Игорь Сотников
Палиндром
Когда же полицейский протолкался к эпицентру происшествия, к автомобилю, то сидящий внутри автомобиля человек, ему сразу не понравился и, пожалуй, не находись он при исполнении своих служебных обязанностей, за которую ему деньги платят, то он предпочёл бы не иметь с ним никакого дела – сидит так независимо, как будто всё вокруг происходящее его не касается. Но все вокруг сейчас смотрят на полицейского и так сказать, надеются на него, спасителя. Так что у полицейского другого выхода нет, как для начала по рации сообщить диспетчеру, что он на месте и вот-вот приступит к нейтрализации преступника, после чего в ответ на вопрос о необходимости подкрепления, посмотрит на так внимательно на него смотрящих окружающих людей и с долей бахвальства ответит, что сам справится. Когда же все эти предварительные действия им выполнены, то он ещё раз окидывает взглядом онемевших от уважения к его храбрости людям и, выдохнув, делает последние пару шагов, которые разделяют его и автомобиль злодея.
Там он стучит по боковому окну автомобиля ручкой электрошокера, – нужно сразу дать понять злодею, что на этом шутки кончились – и, впившись взглядом в злодея, ждёт его ответной реакции. Но злодей на то и злодей, что он глух к голосу закона, и пока как следует не напомнишь ему, что все тут равны перед законом, он и ухом не поведёт. О чём отлично знал полицейский, решивший ещё раз, но уже потвёрже постучать по окну уже ручкой вынутого пистолета. И на этот раз этот злодей не стал игнорировать просьбу полицейского, открыть дверь или опустить окно, чтобы он объяснил своё поведение, а повернулся и посмотрел на полицейского ничего не понимающим взглядом.
Но полицейского на такую хитрость не подловишь, он-то знает, что под этим взглядом недоумения может скрываться – либо откровенное наплевательство подозреваемого на законы, где он чего-то такого запрещённого принял, чтобы было легче сбивать ни в чём перед ним невиноватых пешеходов, либо же он ещё хитрее, чем он нём думал полицейский, и он под маской непонимания, выдав себя за недалёкого, умственно отсталого типа, решил таким образом отделаться от штрафа.
– Откройте окно, это полиция! – Полицейский видимо так долго ждал, когда он сможет сказать эту фразу, что не удержался и сказал её сейчас. А что такого, ведь судя по невменяемому взгляду злодея в автомобиле, то ему всё нужно объяснять и дополнять его знания подсказками, а иначе он ничего и не поймёт. И как сейчас же выясняется, то полицейский всё верно сделал и, зажатый некими неизвестными обстоятельствами водитель дорогого автомобиля, без дополнительного уведомления открывает окно автомобиля. Что не может не воодушевить полицейского, и он ободрённый тем, что его слушаются, уже с несколько большим спокойствием спрашивает этого человека в автомобиле. – Что-то случилось?
Но на этот раз человек за рулём автомобиля, не то чтобы подвёл его с ответом, а полицейский, ожидавший всякого, в том числе и побега с места происшествия, уж точно не ожидал услышать того, что ему ответил этот хитроумный тип. А как услышал, то и впал в осадок. – Я, кажется, влюблён. – До растерянности всё это услышавших людей, потерянным до невозможности, то есть себя, безнадёжным голосом сказал, по идентификации полицейского, подозреваемый, а по другой известности, конгрессмен Альцгеймер. И полицейский, а также все стоящие вокруг люди, готовые не верить ни единому оправдательному слову этого наглеца, сами того не заметив, поверили ему и сменили выражение полного непонимания на лице, на понятливую озабоченность за несчастную судьбу этого влюблённого.
Но всё это пока ещё не случилось с ничего такого неподозревающим насчёт себя конгрессменом Альцгеймером, который сейчас был насчёт себя более чем уверен, хоть и ехал в своём дорогом автомобиле в другом беспокойстве. Что с ним случалось крайне редко, но всё же случалось, когда он, как, например, сейчас, не совсем представлял себе, как себя вести и с чего начинать разговор с супругой вице-президента Ханной. Из-за чего он время от времени путался в педалях и тем самым нарушал рабочий ритм сердец других участников автодвижения, которые завидев эти его дёргания на дороге, сразу много насчёт него решили и поняли, что от него нужно держаться подальше.
Сам же конгрессмен Альцгеймер, чьи представительские номера на автомобиле ограждали его от недовольства других участников движения, дабы как-то отвлечься от не дающих ему покоя беспокойных мыслей о будущей встречи с Ханной, о которой она даже не догадывается, а это значит вся организация той случайности, которая станет прологом этой встречи, полностью лежит на его плечах, решает положиться на некий авось, который как ему объясняли малознакомые политики из одной вероятно знакомой страны, в таких делах всегда помогает, и заодно вспомнить что-нибудь такое, что может его сейчас отвлечь.
– Киру! – вспомнив Киру, уже постфактум словесно сообразил Альцгеймер, обратившись в памятливое воспоминание об одной знаковой встрече.
– Ну как всё прошло? – спросил Киру Альцгеймер, чисто случайно оказавшись в одном из кулуарных закутков конгресса, где так любят перешептываться между собой заинтересованные в чём-то конгрессмены и другого важного рода люди.
– Как и планировали. – Последовал ответ Киры. – Я была достаточно убедительно шумна, чтобы на это не отреагировать и по выходу из дамской комнаты не встретить меня. – Здесь Кира сделала задумчивую паузу, заставившую Альцгеймера в волнении поторопить её. – И что он сказал или может, сделал? – с напряжением спросил Альцгеймер. И видимо для Киры эта встреча была до сих пор незабываема, раз она не поспешила давать ответ, а ещё немного по раздумывала. И только после этого дала ответ. – Заботливо поинтересовался, что там так шумно падает, что не даёт пройти мимо неравнодушным к чужому несчастью людям. Но при этом так сдавливаемо смотрел на шею, что не продохнуть.
– И что ты ответила? – спросил Альцгеймер.
– Указала на свои руки. Мол, вот их во всём нужно винить, уж больно они неловкие. – Опять на полуслове оборвала себя Кира, над чем-то задумавшись.
– И что? – не может утерпеть Альцгеймер. Кира же выходит из памятливого воспоминания, где перед её глазами стоял господин Мюллер, чей страшный взгляд пробирал почище сквозняка и, посмотрев на Альцгеймера, говорит. – Он ничего не сказал в ответ, но ему говорить не надо было, всё читалось на его лице. «Выкручивать руки буду через шею. Там надёжней», – вначале сказал его взгляд, а затем он предупредительно мне сообщил мне, что он готов мне поверить во всё, что я ему скажу, если я скажу ему чистую правду. «А что это будет за правда, то это мне решать, если конечно… Ведь тебе с нею жить или…», – вот так он убедил меня быть с ними правдивой. – Сказала Кира.
– Она что-то недоговаривает. – Решил Альцгеймер, вслух спросив другое. – И что ты ему сказала?
– Что и должна была сказать. – Ответила Кира.
– И он поверил? – после небольшого раздумья спрашивает Альцгеймер.
– Я думаю, что да. – Сказала Кира.
– Всему? – всё не успокаивается Альцгеймер.
– Да. Я работаю на вице-президента. У меня другого выхода не было, как только на него работать. – Следует ответ Киры.
– А теперь? – дотошен Альцгеймер.
– А теперь у меня нет другого выхода, как ещё и работать на Мюллера. – Говорит Кира.
– И? – приблизившись в упор к Кире, спрашивает её Альцгеймер.
– А работаю я на тебя, дорогой. – Чуть ли не в душу вложила эти свои слова Кира.
– И ты хочешь, чтобы я этому поверил? – прищурившись, смотрит на Киру Альцгеймер.
– Но ты же веришь. – Не сводя своего взгляда с Альцгеймера, говорит Кира. – К тому же ты знаешь, что самая устойчивая фигура это треугольник.
– И, наверное, зря. – С выдохом говорит Альцгеймер.
– Кто знает. – Многозначительно говорит Кира.
– Ты знаешь. – С уверенностью говорит Альцгеймер.
– Я бы не была столь уверенна. Я ведь натура ветреная и не могу быть ни в чём уверенной. – С долей усмешки сказала Кира.
– Хочешь сказать, с какой стороны сильнее дунет, то в ту сторону и направишь свой взгляд. – Сказал Альцгеймер.
– Всякое может быть. – Сказала Кира.
– А ты ещё та актриса. – Усмехнулся Альцгеймер, вдруг наткнувшись на мысль, заставившую его тогда и сейчас задуматься над многим, что связано с Кирой. И особенно над этими её словам: «Запомни, уметь доверять, не каждому дано. И если даже случится так, что ты будешь обманут в своём доверии, без чего не бывает, то не ты об этом будешь сожалеть. Хотя и ты тоже».
– И когда ждать? – было задался вопросом Альцгеймер, как к своему удивлению, на противоположной от себя стороне дороги, на её обочине, заметил стоящую как у разбитого корыта, у своего сломанного автомобиля, Ханну Шиллинг. – Вот как! – удивился Альцгеймер, не сводя своего взгляда с Ханны, которая ничего не понимая, чуть ли не разведя в стороны руки, смотрела на свой заглохший на полпути новенький автомобиль, в чьих технических характеристиках даже не упоминалась такая его возможность неожиданно выходить из строя.
И что теперь спрашивается должна делать Ханна, для которой в новинку оказаться в такой странной ситуации. Звонить своему супругу она почему-то совсем не хотела, вытянуть руку и начать голосовать, как это делают в подобных случаях растерянные леди, то она ещё не настолько растерянна, чтобы рисковать собой, отдаваясь воле случаю, да и на дороге нет ни одной машины, кроме одной следующей в противоположную от неё сторону, в общем, она пока не решилась, как дальше действовать. Тем более тот встречный автомобиль вдруг предпринял неожиданный и пугающий Ханну манёвр, развернувшись в обратную сторону, и теперь похолодевшей в спине и переставшей чувствовать свои ноги Ханне, захотелось о чём-то другом подумать, как, например, не раздумывая рвануть внутрь своего автомобиля, и там закрыться на все запоры.
Но то ли потеря связи с ногами не дала ей совершить этот манёвр, то ли интуиция ей подсказала, что не стоит надеяться на свой автомобиль, – если раз подвёл, то и второй раз подведёт, – но так или иначе, а Ханна осталась стоять на месте, где и приготовилась посмотреть в глаза однозначно серийному убийце, со своим маниакально-депрессивным синдромом, подлавливать на пустынных дорогах беззащитных леди и независимо от их желаний обманывать их в их надеждах на своё спасение.
Ну а стоило только этому автомобилю остановиться рядом с ней, то всё что Ханна знала об этих скрытных серийных личностях, – их более чем привлекательный внешний вид, вежливое обращение и главное, через своё обаяние суметь убедить свою жертву в том, что ей нечего опасаться и если кому-то можно верить, так это только ему, тому, кому ни при каких раскладах нельзя верить, – один в один, в точности совпало с тем, с чем она встретилась лицом к лицу по выходу из этого автомобиля водителя.
И как только водитель вышел из своего автомобиля и направился к Ханне, так он с первых своих шагов принялся внушать уверенность Ханне в том, что кого-кого, а его точно опасаться не стоит. Так он, для того чтобы придать себе добродушности, мило улыбнулся, отчего его лицо, итак имевшее все признаки приятной и симпатичной наружности, ещё больше стало привлекательным и так располагающим к себе, что Ханна и, не поняв как это случилось, на одно самое краткое мгновение расположилась в его крепких руках.
Но хорошо, что Ханна умеет держать себя в своих руках и не только в чужих, хоть и крепких, и она быстро стряхивает с себя это поветрие и готовится дать отпор этому молодчику, если он начнёт вести себя так, как они все себя ведут, стоит им оказаться в более выигрышном положении с какой-нибудь леди, которая по воле независимых от неё обстоятельств попала в такого рода форс-мажор.
И как ожидалось Ханной, этот притягательной наружности тип начинает ей заговаривать уши. – Добрый день. Прекрасная погода, вам не кажется. – С такой милой улыбкой всё это говорит этот тип располагающей к себе наружности, что Ханне, несмотря на всё своё желание быть против, – какой добрый день, когда с тобой такое происшествие случается, какая прекрасная погода, когда я не по погоде, легко одета (хотя такая моя, без плаща открытость, позволяет увидеть то, что в плаще стройное не видно), – хочется с ним соглашаться. А это говорит о том, что она уже начала подпадать под обаяние этого серийного человека, который только этого и добивается.
– Не кажется. – Следует ответ Ханны, которая всё же собралась с силами и показала этому серийному типу, что она не будет для него лёгкой добычей. Ну а чтобы он не сомневался в этом, то она в подтверждение своих слов поёжилась от сквозящего холода ветра. Но все эти серийные люди, чем и отличаются от самых обычных людей, так это своим непревзойдённым упорством, с которым они идут к своей намеченной цели, так что его такими отговорками не остановить. И если он задался целью, сломить сопротивление этой леди и помочь ей, то он обязательно найдёт убедительные слова, чтобы она согласилась позволить ему себе помочь.
И этот серийный человек бьёт в самую уязвимую точку. – Вы, как я вижу, замёрзли. А на таком ветре и пяти минут хватит, чтобы застудится. – Так тепло и ласково говорит и смотрит на озябшие плечи Ханны этот серийный тип, что Ханна начинает чувствовать, что ей не устоять перед желанием согреться в объятиях этого серийного типа, который как человек дальновидный, для начала предложит ей проследовать к ней в автомобиль, где тепло, после чего подвезёт его до первого кафе, где согреет её горячей чашкой кофе и душевным словом, ну а потом пошло и поехало, где она и не заметит, как их духовная близость приземлилась и стало так жарко, что Ханне от всего этого представления даже сейчас стало в лице красно, а в ногах слабо.
А стоило ей только проявить шаткость своей позиции, как она и не заметила, как оказалась в тёплом салоне автомобиля этого серийного типа, который не сводя с неё своего гипнотического взгляда, продолжает ей что-то такое важное говорить, а она ничего не понимает, продолжая витать в своих, до того удивительных фантазиях, что она сама не понимает, как такое ей, пуританских взглядов замужней леди, смогло надуматься. И опять Ханне приходится прибегнуть к встряхиванию, которое рассеивает всю эту дымку её фантазий, и она теперь может опять отчётливо и главное, осознанно слышать, что ей говорит этот серийный тип. А как только Ханна сумела понять, что ей говорит этот серийный тип, так она сразу и не поняла о чём это он её спрашивает.
– Так разве вы меня не помните? – задаётся вопросом этот серийный тип, заставляя Ханну памятливо напрячься. Где она вначале попыталась сообразить, что на самом деле имеет в виду этот серийный тип, задаваясь этим вопросом. Для чего она опять обратилась к первоисточникам знаний об этих серийных типах – кино. Где единственное, за что она смогла зацепиться, так это за то, что все серийные люди не просто последовательные люди, а они вечно с каким-нибудь таким же как он серийным человеком соревнуются в количестве и качестве исполнения своих маниакальных задач, и при этом всегда кому-нибудь подражают. А этот вопрос серийного человека, определённо из этой области подражания. Он хочет убедиться у Ханны, что он не просто оставил для кого-то заметный след на его жизни, но что этот яркий след не был скрыт от общественности, и все с содроганием в сердце вспоминают об этом зверстве маньяка из Трансильванского парка, чей фоторобот находится в топе страниц всех передовых газет.
И тут Ханне прежде чем дать ответ, нужно хорошенько подумать. Ведь оба варианта ответа несут в себе крайней степени опасности. Так в случае того, если она не побоится и с яростью в глазах бросит ему в лицо фразу: «Да, я тебя, бездушная безличность, отлично помню. И не боюсь этого сказать!», – этот серийный человек зловеще усмехнётся и, доставая из бардачка свисток, скажет: «Тогда ты знаешь, что тебя ждёт». Ну а если она наберётся ещё больше храбрости и с не меньшим вызовом этой серийной сущности этого маньяка, с непониманием спросит: «А что, должна?», – то, пожалуй, этот серийный человек ещё рассерчает и, доставая из бардачка фотоаппарат, зловеще заявит: «Я тебе это ещё припомню!».
И тут даже и не знаешь что хуже, прямо сейчас подвергнуться тому страшному испытанию, на который тебя обречёт серийный человек, бегая за тобой с завязанными глазами на звук твоего свистка или жить в постоянном страхе, в ожидании того, когда серийный человек соблаговолит напечатать твои фотографии, сделанные им на коленке, и послать их твоему ревностно относящемуся к твоим супружеским обязательствам супругу.
И Ханна, как человек заботливый, который бережёт сердечный ритм своего супруга, выбирает первый вариант ответа, правда не без своих вариаций. – Мне кажется ваше лицо знакомым, но вот где я вас видела, то дайте ещё подумать. – С явным намёком на затягивание времени, а не как можно было подумать, на затягивание взаимоотношений (впрочем, каждый волен думать, как он хочет, кто головой, а кто сердцем), говорит Ханна.
Ну а серийный человек не против того, чтобы сыграть с Ханной в предложенную ей игру отгадай-ку – ему некуда спешить, когда она в полной его власти. И он, сказочно ей улыбнувшись и, тем самым ещё больше усугубив её вдавленное в автомобильное сиденье положение, со словами: «Тогда поедем. А пока едем, может и вспомните», – трогает с места свой автомобиль. И судя по тому, как она взволнованно посмотрела на свой оставленный автомобиль, то она что-то важное упустила из того, что ей чуть раньше говорил этот серийный человек. Но её новый попутчик очень заметливый и предупредительный человек, а иначе бы он так долго не смог бы остаться не пойманным, на свободе, и он успокаивает Ханну насчёт её брошенного автомобиля. – Можете не беспокоиться, с ним здесь ничего больше не случится. А эвакуатор я вызвал.
И тут Ханна неожиданно проявляет здравомыслие. – А на какой адрес? – спрашивает этого всё знающего серийного человека Ханна. И как сейчас выясняется, то это самого простого вопроса хватило Ханне, чтобы расколоть этого серийного человека. – Вы меня поймали. – Не с какой-то простой, а как это сейчас видится Ханной, с многоликой улыбкой оскалился этот посланник ада. И теперь Ханне оставалось только ждать, что автомобиль свернёт в лесополосу и там, наконец, всё будет расставлено по своим местам – ноги к ногам, руки к рукам, уши к ушам, и туды, и сюды.
Но видимо этот серийный человек заскучал по человеческому общению, – оно складывается всё с сам собой, или в крайнем случае, с бензопилой «Дружба», – раз он не спешит на этом заканчивать разговоры где-нибудь в лесополосе, а в целях усыпить внимание Ханны заводит разговоры.
– Я честно сказать, ехал к вам. – С каким-то прямо раскаянием проговорил это серийным человек, в ожидании ответа Ханны посматривая на неё удивлённую этим его заявлением. Из которого выходит, что эта их встреча на просёлочной дороге, была совсем не случайна, а в некотором роде предусмотрена …А вот кем, то от ответа на этот вопрос будет много зависеть.
Если так на этом настаивали звёзды, где они вместе с бензином подсыпали в бак звёздной пыли, которая засорив бензонасос, вывела из строя автомобиль Ханны, то это одно – в этом случае ответ держать сердцу. Но если в этом во всём нет никакого вмешательства провидения, а всё случившееся с ней есть результат спланированных действий этого предусмотрительного господина, где он под покровом ночи забрался к ним в гараж и вывел из строя один важный механизм её автомобиля, для того чтобы он сломался в самый неожиданный для Ханны момент, где-нибудь на просёлочной дороге, где он как раз в этот момент будет проезжать, то тут такое дело, что без дополнительных вопросов не обойтись.
И Ханна на этот раз действительно по серьёзному взволновалась, – когда знаешь, что тебе ожидать, то не так страшно, а вот неизвестность всегда по особому, по неизвестному тревожит, – и в этом волнении обратилась к своему попутчику с требовательным вопросом. – Как всё это понимать? – и не удержавшись, ещё спросила. – И кто вы собственно такой? – И, пожалуй, второй вопрос был если не лишним, то преждевременным. И господин неизвестный, скрывающийся под маской многоликости, заслышав второй вопрос Ханны, вместо того чтобы впасть в ещё большую серьёзность, на которую его подвинул первый вопрос Ханны, берёт и удивляется этому её вопросу. С чем, с этим своим удивлением, поворачивается к Ханне, – он вынужден иногда отвлекаться от неё на дорогу, – и вместо того чтобы отвечать на поставленные перед ним вопросы, сам спрашивает или может, утверждает. – Так вы всё-таки меня не помните.
Да так жалостливо это говорит, что Ханне становится за себя, такую жестокую, стыдно. И она в ответ на его внимательный взгляд начинает приглядываться к нему, и вроде бы даже начинает узнавать. Но только не до имени. Которое догадливо сам говорит этот господин, представившись конгрессменом Альцгеймером, про которого она вроде что-то слышала, но вот что, то она хоть убей, никак не может вспомнить.
– Мне, как я понимаю, представляться не нужно. – Сказала Ханна. И как со слов Альцгеймера выяснилось, то она правильно всё понимает. На что с её стороны звучит свой логичный при данных обстоятельствах вопрос. – То, что случилось с моей машиной, это ваших рук дело? – спросила Ханна, не сводя своего взгляда с лица Альцгеймера, который в этот момент, скорей всего специально, нежели по-другому, сейчас решил отвернуться и последить за дорогой. – Знает, что я по его красивым глазам всё пойму, вот он их отводит. – Догадалась Ханна, опять оказавшись на распутье, не зная какой ответ ей желанней было бы услышать. Где Альцгеймер соврал бы ей: «Ничего не было таково вами утверждаемого», – либо же он с искренним взглядом посмотрел на неё и заверил бы её в том, что да, это он всё специально это проделал с её автомобилем. И у него для этого есть оправдание. Он не просто хотел найти причину для их знакомства, а для того чтобы в её глазах выглядеть героем.
Но конгрессмен Альцгеймер оказался куда как хитроумнее и ловчее, чем думала Ханна, и он не сказав, ни да, ни нет, предположил и пустил в ход третью версию случившегося с автомобилем. – В следующий раз этим неизвестным буду я. – Многозначительно так сказал Альцгеймер, что у Ханны захватило дух от …Конечно же от беспримерной наглости этого конгрессмена Альцгеймера, а не как могли бы сердечно подумать люди с чувствительным складом ума и с сопутствующим ему придыханием, которые во всём вокруг видят одно, только эти свои придыхания.
– Да вы большой мастер говорить глупости. – Усмехнулась в ответ Ханна, с трудом собравшись с собой.
– Это помогает успокоиться в стрессовых ситуациях. – Но что же это говорит этот Альцгеймер, своим рациональным ответом, наоборот, сбивая в нервность сомнений всю успокоенность Ханны. А ведь мог бы в ухо припугнуть её, заявив, если она сейчас же не одумается и не перестанет сама говорить глупости о его глупостях, то он в одно только движение руки кинет автомобиль на кочку, а её вслед за этим в такое безвыходное для себя положение, в бездны своих объятий, что и захочешь, а не захочешь захотеть выйти из этого безвыходного положения. Правда Ханна опять в своей поспешности всё испортила бы. И она со своим не ко времени вопросом, влезая под руку уже было решившегося на этот поворот судьбы Альцгеймера: «А ты это серьёзно?», – только бы сбила его уверенность свернуть с правильного пути.
И Ханна верно всё это про себя предполагая, – вся её жизнь состоит из череды не ко времени случающихся событий, – переводит разговор в серьёзное русло. – Ну и по какому делу вы хотели со мной поговорить? – задаёт вопрос Ханна. И вот только сейчас Альцгеймер становится по настоящему серьёзным, а всё что раньше выказывалось на его лице, всё это была прелюдия к основным событиям, случившимся в его внешнем виде, который в момент приобрёл подспудно ощущаемую крепость и величавую основательность.
– Я, так сказать, – с трудом принялся выговаривать слова Альцгеймер, что удивительно контрастировало с его решительным видом, – должен вам открыть глаза на некоторые вещи, о которых ваш супруг ещё не готов вам сообщить. – Здесь Альцгеймер сделал так необходимую до мурашек похолодевшей Ханне паузу. – Ах! – так глубоко, до этого «Ах» охнулось Ханне где-то там у неё, в неведомом для глаз и всего остального внутри, о котором одно лишь известно – оно всегда о чём-то таком предположительном знало и ещё чаще догадывалось. А как услышало это, пока что не прямое указание на прямое вмешательство в свою и жизнь Ханны, то через мурашки и отозвалось.
– Ах! – вслед за этим внутренним душевным восклицанием Ханны, всякое ей подумалось. Начиная от вероломности своего непогрешимого в своей безгрешности супруга, на что столько всего указывало, а она, дура, не придавала значения всем этим верным и говорящим о подготовке супруга к акту измены приметам, заканчивая всё тем же – что поделать, если Ханна такой увлечённый человек и у неё всё крутится вокруг беспримерной грешности своего супруга. – А я ещё не верила этим статьям из женского журнала, где всё как под копирку было списано с поведения моего супруга. – Начала укорять себя за свою слепоту Ханна, сопоставляя то, что было прописано в журналах о поведении мужей, которым приспичило встать на путь измены, и как себя в последнее время непросто вёл её супруг.
«Первый признак измены – муж превращается в трудоголика», – памятливо вспомнив этот верный признак того, что муж что-то задумал и естественно забыл не дома, Ханна в момент понимает, что это написано про её мужа. – Знаю я, как он любит и чем он там у себя на службе работает. Одним языком. – Возмутилась Ханна, а как только поняла, как двусмысленно звучит то, что ей надумалось, то ей тут же стало сердечно плохо. Но Ханна не готова вот так сдаваться, и она ещё поборется за себя и за своё счастье. – Один признак ещё ничего не значит. – Совсем чуть-чуть успокоила себя Ханна. – Он хоть и большой болтун, а в этом собственно и заключается его работа, забалтывать людям головы, всё же он иногда и по делу говорит. – Ханна решила, что в таком деле, как разбор своего мужа, не стоит спешить, – уже раз поспешила, сказав да, – и что нужно со всем вниманием рассмотреть не вписывающие в привычный жизненный ритм поступки своего супруга. А уж после этого только делать выводы – терпеть или не терпеть его дальше рядом или не рядом с собой. А может пойти дальше и поймать его с поличным за этим изменническим делом, чтобы так категорично насладиться своим невыносимым горем и его унижением, что временами и жить не захочется, вспоминая всё это.
«Поведение вашего мужа стало в некоторой степени непредсказуемым для вас», – Ханне вдруг вспомнился ещё один указующий на аморальное по отношению к верной супруге поведение столь податливого на левые похождения супруга, и она вслед за этим параллельно вспомнила, как её супруг стал соответствовать всему этому непредсказуемому.
– Раньше был всегда такой со мной предупредительный, – начала размышлять Ханна, – и всегда спросит меня, о чём и спрашивать было не обязательно. А сейчас врёт как сивый мерин, заявляя, что он месяц назад предупреждал о том, что сегодня на работе до утра задержится, типа у него важная встреча с одним знакомым диктатором у того в его диктаторской стране, которую никак не отменить. И ведь он на этом не успокоится и скорей всего под влиянием своего знакомого диктатора, который там ему подливает в рюмку чего-то сногсшибательного и хвастается своим положением многоженца, – только моё слово хоть что-то значит в этом доме, и сколько захочу, столько и буду иметь жён, – обзавидуется такому диктаторскому положению и начнёт во всём обвинять меня. Мол, это я во всём виновата, не предупредив его о том, что в будущем буду такой стервой. «А раз ты меня ввела насчёт себя в заблуждение, то и я не обязан следовать данному на алтаре слову верности. И сейчас со своим корешем диктатором, иду к нему в гарем, щупать цыпочек», – ну а от этих заявлений своего супруга, в голове Ханны всё ещё больше помешалось, и она больше не желая слушать никаких слов оправдания со стороны своего такого предупредительного супруга: «Это меня этот чёрт диктатор попутал – я ему в карты на желания проиграл, вот он меня, таким образом, и раздел в гареме», – возвращается в реальность.
Что немного успокаивает её и она, как человек не жестокий и всё предупредительный, а не как её в этом свете хочет выставить её супруг, которому нужно как-то для себя оправдаться, даёт ему самый последний шанс для жизни с ней под одним сводом дома. – Но может всё не так страшно, и всё это я только надумала? – подумала Ханна, вопросительно посмотрев на Альцгеймера. Ну а Альцгеймер, уловив её осознанный взгляд, вновь берёт слово.
– Вам что-нибудь говорит то, что его не устраивает прежнее положение вещей и своё место. – И только Альцгеймер это сказал, как на Ханну опять накатила было усмирённая злость на своего, теперь уж точно непредсказуемого и непредупредительного мужа.
– А я ведь его предупреждала, когда он делал мне предложение, что со мной будет нелегко. – С истеричными нотками в памяти, принялась всё это припоминать своему супругу Ханна. – А он тогда, не подав виду, заявил, что это его не пугает. С тобой, говорит, любимая, мне ничего не страшно. И я готов претерпевать совместное счастье в шалаше. Врал, конечно. – Только сейчас догадалась Ханна о коварстве своего комфортолюбивого мужа, который скандал дома поднимет, попробуй только до кондиционера недоглядеть.
– А сейчас без юридических обоснований и не выгонишь его на улицу, жить в шалаш. Заявит, что там ему без меня счастья не наблюдается, а так как он давал клятву до смерти делить радость и горе со своей, такой не предупредительной супругой, то его без постановления суда из дома не выгонишь. Вот так-то! – заявит с порога её дома этот конформист, большой любитель комфорта, господин Шиллинг. И ведь ничего не поделаешь, когда у него в знакомых ходит столько влиятельных людей, среди которых есть даже один диктатор. – От своей безысходности крепко задумалась Ханна, в поиске выхода из этого сложного положения. Где она, поддавшись своей женской характерности, ещё зовущейся слабостью, в который уже раз попыталась пойти на мировую со своим столь нахрапистым супругом.
– А может он попал под безнравственное влияние своего окружения, где один только диктатор чего стоит, а что уж говорить обо всех остальных высокопоставленных политиках, живущих по принципу политической целесообразности, где последнее, что имеет ценность, так это верность и совесть, а честность отношений это рудимент из прошлого, который не просто утратил прежнее своё значение, а стал мешать вести политику, и сам того не заметил, как стал признанным политиком – человеком без моральных принципов, не имеющего ничего лишнего, кроме разве что ума, с чем единственным он готов поделиться, правда на ваш и за ваш счёт. – Ханна в переживании за своего супруга вздохнула и, выбрав из этого всего его окружения, которое из-за одной только своей склонности к моральной беспринципности, склоняет к этому и её, само доверие супруга, самого злодейски выглядящего – его знакомого диктатора, готового любому своему подданному лоб расшибить, лишь бы потрафить своему корешу вице-президенту Шиллингу – и попыталась на его примере понять, чем он таким смог завлечь её высоконравственного супруга в сети своей, полной грешных предложений, аморальности.
