Игорь Сотников
Палиндром
В таком, с замиранием сердца вакууме полного внимания друг другу отношений, они задерживают своё дыхание на сколько их лёгких хватает, а как только начинают проявляться первые признаки кислородного недостатка, то Атнанта первым выходит из этого ракурса их отношений. – Конечно, я прекрасно понимаю, что, сколько там не смешивай, перемешивай, насыщай генетической эффективностью этот материал, то, как говорили в одном известном фильме: «В конце остаться должен только один, самый живучий». Но это всего лишь техническая часть этого процесса. А ведь той репродуктивной клетке, которая в итоге и добралась до финиша, в моём случае пришлось бороться за итоговый приз в куда как сложной атмосфере своего неприятия всеми вокруг. И она, добравшись первой до финиша, в итоге проявила не только свою волю к жизни и силу, а она во время своего движения к финишу и борьбы за первенство, через сопровождавшее её путь всё это трение с другими претендентами на место в жизни, где в моём случае присутствовало кратно больше конкурентов, можно сказать, впитала в себя все эти различия и сделала её кратно сильней. Что в итоге так разнопланово и отразилось на мне. И я, даже благодарен тому податливому типу из лаборатории, что я не такой как все. – Нехорошей улыбкой улыбнулся Атнанта.
– Правда, этот заведующий лабораторией несколько исказил историю с пробиркой. И как только на свет из багажника машины был вытащен его ассистент, то он (не ассистент) сразу же во всём признался, заявив, что это, в общем-то, и не эксперимент был, а они таким нехитрым способом давали жизнь тем природным материалам, которые оказались невостребованными и их из-за отсутствия спроса и финансирования, было решено отправить в утиль; но бес их точно попутал. Что прозвучало очень правдоподобно и даже немного в сердце отозвалось. Да вот только с ассистентом этому отцу Терезу не свезло. Уж больно он несговорчивый и, судя по всему, совсем не любит своего начальника, которого он готов был тут же утопить.
– Да нажрались они с полковником Бриксом, куратором лаборатории, на именинах у полковника, вот и решили, таким способом поднять себе настроение, смешав в одну все попавшиеся им по руку пробирки. – В один момент сдал своего начальника ассистент. Но этот отец Терез, как тут же выяснилось, цепко держится за остатки своей жизни. И знаешь, что он мне сказал, когда я подвёл его к последней черте, к краю набережной? – пододвинувшись к Тари, прямо в душу спросил её Атнанта.
– Что? – одним кивком своей головки, спросила его Тари.
– Он подозвал меня к себе и когда я к нему приблизился, то он мне так тихо, чтобы никто вокруг ничего не услышал, с надрывом прохрипел: «Я твой отец». – Атнанта замолкает и, глядя на Тари, ждёт от неё её реакции на свои слова. И она последовала. – Это правда? – спросила Тари.
– Я не знаю и, наверное, никогда не узнаю. Ведь отец Терез сам виноват, что так самонадеян и не придерживается взвешенных взглядов на себя. Да и мне, кажется, что он насчёт себя и заодно меня ошибся, питая такие огромные надежды на то, что его сообщение об отцовстве, что-либо изменит в его судьбе. – В задумчивости сказал Атнанта. – И если даже то, что он мне сообщил, было правдой, то он на собственной шкуре сумел убедиться в верности поговорки «яблоко от яблони не далеко падает». В общем, он оступился, упал в реку и не выплыл. – Совершенно бесстрастно, как будто речь шла о чём-то неодушевлённом, констатировал факт потопления заведующего лабораторией Атнанта, смотря куда-то сквозь пространство. При этом он не забывал о том, что в этой части пространства находится Тари и, у неё, возможно, возникнут вопросы насчёт судьбы того, слишком не воздержанного на слова ассистента. И он, предупреждая её вопросы, даёт ответ на них. – Он тоже, как оказывается, как и второй мой самоназванный отец, полковник Брикс, не умел плавать в студёной воде. – Тут Атнанта как будто оживает и, возвратившись из других пространств понимания мироздания в эту реальность, с просветлевшим лицом подытоживая свой рассказ, обращается к Тари.
– И вот что из всего этого получается, Тари. – Говорит Атнанта. – Я, имея такую противоречивую наследственность, где во мне так и продолжают бороться различные установки на будущее, даже не разориентирован в себе и понимании окружающего мира, а во мне весь отвечающий за чувства функционал атрофирован до зачаточного состояния. Это своего рода церебральный паралич моих чувств, где сигналы из мозга, не поступая в отвечающие за чувства области, тем самым вывел их из жизни и сделал меня бесчувственным. И получается, что я, поступая так-то и итак, всего лишь действую механически, согласно системным взглядам моего организма, а не как со стороны создаётся впечатление, лживо и непотребно. Ведь я не настолько человечен и для меня все эти категории морали, чувств и ещё чего-то там, есть всего лишь инструментарий для проведения в жизнь моих установок. И как можно оценивать функцию, с этих человеческих позиций. Так что не обессудь. Я всего лишь функционирую, а не живу. Да и выражение «я пользуюсь успехом», не зря несёт в себе столько неоднозначных, априори смыслов. – Атнанта в подтверждение своих слов развёл руками, где заметив в одной из рук телефон, убирает его на стол. После чего акцентирует своё внимание на находящемся в руках Тари блокноте и спрашивает её:
– Ну так, что там у нас на сегодня?
Тари приподнимает блокнот до уровня своего прочтения и начинает зачитывать первый пункт списка дел Атнанта. – Конгрессмен Альцгеймер. – Зачитав это имя, Тари ждёт уточнений или замечаний со стороны Атнанта. Но Атнанта, как будто и сам ждёт, что Тари дополнит это своё сообщение – в каком значении или в каком контексте значения, на первом месте списка был записан этот конгрессмен, для Атнанта было бы небезынтересно знать.
Ведь Атнанта всегда давал Тари такие чёткие и понятные рекомендации при составлении ею списка первоочередных дел. Где должно было быть чётко указано, на каких таких основаниях, тот или иной фигурант заинтересованности прокурора Атнанта, попал вначале в грязную историю, а уж затем в этот список. А тут, как прямо сейчас выясняется, то этот конгрессмен Альцгеймер прямо как ангел небесный, чистый и ничем собой непримечательный. Да если он хочет знать, то уже одно то, что он оказался на первом месте в этом списке, говорит о том, что он как минимум, амбициозен.
– Это всё? – спрашивает Тари Атнанта. Ну а Тари отлично поняла, о чём спрашивает её Атнанта, и хотя напротив имени этого конгрессмена стоял чистый прочерк, она знает, что это значит. – Вы просили, начинать зачитывать список ваших дел с этого имени. Чтобы не забывать, сказали вы. – Говорит Тари и Атнанта, наконец-то, вспоминает, почему он дал такое задание Тари. Этот Альцгеймер не выходил у него из головы и вызывал много насчёт себя тревожных вопросов.
– Всё-таки зачем, он мне всё это показал и рассказал? – какой уже раз задался этим вопросом Атнанта, вспоминая тот злополучный день на съемочной площадке. Где из всего того, что ему по секрету сообщил Альцгеймер, после того как Атнанта про себя в голове памятливо прокрутил, так многое не вязалось и входило в противоречие друг с другом. – Говорит о том, что лицо по дискредитации неизвестно, тогда как моделирует ситуацию с падением вице-президента. Ничего не понятно. – Принялся раздумывать Атнанта. – Но что-то мне подсказывает, – Альцгеймер имеет вхожесть во многие ключевые комитеты, – что он определённо что-то знает на будущее. Может ему что-то известно насчёт кандидатуры будущего генерального прокурора. – У Атнанты несколько дух захватило от своих не таких уж и нереальных предчувствий. – Зря он что ли, стал бы меня обхаживать. Но что он хочет и кого представляет? – задался вопросом Атнанта, поглядывая на блокнот в руках Тари. – Ладно, со временем разберёмся. – Атнанта взглядом отрывается от блокнота и, посмотрев на Тари, даёт команду двигаться дальше по списку.
Дальше Тари зачитываются имена в значимом для них ключе, с именованием их находящихся под законным подозрением заслуг перед обществом и законом, с указанием их ликвидности для общества, с постановкой на вид всего скрытого и пока не скрытого их имущества, и некоторыми приписками в их адрес в виде комментариев, со стороны Тари – её в точку едкие замечания, были по достоинству оценены Атнантой и он разрешил ей делать такую вольность. – А то так окончательно утратишь чувство юмора, имея дело с одними только непроходимо серьёзными людьми. – Аргументировал это своё решение Атнанта.
– Этому господину Мало, опять так завистливо жадно, что он готов взять на себя чуть больше вины, лишь бы только не подумали, что его опять обошли в дележе награбленного. – Примерно такого рода замечания делала Таро, зачитывая имя очередного справедливостью обойдённого преступного типа. Чья замечательность выражалась в том, что он в своём наивном простодушии, при одновременном наличии в нём такой крайней степени жестокости, что кровь в жилах холодела при виде всего того, на что он был способен, всё буквально для себя понимал. Где его жизненное кредо «Жить на широкую ногу», включало в себя, в том числе и его широкую поступь шага, в которую он вкладывал всего себя, изрядно выматываясь так широко шагая.
Но сейчас этот господин Мало, которому всегда всего было мало, да и все с похожими историями типы, не заинтересовали Антанта, который и ухом не повёл при упоминании всех этих лиц, нуждающихся в государственной поддержке, которая, как правило, заключалась в их классификации по своим проступкам, с последующей отправкой их в те самые места, где им самое место. И хотя они совсем так не считают и на этот счёт имеют свою принципиальную, отличную от официальной позицию, то, как говорится в таких случаях, кто не заблуждался на свой счёт. А вот государственная процессуальная машина на этот ваш счёт никогда не заблуждается, хотя бы потому, что она как бездушная материя, на это просто не способна.
А вот когда Тари назвала очень знаковое имя: «Господин Дульсиней», – то Атнанта в один момент оживился, и тут же предложил на этом имени остановиться. Что было совсем не сложно сделать, когда Тари итак остановилась.
– И на сколько у нас назначена встреча с этим интересным господином? – спросил Тари Атнанта. На что Тари бросает свой взгляд на блокнот и в тоже время на часики на своей руке и, подняв взгляд на Антанте, говорит. – На сейчас. – И хотя это время так неожиданно близко, Атнанта даже лёгким укоризненным взглядом не указывает Тари на эту её не предупредительность. А он приподымается со своего кресла, отряхивает себя от усталости сидения в одном положении (мог бы и раньше встать, вроде его никто не удерживал так сидеть) и, осмотревшись по сторонам, кивнув в сторону двери, с улыбкой обращается к Тари. – Так он, поди что там, в приёмной, сидит.
– Ага. – Посмотрев на дверь, согласилась Тари.
– Так может быть, позовёшь его. – Говорит Атнанта, со всё той же улыбчивостью смотря на Тари.
– Пусть ещё немного поволнуется. – Поморщив носик, сказала Тари.
– А вы, как я посмотрю, жестоки. – Сказал Атнанта.
– Ну как хотите. – Сказала Тари, отправившись на выход к двери, ведущей в приёмную. Когда же дверь за Тари закрылась, Атнанта, пока у него есть минутка времени, ещё раз очень быстро осматривается по сторонам и, убедившись в чём-то своём, направляется к отдельно стоящему столу, предназначенному специально для рабочих переговоров или подобного рода бесед, с теми господами, которые вслух заявляют, что не видят никакого смысла в этих беседах и им, вообще, не о чем говорить с прокурором, но, тем не менее, они всегда откликаются на прокурорскую просьбу, прийти к ним побеседовать – любопытство, что не говори, сильнейшая штука.
И только Атнанта занял место за этим столом, как дверь в его кабинет открывается и, зашедший в кабинет господин Дульсиней, застаёт прокурора за своими глубокими размышлениями над горемычными судьбами тех людей, кто по воле всё той же судьбы-горемыки, попал к нему на стол для его рассмотрения. Ну, а судя по тому, что Атнанта не сразу признал вошедшего господина Дульсинея, которого, между прочим, всегда с первого взгляда признают, – его отглаженное современной пластической хирургией лицо не сходит с экранов телевизоров и с последних полос газет и журналов, где помещается светская хроника, – а это навевает на господина Дульсинея нехорошие предчувствия. Ведь если прокурор не признаёт в нём ответственного гражданина, то не далёк тот час, когда вслед за ним и все остальные люди начнут видеть в нём то, что видит в нём прокурор – последнего человека, которому и руки подать, не подать.
Впрочем, господин Дульсиней не успевает окончательно насчёт себя расстроиться, как вдруг озарившееся приветственной улыбкой лицо Атнанты, начинает его обнадёживать по поводу исхода этой встречи. – У него ничего на меня нет. – Делает вывод из этого захода Атнанты господин Дульсиней, чья улыбка ещё шире и краше, чем у Атнанты. Далее следуют ни к чему не обязывающие слова приветствия, если, конечно, в них не сильно вдумываться и искать в них глубинный смысл – чем не мог похвастаться господин Дульсиней, как и любой оказавшийся здесь по просьбе прокурора человек.
– А вот и вы. – Поднимаясь со стула, с улыбкой приветствует господина Дульсинея Атнанта. На что Дульсиней, про себя ядовито выразившись: «Только прикидывается добродушным», – вслух сказал совсем не то. – Со своей стороны могу тоже самое сказать. А вот и вы. – Улыбаясь, сказал Дульсиней.
– Рад нашему знакомству. – Протягивая руку для знакомства, сказал Атнанта.
– А я как рад. – Пожимая руку прокурору, Дульсиней не удержался, и позволил себе, бросить в ответ эту многозначительную фразу.
– Вы как всегда прекрасно выглядите. Как вы добрались? Проблем на дорогах, а может в метро, не возникло? – потрясывая руку Дульсинея, Атнанта начал задаваться многосмысловыми вопросами. А вот теперь Дульсинею нужно было хорошенько подумать, прежде давать ответы на эти каверзные вопросы. – Что он этим «как всегда», хочет сказать? – заволновался про себя Дульсиней. – И что за странный интерес к тому, на чём я к нему добрался. Хочет проверить, насколько соответствует мой уровень благосостояния моей налоговой декларации. Или же тут ещё что-то.
– Спасибо. Хорошо добрался. – Сухо ответил Дульсиней, так и не уразумев, на что намекал прокурор (да и времени не было).
– Ну, тогда хватит расшаркиваться перед друг другом, и прошу к столу. – Сказал Атнанта, указав Дульсинею на стол. После чего они отправляются к столу, где заняв места друг напротив друга, начинают выразительно, со всем вниманием к своему визави смотреть друг на друга.
И если для Атнанты такое положение вещей и себя в них, вполне устраивает и по своему забавляет, то Дульсинея, – хоть он виду и не показывает, – такая пауза в их отношениях, где он к тому же является объектом пристального изучения со стороны Атнанты, несмотря на то, что и он сам имел все возможности для изучения прокурора, совершенно не нравится. И ему бы хотелось, чтобы эта пауза не затягивалась. С чем не мог согласиться и против чего скорей всего выступал Атнанта, которому всё это обоюдное молчание позволяло много чего увидеть в сидящем напротив Дульсинее, которому уже началось ёрзаться на месте под этим пронзительным взглядом Атнанты.
– Говорят, что недоговорённость не способствует пониманию между людьми. А по мне так наоборот. Она очень даже помогает пониманию мною сидящих напротив меня людей. – Заговорил Атнанта, когда Дульсинею уже терпеть было никакой мочи, а набежавшие с его раскалённой лысины на лоб капли пота, накопив в себе достаточной массы, чтобы суметь оторваться от того края его лба, к которому они прибились, готовы были уже начать капать на низ его лица.
И хотя Дульсинею было крайне сложно следить за ходом мысли Атнанты, – ему в тоже время нужно было держать под контролем все эти накопления на своём лбу, которые так и стремились собой застелить ему глаза, – он, тем не менее, изловчился в своём понимании Атнанты, и понятно, что полностью с ним не согласился. Правда, он не стал категорически расходится во мнении с Атнантой, он ведь здесь находится на правах гостя, и всего лишь попросил своего собеседника перейти к сути того вопроса, для решения которого его сюда и пригласили.
– Да, конечно, господин Дульсиней. Вы человек занятой и для вас выражение «время деньги» не пустой звук. – Уж слишком участливо сказал это Атнанта, начав запускать свои руки в свои карманы, в поиске чего-то такого, без чего он не сможет продолжить свою беседу с Дульсинеем.
Ну а пока Дульсиней, поглядывая на все эти поисковые мероприятия Атнанты, исходил в тревоге от таких, со скрытым подтекстом слов прокурора, – время деньги, к чему это он сказал, – Атнанта после нескольких безуспешных попыток, отыскать у себя в карманах костюма так ему сейчас необходимую вещь, наконец-то, её находит. А как находит, то с торжествующей улыбкой кладёт найденную им флэшку на стол перед собой. После чего переводит свой взгляд от флэшки на Дульсинея, чьё настроение, судя по всему его напряжённому лицу, так и не улучшилось, и после фиксации на нём взгляда, спрашивает Дульсинея. – Вы знаете, что это?
И тут самому недалёкому уму и даже не уму, понятно, что это вопрос с подвохом – когда тебе указывают на очевидную вещь и спрашивают об её назначении, то понятно, что вопрошающий интересуется не этой очевидной вещью, а твоей сообразительностью или наоборот, недальновидностью. Что, конечно, понимаемо Дульсинеем, но вот что хочет услышать от него в ответ Атнанта, то вот этого Дульсиней никак не может вразумить, сколько бы ему не думалось. На что времени у него совсем нет, и Дульсинею приходиться озвучивать то, что у него есть. То есть ничего толкового.
– Носитель информации. – Осторожно проговорил свой ответ Дульсиней. Чем вызвал нескрываемое удивление на лице Антанты, который даже не стал обдумывать и смягчать свой ответ, а напрямую отреагировал на это заявление Дульсинея. – Вот значит, как вы выражаетесь. – Почесав рукой подбородок, косясь на Дульсинея, сказал Атнанта. – Информативно и в тоже время так пространно. А ведь захоти я назвать вас тем же носителем информации, то я, пожалуй, ни насколько не ошибусь. И разница только и состоит, что в форме носителя информации, и в количестве её внутренней памяти. И если уж выбирать для себя, какому носителю я отдал бы предпочтение, то… – Атнанта взял в руки флэшку, посмотрел на неё, затем положил её обратно, оценивающим взглядом посмотрел на Дульсинея и, расплывшись в улыбке, многозначительно сказал:
– Выбор очевиден. Не так ли?
Ну а для Дульсинея, может быть, тоже выбор очевиден, и он не такой как у Атнанты, что, тем не менее, не позволяет ему этим своим выбором так принижать достоинство людей, которые может быть и достойны такого его выбора. А то, что Антанта таким хитростным способом, прямо-таки требует от него признания в том, что он как носитель информации во всём уступает этой флэшке, – его память не столь дисциплинирована, коротка и со временем стирается, из неё подчас очень сложно извлечь нужную информацию, она поддерживает только один языковой формат, и вообще его память вмещает в себя в основном только мусор, тогда как на флэшке держат всё больше ценную информацию, – приводит Дульсинея в негодование. И он на это раз не собирается отмалчиваться и, резко заявляет. – Может всё-таки перейдём, наконец, к делу.
– А мы собственно уже и перешли. – Говорит Атнанта и, взяв в руки флэшку, начинает её покручивать пальцами руки. – Ведь, как вы понимаете, внешнее, как с этой флэшкой, это всегда преамбула. Ну а что всех всегда интересует, так это то, что находится внутри этой преамбулы. Что в нашем случае частично известно. Это память. А вот что несёт в себе память, – а она в себя вмещает целый мир, – то вот это для каждого и представляет свой интерес. – Здесь Атнанта выпрямляется и обращается с вопросом к Дульсинею. – Господин Дульсиней, что вы думаете насчёт памяти?
– Я вас не понимаю. – В недоумении проговорил Дульсиней.
– Она у вас хорошая? – не сводя своего взгляда с Дульсинея, спросил его Атнанта.
– Вроде не жалуюсь. – Настороженно сказал Дульсиней.
– Это, конечно, хорошо. – Сказал Атнанта. – Но память такая удивительная и противоречивая штука – она постоянно не хочет выполнять свои прямые обязанности и с трудом расстаётся с информацией, особенно тогда, когда отлично о ней помнит и знает, какой важностью она обладает. И она только тогда эту свою информацию в себе припоминает, когда ей об этом напоминают со стороны. И даже иногда и не знаешь, что думать о такой памяти, которая без своего дублирования откликнуться не может.
– Всё это по-своему интересно. Но я всё же я так и не пойму, о чём вообще идёт речь. – Ответил Дульсиней.
– Сейчас объясню. – Сказал Атнанта, слегка исказившись в лице на такого непонятливого Дульсинея. – Так вот. – Вздохнув, заговорил Атнанта. – В прежние, до цифровые времена, я для демонстрации своих намерений всю комнату завалил бы стопками бумаг, состоящих из гневных обращений, криков души и требований немедленно разобраться в происходящем безобразии, исходящих от граждан, домохозяек и отцов семейств, до глубины своей души возмущённых всем тем, чему они стали свидетелями. В чём сейчас совершенно нет никакой необходимости, когда всё это помещается в этой малюсенькой флэшке. Отчего она не совершенно не теряет свой вес в своей значимости.– Выставив перед собой флэшку, сказал Атнанта, глядя на Дульсинея.
– И знаете, о чём все эти письма? – после небольшой паузы спросил Дульсинея Атнанта.
– Даже не догадываюсь. – Всё больше и больше стал себе позволять Дульсиней, чуть ли не с бахвальством так заявив.
– А я вам напомню. – Сказал Атнанта, чуть наклонившись в сторону Дульсинея. Отчего он чуть было рефлекторно не отпрял назад, но вовремя взял себя в руки и удержался на одном месте. – Вы, господин Дульсиней, прежде всего бизнесмен, а затем уже аниматор. И не спешите меня переубеждать в обратном. – Атнанта, заметив непроизвольное движение Дульсинея в сторону возразить, быстро пресёк эти его поползновения возражать. – Не будь вы прежде всего бизнесменом, вам бы никогда не удалось из маленькой, частной артели, выстроить такую огромную империю, в которую превратилась ваша фабрика по производству мультфильмов. – Аргументировал свою позицию Атнанта, но Дульсиней, судя по стоящему на его лице недовольству, всё равно был с ним не согласен. Но Атнанту это совсем не волнует, и он продолжает подводить Дульсинея к главной теме разговора.
– И вы, как и всякий бизнесмен, подходите к своему делу с позиции бизнесмена. Для увеличения своей прибыли, вы стараетесь по максимуму снизить свои издержки на производство своего продукта. Что вполне разумно и объяснимо, если всё делается по правилам и соответствует утверждённым стандартам и нормам. Ну а так как конечный продукт вашего производства носит специфический характер, то и нормы, определяющие и подтверждающие качество вашего продукта, носят тот же специфический характер. – Здесь Атнанта вынужден был замолчать, а всё потому, что Дульсиней не сдержался и перебил его, вставив своё уточнение.
– Умозримый и значит, не имеющий для себя чётких определений. – Торжествующе заявил Дульсиней. Но непоколебимый вид Атнанта говорит о том, что Дульсиней, пожалуй, рано радуется. Что на поверку так и оказалось. – До поры, до времени. – Таким холодным голосом, да ещё так утверждающе это сказал Атнанта, что Дульсинея пробил озноб и в горле у него запершило. – А время нынче, как бы полегче для вас сказать, требовательное к людям, особенно к тем, кто создаёт этот, как его… контент, и отвечает за формирование у человека мировоззрения. Что в полной мере относится и к вам, кто с самых первых шагов ребёнка на его жизненном пути, рисует для него картину окружающего мира. И не мне вам объяснять, какая это огромная ответственность, ведь дети это не просто наше будущее, а они наше всё. – Атнанта делает психологическую паузу, чтобы Дульсиней осознал, что дальше будет только хуже для него. А как только заметил, что Дульсиней вновь наполнился волнением – он начал нервно в глазе тикать – то продолжил повышать ставки.
– И вот тут-то мы и подходим к тому вопросу, который… – Атнанта опять акцентирует общее внимание на флэшке, которую он приблизил к своему слегка близорукому глазу (что не мешает ему быть дальновидным), демонстративно изучил на ней надпись, после чего посмотрел на Дульсинея и продолжил говорить, – на под завязку, а точнее на 32 гига имён неравнодушных граждан нашего государства взволновал общественность. – Вновь следует пауза, потребовавшаяся Атнанте для того чтобы набрать побольше кислорода себе в грудь, после которой он и обрушился на Дульсинея.
– Вы использовали своё руководящее, генеральное положение, нет, не для того чтобы повысить художественную ценность создаваемого вами произведения, или же это отвечало художественному замыслу картины, а вы руководствуясь только одним, своей жаждой наживы, пошли на беспрецедентный шаг, вы исказили существующую реальность. Отрезали у ваших мультяшный героев пятый палец, объясняя это тем, что так удобнее.
И видимо Дульсиней ожидал услышать от Антанты что-то более страшней и глобальней, ну, например, обвинения в скрытых намерениях выпустить на большой экран новую картину, где была бы вскрыта вся правда о мультяшном закулисье, а тут как оказывается, такой пустяк. Ну и осознание того, что ему ничего не угрожает, приободряет Дульсинея, и он, наполнившись той самой уверенностью по самое не хочу, с которой он губернаторские двери открывает ногой, окинув прокурора сверху вниз презрительным взглядом, ехидно так заявляет:
– Столько времени не возникало никаких вопросов, а сейчас они вдруг возникли. Хм. – Хмыкнул Дульсиней, в упор не видя флэшки, на которую он сейчас посмотрел (настолько его взгляд был презрителен). – А время, между прочим, самый что ни на есть главный судья, не зря же говорят, что время всех нас рассудит и всё расставит по своим местам. И как оно посмотрит на дело рук твоих, так и будет оценен твой труд.
– Согласен. – Согласился в ответ Атнанта, кивнув головой. – И скажу больше, сейчас как раз и настало то самое время, судить. Чем мы сейчас и займёмся. – Атнанта замолкает и под взглядом Дульсинея начинает по-новому обустраиваться на этом своём месте. Так он поправляет под собой стул, слегка отодвинув его от стола, после чего принимается за себя. Где он для начала, поворотами в разные стороны, разминает свою шею, затем взяв руки в замок, выпрямляет их вперёд и таким образом протягивает себя. После чего он возвращает руки и, скрестив их, кладёт на груди, когда сам облокачивается спиной на спинку стула. Когда же он, таким образом, привёл себя в готовность, то после совсем небольшой паузы он берёт слово.
– Для того чтобы не возникло путаницы в мыслях, а там и до неразумных, ни каким здравым смыслом необъяснимых поступков недалеко, которая вполне может возникнуть в результате нашего недопонимания друг другом, я вкратце, ничего не утаивая, объясню вам положение ваших дел, и что в данный момент находится… Нет, не на флэшке, хотя и не без этого, а на той чаше весов правосудия, которая находится на …Скажем так, на противоположной от вас стороне. – Атнанта пододвинулся к столу и, положив на стол руки, заговорил:
– И я пока что не буду прибегать к тем красноречивым аргументам, которые всегда сопровождают такого рода дела. Хотя несколько примеров, для того чтобы понять направление будущей дискуссии, всё же приведу. То, что рисуют нам как настоящую реальность, – поднимутся голоса возмущения со стороны самой передовой общественности, – не есть такова, она есть плод больного воображения обделённого природой человека. – Атнанта на этом красноречивом моменте покосился на руки Дульсинея, который сам не зная почему, невольно спрятал руки под стол. – Который под себя кроит этот мир и хочет, чтобы и все остальные смотрели на мир его глазами и почувствовали свою природную ущербность перед теми, кого природа так обошла своим вниманием. А такая открытая демонстрация своего отличия, принижает наше человеческое достоинство, нравственно нас мучает и действительно заставляет чувствовать себя нравственно ущербными. Но это так сказать, лирика. – Сказал Атнанта, переходя к самой сути разговора.
– Ну а теперь конкретика. По одним только прикидочным расчётам, вы на одном только анимационном фильме, благодаря этой манипуляции с пальцами рук, в карман себе положили до 45-ти тысяч. И при этом в старых ценах. Так что совсем не сложно сосчитать, какие колоссальные суммы вы зарабатывали на этих не дорисовках. – И только Атнанта это сказал, как Дульсиней уже всё сосчитал и сообразил. А вот насколько он сообразительный человек, то это должен был решить Атнанта, к которому он и обратился с достаточно провокационным и двусмысленным вопросом. В котором Дульсиней однозначно преследовал цель проверить Антатне уже на его сообразительность.
– Сколько? – многозначно посмотрев на Атнанте, спросил его этот до чего же хитрющий Дульсиней. Но Дульсиней, задаваясь этим своим провокационным вопросом, который должен был поставить в тупик бездействия Атнанту, не учёл того, что в этих стенах по надзору за правосудием, где постоянно задаются вопросами, вопросами и ещё раз вопросами, именно этот вопрос и звучит чаще всех. Так что Антанте не смутить такой постановкой вопроса, и если на что-то он и знает ответ, то именно на этот вопрос.
– А вы ещё не соглашались, когда я вас назвал бизнесменом. – Заулыбался Атнанта. – А рефлексы, с их цепкой хваткой, так сказать, не обманешь. Но да ладно. Вы, как я вижу, уловили суть нашей судебной системы, раз решили обговорить условия сделки. Ведь на торге зиждиться вся наша система правосудия. Ну а для того чтобы получить удовлетворяющий все стороны результат, то тут нужен точный расчёт. А по расчётам наших аналитиков с бухгалтерским образованием, без которого нынче некуда, то, как я вам уже говорил, – но память такая удивительная штука – ей вечно хочется, чтобы ей о ней напоминали, – сумма возможных претензий к вашей компании, будет кратно превышать все ваши активы. – Атнанта замолчал. Теперь мяч был на стороне поля Дульсинея, и от него зависело, как воспользоваться этим правом.
И почему-то, как часто бывает в таких случаях, Дульсиней решил, что он не такой как все человек, он не подчиняется единым правилам и установкам (они его просто не колышут), на него не как на среднестатистического человека давит атмосферное давление, в общем, не захотел прислушиваться к своему здравомыслию, а решил поупрямиться, заявив, что всё это чушь, и Атнанта всего лишь берёт его на понт с этой пустой флэшкой. – Пока собственными глазами не увижу, то не убеждусь. – С яростью во всём себе заявил Дульсиней, в своей экзальтированности поведения посмев прихлопнуть кулаком откуда-то вдруг появившуюся на столе муху.
