Игорь Сотников
Палиндром
Ну а эта отсрочка благоприятно сказалась на будущей судьбе переводчика, и всё потому, что Капута вдруг (хотя не вдруг, а после того как он пересмотрел все обращённые на себя взгляды присутствующих здесь людей, где особенно выделялся красный до помутнения взгляд мистера Брумберга, ну и остервенелый взгляд Гилмора тоже немалого стоил) решил пересмотреть своё прежнее предложение об участии в торгах национальных валют.
– А знаете, принц, пожалуй, сделал верное замечание. Будет лучше и куда как понятней, если мы проведём торги, основываясь на прежних правилах, с привязкой к одному платёжному средству. А так только выйдет один хаос и дисбаланс отношений. Мы пока что ещё не готовы так разрываться наши союзные отношения. – Капута с каждым своим словом всё больше успокаивал всех тех, кто ещё недавно так взволновался. А в конце своего предисловия даже подарил некоторым представителям финансового сектора надежду на то, что все слухи о том, что всех ждут до крайней степени потрясения, совершенно беспочвенны – Капута, как и в прежние времена, использовал деловой подход к проведению торгов.
– Ну и самое последнее, – сказал Капута, – тем из участников торгов, кому понадобится консультация по экономическим вопросам, то её готовы оказать присутствующие здесь господа… Ну вы и без меня их всех знаете. – Усмехнулся Капута, бросив свой взгляд в сторону господ, представляющих собой экономические рычаги государства и как часть их, банки. Куда вслед за ним, да на того же мистера Моргана, у которого от бюджета до бюджета перебивались траншами многие из здесь присутствующих главы стран, независимых от всего, кроме разве что только от финансов, посмотрели все эти, такие независимые господа.
Ну а как только все вокруг в чём-то насчёт себя и насчёт всех окружающих убедились, например в том, что кредит для них на время торгов будет открыт без всяких ограничений, то после объявления Капутой начала торгов, в головах всех участников торгов и просто зрителей, всё так резко в рассудочном помутнении и сумбуре завертелось, что мало кто из находящихся здесь в банкетном зале людей, в том числе и сам Мистер президент, – а здесь между прочим, находились самые разумные и благоразумные умы чуть ли не всего человечества, – мог бы без потери качества картинки, последовательно и полно составить картину всего произошедшего в этот вечер.
И стоило только Капуте объявить начало торгов, назначив самую первую цену (ясно, что он взял её с потолка) за этот, сами всё о нём знаете, что за лот, как тут-то всё это немыслимое в своём умопомрачении и началось. – Дамы и господа! – обратился Капута к замеревшим в немом напряжении всё тем же господам и дамам, которые не сводили своего взгляда одновременно с трёх вещей – с Капуты вместе с выставленным на торг лотом, со своих вероятных конкурентов и с тех банкиров, у которых у них была открыта кредитная линия.
– Вы понимаете, что озвученная мною цифра, сама по себе не является настоящим предложением, а она есть всего лишь первая ступенька, столь необходимая нам для того чтобы было отчего отталкиваться в наших торгах. Ну а то, что в ней присутствует столько много нулей, то должны же мы отдать дань уважения представленному этим лотом предмету. – Сказал Капута, обвёл зал внимательным ко всем взглядом и обратился к залу со своим дополнительным предложением. – Кто первым даст больше? – вопросил Капута, посмотрел в сторону принца Небабы, в коем прямо чувствовался потенциал.
Но принц Небаба, как и многие другие значимые и знаковые люди в этом зале, кто непременно для себя решил участвовать в торгах, и в случае победы, даже попытаться в будущем возложить на плечи своего избирателя новую достаточно затратную нагрузку, не спешат вступать в торги, а всё потому, что они опасаются реакции Мистера президента на такую их поспешность в участии торгов за его президентское место. – Ещё тепло моего тела не остыло на этом моём месте, а они уже готовы на куски рвать друг друга, чтобы своим теплом перебить моё несравненное тепло. – Вполне возможно, что так за себя и за своё президентское место переживал про себя Мистер президент, глядя на всех вокруг из под своего насупившего взгляда, который принял такое предубеждённое значение, стоило только Капуте начать торги.
Ну, а понимая то, что на первого человека, кто выразит желание участвовать в торгах, в будущем падут все кары президента, – он даже больше запомниться, нежели победивший в торгах последний человек в этом мире, – никто не торопился быть этим выскочкой. Которого, даже не важно как дальше всё сложиться в отношениях с Мистером президентом, в случае неудач всегда будут в первую очередь припоминать, и за счёт него решать все свои внутренние споры и противоречия.
– А не преподать ли нам ещё один урок тому выскочке. – Даже уже не вопросительно, а так, за между прочим, предложит советник по нацбезопасности президенту, в ответ на то, что одна уж больно агрессивная держава, вдруг решила себя вести точно так, как о ней всегда предпочитали говорить с высоких трибун конгресса.
– Не помешает. – Согласится Мистер президент и всем сразу же в его кабинете становится легко, и особенно генералу Браславу, уже заскучавшему без побед и без дела.
Ну а в другой раз, когда на биржах вдруг объявится даже не тренд, а большая волотильность к всеобщему смятению и панике, то ответом на всё это возмущение и умственное помешательство, послужит всё тот же ответ. Правда, с некоторым дополнением. Ведь при данных обстоятельствах в первую очередь необходимо привести к порядку совсем уж распоясывавшихся банкиров, которых как всегда обуяло упадническое настроение, которое начинает заставлять их посматривать в сторону окон своих кабинетов, откуда открывается такой прекрасный вид из окна – и они, чтобы как тот же биржевой пузырь не лопнуть от возмущения на такую несправедливость, начинают открывать все эти окна, чтобы полной грудью вздохнуть свежего воздуха. Но его всё равно не хватает, и тогда они встают на подоконник и, посмотрев вниз из окна, вдруг вспоминают, что кто-то им говорил, что при падении дышится свободней и легче.
– Посмотрим. – С улыбкой глядя внутрь себя, говорят вставшие на подоконник банкиры и, сделав шаг вперёд, вскоре смотрят уже все из себя.
– Эти банкиры ведут себя не просто возмутительно, а прямо как тот, всем известный выскочка. – Выступил с покаянным заявлением Брумберг, которого вовремя успели выхватить из окна своего лимузина, на котором он пытался скрыться в неизвестном направлении. – Думают, что выскочили из окна и тем самым решили все свои проблемы. – С горестным видом потирая свой весь синий подбородок от падения им на мостовую, проговорил Брумберг.
– И что вы предлагаете? – сурово спросил его Мистер президент, держа в кармане наготове стэплер, которым он решил, если предложения Брумберга не будут соответствовать его ожиданиям, пригвоздить Брумберга к своему столу за его самое больное место – за его язык. – А нечего было обещать нам манну небесную, которая свалится на нас, когда мы примем его план оздоровления экономики. – Так и побуждал себя к непримиримым к языку Брумберга действиям, Мистер президент.
– Схватить всех выскочек за то же место, за которое мы в своё время взяли того самого выскочку. – Заявил Брумберг, побледнев от представления того, что с ним будет, если об этом его предложении узнают все те, кого коснётся это его предложение – его единокровные братья по кредитной линии, банкиры.
– Продолжайте. – Сказал оздоровившийся лицом Мистер президент, которому показалось очень перспективным предложение Брумберга. И Брумберг продолжил, как продолжил Капута разогревать публику, ища среди неё первого, кто по своей недальновидности посмеет так открыто выказать свои притязания на президентское место.
И скорей всего подобного рода опасения со стороны желающих принять участие в торгах знаковых людей, функций и фигур речи (здесь были и такие персоны), имели своё право быть, и службой психологического контроля были предсказаны и вложены в уши Капуты. Так что ведущий аукциона Капута, вполне себе осознавал, почему торги так и не сдвинулись с мёртвой точки. И хотя такое начало торгов, с такого рода паузой похожей на замешательство, вполне устраивало Капуту, – эта пауза подчёркивала дисциплинированность гостей Мистера президента, – но только до первой до поры до времени, которая отмеряет внутренний временной счётчик мистера Капуты. Когда же он посчитал, что вполне достаточно прошло времени, чтобы понять всё что нужно, то он решает подстегнуть к торгам эту колеблющуюся публику.
– Господа, я вижу, что вас мучают сомнения и нерешительность. Вдруг тут есть какой-то подвох или какая-нибудь недосказанность. – Растянув улыбку на лице, заговорил Капута. – Что ж, не буду вас разубеждать пламенными речами, а самолично покажу пример. – Капута сказав это, лезет в один из внутренних карманов своего пиджака. И судя по его лицу, на котором вдруг выразилось удивления, то первая его попытка что-то там обнаружить, была признана неудачной – кто был повнимательней к Капуте, то тот сумел увидеть проскочившую в его глазах грозу, что было нехорошим признаком для некоторых людей из ближайшего окружения Капуты – его семьи, особенно сына-оболтуса, который сегодня с утра подозрительно долго крутился в прихожей (капут будет сегодня вечером этому младшему Капуту, который решил пустить свою жизнь под откос, не в Оксфорде на юридическом факультете, а в гареме, тьфу, в гарлеме).
Тем временем Капута не останавливается на достигнутом – на недостигнутом, и перемещает руку в другой карман, где к его еле скрываемому сожалению, его ждёт всё тот же, не устраивающий его никак результат. И даже на одно мгновение становится по Капуте видно, что такого неожиданного препятствия он точно не ожидал обнаружить. Но Капута не сдаётся, ведь у него есть ещё немалый шанс отыскать у себя то, что он хочет отыскать, и который включает в себя: два непроверенных боковых кармана в пиджаке, два в брюках, один сзади брюк и ещё один в одном из потайных мест, в глубине брюк, куда он бывает, что прячет заначку от своей уж больно скрупулёзно относящейся к его заработку супруге. Правда после первых неудач, уверенность в себе уже не такая демонстративная, и видно, что Капута, как бы полегче сказать, в общем, его грызут сомнения, которые и проявляются в его неуверенности, с которой он пару раз промахнувшись мимо бокового кармана пиджака, только с третьей попытки попадает туда рукой.
Там рука замирает на мгновение, да так захватывающе волнительно, что все присутствующие в зале люди, обо всём забыв и в том числе о своём в полную грудь дыхании, застыв в одном не сдвигаемом положении, принялись понимать выразительность лица Капуты. И если в первое мгновение его лицо несло в себе одну лишь нервную озабоченность, из-за чего его, эту скотину, прибить всем было мало. – Вах, как он меня расстраивает, – принц Небаба даже схватился за сердце при виде такого своего расстройства. То спустя мгновение, когда лицо Капуты подало признаки жизни и на нём даже появились признаки улыбки, то многие в зале – в их число в основном входили лица из числа обслуживающего персонала – смогли вздохнуть более свободно, когда они были выпущены из стальных тисков рук и ног своих возбуждённых начальников и боссов, которые в своём волнении несколько забылись и переступили некоторые границы правил и приличий.
Так кто-то схватил своего адъютанта за то, за что браться не всегда стоит, за …скажем так, за его ум, что само по себе подразумевает очень многое, ну а кто-то другой, взял и вступил своей крепкой ногой в запретные области тьмы – там, под столом, ничего не было видно, в том числе и на чью ногу наступил, и только по внешним контурам лиц рядом находящихся людей, можно было примерно определить, кому досталось такое счастье быть отмеченным вашей ногой.
И вот Капута, с улыбкой на устах достаёт из кармана …пока что только видно, что его сжатую в кулак руку, и так сказать, продолжает нагнетать напряжение, которого итак уже предостаточно – Мистер президент уже второй бокал хряпает в себя. А там, между прочим, не минерализованная вода.
И вот, наконец-то, Капута берётся за ум и через своё обращение: «Внимание. Я в целях всеобщей безопасности и спокойствия, делаю первую ставку», – делает первый шаг к тому, чтобы раскрыть свой кулак и всем показать, что он там такое от всех утаивает. А то тут уже в головах, а не умах людей, начали возникать столь невероятные, до полной несовместимости с реальностью, совсем невместимые в его руку предположения насчёт того спрятанного в его руке предмета, что Капута был бы до крайней степени удивлён за себя и за такие свои сверхспособности, которые приписала ему фантазия всех этих людей вокруг.
Так генерал Браслав, у которого конечно на всё про всё был свой индивидуальный взгляд, взял и предположил, что Капута там, у себя в кулаке, прячет фигу с маслом. Что, конечно, чушь несусветная. Хотя бы потому, что если бы у Капуты в кулаке поместился этот мало кому известный предмет, то обрамляющее его масло, в независимости от того, какое оно было – сливочное или моторное – не смогло бы удержаться в кулаке и потекло.
Правда были и вполне здравые предположения, как например, со стороны мистера Блюма, отвечающего… хотя скорее не отвечающего, а так сказать, служащего в бюро по оценке целесообразности новых проектов, неожиданно для себя посчитавшего, что там Капута не просто придерживает, а скрывает от него взятую двадцатку до зарплаты, которой какой уже месяц, и всё по словам Капуты, у него нет.
– Сам же видишь, какой шатдаун стоит в стенах конгресса. – Прямо сбивал с ног и с мысли Блюма Капута, стоило им столкнуться где-нибудь в кулуарах конгресса. И не успевал Блюм раскрыть рот, чтобы напомнить Капуте о его обязательствах перед ним, как тот уже нашёл оправдательную причину. – А вот если бы вы… – Хитро прищурившись, тихо начинает заговаривать уши Блюму Капута. – Нет, конечно, не вы сами, а кто-нибудь из вашего отдела, дал бы положительную оценку нашему новому законопроекту, то дела бы точно сдвинулись с мёртвой точки. – И что взятый в оборот Капутой Блюм может поделать в такой запутанной и до чего же сложной для него ситуации, где ему приходится за общественные блага так страдать и жертвовать ради них своими личными сбережениями.
– А там у него лежит гандом. – Более чем утвердительно решил генерал Волк, произнеся всё это вслух, прямо в ухо рядом с ним сидящему Блюму. Чем до основания всего себя потряс Блюма, с мертвенной выразительностью лица посмотревшего в ответ на Волка. Ну а Волк хоть и всегда был резок с окружающим миром, – профессиональная привычка, он как-никак, возглавляет одну из самых секретных силовых спецслужб, – всё же он всегда был готов обосновать себя и свои категорические насчёт тебя выводы.
К тому же весь встревоженный вид Блюма чуть ли не требовал этого. Правда, в своём объяснении Волк себя выказал не столь проницательным человеком, каким он себя показал вначале, огорошив Блюма своим прозорливым видением будущих его отношений с Капутой – он его, Блюма, использовал, как этот резиновый одноразовый предмет – и поэтому Блюм еле слушал россказни Волка о похождениях налево этого, дома примерного семьянина, а стоит ему только выйти из под опеки своей супруги, так на него прямо дьявол вселяется, ловеласа Капуты. Хотя последнее Блюм всё же запомнил.
– Это надо будет запомнить. – Сделал памятливую отметку Блюм.
Но как сейчас же выяснилось, стоило только Капуте раскрыть свою руку, то все эти предположения столь свободных на свои фантазии господ, имели мало что общего с настоящим, которое находилось в руке Капуты.
– Моя ставка будет чисто символической. – Продолжает говорить Капута, раскрывая руку, откуда на всех смотрит смятая в комок денежная купюра, номиналом в одну целую неделимость. И сразу же в зале проносится гул облегчения, к которому примешивается некоторое удивление со стороны экономического блока истеблишмента, у которого вдруг возникли требовательные вопросы к Капуте. – И для каких интересно целей, у него в кармане носится такого достоинства купюра? – задался вопросом представитель особо влиятельных кругов, общественный деятель, миллиардер Порос.
– Он что, прибедняется? – не поверил своим глазам, представляющий собой службу налогов, весов и учёта, конгрессмен Вернер. – Вот же подлец! – совсем не вопросительно, хотя к Капуте и имелось множество вопросов, закипели лицами другие советники президента, так про Капуту всё решив (в этом их итоговом решении на его счёт, в общем-то, и состоял их к нему вопрос – вот так всё не просто в этом мире полного советников). Ну и как без самого Капуты, который и сам чрезвычайно удивился, обнаружив в своей руке такого мелкого достоинства купюру. – Откуда? – Было задался вопросом Капута, как представшая перед его глазами миссис Капута, всё расставила по своим ничтожным местам.
– Эта она меня так ничтожно ценит! – до боли сжавшегося в до чего же маленький комок сердца, стало за себя обидно, всё за себя и за миссис Капуту понявшего Капуте. И Капута, бросив полный ненависти взгляд на смятую в руке купюру, хотел было совершить немыслимое, за которое его конечно за шиворот выкинут отсюда – бросить купюру на пол и прилюдно растоптать её – но брошенный им взгляд на президента, который так от него зависел, укрепил его в силах и себе. И Капута, решив, что кто-то до завтрашнего утра не доживёт, когда он вдрыбаган пьяным припрётся домой и вынесенной ногой дверью объявит домочадцам о втором пришествии (что он под этим имел, будет трудно кому-то ответить – то что он постоянно выбегал на улицу и тут же возвращался только пугало, а не давало никаких подсказок на этот его вопрос), делает то, что он должен был сделать – первую ставку.
Ну а как только Капута таким образом внёс свою лепту в проведение аукциона, то процесс торгов, после того как все вокруг ещё разок переглянулись между собой и зафиксировали друг на друге внимательные взгляды, можно сказать пошёл, а затем по чуть-чуть и всё больше нарастающей и закрутился. Да так головокружительно и местами умопомрачительно для многих, что единственное приличное можно было сказать, глядя со стороны на всё то (что было невозможно сделать, всё по тем же внутренним причинам – никто не мог оставаться в стороне от происходящего), что состоялось в этом зале, так это то, что никто равнодушным не остался. И все здесь присутствующие люди, забыв обо всём, в том числе о чувстве самосохранения, на время торгов откинув все защитные покровы в виде лицемерия, стали искренними в своём стремлении уничтожить своих конкурентов на пути к обладанию выставленного лота.
Ну а тех, кто пожелал поучаствовать в борьбе за этот лот, как оказалось, было более чем достаточно, и при этом это только тех, кто открыто смог поучаствовать в этих торгах – это всё были приглашённые на банкет гости из числа делегаций дружественных стран и некоторые условно частные лица, которые имели свободные средства в виде слепых трастов и возможности для их единоличного использования.
Но это было только видимая часть айсберга, тогда как невидимая его часть из числа государственных служащих или просто тех, кто был ограничен своим государственным и должностным положением – это были различные главы департаментов, служб и агентств, а также генералы и адмиралы, и даже вице-президент с президентом, где последний вдруг почувствовал себя как во время президентской гонки за своё президентское место (а это сильно будоражило кровь) – не имея возможности открыто участвовать в этом аукционе, – а надо понимать, что азарт это их второе я, – принялись изыскивать опосредственные пути поучаствовать в борьбе за этот лот.
Ну а в деле своего участия в любого рода выгодном деле, через подставных фигур, у всех этих государственных мужей нет равных, так что можно было не сомневаться, – а среди этих людей не было таких насчёт себя и всех вокруг наивных дураков, – в том, что участвующие в торгах господа, с виду всё независимые фигуры, действуют только по собственной глупости, и что за их решениями не стоят могущественные фигуры из окружения президента.
И если проявить большую внимательность к движениям лиц и вслед за некоторыми озвученными решениями участников торгов, как например, подъёмом ставок, то можно было легко усмотреть, кто с кем и как действовал, как заодно, так и против всех. Так уже набивший многим оскомину на языке своей напористостью и запредельным подъёмом ставок, принц Небаба (и это не только Капута, который будучи аукционистом, был вынужден не умолкать ни на секунду и поднимать ставки вслед за пожеланиями участников торгов их поднять), явно имел прямую ментальную связь с Брумбергом, – а их переглядывания это так, для отвлечения внимания всё подозревающих конкурентов, – и, судя по тому нахальству, которое он демонстрировал, задирая так высоко ставки, то тот определённо открыл ему неограниченную кредитную линию.
– Вот же сволочь! – бросив полный ненависти взгляд вначале на принца, а затем на его покровителя, Брумберга, в сердцах выразился ещё один невидимый для многих участник этих торгов, вице-президент Шиллинг, которому как никому другому, было сложно выказывать хладнокровность своего отношения к этому торгу. И, пожалуй, об этом не так сложно догадаться, знай внутренние убеждения Шиллинга, всегда считавшего, что только по причине непреодолимой силы, независимых от него обстоятельств, он находится здесь в качестве вице-президента, а не президента. И что президентом, по праву (по какому такому праву, он не уточнял даже для себя – его крайняя уверенность в этом, чем не правота) должен быть только он. Так что то, что Шиллинг так ненавистно смотрел на каждого, кто смел поставленной суммой приблизить себя к мечте Шиллинга, президентскому месту, вполне отвечало его умонастроению.
Правда надо отметить, что Шиллинг был единственным столь самонадеянным насчёт себя чиновником или просто человеком приближённым к власти, и если быть до конца честным на полиграфе, что иногда, при соответствующей подготовке можно избежать (а президент этого не знает и всё продолжает надеяться на эти технические средства при приёме на работу к себе в администрацию – вот почему, время от времени, происходят информационные утечки из его аппарата) то каждый из здесь присутствующих на банкете людей, за исключением пару другой лиц из числа недальновидных личностей, не отказался бы, если бы ему уступил своё место Мистер президент. Да и, пожалуй, и сам Мистер президент, иногда, да в те же в моменты своего душевного спада, приходил к до чего же странной мысли – он не тот президент, которого бы хотел видеть народ, и он мог бы быть куда как лучшим президентом.
И тут возникает даже не вопрос: «Куда уж лучше?», – а спрашивается: Каким образом, он мог бы стать лучшим президентом? Если только не клонированием. И тогда получается, что столь невероятные и фантастические мысли генерала Гилмора по поводу клонирования президента, не такие уж и пустые.
И, пожалуй, хорошо, что все вокруг так увлечены торгами, и не замечают за президентом возможностей для таких мыслей, – никому не приходит в голову мысль посмотреть в сторону президента, который, как всем кажется, не испытывает такого сильного волнения от торгов (а зря), – а то бы они с ещё большим остервенением принялись бороться за лот.
Хотя кажется, куда уж больше, чем того сделал правитель крохотного, но высокотехнологического государства «Собака-ком», Тутаиси или кратко Тутси (он только ещё к чёрту не пошёл закладывать свою душу – просто он последователь Вуду и не верит во всяких чертей, а так бы он и у него всё заложил), от которого только и успевали поступать депеши в виде бегающего туда-сюда его переводчика Матути (по совместительству родственника и доверенного лица правителя Тутси – страна то крошечная и в ней все друг друга знают и находятся в полуродственных отношениях), к ещё одному финансовому центру силы, главе совета директоров самой влиятельной банковской группы, мистеру Моргану. В банке которого, ещё пять минут назад, пока правитель Тутаиси не поднял ставку, хранились все финансовые активы этой крошечной по некоторым меркам страны. И сейчас, судя по плачевному состоянию лица переводчика правителя Тутси, Матути, вновь посланного к каменному лицу Моргана, то на этот раз они бы хотели заручиться от него дополнительной финансовой поддержкой и открыть у него кредитную линию, с беспроцентным льготным периодом.
На что мистер Морган, кажется и бровью не ведёт и только ещё больше в глазах переводчика каменеет (это мистер Морган так размышляет). При этом на аукционной площадке не ждут решений мистера Моргана, и Капута уже дошёл до того, что сделал уже второй шаг к всеобщей мечте. – Ставка принца Небабы, два! – А такое слышать и видеть для правителя Тутаиси и его родственника переводчика, Матути, крайне терзающее бледно и нестерпимо больно, отчего последнего начинает уже нервно потрясывать на месте в ожидании ответа мистера Моргана. И понятно, что мистер Морган, как и всякий кровопийца и капиталистическая акула, специально доводил до кульминации нетерпение этих ничтожных просильцев на хлеб. И когда они, так сказать, дозрели, он озвучивает им цену кредита.
– Двадцать четыре часа. – Холодным голосом озвучивает свои условия мистер Морган. Что не сразу понимается родственником-переводчиком правителя Тутси, Матути, и он, в своём умопомрачении решается на дерзость – он переспрашивает всемогущего банкира. – Что значит двадцать четыре часа? – На что мистер Морган имел полнейшее право вытереть свои ноги об эту никчёмную сущность, которая столь недалека, что не видит, что у неё делается под носом, и что ей говорят такие могущественные люди. Но мистер Морган сегодня несколько не в себе и в нём даже чувствуется поветрие к человечности, и он, не отдавливает своего собеседника грозным взглядом и куда ни шло, ботинком его ногу, а он в первый и последний раз, естественно по его внутренней тарификации, делает голосовой повтор, включающий в себя до ума разума доводящую юридическую консультацию.
– Беспроцентный срок возврата отпущенных вам мною средств, истекает через двадцать четыре часа. Берёте? – посмотрев на такого безнадёжного клиента, задался вопросом мистер Морган. И, конечно, родственник-переводчик ни в каком вправе не имеет полномочий принимать такие судьбоносные решения, даже если сам правитель дал ему карт-бланш на их принятие. И ему прежде всего следует посоветоваться хотя бы с тем же правителем Тутси. Но дело в том, что Капута уже собирается сделать последний, третий шаг в торгах, где в победителях, судя по всему, окажется принц Небаба, от одного только самонадеянного вида этого «победителя», уже становится до того тошно и противно, – да и правитель Тутси так невыносимо требовательно смотрит на своего родственника-переводчика, – что последний (переводчик) не выдерживает и даёт своё согласие на сделку.
На что следует закрепляющий сделку кивок мистера Моргана при двух свидетелях и правитель Тутси, узрев всё это, к потрясению и потере лица принца Небабы, уже приготовившегося взойти на свой новый трон, бьёт его ставку и тем самым роняет того к себе под ноги. А такая потерянность с принцем, случилась скорее потому, что принц Небаба почему-то уже всё за всех решил, посчитав, что дело в шляпе, раз самый его опасный соперник, всё, повержен (не нужно объяснять, что в этих торгах участвовали не только они одни, а просто так вышло, что принц Небаба и правитель Тутси, оказались самыми заметными и безбашенными фигурами среди всех участников торгов – так яростно они друг друга перебивали; и не только ставками). И видимо то, что удача была так недостижимо близко, как раз и ввергло его в умственный ступор, из которого он уже выйти и не смог. На это обстоятельство также очень сильно повлияло и то, что к полной неожиданности принца, его кредитная линия, после того как Брумберг незаметно заметил, что мистер Морган почесал свой нос, была вдруг им заблокирована.
– Произошёл технический сбой в банковской системе и до конца торгов кредитная линия не будет работать. – Таким образом послал послов принца от себя подальше Брумберг, чем оборвал уверенность в завтрашнем дне у свиты принца, да и у самого принца, рассчитывающих для себя ещё как следует отдохнуть и дополнительно потратиться во время своего пребывания здесь в гостях.
– Мистер Морган, вас можно поздравить с вашей самой удачной сделкой. Вы за всего лишь фигуральные бусы, в виде стула, скупили на корню целую страну. – Тихо, практически в самое ухо мистера Моргана сказал сэр Рейнджер, протягивая ему для рукопожатия свою руку. И мистера Моргана, до этого момента выглядящего как сама невозмутимость, стоило ему только пожать руку сэра Рейнджера, вдруг как ударом тока пробирает всего изнутри, и он как будто просыпается от этой своей спячки наяву. Где он только сейчас, как в первый раз увидел всё окружающее вокруг и в том числе стоящего напротив него сэра Рейнджера. Что заставляет его внимательно приглядеться ко всему вокруг и к сэру Рейнджеру, и со всем своим вниманием ответить на это обращение к себе со стороны сэра Рейнджера.
– Меня всегда интересовал один вопрос. – С глубокомысленным видом (а люди, которые только что вышли из спячки, всегда так выглядят, ведь они буквально совсем недавно пребывали в этих глубоких недрах себя), исподлобья посматривая на сэра Рейнджера, заговорил мистер Морган. – Кто всё-таки более невежественен, тот, кто радуется бусам или тот, кто счастлив оттого, что сумел так ловко надуть этих аборигенов, обменяв бусы, этот кусок стекла, на куда как более существенные богатства. – Мистер Морган со всем своим вопросительным вниманием посмотрел на растерявшегося сэра Рейнджера, который явно не ожидал такого услышать от мистера Моргана.
Между тем, пока сэр Рейнджер собирается с мыслями, Капута начинает делать последний, третий шаг к окончанию аукциона. – Ставка господина Тутаиси, раз! – оглушает звуком своего голоса банкетный зал Капута. – Ставка господина Тутаиси, два! – как приговор звучат эти слова Капуты, заставляя бешено колотиться сердца его поверженных соперников, нищебродов, чьё благоразумие после яростной внутренней борьбы всё же взяло над ними вверх. Но вот что это им стоило, то это невозможно выразить в словах. Хотя по их потерянным лицам можно было сделать косвенные выводы насчёт их душевных мук, в которых они сейчас пребывали (а ведь кого-то по прибытию к себе на родину, ждут совсем не душевные муки – палач Мафусаил всегда физически прямолинеен).
