Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
В траве что-то чуточку прожужжало, может быть, это сонный шмель устраивался на ночлег. На фоне ярких звезд пара летучих мышей, как крупные черные бабочки, пропорхали над ней и скрылись в низине. Мириады звезд смотрели ей в глаза, как будто свои синие угольки рассыпал по всему небу Перу, – так, по крайней мере, говорила Полеска. Яри не верил Полеске, он говорил, что звезды очень далеко от нас и огромные, больше нашего солнца, а Перу он носил подношения потому, что все так делают.
Теплая, нагретая за день трава, на которой она лежала, медленно остывала, но ей не было холодно. Она широко раскрытыми глазами смотрела в бездонное небо и представляла себя маленькой песчинкой в этом непостижимом пространстве. Из долины медленно поднимался туман. Яркая звезда исчезла за горизонтом. После полуночи всплыл старый серп луны и тускло осветил чуть прикрытый дымкой лес.
– Почему бы ему не найти ее сейчас ночью на этой поляне, – подумала Бажена. – Разве можно спать в такую чудную ночь.
Она на минуту закрыла глаза и представила себе, как она подойдет к Яри и обнимет его. А он поцелует ее нежно, нежно. И пусть остальные бегают по лесу друг за другом, и пусть раздаются вокруг смешки и приглушенный хохот, они с Яри останутся одни вдвоем на всем белом свете, и никто не помешает им любить друг друга.
Близился рассвет. Легкий предрассветный ветерок тронул верхушки деревьев. Восток разбавился молочной белизной. Зашелестела листва. Где-то далеко в деревне что-то звякнуло и скрипнуло. Она легко оторвалась от помятой травы, набросила простой сарафан и двинулась через лес в деревню в новый предпраздничный день».
Венса остановилась и внимательно посмотрела на него. Он слушал ее с закрытыми глазами. Пумпель плавно, слегка раскачиваясь, стремился все дальше в неизвестность.
Девчушка, оторвавшись от темного окна, взволнованно проговорила:
– Извините, а я могу задать вопрос?
Венса взглянула на нее и в знак согласия кивнула головой.
– А скажите, кто такой Перу?
Венса, видимо, обдумывая ответ, не сразу нашлась, что сказать и через полминутки загадочно произнесла:
– Это их главный Бог.
– Главный? – переспросила девчушка. – У них что, много богов?
– Да, у них много богов, – ответила Венса.
– А Полеска, она тоже Бог? – снова спросила девчушка.
Венса еще раз взлянула на него. Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами и, казалось, почти что спит, и только легкое подрагивание век говорило о том, что он слушает их разговор.
– Полеска, она колдунья, наверное, живет в лесу и всех лечит. Я так думаю, – ответила Венса.
– А что будет дальше? – спросила девчушка.
Венса откинулась в кресле и задумчиво произнесла:
– Я еще не знаю, еще не придумала. Скажу только одно – конец я попробую сделать счастливым, но не уверена, получится ли.
Он, не шелохнувшись и не открывая глаз, спокойно, даже с некоторым равнодушием, произнес:
– Тебе надо быть писателем. Это у тебя хорошо получается.
– Спасибо, – ответила она, – но буду я скорее всего администратором, так решил мой отец.
– Кто знает, кем мы будем все после Гуру, – он открыл глаза. Тусклый ночной свет слабо освещал вагон. Пустых мест после «Продольной» оказалось весьма достаточно. Он взял ее за руку и увел за собой в соседнюю пустую ячейку.
– Они сделали слишком большой надрез в креплении, – прошептал он, когда они остались одни.
Она не сразу поняла, о чем он говорит.
– Ты о Берте? – спросила она.
– Да, о нем и его девице, – ответил он.
– А как могли они это сделать? – снова спросила она.
Он приложил палец к губам, показывая, что они должны быть осторожными, и достал из кармана какой-то продолговатый предмет. На его ладони в сумраке блеснула пилка, которой обычно пользуются девчонки для ухода за ногтями.
– Алмазная, – прошептал он, пока она молча рассматривала знакомый ей с ранней молодости предмет.
– Мы теперь можем сделать как они? – прошептала она ему в ухо.
– Нет, мы поступим по-другому, – ответил он. – Это надо спрятать, чтобы они не нашли. Пионэры могут еще раз проверить. Ты заметила, как на платформе, когда их увели, они у всех проверили жетоны. Мы не знаем, где и как себя сейчас ведут Берта и Рая. Это, – он указал на пилку, – мы спрячем в кресле и воспользуемся в крайнем случае. Похоже, этот крайний случай должен обязательно наступить. После того как все набрали на терминалах свои вопросы, часть наших они увели, ты это видела. Куда, зачем? Нам неизвестно. От этих пионэров я уже ничего хорошего не жду.
Они еще некоторое время посидели одни в ячейке. Она тронула его руку и хотела что-то сказать, но он обнял ее и прошептал:
– Не бойся. Я буду все время с тобой. Ты мне очень нравишься.
Она, почувствовав защиту, прижалась к нему, и так они просидели не менее получаса, пока в вагоне не зажгли яркий свет. Один из пионэров промчался по проходу.
– Нам пора к себе, – сказал он. – Опять они что-то затеяли.
Минут через пять перед их ячейкой появились двое дежурных.
– Прошу встать, – рявкнул один из них.
Сидевшие не ожидали такого окрика и не сразу отреагировали на команду.
– Прошу встать, проверка жетонов, – пионэр громко повторил команду.
Все встали и с недоумением посмотрели на пионэров. Венса робко спросила:
– А в чем дело? Ночь. Мы отдыхаем, никому не мешаем.
– Не наше дело. Прошу повиноваться, – ответил пионэр.
– Пожалуйста, проверяйте, – нарочито обиженно фыркнула Венса. – Мальчики, выходите первыми.
Пионэры тщательно осмотрели жетоны и их крепеж, подергали и, ничего подозрительного не обнаружив, без каких-либо извинений и слов молча удалились. Яркий свет погас, все снова заняли свои места.
– Странные ребята, – заметил юноша с тонкими чертами лица. – Что-то дергаются, а зачем непонятно.
– У них поручения такие, – взволнованно ответила девчушка. – Явно нервные какие-то.
– Они свою работу знают. Сортируют и отсевают. Видите, как мало нас осталось, – добавила Венса.
– Непонятно, по какому принципу они сортируют? – девчушка задала вопрос и, спрашивая как бы сама себя, сама же и продолжила: – Вроде бы на «Продольной» отсеивали по вопросам, которые мы ввели на терминалах. Только критерии непонятны.
Вот наших соседей – этого Альберта с подружкой – я что-то не вижу. На вид нормальные ребята, а вот нет их, – продолжил юноша.
Разговор прервался. Ни у кого не было желания обсуждать эту тему, а он вспомнил, какой вопрос она ввела в терминал и, как машина, несколько раз уточняя, какие понятия любви она хотела бы узнать, подсказывала на экране разные варианты и остановилась на любви к человеку. Его эта железяка закидала допвопросами и не отпускала более пятнадцати минут, пока не выудила из него вопрос о смысле жизни.
Девчушка, успокоившись, попросила Венсу:
– Может быть, вы продолжите свою историю?
На что Венса как-то вяло ответила:
– Сейчас никак не могу. В голове после этой дергатни с жетонами образовалась пустота.
– Хочешь, я почитаю стихи, – проявил инициативу юноша.
Никто не возражал, и он медленно, без выражения прочел:
Играли пьесу. Кто-то в зале
Не знал, где зритель, где артист.
Ему вначале не сказали.
(Играл на флейте гармонист)
Он думал, что заметить сможет,
Чья роль ему была дана,
А пьеса шла и шла. И что же?
Чью роль играл он? Чья она?
Чей инструмент ему вручили?
Чьи ноты он держал в руках?
И чьи мелодии любили
Его когда-то впопыхах?
– Откуда это? – спросила девчушка. – Ты раньше мне это не читал.
– Это я выкопал из сети. В комментариях сказано, что это какой-то «Дези» сочинил. Идеологическое министерство его стихи не одобряло, поэтому он почти неизвестен.
– А что-нибудь еще из него ты помнишь? – спросила девчушка.
Юноша продолжил:
…Играли пьесу. Кто-то в зале
Не знал, где зритель, где артист.
Все терпеливо ожидали,
Когда иссякнет гармонист.
– Красивые стихи, – сказала Венса, когда юноша закончил читать. – А у нас все короткие кричалки-лозунги. А вот так, чтобы со скрытым смыслом, никто не умеет.
– Ты умеешь говорить красивые слова? – спросила она Лучу.
– Не знаю. Я умею думать. Мама Эля учила меня думать.
– А другая мама чему тебя учила? – спросила она.
– Другая учила добывать огонь, охотиться и ловить рыбу. Многому учила. Она была из «Дисси».
– Это из тех диких людей, которых когда-то находили в дремучих лесах?
– Да, находили в дремучих лесах, но они не дикие. Они природные, – ответил он и, откинувшись назад, закрыл глаза, показывая, что эта тема исчерпана.
Снова зажегся яркий свет, и через некоторое время два пионэра появились перед ячейкой.
– Ну заразы, – процедила сквозь зубы Венса. – Привязались, липучки.
– Прошу пройти досмотр, – снова рявкнул один из пионэров.
Сидящие молча встали. Пионэры тщательно ощупали юношу и Лучу и в нерешительности остановились перед Венсой и девчушкой. Один из них несколько раз громко повторил:
– Прошу пройти досмотр.
– Проходите, – ответила Венса.
Но никаких действий со стороны пионэров не последовало. Это странное противостояние длилось не менее минуты. Лучу скорее почувствовал, чем понял, что надо срочно что-то предпринять, дабы разрядить обстановку, и он затянул пионерский гимн, услышанный на «Поперечной»:
Нам, пионэрам, сделать немало
Родина-мать навсегда приказала…
Остальные подхватили:
Плотно сомкнем мы наши ряды.
Рядом в строю есть и я, есть и ты.
После повтора первого куплета пионэры сначала как-то нехотя, а затем более энергично присоединились к орущим во всю глотку:
Нам, пионэрам, дело всем дали,
Главное цель, остальное детали…
В соседних ячейках часть молодежи, выскочив в проход, присоединилась к орущим:
Вырастут люди все без оков,
Крик пионэров – всегда будь готов!
И вот уже весь вагон что есть мочи орал, не попадая в мотив:
Нам, пионэрам, твердыми быть,
Родину-маму сильно любить!
Казалось, этому ору не будет конца. Но вот уже кто-то подохрип, кое-где послышался захлебывающийся кашель. Крик постепенно стихал, и только пионэры в великом исступлении с красными от напряжения лицами продолжали петь. Лучу изо всех сил крикнул одному из них прямо в ухо:
– Будьте готовы!
Гимн прервался, и оба пионэра синхронно ответили:
– Всегда готовы!
Как бы приходя в себя, они осмотрелись, потоптались на месте и зашагали по вагону вперед по ходу движения пумпеля.
– С ними можно находить общий язык, – сказал юноша. – И как это вы сообразили запеть?
– Теперь все будем петь, – иронично ответил Лучу и хмуро добавил: – учите пионэрские песни.
Яркий свет погас, вагон постепенно успокоился. Побродив по проходу, он с Венсой расположился в соседней ячейке.
– Они искали пилку, – прошептала Венса.
– Да, а заодно проверили крепления жетонов, – ответил он. – Я думаю, они сильно потрясли Берту. Вот и бегают по вагону.
За окнами проступил молочный рассвет. Она плотнее прижалась к нему и спросила:
– Я дорасскажу свою историю?
Он обнял ее и ответил:
– Хорошо.
«Бажена проснулась, когда солнце уже поднялось над лесом. Во дворе кудахтали куры. Мальчишки шумно играли в "чижика". Все взрослые были в поле. Мать-старуха неодобрительно поворчала на нее:
– Гуляешь ночью? Собака гуляла да хвост потеряла.
Бажена потянулась, быстро встала и кинулась помогать матери по хозяйству. К обеду мужчины вернулись с покоса. Она вертелась, подавая еду и, весело улыбаясь всем, мелькала по дому и двору в предвкушении праздника. Братья молча хлебали полевку и почти не обращали на нее внимания.
– Пойдешь к Яри? – спросила мать, когда она пробегала мимо.
– Вы же, мамо, все знаете, зачем спрашиваете? – весело ответила она.
– Черныши вчера вечор заходили, интересовались как мы тута поживаем, – крикнула мать ей вдогонку.
Косцы после полудня улеглись под навес. Полуденная сушь накрыла всю деревню. Домашняя животина, пофыркивая и тяжко вздыхая после обильной еды, расположилась в тени, пережидая дневную жару.
– Ну, что девка, молчишь? – мать застала ее на сеновале. – Что ты о них думаешь? Надоть уж решаться.
Бажена потянулась и смущенно ответила:
– Мамо, вы меня за мельницу хотите отдать? К этим Чернышам?
– А как же ты, дочка, жить-то будешь? У него, у твоего Ярика, одна кобыла и то страсть какая худющая.
Мать села рядом и, сложив на коленях жилистые, натруженные руки, тяжко вздохнула:
– Я вот всю жисть маюсь от любви. От нее и живем тута так. Братья надрываются, а все в люди не выйдем, а у Чернышей хоть сытно жить-то будешь.
Бажена закрыла ладонями лицо, она прекрасно понимала, чего хочет от нее мать, да и братья желают ей выйти за сына мельника.
– Мамо, а как же без любви? Как так можно, Мамо? – тихо спросила она.
– Без любви? – повторила мать. – Вот живу с любовью, жила с твоим отцом недолго. Нажила детей, а добра не нажила. Мой Любо дюже хворал, и вот уж как лет десять вдовая я. Вот и вся любовь.
Мать замолчала и долго смотрела куда-то в угол, как будто вспоминая всю свою жизнь не спеша день за днем.
– Хорошо, мамо, будь по-вашему, только праздник я проведу с Яри.
– Как хочешь, дочка. Ты девка уже взрослая, смотри, чтоб позора не было, – сказала мать, кряхтя натужно поднялась и удалилась через низкий проем.
Бажена долго лежала на сене, и было ей горько и обидно за себя, за Яри, за мать, рано состарившуюся от постоянных тяжких забот».
Венса затихла и, наверное, немножко вздремнула у него на плече. Пумпель мчался в новый день. Светало.
– Жрать давай! – он бегал по проходу и истошно орал: – Суки, гады, пионэры, жрать давай! Полдня и ночь не жрамши. Гады, вы что здесь? – наткнулся он на Лучу и Венсу. – Спите, ничего не делаете. Пожрать есть чего-нибудь? Молчите!
Стриженный парень с неприятным блеском в глазах, весь дрожа, продолжал кричать:
– Они везде. Они везде. Они следят за мной!
Лучу попытался его успокоить:
– Наверное, скоро накормят. Будет станция.
Но стриженый не унимался. Он вертел головой и, часто оглядываясь, по-прежнему возбужденно, но уже не так громко, быстро говорил:
– Они должны быть здесь. Смотрите, смотрите. Не пропустите. Они опять придут за мной. Спрячьте меня. Спрячьте. Ну, пожалуйста, спрячьте.
Он стал захлебываться в потоке слов и, весь как-то дергаясь, горько заплакал. Сквозь всхлипы слышалось:
– Вы не хотите меня… Не хотите спрятать… Вы заодно с ними…
Венса испуганно прошептала:
– Он тронулся. Крыша уехала. Как его пионэры пропустили?
Лучу ответил:
– Наверное, раньше было незаметно. Его надо как-то успокоить. Тихонько позови соседа, а я с ним здесь посижу.
Стриженый рухнул в кресло и продолжил стенания:
– Зачем она ушла? За ними? Я знаю, вы все против меня.
Он постепенно затихал, видимо, уставая от приступа. Через минуту в ячейке появился юноша-сосед. Стриженый насторожился и с великим подозрением разглядывал вошедшего. Он, как затравленный зверек, прилип к креслу, крепко прижав к груди руки с побелевшими косточками на кистях от сжатых в кулак пальцев. Юноша, улыбнувшись, поздоровался с ним и, не услышав ответа, повернулся к окну.
– Сегодня будет прекрасный день, – сказал он как можно спокойнее. – Смотрите, какая заря занялась. Скоро будет станция. Отдохнем. Подышим воздухом. Здесь такие чудесные леса. Красиво… В городе такого не увидишь. Райские места. Благолепие божественное.
– Вы согласны со мной? – обратился он к стриженому и, не ожидая ответа, продолжил:
– Все прекрасно, что создано творцом: и вы, и я, и он, – юноша кивнул в сторону Лучу. – Надо только раскрыть себя, не таиться перед Ним. Он нас любит, и мы Его любим. Это самое высшее чувство – любить не видя и верить. Это чувство никто отнять не может. Оно всегда с нами. И Он всегда с нами.
Лучу понял, что он говорит о Боге. Стриженый почти успокоился. Он опустил руки, испуг и настороженность на его лице сменились спокойствием и интересом к говорившему.
– Я к нему долго шел через сомнения и безверие, через ошибки и поражения, через душевные боли и скорби. И Он был терпелив ко мне, Он ждал меня, Он со мной был всегда. И я обрел это счастье – счастье любви к Нему. Вы любили когда-нибудь? – спросил он стриженого.
Стриженый не сразу ответил. Он сначала даже не понял, что вопрос обращен к нему, и после некоторой паузы, чуть заикаясь, отреагировал:
– Не знаю… Я боюсь…
– Вам не следует бояться. Эта боязнь, эта болезнь пройдет, а вера и любовь останется.
Юноша сел рядом со стриженым, взял его за руку и что-то долго шептал ему, и стриженый стал тихо повторять за юношей отдельные слова:
– Я редко прошу тебя… Я боюсь, что ты не услышишь… У тебя так много… Нас много… у каждого свое… иногда стыдно… Очень стыдно… Нет… себе нет. Не за себя… За них. Я бы мог обещать тебе… это сделка… Не хочу… чтобы все, чтобы всем…
Так продолжалось несколько минут, а когда юноша остановился, стриженый выглядел уже вполне нормально, только легкая усталость осталась у него на лице.
– А теперь вам надо поспать, – сказал юноша. Стриженый в знак согласия поуютнее уселся в кресле и закрыл глаза.
Первые лучи солнца коснулись оконного стекла. Стриженый крепко спал, немного похрапывая во сне.
– Нам, наверное, надо вернуться к нашим девочкам? – прошептал юноша.
– А что делать с этим? – спросил Лучу.
– Пусть поспит, – ответил юноша.
Пумпель спустился по эстакаде в долину и сбавил ход. Пассажиры прильнули к окнам. Густой лес сменился на окультуренный. Было заметно, что кто-то ухаживает за ним. Подлесок был чист и аккуратен. Большие деревья расположились далеко друг от друга, как будто какой-то большой садовник расставил их по своему вкусу. При приближении к станции среди деревьев появились дорожки. Пумпель медленно подошел к низкой платформе и остановился. Зданий и строений окрест не наблюдалось. Только на некотором расстоянии от платформы виднелась потрёпанная растяжка со словом: «Техническая». Судя по тому небрежному виду растяжки, установленной на неошкуренных тонких жердях, все это сооружение носило временный характер. Метрах в пятидесяти от платформы начиналась просека, уходившая куда-то далеко в лес. Повсюду, вдоль просеки, располагались зеленые палатки без каких-либо признаков движения и жизни.
– Глухомань, жуть какая-то, – прошептала Венса. – Ни одного домика. Я в кино видела такие палатки, войну напоминают.
– Или лагерь беженцев, – добавил Лучу. – Что-то нас не выпускают. Интересно, долго мы в вагонах сидеть будем?
– Смотрите, смотрите, – девчушка указала на дальние палатки. – Там кто-то выходит.
Издали, непрерывной колонной зеленые фигуры приближались к платформе, и уже через несколько минут можно было разглядеть, что это пионэры, только в какой-то новой форме.
– Пионэры в полевой форме, – удивился юноша. – Что-то новенькое?
– А что с психом? – спросила Венса.
– Он спит, – ответил юноша.
– Спит? – удивилась Венса.
– Да, спит, – ответил Лучу и добавил:
– Он помолился и заснул.
– Как это? Помолился и заснул? – не успокаивалась Венса.
– Я прочитал ему: «Я редко прошу тебя…» – ответил юноша.
Колонна пионэров приближалась к платформе. Постепенно вдоль вагонов образовались плотные шеренги. Лица пионэров выражали строгую готовность исполнять приказы, а ритмично открываемые рты, видимо, исполняли гимн. Пионэры маршировали на месте.
– Вот бы им прочитать молитву, – иронично предложил Лучу, – может быть, на них она подействует благотворно.
Юноша никак не отреагировал на эту реплику, но по выражению лица можно было заметить, что предложение Лучу, хотя и сказанное как бы в шутку, его немного обидело.
По вагону объявили:
«Просим покинуть свои места и выйти на платформу. Просим сохранять спокойствие и соблюдать порядок прохождения контрольного тестирования. Просим принять к сведению – ненормативные действия могут привести к обнулению прав».
Когда объявление повторили несколько раз, Венса раздраженно произнесла:
– Опять запугивают. Надоело, но деваться некуда. Надо до Гуру добраться, если он есть на самом деле.
– Вы подозреваете, что нас обманывают, что Гуру может и не быть? – спросила девчушка. – Разве так может быть?
– Посмотрим, что будет дальше, – ответил за Венсу Лучу. – По крайней мере, с нами что-то происходит и еще будет происходить, а это значит, что нас к чему-то готовят.
– Нас определенно готовят с какой-то целью, – продолжил юноша, – но понять эту цель нам пока невозможно. Заметно, явно заметно, что некоторые из нас им не подошли, и они их отсеяли, отсортировали. Если бы ставилась задача всех довезти до Гуру, то сортировки быть не должно. А сортировка есть, значит цель – не довезли до Гуру, а выбрать из нас кого-то для чего-то.
Рассуждения закончились. Все притихли и молча двинулись к выходу. На платформе оглушительно звучал бодрый пионэрский текст:
Мы шагаем целый день,
И шагать нам всем не лень.
Поручений будет много,
Не легка наша дорога,
Но не дремлет наш отряд,
Дружно мы шагаем в ряд!
Лучу подумал:
– Как им удается на всю длину платформы так синхронно маршировать и произносить рифмованный текст? Может, такая слаженность достигается постоянной изнурительной тренировкой или…
Пионэры внезапно остановились. Наступила неожиданная тишина. Выходящих из вагонов молча выстраивали в шеренги, которые вскоре развернули лицами по ходу движения пумпеля и направили к ближайшим палаткам.
***
– Вы, коллега, считаете, что тесты после многократного применения устаревают в геометрической прогрессии?
Они сидели у экрана и анализировали таблицы результатов опроса претендентов.
– Да-с, коллега, опять процент выхода годных подрос.
– Согласен, но великодушнейше прошу заметить, что на эту партию требования значительно смягчили, пятую категорию вообще исключили из заданий.
– Я помню, коллега, мы-то с вами прекрасно понимаем, для эксперимента это не полезно, но увы, экселенство требует быстрых, сиюминутных результатов.
Один из говоривших оторвался от экрана, с трудом поднялся и, заложив руки за спину, чуть сгорбившись, прошелся из угла в угол, бормоча себе под нос:
– Я еще на пятой партии предложил сменить всю методику, но институт не согласился – времени у них, видите ли, нет, претендентов обрабатывать время есть, а на тесты времени нет. Непостижимая глупость.
– Да-с, коллега, – отозвался второй собеседник. – Ныне заслуженное мнение не в почете. Ныне скорость, быстрота получения результатов во главе угла.
Сидящий у экрана рассматривал очередную таблицу и машинально напевал какую-то древнюю классику:
Я был предан тебе, дорогая моя,
Так зачем же тогда ты ушла от меня…
– А пять штучек великолепны, думаю, и лабиринт пройдут:
Так зачем же тогда…
– Взгляните, коллега, какие нынче попались, – он пристально рассматривал очередную таблицу.
– Да-с, вот этот «геракл» хорош. Дитя природы. Я такое наблюдаю впервые. Так владеть собой, иметь знания, плюс экзотические навыки. Раритет, да и только!
– Коллега, покорнейше прошу взглянуть вот на этих двух, – сидящий указал на вновь появившиеся таблицы.
– Да-с, вы правы, коллега, достойна. Весьма отличается от заурядности. Однако дерзковата, но творческие способности в наличии.
– А как вам вот эта?
– Тиха, скромна, ничего особенного.
– О! Любезнейший коллега, вы не обратили внимания на примечание к третьему разделу: «… Натура страждущая…» Вот здесь, взгляните сами.
– Весьма, весьма интересно: «… поиск духовности, общечеловеческих ценностей».
– Пожалуй, вы правы. Нечасто встречающийся тип для такого возраста.
Некоторое время они молча перелистывали страницы на дисплее.
– Я полагаю коллега, нам стоит предложить вот этих, – он выделил на экране несколько номеров, – апробировать в лабиринте в последнюю очередь. У нас появится возможность не спеша задавать разную волатильность циклов.
– Интересная мысль, коллега. Проверим на стрессоустойчивость, когда лабиринт будет свободен.
– Кхе, кхе, – старчески хохотнул сидящий у экрана. – Первый случай укуса пионэра.
– Укуса? – удивленно спросил собеседник. – Кто, кого и за что? – он подошел поближе к пульту.
– Вот извольте, протокол проишествия: «… нанесение травмы уха путем укусывания…», а стиль-то каков: «… внезапность предопределила отсутствие защитной реакции…», «…укушенный госпитализирован, претенденту аннулировали права…».
– Да-с, веселенькая история. Что это за кусачка такой сюда просочился?
– Из протокола следует: «… нервический больной требовал еды и свободы».
– Коллега, вам не кажется странным, что требование еды и свободы отнесли к нервическому заболеванию?
– Ныне трудно что-либо определенно сказать по этому поводу. Протокол составляла пионэрия. Новый менталитет – будь готов, всегда готов. А вот это крайне интересно, – и он подчеркнул несколько строчек в протоколе: «…нарушителя успокоил претендент, обладающий способностью внушения путем шептания».
– Так-с, так-с, а этот «шептун» попал в наш список?
С минуту они сверяли идентификаторы.
– Ай да мы, коллега, молодцы! «Шептун» внесен в пятерку. Интуиция и опыт нас не подвели. На сегодня все. «Финита ля комедия».
– «Финита», похоже, и проекту.
– Да-с, временно последний пумпель.
– Вот тоже, коллега, никак не привыкну к этим терминам «временно последний». Чтобы это значило? Решительно не понимаю. Их желание повторятся и даже вот это: «временно последний», явно подпадает под действие парадокса «Фикца».
– Пожалуй, вы, коллега, правы. Их действия отнюдь не способствуют прогрессу. Если мне память не изменяет, то парадокс заключается в том, что многократное практическое применение какого-либо знания уменьшает способность к развитию по кривой регресса «Фикца».
Машина закончила печать.
– Протокол готов. Покорнейше прошу подписать.
Оба по очереди подписывают отпечатанные листы, выброшенные из принтера.
– Ну-с, коллега, с интервалом в полчаса запускаем эту партию, а последнюю пятерку после полной очистки лабиринта.
Оба, потягиваясь и разминая застывшие от долгого сидения ноги, встают и собираются покинуть пост. Один из них тихо напевает:
Говорили мне папа и мама —
Мудрость это совсем не порок.
Соображать стал как будто бы рано,
Но стать Гурой я так и не смог.
Говорил мне наставник известный —
Порешай-ка побольше задач.
А «кулибин», который из местных,
Все в новации тыкал, хоть плачь.
– Наши институтские оболтусы все-таки умницы, такие куплетики придумали. Задорные ребята. Им бы учителей хороших.
– Да-с, коллега, непременно учителя хорошие нужны.
Продолжают напевать вдвоем:
Повзрослел я для всех незаметно,
Стал по жизни чуть-чуть соображать.
Отвечать на вопросы конкретно,
Научился к чертям посылать.
Кто-то шепотом мне за спиною
Прошипел: «Это Гуру как есть».
И тех пор словно нимб надо мною
Кружит глупая слава и честь.
– Вам уже известно, коллега, Гуру одряхлел значительно.
– Да-с, вот какая судьба: дезертир, диссидент, Гуру.
– Я полагаю, он не то и не другое. Думается, мне так кажется, он просто поэт. Молодежи его стихи нравятся. А вот это: «играл на флейте гармонист» чудесно воспринимается.
– Играл на флейте гармонист, – они несколько раз повторили эту фразу.
Пора было уходить. Протокол подписан. Экран погас. В бункере зажгли дежурное освещение. Аналитики неспешно двинулись по длинному, мрачному коридору.
– Не могу привыкнуть к эдакой мрачности. Неужели нельзя света поболее, – проворчал один из них.
– Экономит пионэрия, – поддакнул ему второй. – Военные ушли, остались только мы, да пионэры с Гуру.
– Скоро все уйдут. Забросят сооружение, все быльем порастет.
– Да-с, «се ля ви», коллега, а вот это – «играл на флейте гармонист» останется.
– Я думаю, коллега, что и это уйдет. Законы забвения неумолимы. Это иногда как-то печально, но реалии таковы – все проходит, и стремление гармониста, тщетное стремление улучшить жизнь, сделать ее красивее, к желанному результату не приведет.
– Э… Да вы, коллега, опять декаданс проявляете. Пессимизм, конечно, хорош, но не во всеобъемлющем масштабе. А гармонист заслуживает уважения – бескорыстно, самоотверженно играет и играет на чужом инструменте. Пытается разбудить благородные чувства, не ожидая наград, апплодисметов – это разве не оптимистично?
Мрачный коридор закончился, и они оказались перед бронированной дверью. Датчики сработали штатно, и проход был свободен. В помещении, залитом ярким светом, все располагало к уютному отдыху. Они вежливо раскланялись и разошлись в разные стороны.
***
– Они отняли у меня все, – думал он.
Иногда ему казалось, что даже его мысли они сортируют, копошатся в голове, что-то стирают, а что-то добавляют новое. Это мучительное состояние он преодолевал с трудом, и только благодаря воспоминаниям и возможности рифмовать, постоянно занимая мозг поиском новых слов, ему удавалось отвлечься от мрачной действительности.
Когда-то очень давно, когда он мог двигаться и был свободен, ему казалось, что он сильный и могущественный. Он неожиданно появлялся в разных местах и помогал простому люду, устранял несправедливость. Наказывал зло. Так продолжалось несколько десятков лет, и ничего не менялось. Несправедливости не становилось меньше.
– Почему так происходит? – думал он, но ответа не находил.
Ему надоело скрываться, надоело бороться с пустотой, и все чаще и чаще он спрашивал себя:
– Зачем? Зачем мне пытается что-то улучшить, когда этих улучшений никто не ждет? Нет, нет, я не прав. Конкретный человек-одиночка ждет помощи, но общество в целом к этому «деланию добра» в принципе равнодушно.
Снаружи снова появились эти двое.
– Они ухаживают за мной, – подумал он.
Кто они? – он не знал, знал только, что это новая формация – пионэры. Когда-то вначале он поучаствовал в этом проекте. Ему предложили протестировать некоторых из них. Результаты оказались плачевными – феномены не появлялись.
Они тщательно осмотрели его и удалились, он снова остался один. Он читал их примитивные мысли. Его они называли «Гуру».
– Я Гуру. Странно, – подумал он. – Гуру без учеников. А впрочем, пусть будет Гуру.
Ему обещали, что он будет выявлять «уников». Но ни одного уника он еще не выявил. Он вообще уже давно ни с кем не общался. Здесь в приглушенном свете он не мог определиться со временем. Как долго он здесь находится? Он не знал. Не мог определить, что сейчас? День или ночь? Только смены этих двух смотрителей указывали, что время как-то движется. Он смертельно устал. Хотелось заснуть навсегда и больше не видеть и не слышать, не ощущать ничего. Но эти двое приходили и приходили, сменяя друг друга. Недавно он прочел их мысли – проект могут закрыть и его отключить, но что-то им мешает. Он знал, как его можно отключить. И снова полудремотное состояние и рифмы пришли к нему, толкаясь и пытаясь вписаться в какой-либо связный текст:
Гроза давно не грохотала,
Стал безработным пацифист.
Музыка грозно не звучала,
Играл на флейте гармонист…
– Как незаметно возникают противостояния? Сначала нетерпение, потом неприязнь, потом ненависть, – так думал он, а рифмы появлялись вновь и вновь. Он уже плохо помнил – какие слова он рифмовал с гармонистом:
Спокойный ход нас не тревожил,
Предупрежденья не сбылись.
И скрытый звук тревог не множил,
Играл на флейте гармонист.
Мы мелочей не замечали,
И молодежный дикий свист
Был искажением морали,
Играл на флейте гармонист…
Он часто вспоминал ту войну, братков в бункере, дневального-дембеля и капрала. Вспоминал ту никому не нужную, странную бойню. И что-то всё равно ему нравилось в этих воспоминаниях. Что же могло нравиться там, где взрывались «крокодилы» и расплющивали головы «хлопушки»?
