Игорь Сотников
Палиндром
– Вот хочешь, обижайся, а хочешь нет, а ты хоть и вице-президент, а дурак. – Вот так прямо в лицо, заявляет диктатор Кореш (под другим именем его Ханна не знает, вот и пришлось её памяти импровизировать, наделяя своими именами тех, кто имел свои от рождения диктаторские имена, например, как Юлий Козырь) столь могущественному во многом мире человеку, которым является по своей должности Шиллинг. На что Шиллинг хоть и подпил уже не слегка сногсшибательной диктаторской настойки, – а она, по словам диктатора Кореша, такой диктат в голове учиняет, что даже он диктатор от рождения и то впадает в вассальское положение по отношению к тому, кто там, у него в голове, отныне диктует ему, что делать или не делать, – всё же когда тебя так напрямую сравнивают с дураком, то если это как следует не обоснует человек, утверждающий эти наносящие вред его репутации слова, то он должен на это будет реагировать.
А вот как на это должен реагировать тот, кто был так необоснованно, может сгоряча назван, то это зависит от многих обстоятельств дела. Как, например, от того, кто посмел это сказать, – диктатор Кореш, то тогда пока ладно, – при каких обстоятельствах, – у него во дворце на обеде, где вокруг полно его вооружённой до зубов охраны, а у Шиллинга за спиной только сержант Рембо, что при данных обстоятельствах не сопоставимо мало, – и главное, из чего сделал такой вывод диктатор Кореш. А вот с последним у Шиллинга не слишком складывается, а всему виной звонок его супруги Ханны, которая всем своим недовольным голосом выказывает ему недоверие и смеет на людях обвинять его в том, чего никогда не было – в его холодности по отношению к ней. И уж в чём, в чём, а в холодности его обвинить не получится. Его температура тела, он по себе, а не из книг по физике тела знает, никогда не опускается ниже 36, 6 градусов по Цельсию, и если и меняется, то только в сторону повышения тепла и жара.
И видимо диктатор Кореш, как гостеприимный хозяин всё это беспокойство на лице и задумчивость в мыслях Шиллинга заметил, и таким дружеским способом и привёл его в чувства. Ну а Шиллинг, так и не разобравшись, чем был мотивирован диктатор Кореш, так назвав его, вскипает и, не обращая никакого внимание на потёкшего в бледности сержанта Рембо, с вызовом смотрит на диктатора Кореша, и со своей стороны прямо в лицо ему заявляет. – Я требую объяснений.
Что вызывает немыслимое волнение в головах подданных диктатора Кореша, даже и не подозревающих, что в этом месте, где в самых подвалах стоит плаха и ждёт не дождётся того, кто себя возомнил бессмертным, кто-то ещё кроме диктатора Кореша может требовать.
И хотя этот поступок Шиллинга подрывал диктаторский авторитет диктатора Кореша, – сегодня один позволит себе быть недовольным и ему ничего за это не будет, завтра уже другой, не почувствовав льющейся крови, это позволит, а послезавтра уже все почувствуют недовольство своим и положением диктатора Кореша, – всё же он не стал рубить с плеча голову Шиллинга, а чувствуя уверенность в крепости своей власти, сдержавшись в руках своих министров по внешним связям, которым без заграничных поездок никак нельзя – жёны дома съедят, если он не будет привозить заграничных обновок – успокоился рюмкой другой, выпитой и разбитой об голову человека, специально предоставляющего свою лысую голову для снятия диктаторского стресса, и так уж и быть, объяснил, почему он назвал Шиллинга дураком.
– Ты же сам так назвался, разговаривая с той тёткой по телефону, а я взял, поверил и вслед повторился. – Сказал диктатор Кореш.
– А почему я назвал себя дураком? – и не поймёшь кого спросил в своей задумчивости Шиллинг. На что следует многозначительный в своей восточной мудрости ответ диктатора Кореша. – Если твоя баба заставляет тебя глубоко задумываться, и при этом ты приходишь к такому однозначному выводу, то у тебя есть два пути выхода из этого положения. Либо жить скучно и задумываясь дураком, либо же как мы диктаторы во всём, в том числе и мыслях, не задумываясь о прошедшем, легко беззаботно и без дураков.
– Согласен! – незамедлительно решился Шиллинг, опрокинув в себя сногсшибающего напитка сразу из кувшина. А вот на что он согласился, то Ханне у себя в воображении так и не удалось узнать, – она не посмела последовать вслед за своим супругом и диктатором Корешем, которые направились в гарем проводить инспекцию бёдер курочек, – и значит, ей нужно обратиться за разъяснениями к Альцгеймеру, что она и сделала.
Правда надо понимать, что она вот так напрямую не может признать себя побежденной стороной, какими являются все жертвы вероломности своего бывшего до гроба союзника по жизни, а она, как человек, живущий в современном мире, где на защите твоих попранных прав стоит столько движений за равноправие бить по кошельку и быть до банкротства справедливым к тому, кто и так выделен природой и этим вовсю пользуется, заговаривает с Альцгеймером с позиции силы.
.– Да, он всегда был амбициозен. – Говорит Ханна.
– Тогда мы друг друга поняли. – Внимательно посмотрев на Ханну, так завораживающе и обнадёживающе тихо сказал Альцгеймер, что в душе Ханны стало, ох, как не тихо. – Что он этих хотел и сказал? – В одно мгновение забеспокоились мысли в голове Ханны, не зная в каком месте собраться, так им было растерянно после того что они тут уже надумали. А тут ещё эти сигналы со стороны сердца: «Неужели это то, о чём я интуитивно подумало?», – которые сбивают с толку, не давая им со своим здравомыслием сосредоточиться. И их, все эти её растерянные мысли, не трудно понять, ведь когда на тебя оказывает такое давление сердечный клапан, который когда начинает усиленно биться и перекачивать кровь по сосудам, то тут не до объективности, и приходиться учитывать все эти посылы сердца со своими желаниями. А иначе сердце мигом перекроет кислород, которым насыщена кровь, и останется в живых одна только мысль – как бы продохнуть в этой спёртости, когда так сильно грудь давит.
Так что у Ханны другого выхода не было, как прислушаться к подсказками своего сердца и, исходя их, понять этот тихий ответ-предложение Альцгеймера – он говорит, что как никто понимает её и сам ею понимаем.
Правда то, что вслед за этим сказал Альцгеймер, не слишком вязалось с тем, что там про себя надумала Ханна, но разве можно переубедить мысль рождённую сердцем, да никогда и ни за что. Ну а то, что Альцгеймер исходя из его последующих слов, имел в виду нечто другое, то тут что непонятного-то – он, как джентльмен, не может и не будет компрометировать преждевременными действиями свою даму сердца, пока она не свободна от некоторых своих обязательств перед собой и другими, хоть и вероломными, но всё-таки людьми. И он вначале даст ей время разобраться в своих чувствах, а затем как она всё уладит там у себя, где это необходимо, и укажет на дверь опостылевшим чувствам, то лишь тогда он сможет открыто признаться в том, что Ханна давно уже знает.
– Меня, как лидера одного из двух партийного большинства, которое стоит перед выбором нового для себя кандидата в лидеры нации на будущие выборы, уполномочили возглавить комитет по рассмотрению кандидатур на это выдвижение. И я, исходя из этого желания вашего супруга, прежде чем он объявит вслух о своём желании изменить существующий порядок вещей при своём нескромном участии, так сказать, взял на себя полномочия провести инвентаризацию его настоящего положения вещей. – Альцгеймер замолчал, и как решилось, а не показалось Ханне, то он оценивающе посмотрел на неё. – Он что, уже приступил к оценке настоящего положения вещей? – с придыханием задалась про себя вопросом Ханна.
И хотя Ханна себя достаточно высоко ценила, чтобы не то что б не придавать значение сторонним, всё больше косящимся оценивающим взглядам, а она никому не позволяла это делать, всё же сейчас она почему-то была не против, чтобы на неё так оценивающе посмотрели. Правда, не без своих оговорок – смотрящий на неё человек, должен быть не каким-то дешёвым оценщиком, а он должен быть наделён всеми качествами настоящего ценителя женской красоты – это значит, что он не должен быть поверхностным человеком, которому только внешние правильные формы подавай, а он должен уметь видеть и внутреннюю красоту дамы, которая не всегда явна.
При этом этот ценитель женской красоты не должен переоценивать себя и своё значение, недооценивая, как ценность рассматриваемого объекта, так и ту опасность, которая может нести эта отвергнутая красота.
Ну а как только весь этот вихрь мыслей пронёсся в голове Ханны, то она начала себя корить в том, что как следует не подготовилась к этой встрече и надела на себя первое немодное, что попалось под руку. А как вспомнила, какой бардак у неё на голове возник после встречи с этим уличным ветром, то у неё в душе уже начались закрадываться сомнения насчёт объективности оценки себя Альцгеймером. – А вдруг он, как и все вокруг, слеп, и не разглядит под этой, пфу, копной волос, то, что я всегда вижу в себе вечерами в зеркало. – С упавшим сердцем вздохнула Ханна.
Между тем Альцгеймер и виду не показал, в какой степени совершенства он видит Ханну, что не может не воодушевить Ханну – значит Альцгеймер не бездушный оценщик, каким себя каждый второй зрит на этом, по их мнению, аукционе жизни, где цена на выставляемый лот зависит не от его ценности, а от их умения с торговаться, а он настоящий ценитель искусства (любая живая форма есть предмет искусства природы), – он продолжает вводить в курс дела Ханну.
– Ну а в такой публичном деле, какое задумал ваш супруг, нет не значимых вещей, о чём мы его сразу и предупредили. И что если он хочет добиться реальных результатов, то он должен ничего не скрывая, обо всём том, что может или не может вызвать вопросы и дискредитировать его в будущем – а противник будет куда как дотошлив, копая под него – рассказать нам. И кажется ваш супруг проявил полное понимание, и как на исповеди, казалось бы всё о себе рассказал. – Здесь Альцгеймер сделал задумчивую паузу, видимо перебирая в уме все те сокровенности, какими с ним поделился Шиллинг. И как не могла не подумать Ханна, то там, среди всех тех секретов, которые раскрыл перед Альцгеймером её супруг, было ни мало секретов связанных с ней.
А как только она представила, что мог, но не должен был рассказать, а рассказал её супруг подлец, да ещё наверняка, с пикантными подробностями, где он, как правило, всё и не по разу мог, а она как бы сказать помягче, чтобы не принижать успехи вице-президента, не всегда была активна, – просто не то, что в молодости, в отличие от меня, – то она покрылась краской стыда за своего вечно сгущающего краски, такого болтливого супруга.
– Я бы на твой счёт такого порассказала. – Закипела про себя Ханна, представив всё то, стоящее на лице её супруга самодовольство, когда он делился подробностями своей разгульной жизни с Альцгеймером, который должен был вначале позавидовать бьющей через край энергии Шиллинга и его успехам на стороне от официальной жизни с ней, а уж затем принять меры, чтобы о том, что натворил Шиллинг на стороне, не стало никому известно. И главное, сделать так, чтобы Шиллинг хотя бы на время предвыборной гонки остепенился.
– Так вот он почему ко мне обратился, – догадалась Ханна, – узнал насколько гулящ мой безгрешный супруг и хочет чтобы я усилила за ним свой контроль, что позволит на время охладить его бесовский пыл. – Ханна от таких своих выводов ещё больше раскраснелась и решила, что если Альцгеймер начнёт от неё утаивать истинное положение вещей с её супругом, непроходимым бабником, то она ни за что не будет его покрывать. А вот если он будет с ней откровенен, и скажет как он, не совсем пуританских взглядов человек, осуждает поведение её грешника мужа, но кто нынче без греха, то она так уж и быть, пообещает подумать над его словами.
– Но вот тут возникла одна загвоздка. – Заговорил Альцгеймер, когда надумал больше не раздумывать. – Мною был обнаружен один неучтённый счёт, принадлежащий вашему супругу. Где я поначалу решил, что ваш супруг просто запамятовал и поэтому не сообщил нам об этом своём счёте. Ведь он же знал, что мы для проверки его отчётности подключим все имеющиеся в нашем распоряжении службы контроля и проверок. Но ваш супруг в отрицании мотает головой на все мои дополнительные вопросы о возможности существования ещё каких-то счетов, о которых он может быть запамятовал. Ну а такое его, явное пренебрежение благоразумием, навело меня на мысль, что для него существует нечто, что поважнее его карьеры. – Альцгеймер боковым зрением посмотрел на Ханну, которая и сама не скрывала, что была удивлена такой упёртостью своего супруга.
– И наверное сейчас, самым благоразумным поступком для меня было бы, на этом всё закончить с господином Шиллингом, – любые, даже самые ничтожные недомолвки и секреты друг от друга, в будущем обязательно приведут к неразрешимым последствиям, – но не я один принимаю решения, и маховик уже запущен, и всё переменить на полпути времени уже нет. Так что я был вынужден обратиться к вам за разрешением этого вопроса. Я думаю, вы как человек наиболее ему близкий, должны как минимум догадываться о том, чему столь важное значение придаёт ваш супруг, что даже готов поставить под удар собственную карьеру. – Альцгеймер опять оставил в покое дорогу, – с чем она не совсем была согласна, теперь ей приходилось быть крайне внимательной к автомобилю Альцгеймера, который управлялся им не глядя, – и всё своё внимание перевёл на Ханну.
А вот на это Ханна даже и не знала, как реагировать. Всё как-то для неё было сложно и непонятно. И она даже и не думала, что ещё кроме работы может интересовать её супруга, чьи разговоры только и крутились вокруг этого его рода деятельности. Которая хоть и была так обширна и многогранна, и включала в себя весь спектр человеческих взаимоотношений, и там, на его государственной службе, как минимум не было скучно, всё же это только так с первого, не вникающего в суть внутренней государственной кухни кажется. Тогда как на самом деле, и там нет ничего нового, чего бы человек не встречал в своей обыденной жизни – от любви до предательства – и там только масштабы побольше. И вся эта государственная система чиновнических взаимоотношений, есть всего лишь подсистема общего природного мироустройства, которое действует всегда по одному и тому же принципу, который также использует и человек в своём мироустройстве – он через систему сдержек и противовесов поддерживает баланс взаимоотношений, который в свою очередь позволяет системе без системный сбоев функционировать.
Альцгеймер, видя все эти затруднения Ханны, со своим пониманием причин её затруднения обращается к ней с разъяснением своей позиции. – Опасаетесь стать разменной монетой в чужих руках. Понимаю. – С задумчивым видом говорит Альцгеймер. – Что же могу вам сказать на это. Кроме того, что мы все есть часть чего-то большего. И наша ценность, или по современному, курс, зависит от той ценности, которую мы представляем для этого большего. – И судя по вспыхнувшему огню в глазах Ханны, Альцгеймер нашёл очень верные для неё слова.
– Так что же вы на самом деле от меня хотите? – крепко так посмотрев на Альцгеймера, прямолинейно спросила его Ханна. Чего, такой её проявленной оживлённости, да ещё с таким ярким блеском в глазах, Альцгеймер явно не ожидал увидеть, и чуть было не выпустил руль из рук. Что заставило его спохватиться за руль, и таким отвлекающим манёвром получить время на отсрочку на свой ответ.
Когда же Альцгеймер остановил автомобиль у обочины, – так будет безопаснее, объяснил он, – то он, дабы дать себе ещё времени подумать, достаёт из кармана пачку сигарет с зипповской зажигалкой, затем опять спохватывается, вспомнив, что не испросил разрешения у леди затуманить её голову дымом. Но леди не против того, чтобы Альцгеймер слегка упорядочил свои мысли таким дымным способом, ну и заодно приспустил думного тумана в их отношениях – в некоторых находящихся в состоянии неопределённости случаях, для ясности понимания друг друга, припустить тумана не будет лишним.
И вот Альцгеймер выжег огонь из своей очень интересной зажигалки, а вслед за этим, с задумчивым видом пустил дыма в приоткрытое окно, после чего он искоса смотрит на Ханну и говорит. – Я хочу, чтобы вы разделили со мной тот груз ответственности, который навалится на меня в тот момент, когда я раскрою настоящее значение этого счёта.
– Но почему? – не сдержавшись, спросила Ханна.
– Не знаю, – пуская дым в лобовое стекло, с какой-то отрешённостью заговорил Альцгеймер, – может, я не буду знать, что мне дальше делать, а может я такой бессердечный, не терпящий нечестности по отношению к себе человек, готовый разрушать всё напропалую, после того, когда меня захотели обвести вокруг пальца. – Альцгеймер с яростью в глазах посмотрел на замершую в одном положении, вдруг побледневшую Ханну и, пустив дым поверх неё, сказал. – Только вам решать, какую версию меня вам принимать за чистую монету.
– Я приму. – Не менее твёрдо дала свой ответ Ханна, вдруг вспомнив Первую леди. – Она мне обязательно должна помочь. – Подумала Ханна. А на немой вопрос Альцгеймера, кивнув в сторону дороги, сказала. – По дороге обсудим.
– Я не против. – Сказал Альцгеймер, пуская в путь автомобиль.
Глава 24
Эликсир любви и пути к нему
– Но и это ещё не всё. – Всё не даёт успокоиться Первой леди Ханна, продолжая потрясать её своими новостями. А ведь она (первая леди), как человек не свободный, а достаточно долго находящийся в зависимости от своего замужнего положения, чтобы начать уже забывать о том, что привело к заключению этого брака, разве может вот так спокойно, как это делает Ханна, слышать о том, что в этом мире ещё кто-то думает разводиться. И когда Ханна сообщила ей, что ещё не точно, но из надёжных источников стало известно, что её такой всегда приличный и обходительный супруг, господин Шиллинг, подумывает разводиться, то она сразу и не смогла поверить такому невероятному стечению обстоятельств в голове господина Шиллинга.
И конечно Первая леди, пребывая в дальней известности насчёт такого отношения людей облечённых супружескими обязанностями к своей настоящности, сразу и не смогла поверить Ханне. И она, прикрывая своё изумление напускной весёлостью, принялась разубеждать Ханну в этой немыслимости, которую ей внушил и не пойми кто неизвестный.
– Да они все так провокационно подумывают, когда пребывают в бесконтрольной уверенности, что мы их не слышим, а сказать что-то такое укрепляющее их мужественность в глазах своих собутыльников уже назрело. И даже если ты сам Мистер президент и никто тебе, у него на вечерних посиделках в кабинете с коньяком, – он, для того чтобы ему не мешали пить напропалую, для всех эти посиделки называет советом национальной безопасности (понятно чьей отъевшейся морды), – не может возразить и перебить словом, и то вынужден, время от времени, через подобные утверждения: «Всё достала, завтра же объявлю своей стерве вотум недоверия!», – поддерживать свою мужественность перед членами совета безопасности. Которые будучи и сами все сплошь подкаблучники и тряпки, со своей колокольни смотрят на президента, и так сказать, требуют от него не подтверждений всему тому, что они про себя насчёт него надумали. – Здесь Первая леди, уже войдя в раж своего повествования, где она так артистически и достоверно от первого лица показала президента, была вынуждена на время остановиться, а всё потому, что Ханна её перебила своим вопросом.
– Но они не зря так думают? – с лёгкой улыбкой спросила Ханна.
– Это высшего допуска секрет. И даже для Мистера президента не делается исключения. Когда придёт время, узнает.– С многозначительной улыбкой ответила Первая леди.
– Мне кажется, что не узнает. – Продолжая улыбаться, сказала Ханна.
– А зачем расстраиваться. Многие знания ведут к многим печалям. Так говорят. – Ответила Первая леди.
– Пожалуй, да. – Согласилась Ханна. Но Первой леди не терпелось продолжить незаконченное представление её представления того выдуманного совета национальной безопасности, где первую скрипку играл её супруг, Мистер президент – главной причиной этого её нетерпения сейчас было не её желание переубедить Ханну в её заблуждениях насчёт своего невоздержанного на язык и решения супруга, а её желание продемонстрировать свой загубленный Мистером президентом актёрский талант.
А всё дело в том, что Мистер президент в своё не президентское время, будучи всего лишь одним из многих воротил бизнеса, которых и не счесть на одной только Уолл-стрит, – вечно они там толкутся, не давая ни слова никому сказать, перекрикивая друг друга своими напыщенными заявлениями о своей богатости и платёжеспособности, – Беру на все эти твои никчёмные акции и ещё вон те голубые фишки детям на чай, и потом посмотрим, кто из нас богаче! – раньше чем приёмная комиссия в училище по актёрскому мастерству распознал в ней безусловный талант первой красавицы, и сделал ей предложение от которого она не смогла отказаться: «Будешь на моём „Мерседесе“, как сыр в масле кататься», – и как результат, театральный мир недосчитался ещё одной звезды.
И вот Первая леди, так и не смирившись со своим актёрским талантом, – а он время от времени прорывается в ней и ставит Мистера президента в невероятно неловкие ситуации во время встреч на высшем уровне, где она так позволяет себе выражаться лицом и гримасничать, что тот же президент одной дружественной страны, в один момент подпав под обаяние её подмигивающих ему глаз, уже не столь дружественно смотрит на Мистера президента, которого он бы в порошок стёр, не будь за его спиной могущественного флота, – когда появляется хоть какая-то возможность, как в случае её встреч с Ханной, то она не преминет ею воспользоваться. И начинает разыгрывать все эти мини сценки из жизни знакомых ей людей. Ну а так как круг его знакомых ограничен окружением Мистера президента, то в основном все главные роли в её импровизациях доставались им.
Из чего Ханна не могла не признать за Первой леди её несомненный талант подмечать за людьми их внутреннюю суть и умение так выставить напоказ и обыграть все эти подмеченные ею несовершенства государственных мужей из президентского окружения, что увидь они эти всё это, то они бы поспешили подать в отставку, пока к ним не пришли оперативные люди из бюро расследований.
Между тем Первая леди, придав себе тот самый обычный напыщенный вид, с которым Мистер президент появлялся на людях, принялась за незаконченное, за сценку с участием Мистера президента и ближайшего его окружения из совета национальной безопасности.
– Господа! – обратился к самым доверенным людям из своей администрации, собранных воедино в качестве членов совета национальной безопасности, Мистер президент, после того как он обнулил первую бутылку, разлив её по стаканам. – В виду того, что на заседание не допускаются люди без высшего допуска к секретам и посторонние, то Мистер президент, не позволяя себя никогда расслабляться, из-за чего у него возникают все эти проблемы на личном фронте, внерабочее время, взял на себя эту банкирскую функцию. – Здесь Первая леди сделала так необходимое отступление, чтобы разъяснить Ханне некоторые особенности поведения своего хитроумного супруга.
– И как я тебе уже говорила, – решила повториться Первая леди, – то все эти их экстренные и такие важные сборища в этой ситуативной комнате, проводятся только лишь с одной целью, чтобы отвлечься от мирских забот и как следует расслабиться от груза своей ответственности, которую они взвалили на себя и день изо дня несут на себе. Ну а там, в этой ситуационной комнате, где тебя никто, даже прямой удар ядерного снаряда не потревожит, а что уж говорить о куда как большей опасности, журналиста из нового рода не полживых новостей, которых сюда и на пушечный выстрел не подпустят, можно расслабиться и ослабить все стягивающие тебя ремни с пуза и подтяжки на лице, и в атмосфере понимания порассуждать о делах бренных.
– Так что когда твой супруг на твой вопрос: «Когда тебя ждать?», – говорит: «Посмотрим по ситуации», – то знай, что они там у себя, в ситуационной комнате, коньяк трескают за обе щёки. – Со знанием дела, более чем уверенно сказала Первая леди, слегка задумавшись – видимо припоминала все те различные ситуации, какие требовали срочного рассмотрения его супругом, Мистером президентом. Ну а как только все эти ситуации в каждом разном случае разрешались по своему, – ситуации, как правило, одна на одну не похожи и в связи с этим требуют для себя разных подходов и решений, – то одного взгляда на Мистера президента было достаточно Первой леди, чтобы понять, как разрешилась нынешняя, крайне сложная ситуация с каким-нибудь несговорчивым диктатором.
Так если к примеру, Мистер президент даже не приходил, а забуривался домой, с упором рогами в пол, то тут без вариантов – Мистер президент до упора стоял на своём, только разрядка сможет вернуть утерянный баланс отношений. О чём поутру не дадут соврать другие участники совещания, чьи фонари под глазами указывали на степень упорства Мистера президента в отстаивании своей позиции.
Когда же Мистера президента не просто пошатывает на ногах, а бросает в разные стороны – и эти стороны находятся не в горизонтальной плоскости, а в вертикальной, то вниз, то вверх и так присядку, – то тут без сомнения, рассматриваемое дело приняло неожиданно сложный поворот, например, закончился коньяк, и скорей всего, Мистер президент на этот раз был вынужден пойти на компромисс и принять внутрь беленькую. Что в итоге и привело к тому, что он, потеряв большую часть союзников на стороне, – не все столь крепки на голову как президент и кое-кому из членов этого клуба пришлось раньше времени успокоиться под столом, – а также в собственных рядах, – его ноги перестали его слушаться, а уж что говорит о руках, без команды из центра принятия решений бросающиеся драться, – уже не смог как прежде, крепко отстаивать свою позицию и был вынужден раз за разом спотыкаться и отступать назад, с прежних позиций в пол.
Ну а если Мистера президента занесли домой в невменяемом, то есть уснувшем состоянии, то скорей всего, противная ему сторона сумела своим убаюкивающими обещаниями убедить Мистера президента отложить свою жёсткую позицию по отношению к ним и склонила его к тому, чтобы он ещё крепко подумал над тем, что с ними дальше делать.
– Ты поняла, какие это могут быть ситуации? – вернувшись из своих памятливых заметок, Первая леди обратилась с вопросом к Ханне. Ну а Ханна хоть и не была в курсе всех тех ситуаций, в какие попадал Мистер президент, – говорят, что он даже не попадал …не надо объяснять куда, и часто прямиком вляпывался в дурно-пахнущие истории, – тем не менее она всё отлично поняла – её супруг, вице-президент, тоже время от времени не гордился теми ситуациями, в которые он неожиданно для себя попадал. При этом он все эти ситуации называл по-другому – попал под чужое влияние.
– Ты же сама знаешь, с кем мне приходится иметь дело, – в очередной раз Шиллинг оправдывал своё разнузданное поведение, где фуршет до утра было только начало, – всё сплошь политики и люди с амбициями, которые тебя и не признают, если ты и сам со своей стороны не будешь себя вести соответственно – политически грамотно, то есть напористо, безнравственно и амбициозно. В общем, как говорят, с кем поведёшься, от того и наберёшься. Вот мне и приходится подстраиваться под привычки и желания своих партнёров по союзной коалиции. И тут только попробуй им не потрафить в их желаниях, – а они у них всё сплошь греховного свойства, – так они начнут задуматься над тем, зачем им нужна такая союзная коалиция, раз там одни запреты и нельзя себя вести как им вздумается. Вот я и вынужден идти на поводу всех этих Бармалеев, а иначе они все разбегутся, и уже создадут другую, вражески к нам настроенную коалицию. А так как она будет состоять всё сплошь из деструктивных личностей, то нам, представителям добра на земле, будет очень сложно с ними тягаться. Так что дорогая не обессудь, а я не за себя прошу, а ради сохранения мира во всём мире, и разреши мне завтра не ночевать дома. У генерала Браслава, в его загородном доме собирается такая коалиция из людей всё тебе знакомых, что мне никак нельзя пропустить эту попой… мероприятие. – И как же это удавалось Шиллингу раз за разом убеждать свою, каждому его слову верующую, супругу.
В общем, Первая леди нашла полное понимание в лице вице леди, и продолжила свой рассказ о похождениях своего вечно занятого супруга.
– Я вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие. – Мистер президент делает внимательнейшую паузу к членам совета безопасности, и как только убеждается в том, что они напряглись в лицах, продолжает говорить. – Национальная безопасность как никогда оказалась в опасности и нуждается в нашей помощи. – И видимо напряжение столь велико, что Мистер президент не выдерживает этого давления на свой мозг и залпом опрокидывает в себя полный стакан коньяка.
Ну а члены совета по нацбезопасности, хоть пока ничего не поняли из того что Мистер президент не сказал, а полагаться на свои догадки в такого рода делах, касающихся нацбезопасности, они не привыкли, решили, что единственное, что они сейчас смогут сделать, так это только поддержать Мистера президента. Что они все до единого и делают, вслед за ним обнуляя свои стаканы. После чего стаканы возвращаются на свои места, на журнальный столик, и хотя каждому сейчас хочется хотя бы лимончиком смягчить крепость употреблённого напитка, никто не смеет первым выказывать себя маменькиным сынком и слабаком, а все ждут действий Мистера президента, который судя по его неприветливому виду, сегодня настроен быть неуступчивым к этому жестокому миру, решившему в очередной раз подогнуть его под себя.
Ну а Мистер президент хоть и искривлён лицом после употребления внутрь коньяка, он, тем не менее, даже не смотрит на столик с лимонами и шоколадками, а к потрясению членов совета нацбезопасности, прикладывает свой нос к рукаву своего пиджака, и как ими видится, вроде как принюхивается к нему. Что не только удивительно видеть всем этим господам, но и заставляет их заинтриговаться и задаться про себя вопросом: «И что интересно там, у себя на рукаве, унюхал президент?».
А как только головы членов совета нацбезопасности посетил этот вопрос, то они тут же принялись догадливо посматривать на рукава своих дорогих костюмов, которые ничем не хуже костюма президента, – шьются-то все в одном месте и на одни и те же бюджетные деньги, – что в свою очередь наводит их на одну и ту же мысль. – А если мой костюм ничем не хуже, чем у президента, то если я применю к нему такой же подход с носом, то это позволит мне ответить на многие вопросы и в том числе понять, если не то, что Мистер президент таким образом хотел отыскать в себе (частички несовершенства в своём совершенстве), то как минимум, это позволит мне понять его мотивацию этих действий. – И только эта мысль посетила головы членов совета нацбезопасности, как они и не успели понять, как так получилось, что они уже склонились к рукавам своих костюмов и так сказать, обоняют их, – а генерал Браслав пошёл дальше, обнюхав не только свой китель, но и китель генерала Сканнета, да так сильно, что чуть было не снюхал с него генеральские звёзды.
