Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
– Невеселая у нас получается арифметика – «два-два» – ничья, можно сказать, – сделал вывод Предводитель.
– Да, ничья, и похоже, вялая какая-то, ну уж точно не боевая, – прошептал Ветеран. – А что это мы шепчемся, коллега? – Ветеран завертел головой, – ведь нет же никого.
– Как нет, как нет, – зашипел на него Предводитель. – Вот же он спит в вагоне.
– А, вижу, вижу, простите, заговорился, – тихо произнес Ветеран. – Видно, снится ему что-то. Мы, наверное, и снимся, а может, стихи сочиняет. Я, знаете, в молодости стихи во сне сочинял. Да так ловко и складно получалось, а проснешься, ни черта не помнишь. Вроде бы тема осталась, а рифмы в голове ни одной. Вот, например, как это:
Поезд мчит домой на север,
А в вагоне гармонист.
Он во что-то еще верил —
Флейту вез с собой артист.
Там в далеких, синих далях
Думал – музыка нужна.
Он не знал судьбу в деталях,
Думал – ласкова она.
А она на самом деле
Не заботится о нас
И тихонько, еле-еле
Нас подталкивает в грязь.
Дождь за окнами вагона
Пошумел и перестал.
Промелькнули все перроны,
Час свидания настал…
– Я думаю, что прибьется он к социальным странникам. Там у них свободы пруд пруди. Да еще и «карьеру» у них сделает – знахарем или гуру каким-нибудь станет, – после некоторой паузы произнес Предводитель.
– Может быть, может быть, – громко произнес Ветеран. – Да ему пора бы и проснуться, проверки могут появиться, уже почти полсуток в дороге.
***
– Прошу предъявить, – жесткий голос разбудил его.
Двое в одинаковых штатских костюмах стояли рядом и пристально смотрели на него.
– Вот мой браслет, – он показал им пустое запястье.
– Мы должны его проверить, прошу набрать код, – потребовал старший.
Он срочно стер себя у них в памяти и заставил пройти дальше мимо якобы пустого места.
– Они забыли третье мое доброе дело, – подумал он грустно. – Ведь было же третье… – и снова задремал.
За окном вагона надвигалась осень с опавшей листвой, серожелтой травой на лугах, нередкими дождями и ярко-синим небом, иногда проглядывающим сквозь темно-серые облака.
Город встретил его предзимней суетой. Граждане, вернувшиеся после летних отпусков, наводнили городское пространство, и народу везде было многовато. Передвигаться среди этого движения вначале было непривычно и неудобно.
Перед дверью квартиры, где они жили с Фари, он остановился в некоторой нерешительности и, немного отдышавшись, нажал на кнопку звонка. Никто не отозвался. Он повторил попытку несколько раз. Результат не изменился. Создавалось впечатление, что в квартире никого нет. Соседняя дверь приоткрылась, и в просвете образовалась лохматая голова мальчика лет семи.
– Дядя, там никого нет, – задорно произнесла лохматая голова, и два любопытных глаза уставились на него.
– А где же хозяйка? – спросил он мальчишку.
Не высовываясь дальше из проема двери, голова четко ответила:
– Ее подвергли.
– А там жил еще и дядя? – спросил он снова.
– И дядю подвергли. Бабушка сказала, что они вредители, вот их и подвергли, – ответила голова.
– И давно их подвергли? – спросил он машинально.
– Уже только лето началось, их и подвергли. Я не боялся. Это бабушка ругает вредителей. А я смелый. Я не боюсь.
– Спасибо тебе, – он спустился вниз и вышел на воздух.
– Что значит – подвергли? – подумал он. – А то и значит – ее либо ликвидировали, либо поступили так же, как с ним. В любом случае Фари ему не найти. Против всей системы у него оружия нет.
Прошло уже полдня, как он находился в городе, а задача – где ему пристроиться на ночь – еще не была решена. Покрутившись по центру, он сменил одежду, утеплившись по погоде, перекусил у пункта раздачи и к вечеру оказался рядом с домом Сандры, точнее рядом с большой стройкой на месте, где он когда-то скрывался на чердаке.
Стройка гудела и издавала металлические звуки – двигались краны, машины с материалами въезжали на стройплощадку, закрытую высоким забором. Судя по надписи на щите – строился, возводился офис крупного банка. У водителя остановившейся машины он спросил:
– А раньше здесь был старинный дом, куда все делось?
– Жильцов расселили, кого куда, а дом снесли, – ответил водитель, осматривая колеса.
– А была же памятная доска музыканта, он жил здесь? – как бы размышляя, спросил он снова.
– Да, чего-то такое было. В начале стройки даже демонстрация была из жителей, но потом вроде разобрались. Не жил тут никто известный, да и жильцы подписали какую-то бумагу, – ответил водитель. – Да вы и сами знаете – большие деньги и привилегии делают чудеса. Советую на кладбище побывать – там в нынешнее время старушки все расскажут.
Водитель привычно постучал ботинком по задним скатам и исчез в кабине самосвала. Вечерело, идти на кладбище было поздно, и ночевать где-то надо. Эту ночь он скоротал на лестнице одного из жилых домов. Приспосабливаться в гостинице в первую ночь после возвращения он не захотел.
***
– Коллега, а зачем же вы Фари-то подвергли? – укоризненно спросил Ветеран. – Девушка-то, вроде хорошая и работала у вас в органах.
– Да, подвергли, – утвердительно ответил Предводитель. – Чистка рядов, батенька, полезная вещь. Авторитетно могу вам заявить – связи у нее были не качественные: этот сожитель ее – феномен, да и южное ее родство вызывали подозрения.
– Какие-то вы нечеловечные, – проворчал Ветеран. – Можно было бы и мягче поступить.
– Мягче, батенька, никак нельзя. Время сейчас не «слабины», а «усиления». Да вы не жалейте всех, на всех жалости не хватит. Жалейте только себя, тогда жизнь для вас будет счастливая.
– Себя мне уже поздно жалеть. Вы, коллега, опять забыли, что меня уже нет. А кто мертвых жалеет? – с грустью произнес Ветеран.
– Вот и опять вы, батенька, не правы. У нас мертвых-то и принято жалеть больше, чем живых, да и то если, конечно, на то есть соответствующее указание, – возразил Предводитель. – Да и хватит нам с вами спорить. В споре мы истину с вами не родим. Только запутаемся.
Они оба замолчали и долго сидели на каменной лестнице, прислушиваясь к его тревожному дыханию. – Ему завтра на кладбище идти, надо выспаться, а спать здесь на бетонной площадке так не удобно, – заметил Ветеран.
– Ничего, батенька, я в молодости черти как и где спал, на голой земле приходилось. Лихая, можно сказать молодость была в органах, – мечтательно произнес Предводитель.
Проснулся он рано. Утро выдалось зябкое и мокрое и началось красным рассветом. Такие осенние дни бывали редки, когда уже не горячее солнце ярко освещало мокрый от ночного дождя город. Кладбище находилось в пригороде, кладбищенская контора располагалась в его старой части. Снаружи, на деревянных лавочках сидели и беседовали три ладненькие старушки:
– Много народу сегодня хоронят, – услышал он голос одной из них.
– Много-то, ой много, и вчерась, да уж поди всю осень, кажинный день. Один за одним, – продолжила другая.
– Куда смотрит наше правительство? – проворчала третья.
– А при чем здесь правительство? Покойники у него не спрашивают – когда умирать? – продолжила первая.
– А кто ж тогда виноват? – спросила вторая.
– Природа такая. Раз родился, так и должен и помереть, – ответила третья.
– Да, когда старый-то, это – понятно, а вот когда молодых хоронят это – не хорошо, – заметила первая.
– А молодежь помирает много от глупостей, – сказала вторая.
– Не ворчите на молодежь, она у нас замечательная молодежь, умная, – возразила третья.
– Да, конечно. Я вот с этими кнопками на браслете путаюсь и боюсь их нажимать, – поддержала ее первая. – А внук в этих штуках электрических разбирается быстренько.
– Мы с вами уже «отстой», – продолжила вторая. – Это мне так мои молодые говорят: «Какой же ты бабуля "отстой" у нас, никак не можешь запомнить где и чего нажимать». Так и говорят.
– Зато мы мудрые, то есть я хотела сказать, что опыта у нас много, – сказала третья.
– Да, мудрые-то мы мудрые, да только кому нужна эта наша мудрость? – грустно размышляла первая.
Наступила пауза. Он стоял поодаль и то ли от стеснения, то ли хотел услышать продолжения разговора, не приближался к старушкам и не о чем их не спрашивал.
– А вот и молодежь пожаловала, стоит стесняется, что ли? – тихо произнесла первая.
– Да, наверное, стесняется, – он, видать, нездешний, и какой-то непутевый, – заметила вторая. – Ночь плохо провел, помятый весь. Хочет что-то спросить и не решается, – продолжила третья.
– А что у нас-то спрашивать? Только, что: где, кто захоронен? – прошептала первая.
– Может, он из этих – социальных странников? – спросила вторая. – Может, он просто голоднющий?
– Эти, как их сейчас называют «СС», – не стеснючие. А этот на интеллигента похож, – ответила третья.
– Вот такие, как он, могут подвиги совершать. Видите, глаза какие – ясные и простые, – продолжила первая, – он, наверное, добро хочет делать, да по молодости не знает – как и где?
– Добро изделает обязательно, по всему видно через зло и добро то будет делать, – заметила вторая.
– Что ж он стоит то? Надо его позвать, – тихо предложила третья.
Старушки замолчали. Он поздоровался, извинился за беспокойство и спросил:
– Скажите, пожалуйста, как мне найти место захоронения маэстро? – и он назвал имя.
И уже через минуту они вдвоем с одной из бабулек медленно пробирались по узким дорожкам среди кладбищенских памятников. К могиле маэстро они добрались минут через тридцать. На вертикальном камне он неожиданно для себя увидел надписи: «Дарий и Александра».
– А что? Он здесь похоронен с супругой? – после некоторой паузы спросил он у старушки.
– Да, с женой, – ответила она, – они и погибли вместе, и схоронили их в одной могиле.
– А как это произошло? – спросил он снова.
– А, извините, вы кто им будете? – в ответ спросила она.
– Я, – он немного замешкался с ответом, – я их знакомый, помогал им разбирать архив в их квартире, – и он назвал адрес снесенного дома.
– А, знакомый значит, помощник, – протянула она не очень доверчиво. – У них много было знакомых помощников. Когда хоронили, все кладбище было заполнено знакомыми и друзьями. Ученики играли все время музыку – нюктюрн. Все плакали. Люди они были хорошие. А маэстро, говорят, был еще и диссидент. Не очень любил правительство. Да и оно его тоже. А погибли они в машине, перевернулись на дороге.
Старушка замолчала и долго смотрела на надгробный камень.
– А квартиры в этом доме у них не было, там кто-то из очень дальних родственников жил. Там, говорят, и временный архив ихний разместили и хотели музей изделать. Да только потом все отменили – органам это не понравилось.
– Ну, я пойду, – сказала она, вздохнув, и, опершись на деревянную палку, кряхтя, не разгибая спины, побрела назад.
Он догнал ее, провел ладонью по спине вдоль позвоночника. Старушка обернулась и, печально улыбнувшись, сказала:
– Да не суетись ты, милок, уже не поможешь, спина-то у меня старая, древняя совсем. Спасибо, милок. Прощай же, прощай, голубчик, – и она потихоньку зашаркала к своим подружкам.
Он вернулся к памятнику и на плоском камне, лежащем на могиле, прочел:
Здесь лежит маэстро – гений,
И не может быть двух мнений.
Проходи, не стой прохожий
На него ты не похожий.
Впрочем, кто вас разберет?
Пока кто-то не умрет.
***
День клонился к вечеру. Солнце еще чуть-чуть грело, но свежий ветер и ярко-голубое небо предвещали зябкий вечер и холодную ночь. Посередине ангара, к которому он добрался к вечеру, также горел большой костер.
Дрова, сложенные шалашиком, давали яркие и длинные языки пламени. Вокруг костра на ящиках расположилось человек двадцать странников. Пока на него не обращали внимания, он подумал, прислонившись к стене:
– Их стало больше.
Предстоятель, как и прежде, сидел опираясь на толстую суковатую палку и был занят тем, что тихо, почти шепотом беседовал с матушкой.
– Матушка, некоторые братия недовольны нашим руководством. Надо их вразумить. Ты скажи им, что сначала мы лишим их «нулевки», и ежели будут упорствовать, можем и подвергнуть. – Предстоятель уже несколько раз, как казалось, мельком взглянул на него, но каких-либо действий не предпринимал.
– Да, да, – утвердительно кивнула головой Матушка, – Голубчик ты наш, Предстоятель наш любимый. Все исполню в точности, не сумневайся.
Он оторвался от стены и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее пошел прямо на Предстоятеля, на ходу ловя его взгляд и читая его мысли:
– Стажер? Похоже, стажер. По отчетам погиб. Не может быть? Может, может, стажер-то у нас был феноменом. Срочно ликвидировать. Срочно вызвать группу, – и Предстоятель нажал кнопку браслета.
Приближаясь к Предстоятелю, он прямо на ходу начал стирать его память, с каждым шагом все глубже и глубже. Глаза Предстоятеля – удивленные, злые, недоуменные, иногда веселые, следовали за его прошлой памятью, пока она была еще не стерта.
– Дяденька, что вы ко мне пристали, – слезливо произнес Предстоятель, – у меня завтра контрольная по математике, – и он всхлипнул, утирая нос рукавом.
Железная дверь ангара распахнулась, и с порога раздался громкий окрик:
– Помещение окружено. Всем оставаться на своих местах, проверка браслетов.
Первым на приказ отреагировал Кардинал, до того тихо дремавший у костра. Несколькими прыжками кот забрался по пустым картонным ящикам в углу ангара на самый верх к вентиляционному отверстию. Остановился там и, сверкнув в сумраке глазами, уставился на него, как бы приглашая следовать за ним. Картон проминался под ногами, ящики плющились, и достать вытянутыми руками до спасительного отверстия он, как ни старался, не мог.
В ангар врывалась команда задержателей и довольно быстро занимала все свободное пространство. Двое странников, находившихся ближе всех к нему и видя его бедственное положение, опережая задержателей, подняли его на руках. Он дотянулся до выхода, изо всех сил, вслед за котом протиснулся в трубу. Через несколько секунд он с Кардиналом вывалился в соседнее помещение, сплошь заполненное каким-то сыпучим материалом. Проделав несколько таких переходов по трубам, они оказались снаружи промзоны в ближайших окрестностях города. Похоже, погони не было, и, отдышавшись, он быстро зашагал за котом, который всем своим видом показывал, что надо идти дальше и дальше.
Он и кот стояли на вершине холма, мягкими изгибами спускавшегося вниз к озеру. На берегу, внизу виднелась небольшая деревенька, даже скорее хутор с несколькими ветхими хатками, покрытыми серо-желтой соломой. Закатное осеннее солнце уже зацепилось за кромку дальнего леса. Он знал, что это – родина его предков. Высокое холодное небо опускалось к востоку темной тучей полной влаги. Редкие, крупные капли дождя падали на уже промокшую, еле проглядывающую сквозь пожухлую осеннюю траву тропинку. Кот, осторожно ступая сквозь траву, двинулся по тропинке вниз к озеру, к хаткам, в окнах которых уже виднелся слабый свет. Стена дождя приблизилась настолько, что холодная водяная пыль накрыла их. Но опасения вымокнуть до нитки не было. Да и кот так уверенно шел не оглядываясь, что казалось, путь этот ему знаком с самого рождения.
Когда ярко-красное солнце почти скрылось за горизонтом, они добрались до первой хатки, и он осторожно постучал в дверь.
Дверь распахнулась, и глубокий дед с веселыми голубыми глазами пригласил их в дом:
– Наконец-то. Наконец-то, – произнес он несколько раз, – вот старуха не дождалась. Ай как ждала, как ждала, – запричитал дед, пропуская их внутрь.
– А-а, и Китя, и Китя вернулся, – увидев Кардинала обрадовался дед.
– Ой! Сколько лет, сколько лет, – продолжил он, указывая, где в доме они могут расположиться.
– Сейчас, сейчас, – суетился дед, – вы же голоднющие, поди, сейчас перекусим, а потом и баня, а потом отдыхать. – Дед накрывал на стол, доставая из большой печи незнакомую ему посуду с неизвестной едой.
Вкуснейший запах заполнил комнату с небольшими окошками, занавешенными узорчатыми шторами. Бревенчатые стены до синевы были зачищены многими поколениями хозяев. Между окон в деревянных простых рамах размещались черно-белые старинные фотографии. Несколько маленьких фотографий помещались в пространстве большой рамы и представляли собой калейдоскоп лиц разных времен и поколений. Он осторожно разглядывал старые фото. Незнакомые лица, незнакомые пейзажи и помещения мелькали перед глазами. Случайно он увидел себя лет шести-семи мальчика, сидящего верхом на деревянной лошадке на колесах на фоне нарисованной пальмы. Почему он узнал себя, ведь прошло столько лет? Дать ответ он не мог. Просто он увидел мальчика и сразу узнал себя.
Коту была налита белая жидкость в миску, которую он с жадностью вылакал за минуту. Дед подсовывал им все новые и новые блюда и тараторил непрерывно:
– Сейчас музыку наладим, повеселю вас, могу и на дуде, да на ней не споешь – рот занят. А когда нет слов – на ней хорошо, душевно получается, – и дед показал на комод, где сверху лежала флейта.
– Я вам на гармонике сыграю, кушайте, кушайте, сынки, – и он, сев на лавку у стены, растянул меха древней гармони.
– Сначала веселую, – и дед запел, чуть хрипловато, но чисто выводя слова:
– Я и шел, и шел, и шел,
И спросил у Лекаря —
Где милашку мне найти?
Он сказал – у Пекаря.
Словно булочка она,
А вкусна до ужаса.
У меня пошла слюна,
Не хватило мужества…
Дед, довольный своей шуткой, продолжил перебирая басы:
– Не хватает лета мне
В этой Северной стране.
На Юга податься надо —
Говорят, что там тепло.
Только с энтим голым задом
Не уехать далеко.
Дед разгорячился от игры, закашлялся и, переведя дух, выдал следующий куплет:
– Ух! Гармошка разыгралась,
Спать пора уже давно.
И милашка разметалась,
Ей давно не все равно.
Он отложил гармонь:
– Эх, вижу я, дремлете вы, с дороги устали. У нас в роду все выносливые были, видать много вам досталось в дороге. Мне еще дед мой говаривал: «Мы не такие, как все, мы и внушать можем и читать чужих. Про нас говорят, что мы пришлые, то бишь пришли откуда-то».
Он оторвался от очередной тарелки и, прислонившись к стене, закрыл глаза. Слова деда были уже где-то далеко, далеко, их накрыла блаженная мысль:
– Он, наконец-то, дома. Он дома. Никуда не надо бежать, ни с кем бороться. Здесь его дом и здесь его дед. И Кардинал.
Кот его здесь. Вот его третье доброе дело – спасенный кот. Так что, «три-два» в его пользу.
Где-то издалека донеслась тихая, душевная песня деда:
– Как напал коварный ворог
На родиму сторону.
Дом чужой ему не дорог,
Всех пожег он в ту войну.
Как собрались наши братья
Вражью силу одолеть.
Супротив евоной рати
Песней душеньку согреть…
Дед пел тихо. Солнце зашло. В сумерках горела лампа на столе и тускло освещала хату. Здесь не было браслетов, странников, Предводителей и Предстоятелей. Здесь был покой. За окном шумел дождь, но где-то в глубине тревога оставалась, пока где-то там, вдалеке, был суетный город и война, и где он, как казалось, оставил все зло.
А «душевная» песня продолжалась:
– Ворог песню ту услышал,
Взор затмился у него.
Вмиг все войско стало тише
И от песни полегло.
С тех времен слагают думы
О родимой стороне,
Чтобы снова враг безумный
Вспомнил, как полег в войне.
А старик все пел и пел:
Часто в жизни так бывает
Дом родимый далеко.
И дорогу забывают,
И живется нелегко.
Ему опять приснились спорящие Предводитель и Ветеран:
– Если люди до сих пор не научились отличать добро от зла, то как вы можете научить этому Кардинала? – возмутился Ветеран.
– Э… э, батенька, это сейчас у нас делается очень просто. Современные модели детекторов не только чистят мозги, но и вкладывают новые менталитеты. А уж вашему Кардиналу вставить всего два слова, это для них просто пустяк.
Сквозь сон ему послышалась флейта и голос старика:
– Если буря где-то зреет,
Если друг твой промолчит,
Дом родной тебя согреет,
От ненастья защитит.
– Мне нужно вернуться, – подумал он, – отдохнуть немного и вернуться. Ведь там остались все они.
ВЕДЬ ТАМ ОСТАЛОСЬ ЕЩЕ ТАК МНОГО ЗЛА.
27 октября 2012 года – 09 августа 2013 года
Двое на фоне
Трагическая повесть
Посвящается моей любимой АП
Предисловие редакции
Рукопись этой повести нам в редакцию совсем недавно передала пожилая женщина, которая исполнила, как она выразилась, «завет своей бабушки». С ее слов завет заключался в том, чтобы публикация этой повести осуществилась после кончины бабушки по истечении десяти лет. Сотрудники редакции безусловно заинтересовались этим обстоятельством и с любопытством расспросили женщину о подробностях появления рукописи.
Оказалось, что автором повести был известный ученый, лауреат нескольких международных премий, и скорее всего события, описанные в ней, являются в некотором роде частью его автобиографии, изложенной в виде литературного произведения. Бабушка этой женщины когда-то, давным-давно, в молодости, работала сиделкой в хосписе и получила рукопись непосредственно от автора с просьбой: «когда-нибудь потом» опубликовать ее и при необходимости серьезно отредактировать текст, изменив в нем имена, названия учреждений, смягчить, так сказать, некоторые жесткие обстоятельства, описанные в рукописи.
Воспользовавшись этим разрешением автора и дабы не шокировать нашего неизвестного читателя жестокими подробностями того изменчивого времени, когда свобода и либеральные ценности в обществе часто менялись на жесткость и запреты, редакция изменила все имена персонажей повести, сгладила некоторые понятия и определения, изменила виды деятельности главных героев. Как это ни будет казаться странным, но самым сложным оказалось выбрать название. Автор на титульном листе обозначил несколько вариантов названий своего повествования. Это выглядело в такой последовательности: «Он и она», «Они», «Двое», «Двое на фоне жизни» и последнее – «Двое на фоне…». Ни одно из названий не было перечеркнуто, и редакция оказалась в сложном положении решения проблемы выбора. Мнения, как всегда, разделились, – наиболее предпочтительным выглядели: «Двое» и «Двое на фоне…». В результате долгих обсуждений решили назвать повесть «Двое на фоне» – без многоточия, так как, на наш взгляд, эта история любви двух незаурядных людей всегда происходила на каком-либо фоне.
По нашему мнению, повесть будет интересна широкому кругу читателей, как по возрастным категориям, так и по роду занятий, а также эта история может быть полезна обществоведам, изучающим взаимоотношения общества и личности в период перемен, произошедших в те далекие от нас годы.
В сущности перед читателем разворачивается широкая картина взаимоотношений людей на фоне быстро текущих общественных процессов. И главным в этих отношениях можно назвать любовные перипетии героев. Повесть можно охарактеризовать как любовный роман, но без счастливого конца. Автор, с несколько скрытым оптимизмом, как бы откладывает этот благополучный исход на будущее к новому поколению, заставляя читателя мысленно продолжить повествование к счастливому завершению.
