Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
Часть 3. Встреча
Крохотный поселок, затерявшийся в дельте большой реки, встретил ее унылостью и какой-то сразу бросившейся в глаза заброшенностью. Вертолетная площадка по краям была завалена разнообразным хламом. При первом небрежном взгляде могло показаться, что кто-то специально нагромоздил эти кучи бочек, ржавых контейнеров, полусгнивших и еще новых досок. Кое-где проглядывали либо треснувшие, либо с отбитым дном и горлышком большие бутыли из-под неизвестной жидкости. Строения поселка напоминали серые дощатые сараи, неровно расставленные по обеим сторонам прорытой в снегу дороги. Молодой небритый парень помог ей спуститься на утрамбованный снег, выставил ее тяжелый чемодан на колесиках и указал рукой в сторону метеостанции, где, по его мнению, она могла найти сносное жилье. Она изо всех сил, упираясь каблуками зимних сапожек в снежную наледь, тащила за собой чемодан и через полчаса борьбы со снегом стояла на пороге одноэтажного облезлого домика с острой заржавелой крышей. Солнце садилось в дальние камыши, раскачивающиеся в такт порывам холодного ветра. В заиндевелом окне рядом с дощатой дверью виднелся слабый свет. Прежде чем постучать в дверь, она снова, уже в который раз, мысленно спросила себя: «Зачем тебе все это? Выдержишь ли ты эти испытания?» И горькая обида на них снова заставила ее ответить себе: «Пусть будет так, пусть мне будет плохо. Я сильная. Я выдержу все».
На пороге ее встретил, пожалуй, еще не старый мужчина с неухоженной светло-русой бородой и длинными волосами. С виду отшельник неопределенного возраста, и только голубые, молодые глаза выдавали в нем нормального человека. Он с удивлением и испугом смотрел на нее – столичную штучку, как на чудо, появившееся в этом захолустье.
– Я могу у вас снять комнату? – спросила она после некоторой паузы. Растерянность его медленно уходила, и он, приходя в себя, пробурчал:
– Я не уверен, что вам это подойдет.
Он продолжал стоять на пороге, не зная, что в таких случаях надо делать и, неожиданно вспомнив что-то, подал ей руку, приглашая войти в дом. Предложенное жилье ее совсем не удивило. Все крайне скромно, привычные удобства практически отсутствовали. Весь поселок в этом смысле находился в экстремальных условиях. Когда совсем стемнело, хозяин дома и гостья расположились чаевничать в махонькой кухне среди старых метеоприборов.
– Меня зовут Элеонора. Извините, что не представилась сразу, – сказала она, отпивая чай из большой кружки.
– А меня – Метик.
Она вскинула брови от удивления.
– Нет, нет. Это меня так местные называют, а вообще-то имя мое – Саша, Александр, значит, – поправился он.
– Вы, наверное, с дороги хотите привести себя в порядок? Я нагрею воды вот в этой кастрюле. Здесь возьмете тазик и ковшик. Я уйду к себе, а вы тут распоряжайтесь.
За последнюю неделю это была первая ночь без сновидений. Она от дальней дороги изрядно вымоталась.
Сильный стук в окно. Темень, ничего не видно. Она сначала не могла понять, где она. Стук повторился еще настойчивее. Потом забарабанили в дверь. Она с головой забралась под одеяло.
– Что делать? Куда бежать? Где этот лохматый Метик? Почему он молчит? – Она сильно испугалась.
Стук в дверь не прекращался. Послышались хриплые голоса.
– Слышь. Покажи тетку. Эй! Метик! Чо спишь?
Она услышала какое-то движение в соседней комнате и голос у двери:
– Чего бузите? Спят все. Идите по домам.
– Ты чо, глухой? Покажи тетку, и мы уйдем, – в дверь продолжали барабанить.
Она слышала, как открылась дверь.
– Ты чо, Сашок, это зачем? Сразу ружо. Мы ж по-хорошему.
– Уходите, – голос Сашка был тверд и глух, – вы меня знаете.
– Так сразу бы и сказал. А мы чо, мы мирные, – голоса удалялись.
Она лежала под одеялом, жалела и ругала себя. В этой дыре ей придется быть смелой, мужественной и терпеливой. «Покровителей нет. Разве что этот Сашок? Чего ты приперлась сюда? Мало ли мест, где можно найти покой и комфорт? Потянуло в родные места деда. Вот теперь и наслаждайся родиной».
Щемящая тишина снова погрузила ее в сон.
Тихое морозное утро подсветилось яркими лучами солнца. Топилась печь. Уютно потрескивали дрова в топке. В комнате было прохладно, но ровное гудение горящих дров предвещало в скором времени сухое, приятное тепло от разогретой печи. За утренним чаем Сашок выглядел более опрятным, чем вчера. Ночное происшествие он никак не комментировал, только спросил:
– Как вам спалось?
Она ответила, что спала хорошо, только ночной шум ее разбудил и немного напугал.
– Это наши шалопаи что-то праздновали вчера вечером. Обычно они тихие, а вчера что-то разгулялись маленько. Вы их не бойтесь. Моих гостей никто не тронет.
По его несколько напряженному разговору ощущалось, что он удивлен ее приездом и хотел бы узнать, с какой стати такая женщина залетела в этот невзрачный поселок, но, видимо, скромность, а может быть и робость не позволяли ему задать прямой вопрос.
– У вас здесь есть рыбный завод, – сказала она, решив взять инициативу в свои руки.
– Есть, точнее был когда-то. Здесь перерабатывали много рыбы. Хотели построить ветку дороги для пумпеля, но потом все заглохло. Большая рыба куда-то ушла. Завод опустел, одни стены остались. Это в километре отсюда.
– Мой дед работал здесь. Это его родина. Захотелось навестить родные места предков, – она посчитала, что удовлетворила его любопытство, и теперь решила расспросить его:
– А вы здесь давно?
– Я-то? – переспросил он машинально, – я-то давно, после института. Как приехал, так и застрял. Хотели было станцию ликвидировать, то есть автомат поставить, а когда завод закрыли и про меня вроде как забыли, оставили как есть.
Он все-таки спросил ее:
– А что же вы будете здесь делать? Посмотрите все наше захолустье и домой?
– Посмотрю и домой. А то и останусь, – ответила она с улыбкой. – Буду вам помогать, не возражаете?
Он немного смутился, пожал плечами и ничего не ответил. Чаепитие закончилось. Сашок оделся и, прихватив блокнот, вышел на площадку к метеоприборам. Она собрала посуду, помыла ее каким-то дешевым мыльным раствором под ручным рукомойником. Расставила посуду на небрежно выкрашенные деревянные полки и расположилась на стареньком, потертом диванчике. Делать было абсолютно нечего. В шкафу за пыльным стеклом бессистемно расположились книги разного формата. По стеллажам вдоль стен бросалось в глаза нагромождение малознакомых ей приборов. Через небольшое оконце, ярко осветив скромную обстановку метеоотшельника, заглянуло утреннее солнце, раскрашивая в желто-золотистый цвет морозные узоры на стекле.
Она легко вздохнула и, чтобы чем-то занять себя до возвращения Метика, занялась изучением книг. До Нового года оставалось два дня.
После полудня она в сопровождении Метика прошлась по поселку. В заснеженном виде, освещаемый низким солнцем, он выглядел даже несколько экзотично. Сугробы замели дома по самые окна, и глубокие дорожки от главной улицы, как ходы сообщения, соединяли их друг с другом. Метик ненавязчиво, как бывалый экскурсовод, комментировал местную обстановку и достопримечательности.
В поселке проживало около ста человек. В основном пожилых людей и стариков, бывших работников рыбокомбината. Молодежи осталось не более десятка, как их назвал Метик, шалопаев, промышлявших в основном рыбалкой. Когда-то, когда работал комбинат, численность жителей составляла около тысячи человек. Была библиотека, клуб и прочие стандартные по тем временам заведения. Пройдя весь поселок, она захотела посмотреть завод. Метик это предложение не одобрил.
– Там кроме стен, засыпанных снегом, смотреть не на что, да и дорога туда занесена, можно добраться только по узкой тропинке. По ней наши местные иногда захаживают туда в поисках чего-нибудь полезного, но сейчас, когда нашли там самоубивицу, только самые смелые туда заглядывают.
С минуту они шли молча, а затем она неожиданно спросила:
– Скоро Новый год. Как вы будете его отмечать?
– Кто как. Все по домам. Елки, если привезут, поставим.
Вечер они провели врозь. Она у себя в постели устроила читку классического романа, который изучала в школьные годы, плохо поняла его смысл, да забылось многое. А он допоздна ковырялся с какими-то железками. Елки привезли вездеходом на волокуше для всего поселка, и уже через полчаса разборки местным населением остались одни облезлые и некрасивые. Метик взял две маленькие однобокие, соединил их проволокой, получилось неплохо. На кухоньке в углу на столике появилась новогодняя ёлка, украшенная картонными игрушками. На обеденном столе в некотором порядке расположились две соленые рыбины, икра в пол-литровой стеклянной банке, чёрный хлеб, нарезанный толстыми ломтями, и странное блюдо, похожее на отварные макароны. В центре стола красовалась дорогая, немного отпитая бутылка коньяка. Метик, весьма гордый за организованный стол, стоял при полном параде: светло-серый костюм старого покроя, белая рубашка, серый галстук с узлом пятилетней давности, аккуратно подстриженная борода и усы. Лицо его выражало торжественность момента, но, видимо, утраченный навык носить костюм несколько сковывал его фигуру и он явно не знал, как определиться с положением ног и куда приспособить свои руки, которые то теребили лацканы пиджака, то вытягивались по стойке смирно.
Она тоже подготовилась к празднику. Ее любимое темнозеленое платье изящно подчеркивало ее, конечно, не молодую, но еще весьма привлекательную фигуру. Несколько украшений придавали общей картине элегантность и некоторую загадочность, которая всегда присуща дамам из высшего общества. Когда он более-менее разглядел все ее великолепие, его торжественная гордость, смешанная со стеснительностью, превратилась в столбнячное изумление от такой давно не виденной картины. Они около минуты стояли друг напротив друга, и эту паузу изумлений ей пришлось прервать репликой:
– Может быть, мы присядем?
Они выпили чуточку коньяка. До двенадцати в столице оставалось минут десять. Монитор, висевший сзади ее на стене, включился, и серьезное, деловое лицо Главы появилось на экране. За лицом наблюдалась главная столичная площадь. Небольшие снежинки плавно опускались на лысеющую голову Главы. Намечалось новогоднее поздравление всей страны. Метик налил в кружки еще немного коньяка, и они с Элеонорой встали для принятия торжественной речи.
«А он неплохой мужик и даже красивый», – подумала она. – «Старается мне понравиться. Вот возьму и влюблюсь в него» – она пристально рассматривала своего нового знакомого.
Глава начал свою речь. Он поговорил немного о трудностях развития, но оптимистично пообещал, что все будет преодолено в ближайшем будущем.
На лице Метика она заметила еле различимое раздражение от этих обещаний.
«Он увлекается политикой», – заметила она, – «как и все мужчины. Но глаза его не такие маслянистые и циничные, как у этих ухажеров в министерстве. Этого добра я насмотрелась вдоволь».
Глава развернул картину светлого будущего и как-то сам страстно поверил в него.
«Интересно, были ли у него женщины в этом захолустье?» – не очень-то прислушиваясь к Главе, она продолжала незаметно наблюдать за Метиком. – «Любил ли он кого-нибудь?».
Лицо Главы от радостного просветления перешло в угрюмость, когда он заговорил о врагах. Врагах не явных, вооруженных до зубов, а скрытых, так сказать, в недрах общества.
«А что я здесь буду делать? – с грустью подумала она. – «Записывать температуру в его журналах?».
Враги неявные, а скрытые, со слов Главы были везде. Стрелки часов за Главой почти соединились вместе. Метик расслабился и, видимо, уже не слушал Главу, он, переступая с ноги на ногу, ожидал окончания речи. Она сравнила Метика с Сан Санычем.
– Конечно, в этой глуши такие, как Сан Саныч, не живут. Но судя по первым впечатлениям, этот Метик не плох и даже чем-то привлекателен. Он, наверное, очень терпеливый, если всю жизнь проторчал здесь.
Поздравление Главы подходило к концу. Небольшая лысина его немного намокла от растаявших снежинок. Лицо выражало сдержанную радость. Стрелки соединились. Пробило двенадцать. Она с Метиком чокнулась кружками. Они поздравили друг друга с Новым годом. В поселке уже была глубокая ночь. На мониторе отпели гимн. На фоне главной елки страны заиграла бодрая, патриотическая музыка. Народ на столичных улицах с веселыми лицами заглядывал в телекамеры и выкрикивал поздравления.
– Элеонора, вам у нас, наверное, очень скучно? – спросил он потупив глаза.
«Как ему ответить? Может быть, сказать что-нибудь умное», – подумала она и вспомнила когда-то услышанную фразу:
– Весело не там, где шумно, а там, где душа отдыхает, – и сразу устыдилась: – «Зачем ей казаться лучше, чем она есть на самом деле?».
А он кажется понял, что сказала она не то, что думала.
– Да, вы правы, здесь можно отдохнуть, – ответил он, смущаясь от неловкости, которую испытывал весь вечер.
– Вы извините меня, я не то хотела сказать. Конечно, буду скучать. Здесь все мне незнакомо. Не так как было там, – и она немного смутившись от собственной откровенности, машинально отпила глоток коньяка и, спохватившись, продолжила:
– Нам надо выпить друг за друга, за удачу для нас.
Он налил еще немного в кружки и, пожелав ей и себе удачи, чокнулся и залпом выпил содержимое. Разговор как-то увял. От монитора неслась музыка, веселенькие песни сменили друг друга. Круг поющих уже несколько лет оставался прежним. Да и слова поздравлений звучали те же. И если бы не постоянное напоминание в углу экрана цифры года, можно было бы подумать, что это прошлый Новый год. Так на фоне столичного веселья они посидели еще несколько минут, и она, как-то легкомысленно вздохнув, неожиданно предложила потанцевать.
– Потанцевать? – удивился он. – А как же здесь? Здесь так тесно, – он оглядел небольшое пространство между столом и стенкой.
– А мы не будем вальсировать и прыгать, как эта молодежь, – она указала на экран, – дождемся чего-нибудь спокойного и покачаемся под приятную музыку.
Они танцевали какой-то длинный, медленный танец. Его крепкие руки с испугом прикоснулись ее талии и ладони правой руки. Пространство между ними было минимальным. Их тела то и дело касались друг друга, когда они раскачивались в такт музыке. Музыка кончилась. На экране появились юмористы и, обалденно обрадованные своим появлением, наперебой рассказывали смешные истории. Присутствующие в студии специальные люди, видимо, по команде, порционно хохотали каждой шутке.
Танец и выпитый коньяк смягчил настроение гостьи и хозяина. Они испытали потребность выговориться, как это делают случайные, едва знакомые люди, встретившись в дороге или где-либо, когда одиночество становится невыносимым и хочется кому-то излить свою душу.
Он первым рассказал о себе, начиная с сиротства своего раннего детства. Историю попадания сюда, на метеостанцию, он украсил некоторой иронией и юмором по поводу фонда помощи молодежи, благодаря мероприятиям которого он оказался без денег и жилья. Потом он приспособился и теперь вполне доволен спокойствием и размеренностью своего существования.
Она рассказала о своей бурной жизни, о предательстве, которое привело ее сюда. В конце этих откровений они казалось стали закадычными друзьями – обращались друг к другу на ты. Он уже несколько раз назвал ее Элей, и это ей нравилось, и она обращалась к нему по имени Саша.
Одну рыбину они съели полностью. В бутылке оставалось с четверть коньяка. Из монитора лилась мягкая спокойная мелодия. Веселье затихало по мере удаления от двенадцати часов. Они разошлись по своим комнатам уже ближе к утру.
Прошла неделя ее тихой, ничем не примечательной жизни в поселке. Она много читала, утоляя информационный голод и скрашивая однообразное свое существование. Просмотр мониторных программ ее нисколько не интересовал. Просиживание за информационной системой ей не нравилось, а вот романы, которые по разным причинам ей не удалось прочитать в юности, ее увлекли.
Он встречался с ней за обедом и ужином. Тактично ни о чём не спрашивал и поначалу выглядел, как ей казалось, несколько угрюмым. Но вскоре, попривыкнув к его постоянной мрачности, она поняла, что долгая жизнь в одиночестве выработала в нем эдакую сухость и безразличие к окружающей обстановке.
«Неизвестно, что станет со мной, если я задержусь здесь надолго?» – иногда думала она, и становилось ей грустно, и жалость к себе просыпалась снова и снова, и обида на них не давала ей покоя.
Сегодня она решилась одна пройтись по поселку, так сказать, выйти в свет. Саша с утра ушел куда-то, к кому-то, что-то им починить, а она после обеда, когда еще было довольно светло, по узким дорожкам двинулась в сторону центра. Целью ее прогулки являлся местный магазинчик, в котором продавалась всякая хозяйственная мелочь, доставляемая очередным вертолетом. До магазинчика она добралась минут за тридцать. Кроме не очень опрятной продавщицы, со скучающим некрасивым лицом, в помещении более никого не наблюдалось. Товар хаотично размещался на грубых дощатых полках и привлечь покупателя мог разве что от великой нужды. Элеонора поздоровалась и, не получив ответа, стала не спеша осматривать полки. Продавщица с периферийной откровенностью и изумлением оглядела ее с ног до головы. Вид посетительницы, непривычный для этих мест, поразил продавщицу до полного остолбенения.
– Будьте любезны, покажите мне эту коробочку, – попросила она продавщицу, указывая рукой на что-то из косметики. Та встрепенулась и, мгновенно обозначив на лице начальственное выражение, пробурчала:
– Вас нет в списке.
– А как туда попасть? – не сразу отреагировала Элеонора.
– Не знаю. Идите к председателю, – последовал ответ.
Понимая, что ее магазинный поход исчерпан, она со слабой надеждой что-то еще выяснить спросила:
– А где мне найти председателя?
– В Совете, а где ж еще. У него через полчаса день заканчивается, – продавщица с явным удовольствием наблюдала за ее растерянностью.
Рискуя навлечь на себя раздражение и гнев продавщицы, она решилась задать еще один вопрос:
– Скажите пожалуйста, а где Совет?
– Там где канцелярия, – этот ответ означал, что аудиенция окончена. Продавщица уже с явным неудовольствием отвернулась от нее и буркнула в сторону выхода:
– Мне закрывать пора.
Элеонора хотела было сказать все, что она думает об этой «чучеле», но вовремя спохватилась. – «Я здесь чужая, а продавщица своя».
– Спасибо, до свидания, – стараясь быть как можно вежливее, она произнесла эти слова в спину продавщице и вышла наружу.
Свежий воздух охладил ее раздражение. Солнце уже садилось. День заканчивался неудачно. Найти Совет она уже не надеялась, но неожиданно ей на глаза попалось строение с флагом на крыше.
«Это, наверное, и есть Совет», – подумала она и поспешила хотя бы разведать, где сидит этот председатель и составляет списки. Что-то подсказывало ей, что сегодня не ее день, но упорный характер и любопытство толкали ее вперед.
Она шла по длинному пустому коридору с комнатами с обеих сторон. На дверях красовались таблички с названиями должностей и отделов. В конце коридора она нашла табличку с надписью «Председатель» и вежливо постучала в дверь. Никто не откликнулся. Она прислушалась и повторила попытку. За дверью наблюдалась мертвая тишина. Похоже, что во всем здании, скорее напоминающим барак, чем канцелярию, движение и присутствие кого-либо не ощущалось. Она тихонько толкнула дверь, которая с легким скрипом отводилась вовнутрь.
Комната-пенал с одним небольшим окном слабо освещалась единственной лампочкой, подвешенной на шнуре к потолку. За пустым канцелярским столом сидела дама средних лет в армейской гимнастерке с крупными белыми бусами поверх стоячего воротничка.
Элеонора остановилась в метрах пяти, не доходя до стола, и застыла в ожидании, когда на нее обратят внимание. В комнате кроме стола и стула Председательши мебели не было никакой. Председательша оторвала взгляд от протертой в нескольких местах когда-то лакированной столешницы и неуверенно спросила:
– Ты ко мне?
Такое обращение насторожило Элеонору и, она без особой надежды на успех своего мероприятия, ответила:
– Да, я к вам. Меня надо внести в список.
Председательша почесала затылок, в раздумье закатила глаза к серому потолку и выдохнула длинный ряд слов:
– Ты живешь с Метиком неправильно, незаконно, без регистрации. В списке тебя нет. Регистрируйся.
Председательша, выпалив эти слова, затихла и снова занялась изучением поверхности стола.
«Сумасшедший поселок», – подумала Элеонора и в нерешительности стояла в ожидании дальнейших действий Председательши.
– Иди регистрируйся, – приказала Председательша, не отрываясь от своего занятия и добавила: – Иди. Сегодня все.
В коридоре что-то зашумело. Послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и чья-то голова прокричала:
– Выходим. Быстро выходим!
Она вышла в коридор. Несколько человек с невзрачными лицами обогнали ее и скрылись за входной дверью. В коридоре погас свет, ей пришлось на ощупь пробираться к выходу. Снаружи в сумерках она наткнулась на жиденького старичка, снимавшего со стены табличку с надписью «Канцелярия». Затем он кряхтя забрался на крышу и, сняв флаг, бережно свернул его и спрятал за пазуху. Уже внизу увидя, что она никуда не ушла и наблюдает за его действиями, он попытался объяснить, зачем он это все проделал:
– Упрут ведь все. Уже раза три умыкали, – и, как бы извиняясь, он добавил: – фулиганят ребята. Скучно тута у нас.
Старичок что-то еще прохрипел себе под нос, она расслышала только что-то вроде – «кхе-кхе», и семеня удалился в густеющую темноту. Она с минуту постояла у входа, пытаясь понять, по какой дорожке ей возвращаться назад. Где-то за углом послышались молодые голоса:
– Куда сегодня бросим кости?
В ответ послышалось:
– Централку поутюжим.
– А может к бабке заявимся?
Им возразил третий голос, басовитый:
– Ну вы чо, дубильники чо ли? У бабки вчера осуществлялись.
Голоса постепенно удалялись. Последнее, что она расслышала, – «отобразим веселяк».
«Здесь, похоже, каждый вечер веселяк», – подумала она, наугад выбрала среднюю дорожку и, проваливаясь по колено в снег, заторопилась на метеостанцию. Преодолев с десяток метров в темноте, слабо подсвеченной яркими зимними звездами, она заметила темную фигуру, двигающегося навстречу человека.
«Тропинка узкая», – испугалась она, – «как я с ним разойдусь?»
Темная фигура приближалась, и ей стало как-то не по себе. Человек подошел вплотную.
– Эля, это я.
Испуг сменился слабостью, ноги подкосились, и он подхватил ее на руки. Уже в помещении Метик мрачно спросил ее:
– Где ты была?
– Я пыталась попасть в список. Это у вас, оказывается, самое главное.
– Тебе нельзя одной так поздно возвращаться, – уже менее строго добавил он. – Будем ужинать, – и удалился на кухню.
За ужином она все-таки спросила его:
– А как мне зарегистрироваться?
Он помолчал и несколько смущенно ответил:
– Это они имеют в виду нас обоих.
– Ты здесь без регистрации? – изумилась она.
– Они считают, что раз мы живем вместе, то должны быть зарегистрированы, – он сделал паузу и добавил: – зарегистрированы как супруги.
– Как супруги? – переспросила она.
Он молчал и, видимо, от смущения старался не смотреть ей в глаза.
Элеонора впервые в жизни поняла, скорее почувствовала, что у нее есть шанс стать женой, супругой. Что ей только не предлагалось раньше, но стать супругой по закону – эта возможность появилась только сейчас. Все внутри у нее разволновалось, буря эмоций от радости до огорчений, все перемешалось. Она закрыла ладонями лицо и не смогла удержать слез.
«Здесь, в этом захолустье, ей предложили супружество, а там, в их лощеном высшем свете, только обман, сплошные иллюзии, там видимость чувств. Очень жаль, что мне предложили это здесь. Этот отшельник Метик… Саша. А что? Он совсем неплох», – все эти мысли стремительно пронеслись у нее в голове. Она взяла себя в руки, вздохнула, промокнула влажные глаза и приготовилась к дальнейшему ходу событий.
А он стоял, смотрел на нее, и в глазах его читались и испуг, и великая жалость, и глубокий стыд за свой необдуманный поступок. Он, похоже, пытался найти какие-то слова оправдания, утешения, но не находил их, и широко открытые глаза и хриплый шепот говорили о его страшном смятении.
– Да разве я хотел. Вы меня не поняли… Разве можно, – он снова перешел на вы. – Разве можно так. Простите, простите…
Руки его то цеплялись ладонями друг за друга, то беспомощно повисали, то тянулись к ней, не смея до нее дотронуться. Видя его нервное возбуждение, она тихо и как можно спокойнее сказала:
– Я согласна быть вашей женой, – она тоже, видимо, от важности решения, перешла на вы.
Он остановил сбивчивый шепот. Они стояли и смотрели в глаза друг другу, пытаясь осознать это новое положение, в котором внезапно оказались, пытаясь заглянуть в то будущее, что может их ожидать потом, не сейчас, а сейчас надо было просто пережить это волнение.
– Эля, разве это возможно, разве я вам… – он поправился, – тебе нравлюсь, хоть чуточку.
– Да, – ответила она, – нравишься. Мы, может быть, сможем и полюбить. Сможем? – спросила она с тревогой, продолжая пристально смотреть ему в глаза.
– Полюбить? – как бы размышляя вслух, спросил он сам себя. – Да, да, мне кажется, что я люблю… – Он побоялся сказать – тебя и опять смутился, размышляя о чем-то своем.
Она поняла, он пытается разобраться в своих чувствах, и ему для этого необходимо какое-то время. Пожалуй, как ей показалось, такие эмоции у него появились впервые. Она не торопила его, она ждала. Он приблизился и неуклюже поцеловал ее руку.
– Мы так мало знаем друг друга, мы готовы к этому путешествию – супружеству? – спросил он, не отпуская ее руки.
Она решительно обняла его и поцеловала в губы. Эту ночь они провели вместе.
***
– Ты любишь меня? – прошептала она ему в ухо.
– Да, я люблю тебя, – ответил он.
Поселок спал, даже собаки не лаяли. Под утро все хождения прекратились. Стояла глухая тишина, которая бывает перед бурей, когда все живое замирает и готовится встретить ненастье.
– Ты любишь меня, как тот барин из романа? – спросила она, разглядывая его лицо в профиль.
– Какой барин? – переспросил он.
– Тот, который полюбил девушку, но так и не женился на ней. Ленивый был очень. Любил лежать на диване.
– Нет, не так, – ответил он, – я не люблю лежать на диване.
– А мне жаль этого лентяя. Всю свою любовь проспал. А энергичный друг его девушку взял в жены. Несчастный был лентяй.
– Почему ты думаешь, что он был несчастлив? – спросил он.
– А как же? Девушка любимая стала женой другого. Да и сам он никчемный какой-то, ничего не умел делать.
– Это все, конечно, так, – сказал он, целуя ее в щеку. – Но могут быть и другие мнения. Счастье для него может заключаться не в том, что он открыто, напоказ желает себе, а в скрытом его желании, в тайных мыслях своих, которые и ему-то самому не очень ясны. Он может желает себе счастья именно на диване. Посмотри-ка, вспомни – ведь он добился, точнее получил то, что хотел – тихую, покойную, почти провинциальную жизнь. У него появилась заботливая жена, родился сын. Чем не счастье для него? Да и после смерти его судьба его сынишки сложилась удачно, его взяли на воспитание его бывший друг и бывшая возлюбленная. Вон оно, скрытое для постороннего счастье.
– А ты счастлив? – спросила она. – Счастлив здесь?
– Наверное, теперь да. Потому что ты есть у меня.
– А любовь? – снова спросила она. – Любовь это счастье?
– Не знаю, – ответил он. – Помнишь, я говорил тебе о самоубивице на комбинате.
Она, прячась под одеялом, под утро в доме становилось прохладно, ответила:
– Угу.
– Это была сумасшедшая влюбленная. У меня из-за нее проблем было море. Следователи замучили. Она оставила на мое имя письмо со стихами. Меня весь поселок считал виноватым. Потом разобрались. Подозрения с меня сняли. Девчушку всем было жаль, хотя и осуждали и жалели ее одновременно.
– Она любила тебя?
– Вот послушай, я запомнил, – и он прочитал наизусть несколько строк:
– Ты можешь сразу все отнять —
Не стоит это ничего.
Я все могу тебе отдать,
Что не отнять не суждено…
За окном забрезжил рассвет.
– Я плохо поняла ее, особенно последние строчки, – сказала она печально.
– Никто не понял. Зря она это сделала, зря, – он повернулся к ней и погладил ее волосы. Пора было вставать – его ждала метеостанция.
***
Наконец-то им разрешили оформить брак. Сан Саныч изловчился и получил официальную справку об условной гибели по неизвестным причинам Аполлона Ивановича. Сколько ему это стоило Венере Петровне, известно не было. Только по ироничной реплике Сан Саныча она поняла, что бумага оказалась золотой. Конечно на душе у обоих осталось какое-то неспокойствие из-за этого вранья об Аполлоне Ивановиче, но они утешали себя тем, что эта ложь весьма близка к правде, вероятность гибели Аполлона была очень высока. Да и неправда была сделана во благо – у них росла дочь.
Лето разгорелось не на шутку. В полдень солнце палило нещадно. Все удивлялись этой неожиданной, более двухнедельной, аномалии – жаре под тридцать градусов. В пригородных лесах случались возгорания. В отдельные дни город затягивался маревом из дыма и пыли так, что дышать становилось трудно. Столичные власти срочно выпустили инструкции – правила поведения жителей во избежание перегревов и отравлений дурной атмосферой. Предписывалось на улицах передвигаться исключительно по теневой стороне и носить защитный малый противогаз. Работу основных контор и заведений перенесли на ночное время. К нарушителям инструкций применялись драконовские меры принудительного характера. Всех пойманных удаляли из города в зону возгораний на тушение, вплоть до особого указания властей. Поговаривали, что особо смекалистые граждане специально попадались на нарушениях – за городом, с подветренной стороны зоны возгорания, дышалось легко и свободно. А еще ходили слухи, что пожары специально устраивали производители противогазов, но эти слухи власти опровергали ежедневно. Свободное население пыталось выбраться за город, куда подальше, хотя бы чуть-чуть продышаться. Вечерние пумпели были заполнены до отказа.
Сан Саныч отправил Венеру Петровну с Венсой за город в новый дом, который ему предоставили совсем недавно. В вагоне было уютно и прохладно. Она нашла свободные места в одной из ячеек для старчества, для ветеранов с одиннадцатой интегральной оценкой. Две милые старушки, аккуратно одетые, сначала с некоторым недоверием осмотрели ее, а разглядев симпатичное личико ребенка в дорожном коконе, смягчились.
– Какой милый мальчик! – сдержанно восхитилась одна из них.
– Нет, это девочка, – ответила Венера.
– Ах! Какая умница. Смотрит глазками. Уу! Лапочка какая, – продолжила вторая старушка.
