Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
Дама с красными губами убежденно заявила:
– Мусор вреден для здоровья. Это надо, товарищи, учесть. Про здоровье надо мысль обозначить. А рифма может быть такая – здоровье коровье. Коровы ведь всегда здоровы.
По лицу Вихрастого пробежала унылость. Он почувствовал, что от него не отстанут, пока он не придумает что-то такое, которое устроит всех. Он пробормотал в микрофон:
– Здоровье коровье, – и продолжил: – Мусор вреден для здоровья, он не молоко коровье.
Члены одобрительно зашумели, а интеллигент ехидно заметил:
– Коллеги, а причем здесь молоко? Сравнивать даже на противопоставлениях молоко и мусор, я бы сказал, неэтично и даже как-то вульгарно. Нетактично сравнивать съедобное с разным хламом и откровенной гадостью. Нас, извините, не поймут.
– Не поймут. Не поймут, – сориентировались члены.
– Ты уж замудрил что-то, – пробасила Председательша. – Народ надо маленько пугнуть, чтобы проникнулся. Пугнуть для задумчивости.
– Пугнуть, пугнуть, – согласились члены.
От нового задания Вихрастый аж вспотел. Скромно забирая носками внутрь, он аккуратненько добрался до стола Председательши, где одиноко красовался простой графин со стаканом. Залпом опустошив стакан, он вернулся в свой угол к микрофону. Деловой мужчина, оправляя галстук, нравоучительно произнес:
– Пугать надо умеючи. Нельзя запугивать до изнеможения. Надо попугать для начала маленько, не очень страшно. Провести, как говорится, разведку боем. В наши времена это называлось – припугнуть для острастки.
– Для острастки, для острастки, – согласились почти все члены. Только дама с красными губами, видимо, имеющая какое-то чувство к Вихрастому, возразила:
– Вам бы только пугать, а надо любить людей, заботиться о них.
Вихрастый, почувствовав поддержку дамы, уверенно произнес:
– Я попробую чуточку напугать. Самую малость, капелюшечку. – И он нараспев продекламировал: – Бросил мусор где попало, не проскочишь без скандала!
– Вот уже хорошо, уже людям понятно, – заявила Председательша. – Элька, фиксируешь?
– До последней запятой, – моментально ответила Элеонора.
– Молодец, – продолжила Председательша. – Еще немного попужливее, и можно запускать в тираж.
– А если так? – Вихрастый с выражением прочел: – Мусор здесь лежать не должен, за него вам штраф возможен!
– Запускаем в тираж. Сделаем плакаты и таблички. Везде развесим и прибьем. – Председательша, довольная окончанием дела, утвердительно постучала ладонью по столу.
– А мне можно? – спросила Элеонора.
Председательша с удивлением посмотрела на нее и, махнув рукой, согласилась выслушать ее.
– Будешь мусор выносить – будешь очень долго жить!
Члены Совета, не зная как реагировать, молчали. Председательша, только что утвердившая призыв, не очень поняла связь мусора с долгожитием и задумалась. Первым очнулся интеллигент.
– Я полагаю, – он тщательно подбирая слова продолжил, – что творчество масс надо поддержать. Мне думается, надо поднять народ на борьбу с этим недостойным явлением – мусорением. Мне кажется надо сказать так: «Выходите дружно все, будем жить мы в чистоте!»
Председательша сделала каменное лицо. Ей никак не хотелось продолжать прения, они почти час израсходовали на мусорный вопрос. Неразобранными остались зимние заготовки и разное, где она планировала запретить ночные сборища молодежи. А интеллигент, осмелевший от того, что уж поручений по мусорному вопросу он вряд ли получит, добавил:
– Выходите на уборку, избежите грубой порки.
Мусор соберем всем миром и устроим праздник с пиром!
Деловой мужчина на последние строчки отреагировал как-то неожиданно радостно и возбужденно:
– А что, давно не устраивали? Сидят все по домам. А вот чтобы всем миром с танцами, плясками, песнями. Эх! Красота…
С ним согласилась дама с красными губами:
– Танцев коллективных с шампанским уже давно как-то действительно не было. И наряды-то некому показать.
Вихрастый, мечтательно взглянув на даму, подхватил эту идею:
– Музыку громкую можно организовать с вечера и на всю ночь веселяк закатить, только чтоб вина хватило на всех.
Председательша потеребила красные бусы и, как будто рассуждая вслух, негромко произнесла:
– Да, когда-то плясали здесь. Ух, помню ночки эти озорные… Магазин до утра не закрывался. Комбинатовские гуляли, как план сделают. Хорошо гуляли.
Она ласково посмотрела на делового мужчину, который, несколько смутившись, буркнул:
– Весело было, не то что сейчас…
Председательша мысленно вернулась из того веселого прошлого, встала из-за стола, хлопнула ладонью о столешницу, призывая членов вернуться в действительность:
– Все. Закругляемся. Через неделю соберемся, обсудим еще. Члены нехотя встали и вышли в длинный коридор. Наступил осенний вечер.
***
Ей было жаль Венеру – ее стрекозу. Каких-то эмоций по поводу Сан Саныча у нее почти не осталось, а вот Венера…
– Пропала тетка, – подумала она. – А почему пропала? У нее есть дочь, а у тебя только Метик и все.
После совета Элеонора вернулась домой, приготовила ужин и терпеливо ждала своего Сашу. Он сегодня с утра улетел за новыми приборами в центр. Смеркалось. Вертолет еще не вернулся. Она забеспокоилась, когда осенняя темень окутала поселок. Сонный голос администратора подтвердил – вертолет час тому назад вылетел с базы. На ее тревожный вопрос: «Почему он еще не прилетел?» – администратор сухо ответил: «Ждите. Связи пока с ними нет».
– Как нет связи? Он что пропал? – пытаясь быть спокойной, спросила она.
Уже с некоторым раздражением голос ответил:
– Так и нет связи. Ждите. Может, вынужденная посадка. Может, еще что-то. Мы пока не знаем.
Она хотела еще что-то спросить, но связь оборвалась, и голос исчез. Беспокойство и тревога охватили ее. Она нервно, бесцельно ходила по комнате и буквально за несколько минут передумала множество страшных вариантов гибели вертолета. Нарастающий гул мощного двигателя вернул ее в действительность. Вертолет приземлился. Она бежала к нему по плохо освещенной дорожке, спотыкаясь и иногда падая и всё равно не останавливалась, стремилась как можно скорее увидеть его.
Люк откинулся в сторону. Первым наружу выбрался, скорее выпрыгнул худенький длинноволосый мальчик в кожаном длинном балахоне и, испуганно озираясь, остановился у люка. Затем в проеме появились вертушники, скинули лестницу и, о чем-то разговаривая, крикнули в глубину салона. На выходе появился ее Саша с большим свертком в руках. Детский плач нарушил ночную тишину всей площадки. Она было кинулась к Саше, но он сначала передал плачущий сверток мальчику и, разглядев ее испуганное лицо, кинулся к ней и обнял со словами:
– Элечка, заждалась. Вот я и дома. Все хорошо.
Он поправил прядь ее волос и поцеловал в лоб. Она вспомнила детство. Отец, еще молодой, целует ее в лоб, поправляет прядки волосиков и приговаривает:
– Вот я и дома. Все хорошо.
– Все хорошо, – она повторила эти два слова и прижалась к его влажной куртке.
Подошел администратор, о чем-то возмущенно переговорил с вертушниками и весьма строго обратился к Метику:
– Будем платить?
– Почем? – удивленно ответил Метик.
Администратор, услышав не возражающий ответ, несколько смягчился:
– Сейчас выпишу квитанцию. Вы же посадочку делали вне плана, так уж извольте.
Метик угукнул и продолжил вопрос:
– А вертушники? Они что не должны платить?
Администратор вновь нахмурился, он явно не ожидал последующих возражений. Он на несколько секунд задумался и ответил:
– Они управляли геликоптером, а вас посадили без оплаты, так уж, пожалуйста, будьте любезны. С этих, – он махнул в сторону мальчика, – не возьмёшь. Они – «дисси».
Плач ребенка прекратился. Мальчик кормил его грудью. Элеонора только сейчас поняла, что это не мальчик, а молодая, невысокая женщина с ребенком.
– Но вертушники, так они не «дисси». Могут же заплатить, – предложил Метик.
Администратор сразу расстроился:
– Ну что вам жалко что ли? Ведь горючее. Рейс задержали. Мне теперь их надо как-то на ночь устраивать. Они уже должны быть там на базе, а теперь что же, что же будет? Никак нельзя не заплатить. Это совершенно невозможно, – гнусавил администратор. – Одну посадку и взлет вычтут из графика. Будут неприятности. Что же им и людей, хоть они и «дисси», не спасать, что ли? – Он совершенно расстроился и, сгорбившись, ходил под лопастью туда и обратно, повторяя одни и те же слова:
– Что же будет? Что же будет? Никак нельзя. Никак…
Вертушники вынесли на носилках накрытого шкурой, бородатого человека, поставили носилки на краю площадки и, в ожидании администратора, остановились у люка. Пошел мелкий дождь. Женщина положила ребенка на носилки, натянула шкуру на голову бородачу, присела рядом и что-то шептала ему, придерживая ребенка одной рукой, а другой поглаживала бородача.
– Пойдёмте отнесем его в дом, – предложил Саша, – а потом вы выпишите свою квитанцию.
Процессия в дождевом тумане двинулась к метеостанции. Саша с администратором несли носилки с бородачом. За носилками шла женщина с ребенком. Замыкала это шествие Элеонора. Она предложила помощь женщине, но в ответ услышала:
– Я сама идти. Нести сама.
Бородача и женщину с ребенком они разместили в комнате Элеоноры. Обрадованный администратор умчался за квитанцией, а Саша с Элей суетились, обустраивая своих неожиданных гостей.
***
Старик отпускал их. Он долго сидел у огня и, казалось, забыл о них, сидящих напротив. Чу даже показалось, что он сидя спит. Маленький Лучу заерзал на руках у Лу и хотел было заплакать. Лу дала ему грудь, и он успокоился. Старик медленно говорил о том, откуда они пришли и почему ушли из города. Он говорил о том, что их становится мало и что он думал оставить Чу и сына здесь, и что Лучу, когда вырастет, может стать Старым.
Они терпеливо слушали его и ждали решение старика. Вся деревня знала, что сегодня в день равного солнца старик решит, что делать с семьей Чу. Все лето деревня обсуждала планы. Отпустить Чу одного, пусть уходит. Он чужой и никак не хочет стать своим. Предлагали отпустить его с Лу, а Лучу оставить у себя – пусть вырастит умным и смелым здесь среди своих, и никто не предлагал отпустить их всех троих.
Старик открыл глаза и, глядя на языки пламени, мерцающие на его лице, уверенно и тихо сказал:
– Вы идти все с Лучу. Идти сейчас. Пусть Лучу расти там.
Старик поднял правую руку в знак окончательного решения.
Утром вся деревня собралась на берегу проводить их. На крепко связанный плот с бортами, выстеленный свежей хвоей, были уложены припасы на несколько недель. Река в это время года, как правило, успокаивалась, готовясь к морозам и ледоставу. Погода, еще не перешедшая к затяжным дождям, предвещала им более-менее спокойное плаванье вниз по течению. Днем солнце поднималось высоко и неплохо прогревало местность, можно было отдохнуть, несмотря на ночную промозглость и зябкость.
Молодежь оттолкнула плот от береговой отмели, и он, медленно покачиваясь на плавной волне, двинулся к середине реки. Они долго смотрели на удаляющуюся деревню и старика, стоящего выше всех на холме, и казалось, он видит весь их длинный и долгий путь. Лу с ребенком на руках смотрела назад, пока фигуры на берегу не стали еле различимы на фоне береговой линии. Она шептала какие-то слова. Он едва расслышал:
– Никогда не видеть… Никогда…
Он старался не беспокоить ее в эту грустную минуту. Плот неспешно двигался вперед и вперед в неведомые дали. Чу был взволнован, прошел год его жизни в деревне. Вихрь разных мыслей пронесся у него в голове. Он вспоминал и размышлял:
«Ботя, как он там пережил прошлую зиму? Вспоминает ли своего Лазера? Прошлая жизнь его, Аполлона Ивановича, так удалилась за это время, что многое вспоминается с трудом. Когда они с Лу встретят людей, кем он будет для них? Чу или Аполлоном Ивановичем? А Лу? Как она встретит новый для себя мир? Приживется ли?».
Осеннее солнце поднялось над поросшими лесом, невысокими холмами. Река с каждым новым поворотом становилась все шире и шире. Уже в некоторых местах дальний берег виднелся узкой темно-зеленой полоской, за которой пологие холмы уходили уступами к самому горизонту. Три одиноких человека казались так малы, как крошечные песчинки среди огромного пространства реки, неспешно несущей свои воды далеко на север. Несколько одиночных уток, пролетая к болотным озерам, со свистом пересекли их путь. В вышине навстречу проплывали косяки гусей – осень надвигалась с северо-востока. Он вспомнил Веню, как она первый раз поцеловала его, а потом они стали мужем и женой. Почему у них не было детей?
– Странно, – подумал он. Ему тогда казалось всё равно, есть ли у них дети или нет. А сейчас у него есть сын. Он вспомнил, как Лу накануне родов ушла в отдельный дом-шалаш, который ей соорудили женщины, и как под утро вернулась с сыном, мирно спящем в мягких шкурах. Он стал отцом. Он стал ответственным за свое будущее. Он вспомнил слова и музыку какой-то песни. Когда-то давно он слышал ее – молодой композитор за роялем напевал:
Счастье – что это такое?
Ты и я, всего нас двое.
Дети, внуки. Нас уж много.
Это дальняя дорога
На века, куда-то там,
Где нет страха по ночам,
Где улыбка без подвоха,
Где тревожная эпоха
Подзабылась насовсем.
Где покой и радость всем…
Он уже минут десять мурлыкал эту мелодию, и глаза его стали влажными, то ли от яркого утреннего солнца, то ли от этой грустной мелодии со словами. Лу, притихшая, сидела на хвойной подстилке и укачивала сынишку. Она тоже что-то тихо напевала, и слова ее были совсем другие, непонятные ему. Он так за год, проведенный в деревне, и не приспособился к жизни этих людей. Старик отпустил их всех троих, наверное, потому что Лучу нужен отец. Отец – Аполлон Иванович – беглый перевоспитуемый. Ему там грозит «ЗП», а что будет с Лу и ребенком? Этот вопрос пока что оставался для него без ответа.
Через неделю плаванья он заметил на одном из берегов старые полуразвалившиеся створы, по которым когда-то ориентировались речники, – значит, приближаются места, где могут встретиться люди из его мира. Он каждый день учил Лу говорить на его языке. Она старалась, но иногда от волнения переходила на свой простой разговор с глаголами без спряжения.
Река, делая широкие плавные повороты, вышла на равнину. Берега ее становились все более низкими, густо заросшими тростником. Рыба в тихие вечера играла у поверхности, кормилась у берегов, нагуливая на зиму жир. Ничто не тревожило путешественников, кроме неизвестности будущего. Для Лу оно казалось простым, но весьма опасным, по рассказам стариков, со множеством непонятных правил. А для Чу – сложным, но весьма понятным. Приспособиться к этому сложному он, пожалуй, больше был готов как Чу, а не как Аполлон Иванович.
Местность, казалось, была безлюдна и девственна. Довольно часто большие рыбы, тихо поднимались из глубины, сопровождали плот и снова опускались в темные воды. Некоторых из них он узнавал – мужчины из деревни приносили их после удачной рыбалки, другие ему встречались впервые. Река полна была живности. Птицы, готовясь покинуть родные места, вперемешку большими стаями заполняли речные затоны. Днем их крики и гомон был слышен повсюду. Чем дальше на север уходил плот, тем более хмурилось небо и погода портилась с каждым днем. Северный ветер нес обрывки черных облаков и отголоски штормов напоминали о себе косым, холодным дождем. Они часто сидели под зеленым навесом, накрывшись большой шкурой, согревая друг друга теплом своего тела. Течение, уже еле заметное, медленно относило их все дальше и дальше в будущее.
***
Утро встретило поселок мелким дождем, моросившим весь вечер и всю ночь. «Дисси» крепко спали на полу комнатки метеостанции. Элеонора и Александр всю ночь обустраивали их новое жилье, накормили женщину и больного мужчину. Помогли им привести себя в порядок после трудного путешествия. С рассветом весь поселок знал, что «поймали дисси». Вокруг метеостанции всю ночь толпились любопытные, пытаясь хотя бы краешком глаза увидеть этих загадочных «дисси». Среди ночи нежданно вломилась Председательша.
– Как будем оформлять? – и сама ответила: – Как вновь выявленных. Завтра с утра на Совете оформим комиссионно. Один мужик, одна девка и ребенок. В центр надо сообщить, – и она удалилась, удовлетворенная увиденным.
Александр и Элеонора к утру совершенно замаялись от этой суеты. Особенно их обеспокоил бородач с тяжелейшей травмой спины. Ему была необходима квалифицированная помощь, а поселковая фельдшерица, по совместителю кладовщица, только охала и ахала, скорее удивленная видом путешественников, чем готовая чем-то помочь практически. Хозяева метеостанции решили действовать самостоятельно и поутру связаться с центром.
Ранний утренний Совет заседал с одним вопросом – регистрация трех «дисси». Интеллигент, взволнованный до необыкновенности, запинаясь и повторяясь, торопливо излагал:
– Коллеги, вы понимаете? Это сенсация. Редкость страшная. Сенсационное явление. Такое бывает раз в сто лет. Это почти что снежный человек. Редчайшее событие. И это у нас. У нас в поселке. Нам страшно повезло. Мы все, коллеги, свидетели. Понимаете, свидетели. – Он на несколько секунд остановился, чтобы перевести дух, и продолжил: – Мы все теперь причастны, так сказать, ответственны за… – он хотел сказать «людей», но несколько неуклюже выразился: – За экземпляры.
– Хватит мельтешить, – прервала его Председательша. – Сенсация сенсацией, а как регистрировать будем?
– Надо их заанкетировать, – предложил деловой мужчина. – Они могут прославить нашу родину, наш поселок. Нам необходима солидарность и аккуратность, я бы сказал товарищи, нужна образцовая работа.
– Ты видел этих «дисси»? Как ты их заанкетируешь? Бородач лежит и молчит. Девица буровит что-то непонятное, а ребятенок малой еще, – Председательша махнула рукой.
Дама с красными губами и Вихрастый загомонили, перебивая друг друга:
– Мы их опишем. Опишем. Вот. Как делаем инвентаризацию. На складе. Уж сколько раз акты составляли. А здесь. Просто пустяки. Всего три штуки. На одном листе уместятся.
– Элька, пиши резолюцию, – утвердительно пробасила Председательша.
Элеонора очнулась от окрика, всю ночь не спала, потерла ладонью лоб и спокойно пояснила членам сложившуюся ситуацию:
– Бородачу срочно нужна медицинская помощь. Это во-первых, а во-вторых, им надо отдохнуть после изнурительного путешествия, после шторма. Они семья. Муж, жена и ребенок. Бородатый не «дисси», он к ним попал случайно год тому назад. Мы их зарегистрируем потом, когда этот шум, ажиотаж пройдет. Пройдет эта ваша сенсация, – она посмотрела на интеллигента. – Когда эта дергатня рассосется. Предлагаю пока оставить их в покое. Пусть поживут у нас на станции, а потом посмотрим.
Члены не возражали. Председательша, довольная тем, что делать пока ничего не надо, тоже не возражала. Врач, прибывший из центра, констатировал сложный перелом. Необходима была операция и долгий реабилитационный период.
***
Осень в городе. Листва кружит на ветру и скапливается в укромных местах. Уборщики метут, вывозят, а листья летят и летят, и кажется, что конца и края не будет этому полету сухих, разноцветных лоскутиков, оставшихся от лета.
Со средины лета Венера Петровна с Венсой жила одна. Сан Саныч как-то незаметно, все реже и реже появлялся в этой квартире. Что послужило тому причиной, она четко сформулировать вряд ли могла. Сан Саныч, наверное, догадывался по холодному поведению Венеры, что она что-то знает о его похождениях с нянькой, но не считал нужным объясняться по этому поводу. А Венера Петровна даже с некоторым облегчением приняла его постепенное удаление от себя.
Дни становились короче и унылее. Венса подрастала и радовала Венеру Петровну – девочка развивалась в соответствии с возрастом.
Институт встретил Венеру Петровну равнодушно. Должность ее была занята, и ей предложили вновь лаборантство.
Город переходил на зимнее время. Службе времени отводилась неделя на перевод всех городских часов на целый час назад. В период перевода встречались забавные случаи, когда на одной и той же улице часы показывали разное время. В соответствии с распоряжением городского начальства в период перевода часов разрешалось пользоваться и летним и зимним временем. Более всего этому обстоятельству радовались школьники – позволялось в течение дня менять свое время многократно. Чем они и пользовались, сокращая свое пребывание в учебных заведениях. Педагоги боролись с этим, но, как правило, безрезультатно. Для взрослого населения эта переходная неделя была менее мучительна, взрослые обладали навыком приспособления. Демократически настроенная часть общества терпеливо переносила эту переходную неделю, авторитарная же часть считала, что двигать надо сразу и у всех, а кто, как говорится, не успел, тот опоздал, и, естественно, к опоздавшим должны применяться весьма строгие меры вплоть до крайних. Как раз в те времена передвижения времени то туда, то сюда и родилась эта ставшая знаменитой фраза: «Сколько на ваших?» и ее короткая разновидность: «Который час?». Старики поговаривали, что когда-то в самом начале передвижения времени, обращение: «Сколько на ваших?» заменяло: «Здравствуйте».
Как-то вечером, в последний день передвижки, Венеру Петровну потревожил вызов из дальнего поселка. У экрана появилась Элеонора. Для Венеры Петровны, только что закончившей перевод стрелок всех домашних хронометров, этот вызов оказался неожиданным. Она несколько скованно и как-то не очень приветливо ответила на «добрый вечер» Элеоноры.
– Как дела? – спросила Элеонора, тоже немного смущаясь, видимо, от того, что уже несколько месяцев не общалась с Веней.
– Так как-то средненько, – ответила Венера, ей не очень хотелось распространяться о Сан Саныче.
– Веня, извини, но мне нужна помощь Сан Саныча, у нас здесь срочно необходимо одного человека поместить в клинику.
– Элечка, я понимаю, но Сан Саныча, к сожалению, нет дома.
– А ты можешь его быстро разыскать? – спросила Эля.
– Элечка, дорогая, ты можешь найти его сама, я дам тебе быстрый адрес.
– У тебя с ним все в порядке? – спросила Элеонора заподозрив по настроению Венеры что-то неладное.
– Мы с ним почти не общаемся, – ответила Венера.
– Да, я понимаю тебя, мы еще поболтаем, – и, получив адрес, Элеонора отключилась.
Стараниями Сан Саныча больной в скорости был помещен в госпиталь с хорошей репутацией, тем более что Сан Саныч от Элеоноры узнал, что пациента зовут Аполлон Иванович. В госпитале Аполлона продержали почти что до Нового года. Все активные способы и методы лечения эффективных результатов не дали.
***
– Ты сообщила Венере эту ошеломляющую новость? – спросил он.
– Нет, я опасаюсь, что это может вывести ее из равновесия, – ответила она.
– Да, пожалуй, ты права, пусть побудет некоторое время в неведении, – согласился он.
– А что ты будешь делать с Лу и мальчиком? – снова спросил он.
После некоторой паузы она ответила:
– Нам с Сашей придется их опекать, пока они не привыкнут к новой жизни.
– Я могу тебе чем-то помочь? – искренне спросил он.
– Да, пожалуй, если устроишь Аполлона в какое-нибудь тихое, комфортабельное место.
– Я постараюсь, – грустно ответил он, понимая, что все эти обстоятельства резко изменяют его существование с Веней.
– Мне надо еще уладить его старое дело по «ЗП». Документы уже подготовили.
– Спасибо, – сказала Элеонора и хотела было спросить: «А как же вы теперь будете с Веней?», но не спросила, наверное он и сам пока не знает, как разрешить эту странную ситуацию – два мужа у одной жены.
***
Комитет по особо важным делам, так называемый «КОМВАЖДЕЛ», заседал уже не один час.
– Их надо всех развести, то есть аннулировать два брака, – предложил Председатель «КОМВАЖДЕЛа».
– Но первый брак может быть не надо прекращать, а аннулировать только второй, – возразил кто-то из новых, неопытных членов комитета. Он еще не знал, что Председатель не терпел возражений.
Председатель с недовольным лицом, в минутном замешательстве, оглядел всех членов и, найдя нарушителя спокойствия – еще довольно молодого, худенького человека, резко заявил:
– Будем аннулировать.
Молодой человек догадался, что совершил промах, втянул голову в плечи и опустил глаза к столу, делая вид, что внимательно изучает бумаги. В голове у него промчались, сбивая друг друга, разные мысли:
– Я дурак. Мне что, больше всех надо? Первый день и полез впереди всех. Смотри, дурак, бестолочь несчастная, – все сидят и молчат, потому что мудрые. А ты кто после этого? Глупец административный! Останешься без дела. Энтузиаст недобитый.
Он робко приподнял глаза и встретился взглядом с изящной дамой в летах, в глазах которой заметил некоторое участие к себе примерно с теми же мыслями, но в более мягкой форме:
– Вам, молодой человек, учиться надо. Эх, молодежь! Опыта никакого…
Председатель прочитал переданную от секретаря записку и несколько изменил свое предложение:
– Аннулируем последний брак как недействительный.
Члены «КОМВАЖДЕЛа» молчали. Они знали, что Председатель никогда не принимает быстрых решений. Вот и теперь он через секретаря получал ценные консультации от кого-то свыше. Секретарь принесла еще одну записку. Председатель помрачнел и обратился к членам:
– Коллеги, прошу поактивней обсудить, обмозговать, так сказать, данный сложный вопрос. Демократично чтоб.
Члены поняли намек. Там где-то у начальства появилась демократическая мысль, и секретарь доставила ее в виде данной рекомендации для исполнения.
Изящная дама первой отреагировала на это предложение:
– Нам, как мне думается, надо установить причинно-следственные связи всех составляющих, приведших к этой не простой ситуации.
– Вот, вот, совершенно точная постановка. Причинно-следственные связи этих трех субъектов, – с облегчением произнес Председатель. – Продолжайте, продолжайте, – он назвал даму по имени и отчеству как-то тепло и дружелюбно, и некоторым членам показалось, что дама и Председатель уже давно находятся в причинно-следственных связях.
– А я, собственно говоря, уже закончила, – она тоже назвала Председателя как-то мягко, по-домашнему, чем укрепила подозрение остальных членов о ее связях.
Наступила щемящая пауза, когда всем все понятно, но по регламенту надо бы еще что-то сказать. Близсидящий к Председателю пожилой член высказался несколько неожиданно, чем удивил всех:
– Надо вынести в отдельный вопрос разбор этой справки об условной гибели. Проверить, кто и на каком основании дал такое заключение?
Несколько успокоенный, а потому и осмелевший молодой человек, выпрямив голову, поддержал пожилого члена:
– Да, конечно, конечно, – и снова, встретившись взглядом с изящной дамой, затих. В ее глазах он прочел те же укоризненные мысли:
– Вы, молодые, глупы до безобразия и к тому же неисправимы. Откуда вы взялись такой?
Председатель как-то задумался, на его лице появилась еле заметная растерянность. Опытные члены комитета заметили, что он не знает что делать. Было явно видно, что заниматься этой справкой ему крайне не хотелось. Секретарша не спеша поднесла ему новую записку, прочитав которую Председатель успокоившись заявил:
– Не мы эту справку выдавали и не нам о ней судить. На то есть соответствующие специальные органы.
Пожилой член сразу с ним согласился:
– А действительно, коллеги, эта справка не наша и нам она вообще ни к чему. Давайте рассуждать логически. Первый брак прервался на целый год.
– Больше года, – уточнила изящная дама.
– Совершенно верно. Больше года, – продолжил пожилой член. – Мы это должны учесть. Если брак прерывается на такой срок, то что из этого следует, коллеги?
Все задумались о следствиях после прерывания брака, но никаких идей по этому поводу в голову никому не приходило. Председатель подустал от этих сложных рассуждений, но сконцентрировавшись, как бы размышляя, произнес:
– После года вне брака никаких последствий, кроме дикого соскучивания, не возникает. Какие будут предложения?
Комитет зашел в тупик. Предложений не было. Молчание нарушила изящная дама:
– Предлагаю запросить дополнительные материалы. Запросы надо направить по месту работы и академикам. А сейчас вопрос можно отложить.
«КОМВАЖДЕЛ» проголосовал единогласно.
***
Он лежал на функциональной кровати. Океан тихо дышал широкой волной. Простор на всю ширину горизонта завораживал и вызывал какое-то философское спокойствие. Лу с сыном на руках сидела рядом. Она впервые видела это огромное пространство теплой воды, белый искрящийся песок, пальмы и синее, синее высокое небо. Элеонора хлопотала где-то внутри дома. Они только вчера добрались до этого небольшого острова среди архипелага живописных островов вдали от материка. Всего семь с небольшим часов полета, и темная слякотная зима сменилась теплым ласковым летом. Он ждал Венеру Петровну. Ему обещали, что она скоро прилетит сюда.
– А что теперь? – подумал он. – Что я должен делать? Возвратиться в прошлое? Разве это возможно? Прошлое… Какое оно теперь у меня? То, что было до «ЗП», или то, что было в деревне? Где мое место в этом прошлом? А настоящее? Есть ли оно у меня, прикованного к этой кровати?
Он смотрел на огромное пространство и, кроме тревоги за сына и Лу, не было у него никаких чувств. Себя уже было не жалко. Жалеть себя он долго не мог. Частые боли в спине не давали сосредоточиться. И только после инъекций у него имелось часа два для спокойных размышлений. В эти промежутки он разговаривал с Лу, пытаясь поддержать, успокоить ее и сдружить с Элеонорой, которая как заботливая сестра-хозяйка ухаживала за всеми. Он видел, как Лу замкнулась и никак не могла прийти в себя от этого нового для нее мира. Он заметил, что даже к мальчику она стала более равнодушной. Радовало его только то, что он получил, наконец-то, успокоение, к которому стремился последнее время. Он все чаще напевал про себя ту случайную песню, которую вспомнил посреди большой реки:
… Где тревожная эпоха
Подзабылась насовсем.
Где покой и радость всем…
***
Она сидела уже третий час в зале ожидания. Ее рейс задерживался по метеоусловиям. Но и без объявлений было видно через громадные окна, как густые хлопья снега заваливают взлетное поле и весь аэропорт. Снегоочистительные машины уже несколько часов безуспешно пытались очистить бетонное пространство. Она еще раз достала из дорожной сумки кожаный мешочек с его памятной медалью. Слова на неизвестном ей языке, которые ей перевел Сан Саныч, напомнили еще раз годы, проведенные с Аполлоном Ивановичем. Она вспомнила, как первый раз назвала его «Апо» и он ответил ей нежным «Веня». Как первый Новый год они встречали как муж и жена. Так же шел густой снег. Тихо в безветрии снежные хлопья медленно опускались на землю. Все вокруг стало белым и загадочным. Они с институтскими друзьями в их маленькой комнатке, стоя, пили шампанское из бумажных стаканчиков. Танцевали на одном месте, тесно прижавшись друг к другу, целовались украдкой в полумраке от тускло горящей елочной гирлянды. Потом всей гурьбой выбегали в мягкую, пушистую от снега ночь. Прыгали в сугробы, смеялись от восторга молодости и как казалось от будущей долгой, счастливой жизни. Она вспомнила слова старика из клиники: «Бегите от иллюзий».
