Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
– Мы пионэра обаяем.
Красик что-то прошептал в трубку и ответил:
– Обязательно обаяем, – он по слогам произнес это слово. – Как это здорово обаять пионэра. Мы с вами будем первыми в рядах обаятелей. Ряды будут шириться, умножаться. Полезность наша будет расти. Мы с обаянием вольемся все как один, – Красик не унимался, видимо, от этого слова он был в восторге. – Обаяние и еще раз обаяние. Вот наша цель, наше средство поддержания разума, правительства и всего пионэрского движения. Обаять должно и должно с широким охватом, без оглядки на бесполезные, опасные новации. Обаятельная новизна должна быть полезной. Вы должны согласиться со мной. Вы должны… – Красик на секунду запнулся. – Мы должны с вами подготовиться. Серьезно подготовиться, обаяние не терпит спешки, суеты.
Не терпит экспромтов. Обаяемый пионэр полезнее простого. Это очевидно. Обаяемое движение полезнее обычного. Вы успеваете за моей мыслью?
Он успел вставить одно слово:
– Успеваю.
Красик захлебывался от собственного потока слов. Красочные и бессмысленные картины обаятельного процесса лились и лились из трубки.
– Вы можете себе представить. Сотни, тысячи, миллионы обаяемых. Как это грандиозно! Как это полезно! Это невозможно переоценить. Всюду обаяние. Куда не кинешь взгляд, куда судьба не занесет – везде объяты обаянием. Везде объятый им народ.
– Опять рифма, – подумал он. – Оригинальная тоже читала стихи, а утром его грубо разбудил голос:
– Ваше время закончилось.
Он не сразу понял, где он. Оригинальной он не обнаружил. На столике сиротливо торчал бокал, из которого он выпил, как она сказала – «покрепче». Более он ничего не помнил. Под строгим взглядом хмурого здоровяка он оделся. Не найдя портмоне, он обратился к хмурому:
– А где девушка? – и, не получив ответа, вышел в наступающее утро. До вокзала было рукой подать.
Красик выдохся. В трубке ощущалось его частое дыхание. Через несколько секунд прозвучала фраза, которая произвела странное впечатление. Красик, отдышавшись, сказал:
– Прошу прощения, мне надо зарядиться.
– Але, але, – он несколько раз прокричал в трубку, но Красик исчез. Через минуту трубка ожила:
– Вас пригласят через два часа.
***
– Ну-с, коллега, объект свободен. Можно запускать последнюю пятерку.
– Да-с, коллега, согласен. Все готово, правда один из них проявляет некоторую странность.
– Для нас, коллега, никаких странностей, он тестирование прошел, размещен в блоке в соответствии с указаниями. Идет в лабиринт последним. Все. Баста, как говорят, трудящиеся массы.
Они еще раз проверили лабиринт. Датчики указывали на отсутствие претендентов. На пионерском табло светилось зеленое поле, означавшее, что ранее застрявшие зачищены.
– Они, коллега, могут флуктуировать в лабиринте. Как будем действовать в этом случае? – рассматривая пустой экран, спросил один из них.
– Будем считать их такими же, как и предыдущие, – ответил второй.
– Да-с, коллега, пожалуй, вы правы, пусть группируются. Это будет весьма интересно, сработает ли коллективный разум? Ранее положительных результатов это не давало. Последние группировки оказались слабенькими, лидеров не выявили. Обсуждения предлагаемых решений, судя по всему, были не структурированы и хаотичны. Так что, можем подвести итоги – лабиринт претендентов не мобилизует.
***
Она устала ждать каких-либо звонков от Рыжика. Безделье ее раздражало, а отсутствие информации приводило в дикое бешенство. Этот псих Рыжик исчез и не появлялся на связи уже более четырех часов. Терпение ее периодически лопалось, и она громко и нехорошо ругалась на пионэров и на всю эту затею с Гуру, который ей был нужен «как болотная поганка в грибной год». Наконец-то, после очередного уведомления: «вас пригласят…», на связи появился Рыжик.
– Я обаяю вас, – голос в трубке был радостен и свеж.
Она обрадовалась и удивилась услышанной фразе. «Обаяю», – что бы это значило?
А Рыжик без всякого предупреждения затараторил не останавливаясь:
– Мы с вами будем первыми в рядах обаятелей. Ряды будут шириться, множиться. Полезность наша будет расти.
Мы с обаянием вольемся все как один. Обаяние и еще раз обаяние. Вот наша цель, наше средство поддержки разума, правительства и всего пионэрского движения…
– Что вы мелете, Рыжик? – она попыталась приостановить поток его слов, но безуспешно.
– Обаять должно и должно с широким охватом, без оглядки на бесполезные, опасные новации. Обаятельная новизна должна быть полезной. Вы должны согласиться со мной. Вы должны… – Рыжик на секунду запнулся, – мы должны с вами подготовиться. Серьезно подготовиться, обаяние не терпит спешки, суеты. Не терпит экспромтов. Обаяемый пионэр полезнее простого. Это очевидно. Обаяемое движение полезнее обычного. Вы успеваете за моей мыслью?
Она почти завизжала в трубку:
– Эту дурь я не воспринимаю вообще. Дурь! Дурь! Сплошная дурь! Вы слышите?
А из трубки радостный голос продолжал:
– Вы можете себе представить – сотни, тысячи, миллионы обаяемых. Как это грандиозно! Как это полезно! Это невозможно переоценить. Всюду обаяние. Куда не кинешь взгляд, куда судьба не занесет, везде объяты обаянием. Везде объятый им народ!
– Он совсем сошел с ума, – испугавшись, подумала она. – Хорошо, что двери бронированы и он не может добраться до меня. Но как-то надо реагировать, как-то остановить его, – и она тихо спросила его:
– Вы поговорили с друзьями?
Рыжик неожиданно замолчал и не сразу ответил:
– Позвольте вам заметить, вы сбили меня. Так совсем нехорошо. Так не надо, – он снова замолчал. В трубке что-то засопело, задышало, и равнодушный голос произнес:
– Я нашел вариант, альтернативу. Нам следует аннигилироваться, и я могу развить свою мысль.
Она с некоторым облегчением ответила:
– Пожалуйста, развивайте.
– Как я вас понял, к Гуру вы больше не стремитесь, то есть стремитесь поневоле, по обстоятельствам, которые стали здесь уже выше нас. Выше наших способностей к поглощению знаний, то есть к Гуру, нам идти совсем неинтересно. Другое дело пионэрия. Прогрессивное движение. Нам надо бы подумать над этим…
– Опять пошло-поехало, – подумала она и, набравшись терпения, уже не перебивая «оратора», слушала Рыжика, лишь иногда откладывая трубку в случаях уж очень закрученных предложений.
– Я гораздо ранее говорил вам, что пионэрия – это дисциплина, это – порядок. Порядок – это соблюдение установленных норм и правил. Если все участники процесса соблюдают, что им положено, то это – порядок, а если наблюдаются отдельные члены не соблюдающие, то это – противоположное порядку – непорядок. Если этих становится много, то мы наблюдаем хаос. Что мы видим? Какие выводы мы должны сделать? Вы понимаете, куда я клоню? Куда, так сказать, ведет наша мысль, наш разум?
– Ведите дальше, – она еле успела вклиниться в его речь.
Рыжик на несколько секунд затаился и, видимо, собравшись с духом, восторженно произнес:
– Аннигиляция – вот наш выход! Аннигиляция не соблюдающих. Это так просто, так гениально! Я нахожусь в восторге! В восторге, – он несколько раз повторил это слово и, в конце концов, неожиданно спросил:
– Вы, я надеюсь, тоже в восторге?
Она, сдерживая раздражение, ответила:
– Я в нем по самые уши.
– Вот, вот вы и правы. По уши в восторге. Эта идея неожиданная, но верная-преверная. Надо активно продвигать, продвигать невзирая.
– Будем продвигать, – поддакнула она и добавила:
– Кого будем первым аннигилировать? У вас есть кандидатуры?
Рыжик моментально ответил:
– Мы будем первыми. Мы пойдем рука об руку, сломя и невзирая. Мы прогрессисты. На благо всех быть первыми. Как я рад! Как я рад, что вы согласились. Вы первая. Это прекрасно быть первой!
– А вы не хотите быть первым? Идея-то ваша, – перебила она его.
Рыжик ответил:
– Я идеолог. Я должен вдохновлять, следить и двигать процесс. Вы должны это поддержать. На вас у меня большие виды…
Она не выдержала и что есть силы крикнула в трубку:
– Вашу дурь вы сами и кушайте, и виды ваши малюйте себе на одном месте, – и бросила трубку.
– Ну и псих попался, – подумала она, нервно прохаживаясь вдоль стены, повторяя это противное слово: «аннигилировать».
– Идиот! И как это таких к Гуру везут? Псих, псих, – она никак не могла успокоиться, пытаясь мысленно переключиться на какую-нибудь другую тему.
– Очкарик хилый, – повторила она в последний раз и подумала: «А ведь он мог и притвориться. Тогда зачем? Просто от безделья убить время? Он может звонить мне, а я не смогла ни до кого добраться. Странная и загадочная эта контора, да вся поездка к Гуру.
Окончательно подавив раздражение от последнего разговора с Рыжиком, она вспомнила, как ее занесло в этот пионэрский пумпель:
«В тот вечер она возвратилась домой поздно. Отец категорически отругал ее за опоздание, а эта Панька подтявкивала, вторя отцу:
– Негоже так расстраивать родителя. В наше время молодежь так не делала.
Она, поначалу, старалась не отвечать на претензии и решила отмолчаться, но Панька, постепенно превратившись в великую ворчунью, продолжила монотонно воспитывать:
– Сан Саныч, что ты молчишь? Твоя дочь гуляет где-то, а ты молчишь. Так недалеко и до безобразий всяческих. Надоть блюсти манеры. Вот мы, бывало, десять раз спросишься родителев, чтоб куда-то отлучиться. В строгости росли. А сейчас тьфу да и только.
Отец по привычке слушал Паньку и молчал. Он воспитательный процесс закончил и терпеливо ждал, когда Панька выдохнется. Конечно, можно было разбежаться по своим комнатам, но она знала, что от Паньки просто так не укроешься, лучше будет, когда она сама иссякнет в воспитательном рвении.
Панька не спеша передвигалась по просторной квартире, наводила идеальный порядок, расставляя на место все, что за день, с ее точки зрения, оказалось не в изначальном положении.
– А сейчас строгости нет. Нету строгости нигде. А одеваются, одеваются-то как? Срам один. Было же положено девушке ткань светлую, а юношам – потемнее в тон, а сейчас веревками обвяжут себя, как в сетях рыбацких, и ходют, задами вертют. Самим же неудобно. Вона и куплетики гуляют неспроста.
Панька с выражением продекламировала:
Моя дроля вся в канатах,
Мне узлы не развязать.
Покумекали мы с братом —
Моду надо поменять…
– Вот ты, Сан Саныч, уважаемый человек, сети эти наденешь? Нет, тебе неудобно в сетях гулять, а они гуляют. Срамота и боле ничего. А то еще вот, манеру взяли, поздно домой являются, за полночь. Словно дня им мало. Чего там в этих клубах дрыгаться в темноте? Ужасть, а им нравится. Вона смотри, пришла мятая и еле двигается, задрыгалась совсем. Для чего живуть? Сами не знають. Вот мы жили, знали. Строили новую жисть. Стремились к последнему переосмыслению. Шли к нему чрез трудности, а сейчас какая цель? Не понять.
Панька монотонно выговаривала свое отношение к окружающей действительности и даже не сильно возмущалась. Ее ворчание, совершенно без эмоций, на одной ноте оценивало происходящее ни на чем не задерживаясь и тянулось, казалось, бесконечно.
– Вот ты, Сан Саныч, стремления жизненные имел, трудился во благо, а они, – она кивнула в сторону Венсы, – целей благородных не имеют. Одни глупости в головах. Вот пионэрия Гуру придумала, чтоб, значит, мозги чистить, да что-то не шибко получается. Пумпеля шлют и шлют, а возврата правильной молодежи не видать.
Панька на правах хозяйки заходила во все помещения, и с некоторых пор постоянное ее недовольство распространилось на всю квартиру, к чему Сан Саныч и Венса постепенно привыкли. По молодости Панька ухаживала за ними и, как иногда сама говаривала, «вскормила отца и девчонку в сиротстве». С годами ее сварливость становилась просто невыносимой. Отец терпел ее за прошлые заслуги, и Венса, став взрослой, уже понимала, что нянька была не только нянькой.
– Не будет от них толка, не будет, – расставляя на полках книги, продолжила Панька. – И пионэры ничего-то не смогут изделать. Они, энти пионэры, говорят, тоже дурные. Знают только: «Будь готов, всегда готов». Одно только, что одеты одинаково сурьезно. А у них, – она снова кивнула в сторону Венсы, – сурьезности нет, красоты нету. Не в мать пошла, да и ты, Сан Саныч, ума ей не прибавил.
В этот раз Панька что-то разошлась чересчур. Прямых обидных слов в адрес Венсы никто не ожидал.
– Панечка, – взмолился отец, – ну уж, голубушка, девочка-то выросла неплохая. Это ж даже несколько нетактично.
Панька, не меняя тона, пробурчала:
– Нетактично по ночам шляться где ни попадя. Отцову копейку транжирить. Сама-то еще не нажила, а туда ж форсить за счет отца.
Венса перебралась к себе и решила было закрыть за собой дверь, но услышала вслед.
– Вот поди ж ты, правда глаза колет. В наше время старших уважали, перечить не моги, а сейчас чуть что и фырр… Никакого внимания к старости, хоть ложись и помирай. Стакана воды не поднесут. Вот ты, Сан Саныч, вырастил егоистку. – Панька перешла к заключительному этапу нравоучений, голос ее стал плаксивым, того и гляди расплачется.
Отец с Венсой знали, что скоро наступит момент, когда Паньку, плачущую навзрыд, они будут утешать и жалеть. Отец обнимет ее, еще не старую, пухлую женщину с пышной грудью, а Венса будет держать ее за руки и гладить маленькую ладошку.
Что случилось в этот вечер, Венса и сама не могла понять. Паньку никто не стал утешать, и Панька, всхлипнув пару раз, как-то сникла и прошептала едва различимо: «Своих-то нет, так и живи…».
Венса вышла в гостиную и твердо объявила, что уходит из дома и теперь будет жить самостоятельно. Ведь живут же ее подруги отдельно от родителей, и она не хуже других, справится. Ни отец, ни Панька на это заявление никак не отреагировали, может быть подумали: «Поживет, да вернется».
Наступившая пауза затянулась. Венса, не собирая вещи, в чем была вышла в ночной город. Пробродив до рассвета по пустым улочкам, она ранним утром оказалась на привокзальной площади, и вот результат: «Она ждет своей очереди войти в лабиринт».
***
– Никого, – голос пионэра глухо отозвался в бетонном коридоре.
– Пусто, – согласился второй голос.
– Стены испачкали, надо чистить, – первый внимательно разглядывал кривые строчки на стене.
– Красным вымазали, – заметил второй.
– Это от тюбиков. У них почти у каждой есть, – подтвердил первый.
– Читаем, что написали, – предложил второй.
Они медленно, по очереди, прерываясь после каждой строчки, прочли:
Если будешь пионэром,
Будешь всем тогда примером.
Дважды два, известно в мире,
Будет ровненько четыре…
– Длинный текст, много стирать придется, – они прервали на некоторое время чтение.
– Не придется, звеньевой разрешил после этого пумпеля не стирать и грязь не трогать.
– Глупый текст. Без смысла.
– Читаем дальше?
– А зачем?
– Стирать не надо. Время свободное есть.
– Читаем, – и они продолжили:
Можно посложней пример,
Ты же нынче пионэр.
Сколько будет пятью пять?
Ну, конечно, двадцать пять!
Что? Устал считать, дружок?
Становись скорей в кружок.
Нам ли цифры умножать
И чего-то там считать,
Нам бы только повезло,
Чтобы эти пионэры
Не попали нам в примеры.
– Ну и что это значит? – один спросил другого. – Я что-то не понял, причем здесь пионэры?
– Это не про нас. Это про других кого-то.
Они прошли длинным коридором, сделали несколько поворотов вправо, затем повернули влево. Тусклое освещение серыми пятнами выхватывало из темноты стены и потолок, на которых иногда появлялись надписи и рисунки, оставленные претендентами.
– Зачем они пачкают? Можно же просто идти к выходу.
– Не знаю. Наверное, они не знают дороги.
– Не знают дороги? – удивился один из них. – А зачем тогда идут?
– Это у них такая игра. Поход к Гуру.
Они прошли почти весь лабиринт и остановились у последнего поворота. На цементном полу лежал юноша. По положению тела казалось, что он сладко спит на боку, сложив ладони рук под щеку.
– Нате вам, на радаре никого, а он спит.
– Он не спит, – шепотом ответил второй. – Он не живой. Смотри, он совсем не дышит.
– Совсем неживой, а спит, – засомневался первый.
– Не неживой может спать, – сообразил второй. – А если не дышит, значит неживой.
– Чистильщики пропустили, – подвел итог первый.
– Плохо сделали, – согласился второй.
– Надо доложить, – предложил первый.
– Докладывать должен старший. Я старший, я и доложу.
– А я? – спросил второй.
– Ты будешь в карауле, – приказал первый. – Будь готов!
– Всегда готов! – ответил второй.
Минут через пятнадцать запыхавшаяся команда чистильщиков из трех человек с носилками прибыла к месту происшествия.
– А где неживой? – почти хором выкрикнула команда, увидев удивленно стоящего караульного.
Караульный молчал. Вся его фигура выражала явное недоумение и растерянность. Глаза караульного в полном столбняке уставились в то место у стены, где еще совсем недавно тихо возлежал неживой. Неживой исчез, исчез без следа, не оставив ни единого пятнышка, ни одной приметы своего пребывания всего лишь несколько минут тому назад.
Первый тронул второго за плечо и, пытаясь вывести его из оцепенения, громко спросил:
– Куда подевал неживого? Срочно отвечай перед товарищами.
Караульный, придя в себя, попытался что-то ответить, но ответ получился нечеткий и какой-то невнятный.
– Отвернулся и нет. Только отвернулся и смотрю – нет… Подождал, может вернется… Смотрю, нет его.
Кто-то из команды нетерпеливо спросил:
– Он ушел?
– Я не могу сказать, – ответил караульный. – Он просто исчез. Вот был здесь, – он указал на место, где они нашли неживого, – и вот нет его.
Команда еще несколько минут в нерешительности потопталась на месте, ощупали бетонные стены и пол, кто-то даже понюхал то место, откуда исчез неживой, и сделала заключение:
«Это галлюцинации, и следует еще раз зачистить объект. Плохую работу караульного необходимо обсудить на Совете дружины сегодня же».
Караульный, окончательно придя в себя, запротестовал:
– Чистильщики сами пропустили, и обсуждать надо их, а не караульного. Чистить претендентов не объект стиральщиков.
Образовалась дискуссия, результатом которой стал консенсус: «Фантом образовался стихийно и спонтанно аннигилировал в неизвестном направлении». Так и решили доложить.
***
Помощник стоял у стола и напряженно ожидал решения. Шеф несколько раз прочел донесение, отложил бумагу в сторону и несколько минут молчал, видимо, обдумывая прочитанное.
– Это первый случай появления фантома? – не глядя на помощника, спросил он.
Было непонятно, ждет он ответа или рассуждает вслух:
– А где заключение военных?
Помощник положил на стол пухлую папку. Шеф поморщился и проворчал:
– А коротко писать они могут?
Помощник склонился над столом, полистал папку и развернул ее на какой-то странице. Шеф прочел вслух:
– Пространственные эксперименты могут вызвать проявление параллельности.
Шеф явно находился в некоторой растерянности и снова спросил:
– Это может повредить изделию?
Помощник вторично полистал папку и открыл ее в другом месте.
– Биологические объекты попадают в реперные точки с вероятностью ниже пяти… – Шеф прочитал два листа текста и спросил еще раз:
– Какова реакция руководителя проекта?
Помощник открыл тонкую папку и прочел:
– Изделие может работать в экстремальных условиях и решать сложные задачи.
Помощник закрыл папку и застыл в готовности исполнить любое указание.
– Вот так и я когда-то, молодым, читал записки для своего начальника, – подумал шеф. – Как давно это было. Служи да служи. Ответственности мало, а работы много. А теперь…
Сегодня на Совете его отчитывали по пионэрским делам более двух часов. Всем хотелось показать свою эрудированность. Вопросы сыпались со всех сторон. Он отвечал, мягко иронизировал, терпел повторы и непонимание. К концу заседания стороны устали друг от друга, и итоговая резолюция, как всегда, означала ничью: «принять к сведению».
А сейчас он сомневался в достоверности, точнее в соответствии содержания докладной записки о фантоме реальным событиям. После заседания Совета он сделал несколько звонков на объект, но полной картины происшествия у него не сложилось. Он несколько раз задавал себе один и тот же вопрос: «Могли ли пионэры нафантазировать от скуки или из-за чего-либо еще?» и не находил однозначного ответа. Все мысли шефа сейчас были там, на объекте:
«Фиксация галлюцинации двумя стиральщиками, похоже, не была случайной, но что дальше? Приостановить эксперимент, на который затрачено столько сил и средств, или продолжить? Сейчас он отвечает за изделие, и от него зависит, что с этой куклой произойдет дальше. Загубить пятилетнюю работу ему нельзя. В конце концов, руководитель проекта дал письменное заключение: «…может работать в экстремальных условиях…». Что ж, первое мыслящее изделие пусть мыслит в лабиринте».
Помощник переступил с ноги на ногу, что означало – времени на принятие решения оставалось все меньше, и от него скоро потребуется либо отпустить помощника, либо…
– Подготовьте и направьте резолюцию. Примерно так: «Продолжить работу с претендентами. Усилить контроль в лабиринте».
Помощник резко кивнул головой и немедля вышел из кабинета.
Тяжелый день подходил к концу. Шеф встал из-за стола, размял занемевшие ноги, прошелся вдоль окон, мельком оглядывая вечерний город. Его город, который он создавал уже несколько десятков лет. Он вспомнил те давние времена, когда его отец, простой гражданин, любил отвечать сынишке на вопрос: «А что будет, если…» – «Поживем – увидим». И вот наступило это время, когда он увидел, что стало с городом за эти годы. Годы борьбы за власть, борьбы с Советом. Годы преобразований, которые, как казалось ему тогда, улучшали все и вся. Теперь он сомневался в этих улучшениях и пионэрском проекте, да и в этом новом изделии. А главное, люди не становились лучше. Глупости и дурости не убавлялось. Иногда ему казалось, что процент дураков и глупых твердо держался примерно на одном уровне. Да и эти оставшиеся умники скрывали свою сущность, стараясь приспособиться под дурачков. Разочарование, которое он мучительно испытывал каждый раз после очередной стычки с Советом, постепенно убивали в нем того энергичного молодого человека, когда-то вступившего, как ему тогда казалось, на путь прогресса.
Он улыбнулся, вспомнив, как предлагал улучшения, а старшие коллеги снисходительно уговаривали его не обрушивать на головы начальства свои новшества, начальство само знает, когда и что ему делать.
«Поживем – увидим», – он часто вспоминал эту тихую мудрость отца. Отец не позволял себе активно вмешиваться в его воспитание. Отец был просто примером. И только потом, уже будучи взрослым, он понял, что это и было настоящее воспитание. Воспитание примером. А сейчас он подумал:
– Чтобы сказал отец, наблюдая за его теперешней деятельностью? Может быть, как и тогда, в детстве, внимательно посмотрев в глаза, произнес: «Поживем – увидим».
Ночной город, раскинувшись на сотни километров, длинными языками разноэтажных строений уходил далеко к горизонту, к лесам и болотам, к далеким пустынным местам, где редко бывали горожане. Где, по слухам, может быть еще сохранились селения каких-то других людей-дисси, о которых ему иногда докладывали наблюдатели. Там, строго на север, лежал Гуру, с которым ему пришлось однажды пообщаться, еще тогда в самом начале проекта. Гуру выглядел старым и немощным. Его история, точнее судьба, была ему известна до мелочей. Гуру уже мало что мог, внушать его отучили давно. Остались только раздумья и способности к чтению чужих мыслей, что и повлияло на Совет при одобрении проекта.
В конце непродолжительной беседы Гуру произнес фразу, которую он очень давно услышал от матери и тогда не мог ее запомнить, пока не прочел древнюю книгу, где эта фраза звучала так: «Мир примите между собою». Сейчас он снова вспомнил эти слова: «Мир примите между собою».
– Гуру не напрасно сказал ее в конце. Что он хотел ему, высокому по статусу человеку, этим сказать? Войны уже давно нет. О каком мире говорил этот немощный человек? Что вытащил он тогда из моего сознания, этот экстрасенс? – размышлял он, всматриваясь туда за горизонт, где, может быть, сейчас изделие запустили в лабиринт.
– Что, у нас нет мира? Вот он – этот мир. Везде этот мир, – он устало отошел от окон и разместился на маленьком диванчике в углу кабинета.
– Мир-то у нас есть, – прошептал он, как будто продолжал ту старую беседу с Гуру. – Вот только между собой у нас что-то не в порядке.
***
Зуммер трубки оторвал его от воспоминаний. Тот же дежурный голос ровным тоном произнес несколько раз: «Ваше время истекло». Лучу положил трубку и стал ждать дальнейших событий. Массивная дверь с шипением отошла в сторону. В проеме обозначились два пионэра. Их лица, похожие друг на друга, практически ничего не выражали. Они, не подавая каких-либо знаков, молча застыли в ожидании. Он пожал плечами и вышел в слабо освещенный коридор. Дверь закрылась. Пионэры повернули его вправо и, пройдя все вместе метров сто, остановились у глухой ниши со светящейся надписью у самого потолка: «Начало». Стена ушла в сторону, и ему открылся длинный, почти квадратный в сечении, метра два на два, туннель. Пионэры жестом руки пригласили его пройти дальше, сопроводив словами: «Там Гуру».
– Где это там Гуру? – подумал он и вошел в открывшееся пространство.
Он помнил все правила хождения по лабиринтам и, аккуратно делая пилкой на бетонных стенках отметки, осторожно продвигался по полутемным проемам, ходам и коридорам. Уже через полчаса он заметил какие-то надписи на стенах, стрелки и знаки, видимо, оставленные предыдущими искателями Гуру.
– Вот и первая петля, – сказал он сам себе, когда обнаружил на стене свою же, ранее сделанную, отметку.
У поворота красовалась жирная надпись: «Прямо пойдешь, ничего не найдешь». Снизу под ней мелко, наискосок разместилась вторая: «Налево пойдешь, сюда же придешь». Он остановился передохнуть. Бетонные шершавые стены и низкий потолок создавали при слабом освещении мрачную обстановку подземелья со слабыми перспективами на удачный поиск выхода. Углы поворотов нередко были загажены, и он старался не прижиматься к стенам. Посреди обнаруженных надписей красным цветом ярко проступило слово: «Дурак», а рядом черным цветом кто-то вывел: «Сам дурак». Сырой спертый воздух с неприятными запахами не давал возможности свободно дышать, возникало чувство недостатка кислорода. Температура в туннелях и переходах вроде была нормальной, но пройдя, на его взгляд, около километра, он покрылся потом, и капельки воды неприятно стекали по лицу на шею и далее вниз. Он, останавливаясь, прислушивался к звукам лабиринта. Тишина давила на мозг. Ощущался только собственный стук сердца да шорох о бетонный пол, когда он переступал с ноги на ногу. Иногда ему казалось, что он слышит чье-то дыхание, то где-то недалеко от него, прямо за поворотом, то как эхо раздававшееся из дальнего прохода, и трудно было определить, откуда исходят эти странные звуки.
– Да, местечко неуютное, – шепотом сказал он сам себе, и этот шепот он почти не расслышал, звуки гасли прямо у его головы.
– Собаки, проветрить бы надо помещение, – подумал он и осторожно двинулся в новое ответвление.
Она сидела в углу, прижав колени к груди, и тихо плакала. Он наткнулся на нее неожиданно, только что сделав отметку на стене. В полумраке ему не сразу удалось разглядеть ее.
– Кто здесь? – инстинктивно вырвалось у него.
Снизу женский голос испуганно ответил:
– Это я. Я здесь.
Он поднял ее за плечи. Это была Венса. Заплаканное лицо испуганно улыбалось, не веря, что кто-то ее нашел.
– Это я, это я, – шептала она, уткнувшись ему в плечо, стараясь успокоиться и перестать всхлипывать.
Они несколько минут стояли, прижавшись друг к другу. Он крепко обнял ее и ждал, когда она окончательно придет в себя.
– Как ты нашел меня? Как ты… – она шепотом, сбиваясь, говорила и говорила не останавливаясь:
– Как долго ты искал! Я не могла, не могла здесь быть. Этот Гуру, зачем он мне? Я думала, так и умру здесь среди этих поганых стен.
– Я нашел тебя, – ответил он. – Ты теперь будешь со мной. Мы найдем этого Гуру. Мы найдем…
Она успокоилась совсем, оторвалась от его плеча, долго смотрела ему в глаза и спросила:
– Ты хочешь поцеловать меня?
Он поцеловал ее в губы. Поцелуй получился долгим. Она оторвалась от него, перевела дух и тихо сказала:
– Я хочу быть с тобой. Я, наверное, люблю тебя, – и улыбнувшись, погладила его волосы.
– Да, мы будем вместе, – он поцеловал ее еще раз, и они долго стояли, прижавшись друг к другу, в этом мрачном коридоре.
***
Плотные ряды сидящих пионэров застыли в ожидании начала собрания. Президиум на возвышении представлял собой: Председателя Совета дружины в центре, по бокам двух звеньевых и у самого края стола куратора, уже не очень молодого человека, с каменным лицом и тусклыми от надоевшей ему ответственности за происходящее глазами.
Председатель объявил повестку дня и предоставил слово одному из звеньевых.
– Мы не должны отвечать за чистильщиков, – громко начал сообщение первый звеньевой. – У нас свои поручения есть. Мы готовы, всегда готовы стереть надписи и другие грязи, но валяющихся чистить – не наш объект, не наше дело. Товарищеская взаимовыручка по инструкции распространяется только внутри звеньев. Будь готов. Всегда готов. Доклад закончил, – звеньевой занял свое место в президиуме.
Слева сидящий в первом ряду пионэр вскочил и задорно, громко крикнул:
– Будь готов!
Зал хором ответил:
– Всегда готов!
Слово предоставили второму звеньевому.
– Мы выводим заблудившихся и прочих отсталых. Мы готовы вычистить всех, кто не достиг и другое, а искать призраки, фантомы – не наш объект, не наше дело. Товарищеская взаимопомощь распространяется исключительно внутри звена. Будь готов. Всегда готов. Доклад закончил. – Второй звеньевой также занял свое место в президиуме.
В зале в ответ на крик пионэра: «Будь готов!» во второй раз слаженный хор ответил: «Всегда готов!».
Председатель громко и как можно строже объявил в микрофон:
– Прошу встать ответственных за происшествие и выйти в президиум.
Из зала вышли два пионэра и, взойдя на возвышение, встали по разные стороны стола. Ответственные опустили головы и уставились в пол. Зал загудел. Из дальних рядов послышались крики: «Не наш объект, не наше дело». Из середины те же слова прокричали другие голоса. Из первого ряда слева звонкий голос, перебивая шум, крикнул что есть силы: «Будь готов!». Зал мгновенно затих и синхронно ответил: «Всегда готов!». Воцарилась тишина, только шорох перелистываемых бумаг еще некоторое время слышался на столе президиума.
– Слово для оправдания предоставляется… – и Председатель назвал номер пионэра, стоящего справа от него.
Пионэр ожил, вскинул голову и, не глядя в зал, устремил себя, всю свою фигуру куда-то в сторону, в угол, где стоял гипсовый бюст первого пионэра, пропавшего без вести несколько лет тому назад.
