репрессировали. И я – единственный отпрыск двух старомосковских семей – знакомился с родным городом своих предков уже будучи взрослым.
– Ооо, Серёжа! – простонала я и, ощущая вину, коснулась пальцами его щеки и погладила. – В моей семье всё не так ужасно – папиного отца в тридцать седьмом забирали, но разобрались и через год выпустили. Потом он на войне без вести пропал. А семью деда, что меня воспитывал, раскулачивали. Но, Серёжа…
Прерывая меня, он приник к моему рту и поцеловал. Лаская губы языком, проник меж ними, провёл кончиком языка по дужке зубов и, отстранившись, выдохнул:
– Синеглазка моя… сердишься, глазки огнём горят. Я понял, Лида, взрослый отвечает за то, что происходит в его стране, младенец плачет, что страна плохая.
Я виновато на него посмотрела – обидела? Но он уже смотрел в зал – по проходу между столиками в нашу сторону шёл какой-то господин. Серёжа усмехнулся и произнёс:
– Ну вот и официальная часть наступает. Странно, что членов клуба в зал для заседаний не приглашают.
– Волнуешься? – спросила я.
– Нет, меня устроит любое решение.
Господин не дошёл до нас пары метров, чуть поклонился и произнёс:
– Сергей Михайлович, пожалуйста, пройдите в зал заседаний, господин Председатель ждёт вас.
Серёжа встал, наклонился ко мне, закрывая собой от нескромных взглядов, заглянул в глаза и улыбнулся.
– Маленькая, не скучай, моё отсутствие не будет долгим.
– Не волнуйся за меня, Серёжа, мне есть, чем заняться. Маме позвоню.
Он подбодрил меня кивком головы и потянулся поцеловать, когда из-за его спины раздался насмешливый и слегка картавый голос:
– Познакомь меня со своей подружкой, Сергей Михалыч.
Серёжа вначале рассмеялся, и только потом оглянулся. Подавая руку для рукопожатия, второй рукой потянулся обнять владельца голоса.
– Николай, дружище!
– Серёга!
– Рад видеть тебя! Как ты? Как дома?
– Да всё в порядке! Ирка тебе привет передаёт. Думал, встретимся перед заседанием, поговорим, так в Шереметьево какую-то бомбу искали, рейс задержали. Дурдом! – он безнадёжно махнул рукой и этой же рукой понудил Серёжу отклониться в сторону. – Ну, показывай, кто тут у тебя?
Серёжа повернулся ко мне с счастливым лицом и сказал:
– Маленькая, это мой друг Николай, – в его голосе прозвучали и тёплые, и горделивые нотки.
Я протянула руку.
– Здравствуйте, Николай. Много о вас слышала.
– Знакомься, друг, моя жена Лида, – представил меня Серёжа.
Беря мою руку, мужчина прищурился и, охватив меня цепким и быстрым взглядом, на долю секунды задержавшимся на колье, повернулся к Сергею и с недоверием переспросил:
– Жена?
