Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство
– Надеюсь, на танцполе я буду не столь неуклюж! – попенял он самому себе и рассмеялся.
Наш вальс получился медленным и чуть бестолковым – площадка была слишком мала.
Андрей внезапно предложил:
– Лидия, а давайте шаффл станцуем, в этом я мастер!
– Ну, если только вы меня научите, Андрей!
– Минутку, – выставил он передо мной ладонь и отошёл к оркестру.
Как только заиграла музыка, Андрей двинулся ко мне, подпрыгивая и перебирая ногами. Люди за столиками шумно приветствовали танец. Движения Андрея были быстрыми и задорными, но не были сложными, и, как только он предоставил «слово» мне, я повторила его движения, а затем продемонстрировала и свой вариант. На площадку к нам выбежала ещё одна пара, потом ещё. Места было мало, поэтому каждый из нас исполнял свою партию и отходил назад, уступая место следующему танцору. Подошёл черёд Андрея, но он не стал танцевать соло, а подал руку мне. Мы исполнили парную композицию под неумолкающее одобрение зала, чем и завершили весь танец.
– Как здорово получилось! – радовался Андрей, поднимаясь по лесенке позади меня и стараясь заглянуть в лицо. – И ребята молодцы! Лидия, вы не рассердились, что я вас так… эээ… бесцеремонно перекувырнул?
– Нет, Андрей, что вы! Мне очень понравилось! Вы так лихо подхватили и отправили меня в полёт, что я опомнилась только с другой стороны от вас! Уж не знаю, насколько эстетично это выглядело, но…
Я не договорила, увидев Сергея на вершине лесенки. Лицо его было каменным, глаза сухо блестели. Одним махом преодолев оставшиеся ступеньки, я взметнула руки и бросилась в его объятия.
– Серёжа…
Сердце его билось сильно и часто.
– Серёжа, что? Что ты?
– Вы… – обратился он к Андрею, – я не предполагал, что вы намерены заниматься акробатикой. Вы пригласили на вальс!
Он не кричал, нет! Голос его был тих, и я опять не знаю, как назвать то, что было в его тоне – какая-то смесь гнева и презрения, безжалостно сминающая, комкающая того, к кому он обращался.
– Вы плохо рассчитали механику движения. Вы позволили себе не позаботиться о безопасности партнёрши. Если вы лишаете партнёршу естественной опоры, ваша задача обеспечивать ей надёжную страховку до тех пор, пока она вновь не обретёт опору. Это же так элементарно! Вы же поддержали Лидию в тот момент, когда она сама уже встала на ноги!
На Андрея было больно смотреть – растерянный и жалкий, с пылающими огнём ушами и бисеринками пота на бледном лбу, он не смел поднять глаз.
– Серёжа…
– Маленькая, подожди! – Сергей шумно перевёл дух. – Под каблук могло что-то попасться, Лидия могла не удержать равновесия, могла оступиться… чёрт знает, что ещё могло быть!
– Серёжа… – я прижалась лбом к его груди и простонала: – Пожалуйста!
Он умолк и стал поглаживать мой затылок. Обуздав, наконец, гнев, извинился:
– Извини, Андрей!
– Я понял, Сергей Михайлович… вы правы… я понял, не извиняйтесь. Я не знаю, что сказать… глупо, но… простите меня…
Сергей разом потерял к нему интерес, на лице мелькнуло разочарование, он повернулся и, увлекая меня за собой, пошёл прочь.
– Серёжа! – останавливала его я, – Серёжа, ну подожди же! – Я забежала вперёд и упёрлась ладошками в его грудь. – Ты указал на ошибку, теперь научи как правильно!
Вздохнув, он закатил глаза, демонстрируя утомление от моей настойчивости. Долго молчал, глядя в сторону, наконец, оглянулся на Андрея и предложил:
– Я не люблю танец с элементами акробатики, но в качестве извинения за тон, который я себе позволил, я готов продемонстрировать акробатический танец. – Он усмехнулся и взглянул на меня. – Конечно, если твоя защитница согласится.
Взвизгнув, я повисла у него на шее. Крепко, наскоро целуя, он увлёк меня обратно к лесенке, и тихонько спросил:
– Девочка, юбочка у тебя подходящая, а что у нас под юбочкой? Там у нас трусики или лоскуток, который больше открывает, чем закрывает?
Я зашептала в том же тоне:
– Там у нас бельё из плотной ткани, надёжное, как пояс верности. Одна пикантность – голая полоска кожи между линией трусов и линией чулок, но, если ты не будешь ставить меня вверх ногами на продолжительное время, несколько нижних юбок, надеюсь, не позволят обнаружить и этой нескромности. Серёжа, ключевое слово здесь «продолжительное».
– Понял. Танцуем быстрый рок-н-ролл.
Музыканты играли самую известную тему из «Розовой пантеры». Не прекращая играть, один из них наклонил ухо к балюстраде, Сергей по-английски назвал композицию, тот на секунду прикрыл глаза, подтверждая заказ, и прямо по ходу «Розовой пантеры» оркестр стал перестраиваться.
Я отошла на несколько шагов и, нарочито скучая, осматривала столики вокруг, потом повернулась к Серёже и… вовремя! Он снял пиджак и, демонстративно разжав пальцы, уронил его на пол – в карманах что-то тоненько тренькнуло, и я рассмеялась. «Серёжка, ты – пижон!» Сегодня он не надел галстук, верхние пуговицы сорочки были не застёгнуты, и он расстегнул ещё две. Зрители гулом одобрения приветствовали каждое его действие. Отвечая на вызов, я захватила подол платья руками, и поиграла юбкой, переминаясь с ноги на ногу, за что тоже получила одобрение зрителей и провокационную усмешку Сергея.
Если подсчитать, то большую часть времени танца я провела в отрыве от земли. Сергей крутил меня вокруг себя, подбрасывал в воздух, ловил, опять крутил. В моменты собственно рок-н-ролла он ни на миг не отпускал меня от себя, то справа, то слева, а то и из-за спины перехватывая мою руку. Лицом друг к другу, иногда разворачиваясь лицом к зрителям, мы выделывали па ногами, и я всегда чуть опаздывала, копируя движения Сергея. По смыслу получалось, будто он преподаёт урок, а я прилежно обучаюсь. Оказываясь наверху, я мельком видела Андрея. Присев на нижнюю ступеньку лестницы и отбивая ритм обеими ладонями на своих коленях, он восторженно ловил глазами каждое наше движение.
К концу танца Сергей устроил настоящее хулиганство – посадив меня к себе на плечи, он крутанулся вокруг своей оси и опрокинул меня за спину. Я полетела головой вниз, подол платья со всеми нижними юбками устремился туда же. Сергей выудил меня между своих ног и поставил перед собой, развернул лицом к себе и выдохнул:
– Всё!
Он тяжело дышал, искорки в глазах продолжали пляску. Расстёгнутая рубашка открывала волоски на груди. В порыве желания я прильнула к нему и лизнула влажную от пота кожу. Он отстранил меня от себя и сказал:
– Поехали домой, Маленькая.
– Сергей Михайлович!.. Лидия!.. это… это… – вновь утеряв стройность речи, восклицал Андрей, встретив нас перед лесенкой, – нет слов… это… это… это феерия! – наконец нашёл он слово, а с ним и все последующие: – Мой кувырок по сравнению с тем, что вы, Сергей Михайлович, проделываете – детский сад, ясельная группа! Ваша акробатика очень рискованная, но я видел – вы ни разу не оставили Лидию без страховки! Я понял, Сергей Михайлович! Я понял! Спасибо за хороший урок!
Торопясь высказаться, он взбирался по лестнице задом наперёд, предварительно нащупывая ногой каждую последующую ступеньку. В попытке обойти его, я сделала шаг в сторону, но и он передвинулся вслед за мной.
– Сергей Михайлович, вы сказали, вы не любите акробатические танцы. Почему? Ваш танец получился красивым, стремительным, и зрители в полном восторге. Танец шутливый, но сюжет же может быть любой!
– Не думаю, – покачал головой Сергей и придержал Андрея под локоть – ступеньки закончились, а тот всё пытался нащупать ещё одну.
Поняв, что лестница кончилась, и перестав пятиться, Андрей пристроился рядом с Серёжей и спросил:
– Почему?
– Естественные движения тела тождественны эмоциям. Мы постоянно «танцуем» – жестикулируем, двигаем плечами, головой. По походке можно определить, в каком настроении человек. Акробатические же элементы – это гипер- или, если угодно, супердвижения, не свойственные обычной жизни тела. А следовательно, они и не связанны с чувствами. – Серёжа улыбнулся и прибавил: – Разве что, с радостью. Радуясь, человек может и попрыгать, и покувыркаться, и на голове постоять, отсюда и шутливая тематика большинства акробатических композиций. Изначально танец возник как бессознательное стремление выразить, а скорее, выплеснуть чувства посредством движения. Со временем стремление приобрело сознательную форму, и танец стал искусством. Думаю, так.
– А музыка?
– Музыка? Музыка – это отдельный язык, используя который композитор создаёт завершённое творение, вовсе не требующее дополнительной интерпретации. Слышать музыку умеют немногие, и только единицы умеют в музыку проникнуть, понять её смысл. И уж совсем немногие умеют передать движением закодированные в музыке чувства. Таким даром обладает Лидия.
Андрей восхищённо посмотрел на меня, а я с немым вопросом воззрилась на Серёжу. Но он словно и не заметил нашей реакции и продолжал:
– Для танца важен ритм. Ритм структурирует текст танца. А красота достигается объединением двух вещей – чувственностью танцующего и техникой его движений. Вот ты перекинул партнёршу через себя, какое чувство ты выразил?
– Я?.. я ничего не выражал, – смутился Андрей, – я получал удовольствие от движения, от контакта с партнёршей… – Андрей ещё больше смутился.
Едва уловимо усмехнувшись, Сергей отвёл от него взгляд и сказал:
– Андрей, я не считаю, что акробатические элементы, это плохо. Получаешь удовольствие – используй, только о безопасности партнёрши не забывай! Я сказал: «Я не люблю акробатику в танце». Повторяю, для меня танец – это выражение чувств посредством движения.
Часть их диалога происходила уже в кабинете. Ирина сидела на своём месте и, уплетая пирожное, прислушивалась к разговору. Воспользовавшись паузой, она облизнула испачканный кремом палец и заныла:
– Дюша-а, ты оставил меня одну-у. Я соскучилась и рассердилась.
– Андрей, Ирина, благодарю за приятный вечер, – стал прощаться Сергей. – Ирина, был рад знакомству.
– Уже уходите? – искренне, по-детски расстроился Андрей и посмотрел в спину, шагнувшему к его подруге, Сергею.
Та протянула руку, манерно растопырив пальчики.
– А вы неплохо танцуете! – кокетливо похвалила она. – Я немного подглядела.
Я повернулась к Андрею.
– До свидания, Андрей. До завтра.
– До завтра. Лидия!.. я рад нашему знакомству, – его взгляд говорил больше, чем вежливость слов.
Провожая к выходу, он признался:
– Сергей Михайлович, я ведь подумывал отказаться от встречи. А теперь очень благодарен.
Сергей понимающе кивнул и пожал его руку. Потом кивнул официанту, застывшему возле колонны. Андрей сделал попытку перехватить поданный официантом счёт.
– Позвольте, в благодарность за нашу встречу.
Сергей мягко отказал:
– В другой раз, Андрей, сегодня ты и Ирина – наши гости.
«Как же я согласна с Серёжей! – думала я в машине по дороге в отель. – В искусстве танца главное не техника, главное чувственность и только потом техника. Именно чувственность и отличает искусство от ремесла. Сергей испытывает эмоции от контакта с партнёршей, выражает их движениями, мимикой, взглядом, вызывая чувственный отклик у партнёрши. Танец для него некий сюжет на тему некого чувства, который он разворачивает, как для зрителя, так и для себя самого, погружаясь в переживание чувства сам, вовлекая партнёршу и увлекая зрителя. Мой московский клубный партнёр демонстрировал виртуозную технику и только. Да-а, и в отношении музыки Серёжа прав. Святослав из тех, кто музыку не чувствует, он её слышит, но не чувствует. А я? Я, выходит, музыку чувствую?»
– Ты чего притихла? – спросил Сергей. – Утомилась?
– Думаю, – буркнула я.
«Это утверждение Серёжи мне надо обдумать… – я заёрзала, устраиваясь удобнее. – А ещё мне надо разобраться со своей дурацкой ревностью. Даже Андрей заметил мою ревность и пожалел меня. Стыдно! Серёжа всего лишь посмотрел на красивую женщину, а я…»
– Не поделишься? – сделал новую попытку разговорить меня Сергей.
– Нет.
«Мне невыносима даже мысль, что его глаза могут рассматривать не меня! До жути страшно представить, как, забывшись в страсти, он шепчет о своём счастье в другое ухо, не моё. Почему я этого никогда не боялась с Костей? Может, Илона права, и мы с Серёжей действительно не пара? Он успешный, уверенно бравший, намеревающийся и дальше брать от жизни всё, что ему хочется. А я? Кто я? Старательно забытая, но каким-то чудом не забытая школьная любовь? Оттого только и не забытая, что несостоявшаяся. Неуверенная, ничем не примечательная, не раз битая жизнью и кое-как склеившая себя женщина, и внешне не красавица, и талантами не богатая…»
– Чувствую себя виноватым, – вновь привлёк моё внимание Сергей.
– Перед Андреем?
– Перед тобой.
– Почему?
Он не ответил.
«Но я люблю его! И только это важно. – Я заметила, что начинаю улыбаться. – Да! Едва подумала о любви, и вот уже улыбка и тепло в душе, а ревность и страхи куда-то делись. И ведь знаю, затраты энергии на производство мысли одни и те же, что думать о плохом, что о хорошем, да только результат разный. Знаю, а всё равно лезу в тенёты страха, как та муха в паутину. А взращу-ка я в себе Богиню, говорят, в нас живёт целая толпа субличностей, а неуверенную дамочку отправлю на пенсию – заслужила, всю жизнь в строю! Лишь бы, блин, Богиню в себе отыскать!»
Я рассмеялась.
– Хорошо подумалось? – спросил Серёжа.
– Да. – Я подняла голову и посмотрела в его блестевшие в полутьме глаза. – Знаешь, не перестаю радоваться, каждый раз приходя к выводу, что я тебя люблю!
– Так ты разрешала дилемму любишь – не любишь?
– Нет, милый, я разрешала дилемму пара – не пара.
– И результат – ты меня любишь?
Я кивнула.
– Замысловатая логика.
– Какой владеем, той и пользуемся! – парировала я. – Серёжа, у меня есть вопросы. Хочу сразу предупредить, они дурацкие.
Он улыбнулся.
– Более того, я вряд ли поверю в твои ответы.
Бровь его вопросительно приподнялась.
– Но я всё равно хочу их задать. И ещё, Серёжа, пообещай, что ты не будешь сердиться.
– Многообещающее вступление! – хохотнул он. – А вопросов много?
Я задумалась и пожала плечом.
– Как пойдёт.
– Я к тому, что мы приехали. Если ты непременно сейчас хочешь задать свои вопросы, то мы можем отправиться колесить по городу.
Я посмотрела в окно – машина как раз поворачивала на парковочную площадку перед отелем.
– Но если потерпишь до апартаментов…
– Потерплю.
– Тогда давай выбираться.
В лифте, едва его губы прижались к моим, я забыла про вопросы…
– Хочу принять ванну. Пойдём со мной, – предложил Серёжа. Рука его перебирала, ласкала пряди моих волос.
– Угу, – промычала я, не двигаясь с места.
Я лежала, вытянувшись поперёк кровати, щекой на его животе.
– У тебя волосы красивые, в школе были длинные. Почему ты стала стричь их?
– Они тонкие, в причёске не удержишь, рассыпаются.
Я вспомнила про свои вопросы, живо приподнялась и оперлась головой на руку. Его пресс под моим локтем даже не дрогнул.
– Ты любишь, чтобы у женщины были длинные волосы?
Он поморщился и убрал руку с моей головы.
– Мне всё равно, какой длины у женщины волосы. Я люблю твои, мне нравится зарываться в них носом, мне нравится, когда они касаются моей кожи. Твои волосы и солнце любит – забавляется, бликует, отражаясь от них. В горах, когда ты шлем снимала, я любовался.
– Так я не поняла, ты хочешь, чтобы я отрастила их?
Не отвечая, он спросил:
– Пойдём?
Я села и покачала головой.
– Ты иди, я Косте сообщение напишу. Он проснётся завтра и прочтёт.
Первое сообщение от Кости я получила рано утром, второе – когда мы с Серёжей подъезжали к ресторану. Его сообщения – это предложение из двух слов со знаком вопроса в конце. Во втором сообщении – дополнительный вопрос: «Почему молчишь?»
Боясь причинить ему боль, я несколько раз набирала текст и стирала его. Наконец набрала: «Доброе утро, Костя. Я привыкаю к новой жизни. Это не просто, но я счастлива. Как ты? Пиши, я переживаю». Я прочла написанное несколько раз, ничего лучшего не придумалось, нажала на стрелку и пошла в ванную.
– Серёжа, я войду? – стукнула я в дверь.
– Конечно, Девочка, я уже заждался.
Пока я шла к ванне, он рассматривал меня – взгляд его не был жадным, и ласковым тоже не был. «Он, что, сравнивает меня? – в смятении подумала я. – С кем? С Ириной?»
Он протянул мне руку и позвал:
– Иди ко мне.
– Нет, – отказалась я и расположилась в ванне против него. Для начала ушла с головой под воду, а вынырнув, объявила: – Я буду задавать вопросы. Какие женщины тебе нравятся?
– Мне нравятся женщины, – сдержанно ответил он.
– Ну-у, я имела в виду предпочтения, кому-то нравятся худенькие, кому-то пышнотелые. Кто-то любит большую грудь, для кого-то важнее…
– Позволь узнать, с какой целью ты проводишь своё исследование?
– Серёжа, я предупреждала, что вопросы дурацкие.
– Я не получил ответа на свой вопрос.
– Я хочу знать твои предпочтения.
– Зачем?
Я растерялась.
«А и правда, зачем? Допустим, я узнаю о его предпочтениях, а они возьмут да и совпадут с моими физическими данными, тогда это увеличит мою уверенность, да и самооценку повысит, чего уж там! А если не совпадут, что вполне естественно? И что?.. Что, что? Я дважды саму себя осчастливлю, вот что! У меня появится более точная, с оптическим прицелом, так сказать, ковырялка для раскопок собственных несовершенств. И, конечно же, мне существенно легче станет оправдать его взгляд, направленный на другую женщину! Трижды ха! А теперь повторим вопрос: «Зачем мне это?»
– Не знаю, – ответила я одновременно себе и ему.
Его взгляд смягчился, он вновь протянул ко мне руку.
– Иди сюда.
Приняв в объятия, выждал, пока я спрячу лицо в колкой безопасности его шеи, и мягко спросил:
– Что сегодня случилось, что у тебя возникли «дурацкие вопросы»?
Я промолчала, и он продолжал:
– Маленькая, я могу купить любое тело – молодое и не очень, полное или худое, с рыжими волосами, в кудряшках, или ещё как-нибудь… Но я хочу тебя. Хочу мучительно и сладко. Почему ты не можешь в это поверить? – Вновь не дождавшись ответа, он предложил: – Хочешь, я расскажу, какая ты?
Мне потребовались секунды, чтобы осознать его предложение. Я подняла голову и воскликнула:
– Очень! Но только правду!
– Ну, тогда слушай… – и он опять привлёк меня к себе.
Я тихонько плакала, иногда смеялась, несколько раз восклицала: «О, Серёжа!», и, не смея поверить в его слова, опять плакала. Его слова разгребали напластования моих комплексов, созданных оценками «добрых» людей и мною самой, как результат рефлексии.
В заповеди «Возлюби ближнего, как самого себя», я всегда слышу издёвку, потому что человек себя-то как раз и не любит, так же и к ближнему относится. Я не веду речь о потакании себе во всех грехах смертных и помельче. Не это есть любовь. Любовь есть исцеляющее принятие. И пока человек не научится принимать себя таким, какой он есть, пока не найдёт в себе силы познать себя, и светлого, но и тёмного, пока не поймёт, что, опираясь на светлое, может заместить в себе тёмное, пока не осознает этого своего могущества, он возлюбить себя не сможет. Так и будет искать врагов своих извне себя.
И ещё я сделала нечаянное открытие – я учусь принимать себя, я учусь уважать своё тело, но я не умею принять свою женскую привлекательность. Ищу недостатки, оставляя за собой право быть недовольной.
Благодарность переполняла меня, в который раз рождая чувство сожаления от бессилия слов, не мо́гущих передать того, что я чувствовала. Я прошептала:
– Ты – мой Бог, ты мой целитель. Я люблю тебя.
– Маленькая, дай пяточку, я её поцелую. Она кругленькая, как яблочко, розовая, ты ногой шевелишь, она то всплывает над пеной, то прячется… дразнит.
День третий
Вчерашней беседой ничего не закончилось. Утром Сергей вернулся к причине моих «дурацких вопросов». Мы были в бальнеологическом отделении санатория, лежали «валетом» по отношению друг к другу на разных кушетках, обмазанные лечебной грязью по самое горло и спелёнатые простынями, как младенцы.
– Ты действительно считаешь себя некрасивой? Лида, ты серьёзно?
– Я не сказала некрасивая, я сказала не красавица, вполне себе обычная, не дурнушка, но и не красавица.
– Маленькая, а как же толпы почитателей? Я не говорю о школе. Сейчас! Андрей с первого взгляда по уши увяз. Танцор в Москве. Композитор этот клубный. Мехмет. Маленькая, ты кокетничаешь сейчас или правда не замечаешь, что привлекаешь мужчин?
– Серёжа, перестань, ты неверно смотришь на вещи! – рассердилась я. – У Андрея есть подруга, у Мехмета – молодая и красивая жена, танцор грезит победой в чемпионате мира, а композитор… что композитор? Я с ним даже не знакома!
Слушая мою отповедь, Сергей в изумлении качал головой.
– Как ты не понимаешь? – продолжала я. – Людей привлекаю не я, людей привлекает наша любовь! Любовь стала редкостью в человеческих отношениях. Секса много – и предложения, и открытой демонстрации, а любви нет. Любовь ушла. Любовь для людей стала слишком затратной! Даже понятия подменяются! Сегодня секс называют любовью – «они занялись любовью», «давай займёмся любовью». Любовью заняться нельзя! Любовь не действие, любовь – чувство, качество. Любовь – это распознавание и соприкосновение душ, духовное принятие и такое же служение! Заняться можно сексом. Да и секс сексу рознь. Там, где нет любви, удовлетворённое желание оставляет после себя пустоту, партнёр не нужен до следующего раза, вместе с оргазмом уходит жизненная энергия, повернуться на другой бок и быстрее заснуть. И, наоборот, где есть любовь, секс приносит не только физическое наслаждение, секс рождает радость! Вспомни наш беспричинный смех! А в другой раз наполняешься энергией так, что любишь всё – так бы и обнял, и приласкал бы, до чего мыслью дотянуться можешь. Оргазм наполняет энергией душу, возвращает здоровье и силу телам. Мы с тобой сумели не только остановить ход времени, мы отправили биологические часы вспять!
Я перевела дух. Сергей молчал, задумчиво глядя мимо меня, и я начала снова:
– Современные люди стремятся к свободе. Свободе от обязательств, свободе от отношений, смартфон разглядывают чаще, чем глаза супруга. Следят в социальных сетях за жизнью других людей, пропуская жизнь детей, родителей да и свою собственную мимо. Стремятся к свободе, а получают социальную дрессуру и зависимое от социальных служб одиночество в качестве приза. Боятся любить, но при этом каждый хочет быть любимым! Я не говорю, что мир, в котором мы живём, плохой. Он не плохой и не хороший. Он – такой! Новый, цифровой, без книжки под подушкой, без песен за праздничным столом, без длинных писем в конвертах. И, по-видимому, без любви. Мир, в котором человек из субъекта стремительно превращается в объект. Нужно научиться жить в этом мире, сохранив субъектность. Нужно научиться не жертвовать своими потребностями, а сохранять их! Ты сам об этом говорил! Мужчины, что ты перечислил, тянутся к свету нашей любви, Серёжа! – ещё раз повторила я, вспомнила Святослава, засмеялась и уже легко прибавила: – Кроме танцора, тому партнёрша для чемпионата нужна!
Сергей в ответ на мой горячий монолог так ничего и не сказал, и мы больше не возвращались к этому разговору.
Через некоторое время шторка, отделяющая нас от общего помещения, сдвинулась. Въехали тележки, следом, толкая их и продолжая разговор между собой, вошли две женщины. Одна постарше, с крупной родинкой над верхней губой, наклонилась ко мне, что-то спрашивая, и, не получив ответа, сделала ещё одну попытку, упростив вопрос до одного слова:
– Добре?
Я покивала. Удовлетворённая ответом, она начала снимать с меня простынки, счищать грязь, работая ладошкой, как скребком. Потянув за руку, помогла сесть, внимательно следя за моим лицом. Я улыбнулась и успокоила её:
– Всё хорошо. Добре. Декуйи.
Она повела меня в душ. Серёжа уже обмывался в соседней кабинке, выставив за шторку помощницу. Моя же принялась усердно мне помогать, успевая меня похлопывать и приговаривая: «Добре мила хеска холка». «Ну, мила понятно, – думала я, – а что это – «холка»? Спина, что ли? А «хеска»?» Наконец она выключила воду, в последний раз хлопнула меня пониже спины, засмеялась и подала полотенце.
Молчание Сергей прервал, когда мы уже вышли из бальнеологического отделения.
– Что ты думаешь об Андрее? – спросил он.
– Мне он понравился. Есть в нём главное человеческое – честный, открытый, думаю, надёжный.
– Согласен, – со вздохом произнёс Сергей. – И всё же, жалею, что поспешил с предложением.
– Почему?
– Не могу объяснить… какое-то смутное ощущение – взрослый мужик, эмоциональный, как дитя, увлекающийся, подруга у него…
– А подруга-то при чём?
– Вот именно, подруга ни при чём, точнее, ни к чему. Смотрел на неё вчера, так и не понял, что их связывает? Андрей из семьи старых питерских интеллигентов… боюсь, он легко подпадает под влияние.
– Я так не думаю. Он с лёгкостью идёт на уступки, но не в главном для себя. И до поры до времени.
– Посмотрим, – буркнул Сергей. – Может, сам откажется.
– Нет, Серёжа, предложение он примет, хотя и относится к тебе с опаской. Он будто знает о тебе нечто нелицеприятное, что-то, что, по его мнению, граничит с непорядочностью.
– Всё то же, – кивнул Сергей, – чьи-то слова, застревая в чьих-то ушах, рождают исковерканный образ человека.
Андрей встретил у входа в галерею. Пришёл один, без Ирины. Мы о ней не спросили, а сам он не стал объяснять причину её отсутствия.
Сергей в первом же зале отстал – встретил знакомого, и мы с Андреем отправились бродить между полотен и инсталляций без него. Андрей восторженно рассуждал о том, как свободно в наше время искусство – нет де никаких ограничений в материалах, в сюжете, и художник имеет возможность выразить своё видение мира в какой угодно форме.
– Являетесь фанатом постмодернизма? – спросила я.
– Нет-нет! – горячо и даже испуганно открестился он, смутился, как мальчишка, и признался: – Вы молчите, а я не знаю, о чём говорить, вот и несу чёрт-те что.
– Такое чёрт-те что, что описали главную характеристику целого направления в искусстве? – поддразнила я.
Мы рассмеялись, и, как и вчера, после совместного смеха, неловкость ушла у обоих.
– Я люблю классическое искусство, – признался Андрей, беря мня под руку и увлекая в следующий зал. – Из современного интересуюсь авангардом, сюрреализмом, а в постмодернизме, если честно, ничего не понимаю. А вы?
– Я дилетант, Андрей, или, что точнее, я зритель. Могу сказать, нравится – не нравится и только. В одном я убеждена твердо – искусству должно порождать эмоцию, задевать чувство. И если этого не происходит, нет и искусства.
– А как вы относитесь к концептуализму?
– Сол… – я умолкла, пытаясь вспомнить имя, и повторила: – Сол… американский художник…
– Сол Левитт? – предположил Андрей.
– Да, Сол Левитт. Это он, кажется, сказал, что цель концептуального искусства состоит в создании интеллектуально интересного произведения, не затрагивающего душу зрителя. Как видите, преследуемая концептуальным искусством цель прямо противоположна моему представлению об искусстве.
– Но согласитесь, что художественно оформленный призыв к интеллектуальному осмыслению объекта или проблемы имеет право на жизнь.
– Безусловно, если это художественно оформленный призыв, как, например, рисунки Эндрю Скотта.
– Да! Мне очень нравятся его «Ожидание» и «Устойчивость».
– А «Поиск» помните? А «Несогласие»? А «Теневое Я»? Хотя с последней работой я не согласна. У художника человек держит тень на поводке, а я считаю, что это наше теневое Я, наша потаённая внутренняя суть, как то: неуверенность, чувство вины, комплексы и страхи, держат нас на поводке. Ну а теперь давайте попробуем осмыслить, скажем, «Фонтан» Дюшана. Начинайте! Что вы думаете?
Андрей остановился, помолчал, разглядывая пол у себя под ногами, и засмеялся.
– Признаться… – развёл он руками, – мне ничего в голову не лезет, кроме того, что автор стебётся.
– Возможно, вы и не далеки от истины. Дюшан, кажется, и сам не считал «Фонтан» искусством. Возможно, он иронизировал над публикой, а мы считаем его основоположником концептуализма. Пойдёмте!
– А вы что о «Фонтане» думаете? – спросил Андрей, вновь беря меня под руку.
– О, я предположила серьёзные вещи! Поскольку «художественное оформление» писсуара мыслей во мне не породило, я зацепилась за дату рождения «шедевра». И поскольку это времена Первой мировой войны, я подумала, что автор призывает смыть человеческие нечистоты в канализацию истории, такие как борьба за власть, за территорию, за ресурсы. Ну а поскольку в то время правили исключительно мужчины, то и выбор художественного объекта обусловлен.
– Лидия, а как вы относитесь к «Чёрному квадрату»? – оживившись, с лукавинкой в глазах спросил Андрей.
Я не поддержала его приглашения к одной из расхожих полемик в живописи, поскольку уже имела такой опыт с человеком, который доказывал мне, что как только он встал перед «Черным квадратом», то так сразу и погрузился в созерцание, и повеяло на него образами да глубокомыслием. Потому я сухо ответила:
– Глядя на полотно, я вижу кракелюры.
– Как вы… веско!
– При всём при том я не отрицаю супрематизм, а у Малевича очень люблю «Точильщика». Знаете, Андрей, я знаю, что не вправе ожидать, но так бы хотелось, чтобы искусство воспитывало и вдохновляло, порождало бы позитивный отклик! Я понимаю, искусство отражает реальный мир, какие мы – люди, таково и искусство. Но как это плохо, когда в повседневной жизни люди разучились чувствовать радость. Между тем радость есть, она никуда не делась!
– А вы чувствуете радость в повседневной жизни?
– Да! И счастье! – и не удержав в себе это самое счастье, я рассмеялась. – Объясняется всё просто, Андрей. Я люблю!
Меня смутила открытая ласковость его взгляда, и я отвела глаза.
– Над чем смеётесь? – бесшумно возникнув рядом, спросил Сергей.
– Обсуждаем современное искусство, – ответила я.
– И к чему пришли?
– Решили, пусть будет!
Следующий зал меня впечатлил. Вот уж поистине, что хотела, то и получила.
Я долго стояла у большого полотна с изображением старика, обессилено развалившего старое тело на скамье. У ног его свернулась в клубок столь же старая собака – последний, оставшийся в живых друг. Глаза старика не отпускали, взгляд их был устремлён прямо в глаза зрителю. «Что там за этой усталостью? – думала я. – Часто ли там жил смех? А, может, чаще в этих глазах жила боль, которая и хотела, да не могла пролиться слезами? А теперь и от боли ничего не осталось». Я вспомнила взгляд мамы, и сердце стукнуло виной. Провожая меня и Серёжу, она стояла на пороге квартиры и молча, не мигая, смотрела на меня. В её глазах был укор. «А может быть это чувство вины понуждает меня так интерпретировать её взгляд?» Я отошла от картины, успокаивая себя тем, что всё это время, как я уехала, разговаривая со мной по телефону, мама неизменно находится в хорошем настроении.
