bannerbannerbanner
полная версияИграл на флейте гармонист

Влад Стифин
Играл на флейте гармонист

Полная версия

– Вечереет, солнце садится. Вы не замерзли, мои милые, любимые дамы? – спросил он.

Они ответили, что им хорошо и что они ждут продолжения романтической истории.

– Так вот, решили мы пожениться, – продолжил Сан Саныч. – А надо сказать, дисциплина у нас в доме была чрезвычайная. Родичи вели меня к будущей карьере в строгости и жесткой опеке, считая и, наверное правильно считая, что я по характеру шалопай, самостоятельно вырасти человеком нормальным не мог. И, конечно, я понимал, что без уведомления, точнее разрешения родителей я пожениться не мог. Надо было решиться и как-то объявить им об этом и, разумеется, предъявить свою будущую супругу. Пожалуй, с месяц я пытался невзначай завести разговор с отцом, потому что считал, что этот «мужской» разговор у меня получится лучше, чем сразу с обоими родителями. Но как только, как мне казалось, возникали благоприятные обстоятельства для беседы, мне всегда не хватало мужества даже заикнуться о женитьбе. И вот я придумал совершенно экстремальный способ – без каких-либо предупреждений нахально заявиться домой со своей подругой и объявить о своем, о нашем решении. Описывать детально, как произошло это, с позволения сказать, мероприятие. я не буду. С вашего разрешения доложу вам кратко лишь результат.

Сан Саныч, видимо, собираясь с мыслями и заново переживая те далекие события, опять сделал значительную паузу. Затем погрустнел, отвел глаза в сторону, и Венере показалось, что они от волнения стали у него влажными.

– Итак, мы вдвоем явились ко мне домой, – продолжил Сан Саныч, – и я объявил о нашем намерении.

Слушательницы притихли, ожидая кульминационной развязки.

– Родители молча оделись и так же молча покинули квартиру, а мы остались без ответа одни.

Последнюю фразу Сан Саныч произнес так взволнованно и глухо, что дамы сидели не двигаясь, терпеливо ожидая окончания рассказа.

– Так мы с ней остались без ответа. Она, конечно, расстроилась ужасно, обиделась на меня даже больше, чем на моих родителей. Потом… Потом постепенно мы стали встречаться все реже и реже, и любовь наша заглохла совсем. Я, конечно, стал грустен без меры, но родителей не осуждал, ругал себя за отсутствие мудрости, да и где ее было взять тогда в те годы молодые.

– А что потом, что стало с этой девушкой? – поинтересовалась Венера.

– Я ее судьбу не отслеживал, – ответил Сан Саныч. – Через год мы закончили учебу. Меня закинули в Министерский департамент, а она уехала работать в другой город, и больше мы не встречались.

– А родители, они что же тебе, Сан Саныч, невесту так и не подобрали? – спросила Элеонора

– Подбирали и не один раз, но я после того случая упирался изо всех сил. Так и остался в одиночестве. А родичи, выйдя на пенсию, забросили эту затею – найти мне мою половинку.

Вечерний сумрак окутал беседку, прохлада поднялась от ближайшего леса, ночные мотыльки окружили зажженные светильники. Они молча посидели еще некоторое время. Говорить о любви уже никому не хотелось. Элеонора, чуть захмелевшая от вина, подошла к сидящему Сан Санычу, обняла его сзади и, покачиваясь в такт неслышному ритму, нараспев произнесла вроде бы не к месту:

– Какими были мы? Какими стали? Давай отбросим все печали…

Сан Саныч еле заметно и немного смущенно улыбнулся, а затем предложил:

– Может, мы перейдем в дом, там будет потеплее.

– Может, пора и по домам, наверное засиделись мы у тебя, – отрываясь от Сан Саныча, ответила Элеонора.

Компания по темным дорожкам двинулась к дому. Элеонора вошла в помещение, оставив Сан Саныча с Венерой у крыльца в ожидании машины. И тут Сан Саныч, слегка прикоснувшись к Венере Петровне, шепотом произнес фразу, которая одновременно и смутила и обрадовала ее:

– Возвращайтесь, возвращайтесь, я предупрежу водителя. Я люблю вас. Я буду ждать.

Она от неожиданности не знала как реагировать, что ответить, и у нее вырвалось:

– А как же Эля?

Ответа не последовало. Элеонора появилась, когда водитель получал последние указания. Машина первой доставила домой Элеонору. Они, троекратно расцеловавшись, попрощались друг с другом и пожелали спокойной ночи. Водитель, выехав из квартала, остановил машину и ждал от Венеры Петровны указаний. Она несколько минут молча сидела на заднем сидении, а потом произнесла два слова:

– Едем обратно.

***

– Скоро Новый год.

– Да, как-то надо собраться, повеселиться.

– А кого ты пригласишь?

– Я полагаю, что компания будет та же, что и в прошлый раз. Ты не возражаешь?

– Нет, не возражаю. Только вот, Эля может устроить скандал. Она уже несколько раз «пытала» меня. Она, конечно, подозревает нас. Да и животик мой уже не скроешь.

Они лежали, прижавшись друг к другу. Рассвет еще не наступил. В это время утро приходило поздно. За окном кружила легкая метель. Вставать совсем не хотелось – сегодня был всенародный праздник, недавно назначенный Правительством, – «День благодарения старчества». К кому-то там, в верховной власти, пришла свежая мысль – объединить население какой-либо новой идеей. Старые идеи повыцвели, затаскались и влияли на общество вяло и невнятно. Сосредоточение народа не происходило. Как ни бились средства информации, нигилизм лез во все щели. Особенно новизны никак не понимали пожилые члены общества. Их предложения в виде жалоб и сетований шли неиссякаемым потоком. И вот грянул «День благодарения старчества», и действовал он весьма дифференцированно. За каждый год прожития начислялись баллы и различные коэффициенты. Ранжировка старчества оказалась настолько точной и мелкой, что в группах с одинаковой интегральной оценкой оказывалось не более пяти-десяти пожилых членов. Это стало большой гордостью и заслугой Правительства, так как эти группы явно не контактировали друг с другом, и сетование коллапсировалось в самом его зародыше. Прогресс, связанный с этим праздником, проявлялся во всем, даже в техническом,

инженерном плане. Работы оказалось невпроворот. Пришлось перепроектировать вагоны пумпеля под ячейки в пять, десять мест.

– Ты полагаешь, что она может испортить праздник?

– Да, может так получиться. Увидев нас, она все поймет. Наши взгляды, наше поведение мы же сможем проконтролировать себя до мелочей. Да и притворяться очень трудно и утомительно, праздника для нас не будет.

– Что же делать? Не приглашать ее?

– Мне надо признаться ей до Нового года, и пусть страсти прокипят и утихнут в конце концов.

– Я хочу быть в это время рядом, хочу помочь тебе.

– Нет, нет. Мы, женщины, сами разберемся, – она обняла его и поцеловала в губы. Они были счастливы и безумно влюблены друг в друга.

Дня за два до праздника от имени Правительства стареющим раздавались подарки – члены мужского пола получали разнообразные изделия в голубых обертках, а женский пол – в розовых. Подарочная лихорадка проходила при максимальной мобилизации административного аппарата всех ветвей власти. Почти четверть населения носилась за стареющими всех видов и категорий. Зато в сам день празднования в стране наступало великое затишье. Действовал закон тишины. Все виды острых анекдотов запрещались к публичному озвучанию. К острым анекдотам в соответствии с инструкциями Департамента слежения относились те, в которых употреблялись фразы, начинающиеся словами: «Встретились два премьера, далее – два министра, генерала… и так далее до двух начальников и капралов». Слово «президент» в этот день, дабы избежать всяческих недоразумений, запрещалось к употреблению вообще. Население с пониманием относилось к запретам, в этот день все анекдоты начинались со слов: «Встретились два дурака…». Праздник, как правило, приходился на самый короткий день в году. Сделано это было с тонким смыслом, мол день совсем увял, сократился, но за ним начинается возрождение света.

– Как же ты, подлюка, так могла поступить со мной, – взорвалась в негодовании Элеонора. – Ты предательница поганая, – она прибавила несколько крепких слов, которые им были знакомы по лексикону в «ЗП».

– Убить тебя мало, гадюка паршивая. И это после того, что я сделала для тебя. Свинтусиха ты, свинтусиха…

Элеонора, сжав кулачки, рывками двигалась по гостиной. Похоже, что она лихорадочно искала какой-то предмет, которым можно было бы запустить в Венеру.

– А этот красавец хорош, совратил дурочку «стрекозу», министр хренов, страдалец недобитый. А я то, дура старая, сдружила вас, вот дура-то.

Венера вжалась в кресло и, обхватив колени руками, ждала своей участи.

– Ну, что ты молчишь, что ты молчишь? Увела мужика и молчишь?

Элеонора внезапно остановилась у окна и сквозь слезы, часто всхлипывая, запричитала себе под нос:

– Не везет мне, не везет. Ни одного стоящего ухажера. Что не так я делаю? Нет ни семьи, ни детей. Совсем одна-одинешенька. Любовь, где она, эта любовь? Где… – она уже не могла говорить и, прислонившись к стене, тихо сползла на пол.

До нового года оставалось одна неделя.

***

Но умер после короткого дня. Его плотно завернули в шкуры и зарыли глубоко в снег недалеко от дома. Лу сидела у очага и напевала унылую песню о маленьком охотнике, который ушел из плохого города, и туда он никогда не вернется. Она тихо пела, раскачиваясь в такт песне. Он запомнил непонятный ему припев, который повторялся после каждой новой строчки: «… не ходить в город, там никто не жить».

Он задумчиво слушал Лу и размышлял о том:

«Кто они эти люди? Жители первобытного мира, незнакомые с "прелестями" цивилизации. Откуда они появились? Откуда пришли? Что с ними будет, когда сюда доберутся наши прогрессисты? Начнут окультуривать таких как Но охотников и рыбаков, старика и Лу. Чем это может закончиться?»

Под непрерывное пение Лу он задремал, и снились ему странные сны, в которых его нынешнее существование переплелось с прошлым, а сквозь сон слышалась песня Лу с повторяющимся припевом: «…не ходить в город, там никто не жить»:

 

«Он в яркий солнечный день шел по аллее парка, а навстречу ему попадались незнакомые люди. Они улыбались ему в лицо и что-то пытались объяснить. А рядом с ним появлялись и исчезали по очереди то Лу, то Веня. Старик долго шагал рядом с ним справа и что-то шептал, а он никак не мог понять его, и только несколько слов ему удалось расслышать: "надо жить, надо…". Слева от него появился Ботя с острогой и пытался громко говорить, а он снова никак не мог понять его слов. Только несколько из них он расслышал среди шума идущих навстречу: "надо бежать, надо…". Потом мимо него прошли его знакомые по институту и детству, и вдруг он наткнулся на спину профессора, размахивающего руками, словно крыльями. Профессор кричал изо всех сил: "Идите один, идите один"».

Лу перестала петь, накрыла его еще одной шкурой, вытерла его мокрый лоб и дала выпить несколько глотков горькой воды.

– Ты поправляться скоро. Ты уже не жаркий.

Он простудился после того дня, когда закопали в снегу Но. Он долго до самой темноты стоял и смотрел в небо, где постепенно зажигались звезды. Смотрел на темный горизонт, в ту сторону, где по его расчетам находился его город, его работа и Венера Петровна. Там над горизонтом светилось несколько ярких звезд, и казалось, под ними там его дом.

Он спросил Лу:

– О чем ты пела песню?

– Охотник жить один. Он уходить из города. Там он быть плохо. В лесу хорошо. Он там жить, ловить рыбу, зверя. Потом родить детей. Потом стать много охотников, рыбаков. Потом жить хорошо.

– А что значит «город»? – спросил он снова.

Лу надолго задумалась. Поправила огонь и ответила:

– Это знать Старый.

Он снова задремал, и ему снова снились странные сны, где вся деревня расположилась на большой городской площади. Горожане с любопытством наблюдали за жизнью деревенских, которых от прохожих и случайных зевак отделяла красно-белая лента, натянутая на чугунные столбики.

Чу поправился в первую большую луну после короткого дня. Зима перевалила через середину. Снега так сильно изменили пейзаж, что он, выбравшись наружу, не сразу сориентировался на местности.

Конические верхушки домов были еле видны из сугробов. Легкий дымок струился на фоне искрящегося снега. Низкое яркое солнце слепило глаза. Он вздохнул полной грудью свежий морозный воздух, оглядел заснеженные сопки, дальний синий горизонт, и радостью наполнилось его сердце. Скоро весна, темень постепенно уйдет, вскроется река. Новое лето и новые ощущения принесут новые надежды и новые планы. Сегодня он вместе с Лу должен пойти к старику. Им передали, что Старый ждет их после полудня и хочет с ними говорить.

– Ты родить охотника, – сказал старик, глядя в глаза Лу. – Быть называть Лучу. Красивый смелый быть. Родить когда цвести черная ягода.

– Ты хотеть уходить? – старик обратился к Чу.

Он не знал, как ответить старику. Он сам еще не осознал, что будет делать, как действовать, а старик как будто уже знал за него нечто такое, что может быть таилось в самых сокровенных уголках его души.

– Мне здесь не жить. Мой дом не здесь, – ответил Чу короткими фразами, стараясь, чтобы его сразу поняли.

– Твой дом здесь. Здесь жена Лу, здесь быть Лучу. Это все твое, – медленно произнес старик и добавил:

– Я потом умирать. Старый быть Лучу. Он быть мудрый.

– В деревне есть молодые охотники. Кто-то из них может быть Старым, – возразил Чу.

Старик нахмурился и долго смотрел на огонь. Они с Лу молча ждали ответа. Старик подбросил немного дров в очаг, закрыл глаза и очень тихо начал свой рассказ:

– Это быть давно. Когда никого здесь не быть. В городе жить много людей. Разных людей. Охотников, рыбаков. Много других. Это мне рассказывать мой Старый. Ему другой Старый. Город жить хорошо. Все быть довольны. Потом стать недовольных чуть-чуть. Немного. Они стать злыми и стать отбирать у других еду и другое. Недовольных стать много. Наши Старые уйти из города. Далеко уйти. В лес. И жить без города. Вот мы жить долго здесь. Нас скоро стать меньше. Мудрых мало. Ты чужой, но мудрый. Лучу быть потом мудрый. Деревня быть лучше с Лучу.

Старик закончил говорить и сидел у очага неподвижно, сложив руки на коленях. Через минуту он поднял правую руку, показывая, что разговор закончен. Они с Лу встали и, уже уходя через лаз, услышали слова старика:

– Если хотеть уходить, уходить один.

Они вернулись к себе в дом, когда солнце скрылось за кромкой леса. Вечерний сумрак опустился на верхушки домов. Синий снег длинными языками спускался к замерзшей реке. Лу раздула огонь в очаге. Они поужинали рыбой, грибами и сушеными ягодами и, уже лежа под шкурами, Лу осмелилась спросить его: – Чу, зачем ты хотеть уходить? Ты не хотеть брать меня с Лучу? – она замерла в ожидании ответа.

Ему стало нестерпимо жаль ее. Как это все ей объяснить? Он погладил ее черные волосы и ответил:

– Я возьму вас с собой.

Деревня замерла в ожидании праздника большого солнца. Охота из-за глубокого снега прекратилась. Практически все деревенские занимались домашним хозяйством. Лу после его обещания успокоилась, пела длинные песни у огня и шила для Лучу одежду. Иногда к ним в гости заглядывала жена Но. Она скучала без него, наблюдала за работой Лу, цокала языком и завидовала ей, Но оставил ее без детей. Ей нравился Чу, и украдкой она трогала его, показывая свое расположение. Изредка она заводила разговор о своем одиночестве. Говорила, что Старый даст ей нового мужа, но она-то знала, что свободных охотников в деревне нет, и что если бы Лу согласилась, то Чу мог бы иногда навещать ее. Лу не очень-то прислушивалась к ее болтовне, но последнее предложение ее насторожило. Она взглянула на Чу, который никого не слушал. Он думал о чем-то, и было видно, что все его мысли где-то далеко отсюда.

Лу неодобрительно цыкнула на жену Но и та замолчала – поняла, что Чу навещать ее не будет.

Постепенно погода теплела. Западные ветры сдули снег с вековых елей. Солнце все выше поднималось над горизонтом. Природа ожидала пробуждения.

***

Новый год Сан Саныч и Венера Петровна встречали без Элеоноры. Обида ее была велика. Она бросила все и уехала в какую-то Тмутаракань, глушь и связь с ней прервалась. Они некоторое время испытывали кое-какое угрызение совести, но обоюдное обожание заслонило это неудобное чувство. Постепенно обстановка успокоилась. Венера Петровна перебралась к Сан Санычу. Они ожидали первенца. Врачи определили – будет дочь, и будущие родители после недолгого обсуждения решили назвать девочку Венса, соединив свои имена таким оригинальным образом. Подошло время весеннего возбуждения административных органов. Посыпались новые инициативы по укреплению семьи и брака. Общество разделилось на две неравные части: прогрессистов, разделяющих взгляды на семью, свободно изменяющуюся во времени, – их было меньшинство, и традиционалов, радеющих за патриархальную семью с жестким закреплением супругов друг за другом. Эти веяния застигли Сан Саныча и Венеру Петровну врасплох. Дело в том, что они решили до рождения дочери, как говорится, официально оформить свои отношения. По документам администрации Аполлон Иванович числился как убывший в неизвестном направлении. Это состояние Аполлона Ивановича, продолжавшееся более года, позволяло Венере Петровне вторично выйти замуж до выяснения обстоятельств. Но сильное давление традиционалов привело к введению моратория на исполнение этой нормы законодательства.

В этом году весна началась как-то вяло. В марте выли метели. Солнце почти не показывалось из-за облаков. Угрюмость населения после долгой зимы не убавлялась. Помимо административных споров нарастали и политические конфликты, в том числе и на почве укрепления семьи и брака. Особо горячие головы, еще не отойдя от зимней депрессии, предлагали брак отменить вообще и, как ни странно, находили сторонников, как правило, среди молодежи. Появлялись колонны демонстрантов с плакатами и растяжками сомнительного содержания: «Дай молодежи жить!», «Даешь свободу!», «Брак на свалку истории!». Органы слежения не оставляли эти выходки без внимания. Зоны перевоспитания не пустовали.

Как ни бился Сан Саныч с юристами, оформить брак с Венерой Петровной ему не удалось. Венса благополучно появилась на свет во второй половине марта. Это радостное событие взбудоражило знакомых и друзей Сан Саныча – мол, уважаемый человек высокого ранга, руководитель завел себе некую даму и родил вне брака ребенка. Свой моральный облик, так сказать, показал в неприглядном свете. В правительственных органах по контролю за нравами в резкой форме потребовали отстранения министра от должности. Процесс отстранения прошел стремительно. На третий день после рождения Венсы Сан Саныч оказался временно безработным. Комиссия еще не приняла решение – где его можно использовать с такой испорченной репутацией. Только в июне его определили на должность зама в министерство менее значимое чем предыдущее.

В институте у Венеры Петровны после рождения дочери пошушукались вволю, но поскольку она находилась в отпуске, это шушуканье через недельку затухло.

***

– Он, наш красавец, подцепил себе какую-то грымзу, и она ему родила.

– Да нет, голубушка, это грымза подцепила его, хищница, какая-то Вера Петровна.

– Да что ты говоришь? Вот он и пострадал – переводят в другое министерство.

– Жаль его, приятный мужчина, вежливый такой, тактичный.

– Да, да, ты права, голубушка, приятный, а вот поддался чарам этой Веры. Говорят, она тетка жесткая. В «ЗП» побывала.

– Что ты говоришь! Это как же он так промахнулся? Позарился на бывшую из «ЗП». Это ужасно!

– Тише, тише, голубушка. Вот он сам идет.

– Здрасте, Сан Саныч! Уходите?

– Да, да… Простите. Вещи пришел забрать. Вы уж теперь без меня…

– Да… Без вас. Очень жаль.

– Ушел. Глупые все-таки мужчины. Сколько дам хороших, изящных, культурных вокруг, а он эту «Зепешку» подхватил. Глупо. Очень глупо.

– О, да! Как ты права, голубушка. Все мужчины, по большому счёту, дураки. Всем им нужно покровительство, руководство умных женщин. Я сегодня утром подслушала разговор в пумпеле. Двое молодых, вроде влюбленных, шептались между собой. Слышу: «Солнышко ты любишь меня?». А он отвечает: «Конечно». «А ты женишься на мне?». А в ответ: «Это зависит от того, какой закон примут».

– Представляешь, такие молодые, а уже расчетливые. Мы такими не были.

***

Сан Саныч, пока ему в соответствии с его новой должностью подбирали другой загородный дом, на некоторое время поселился у Венеры Петровны. Хотя в ее квартире им троим было несколько тесновато, а скорее необычно, жизнь их проистекала хорошо – все дни в заботах о маленькой Венсе пролетали мгновенно.

Вот и лето снова наступило. Природа как проснулась заново. Все бурлило, цвело и пахло. В этом году по решению администрации с целью повышения производительности труда часть сотрудников научных институтов были направлены на полевые работы в фермерские хозяйства. К каждому научному учреждению прикреплялись свои сельскохозяйственные угодья. Трудовые научные бригады пропалывали возросшие овощные культуры. Работа на свежем воздухе вдохновляла и воодушевляла науку. Здоровье улучшалось, физические силы прибавлялись. Вечерние розовые щеки и носы членов бригад, чуть простимулированные некоторыми напитками, подтверждали повальное оздоровление. Оставшиеся в лабораториях сотрудники, менее приспособленные к повышению производительности в полях, скучали, а точнее работали менее веселей, чем при наличии полного штатного состава.

Венере Петровне, как матери-одиночке, не полагалось выезжать на фермерскую природу. Часть сотрудников ей завидовали и подозревали ее в злостном уклонении от общего административного подъема в сельском хозяйстве. Да и все, кто оставался в институте, считались людьми какими-то ущербными, не способными к общественно необходимому труду.

В один из свободных дней Сан Саныч заинтересовался коллекцией Аполлона Ивановича. Венера Петровна с некоторым опасением отнеслась к этому обстоятельству – она полагала, что этот интерес вызовет у нее неприятное, неудобное воспоминание, тем более, что Аполлон Иванович к своим вещам никого не допускал.

– Это его коллекция, которую он начал собирать еще будучи студентом, – пояснила Венера Петровна, когда Сан Саныч стал с любопытством рассматривать содержимое коробочек.

– Я не думаю, что тебе это будет интересно. Это не твой профиль, – несколько взволнованно продолжила она.

Заметив ее настороженность он спросил:

– Ты не хочешь, чтобы я это трогал?

– Да. Мне не хочется возвращаться в прошлое, это меня беспокоит, – ответила она.

– Веня, прости меня если я нечаянно сделал тебе неприятное, но я вспомнил, – он прошелся вдоль стеллажей, – я вспомнил… Я когда-то спросил тебя о монете, о вещи, похожей на монету или медаль с надписью. Ты ответила, что тебе об этом ничего не известно, и добавила – «может быть у…», – он запнулся, потому что хотел сказать «мужа», и продолжил: – «…у Аполлона Ивановича в его коробках».

 

– Да, я это припоминаю, но здесь одни насекомые, – ответила она.

– Да, конечно, одни насекомые, – отходя от стеллажей согласился Сан Саныч.

В соседней комнате заплакала Венса.

– Я подойду, – спохватился Сан Саныч и вышел из гостиной.

Она внимательно оглядела стеллажи, и взгляд ее остановился на том черном мешочке, в который она не решилась заглянуть, когда занималась генеральной уборкой. Она осторожно взяла его с полки, медленно развязала кожаную тесемку, заглянула вовнутрь. В мешке лежала медаль. Она достала ее, положила на ладонь и долго рассматривала эту вещь, пытаясь прочесть старинную надпись. Сан Саныч вернулся от Венсы и застал сосредоточенную Венеру Петровну. Она протянула ему ладонь с медалью. Это была та самая медаль из того далекого детства, когда его еще называли Сансан. Он подставил свою ладонь ей под руку, и они сосредоточенно смотрели на эту вещь, как будто хотели разглядеть что-то далекое и важное для них.

– Это наша монета, – прошептал Сан Саныч, – это наша с Аполлоном монета – «Честь и достоинство». Мы должны были помогать друг другу в невзгодах обязательно.

Она не очень поняла, что значит «наша монета», а Сан Саныч продолжал:

– Мы были друзьями детства, и что же я, как я помог ему? Взял тебя. Взял тебя и все. Вот чем я помог ему.

В этот вечер они друг с другом почти не разговаривали. Что-то мешало им, что-то неощутимое. Наверное это была память об Аполлоне.

***

Праздник большого солнца деревня встретила шумом, гамом, песнями и плясками. Снег был еще глубок. На небольшом утоптанном пяточке в центре деревни было тесно и весело. Чу и Лу стояли у самой кромки снежной поляны и наблюдали за празднеством. Горел большой костер. До рождения Лучу оставалось три месяца. Снега набухли. Яркое солнце ранней весны в полуденные часы жадно лизало сугробы. Крепкий зимний наст не поддавался, а вот у деревенских шалашей с каждым днем солнце отвоевывало у снега все новое и новое пространство, образовав с южной стороны глубокие ямы в снегу. Деревня жила ожиданиями, когда бурное таяние снегов неумолимо открывает землю, и остается совсем немного ждать, когда тронется лед на реке.

Река вскрылась, когда зацвели первые белые цветы. Ночью в тишине лед пошел понемногу двигаясь вниз по реке. К утру река шумела, льдины наползали друг на друга, с треском ломались и медленно кружили в ледяном хороводе. Вся деревня вышла на берег, радуясь началу настоящей весны. Он держал за руку Лу и смотрел на ледяной поток. Там, где-то далеко, куда река несла ледяное крошево, был город. Старик говорил, что их предки пришли оттуда.

Аполлон стоял и думал о том, как он уйдет с Лу и сыном туда в неизвестность, как воспитает Лучу умным и смелым. И еще он думал, как встретит свою Венеру Петровну, что он ей скажет? Как встретит его она? Поймет ли своего Апо-Чу? Лу прижалась к нему, уже понимая, что когда-то покинет деревню навсегда. Ей было грустно и беспокойно, и только рядом с Чу она чувствовала хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru