Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
Он сквозь сон слышал этот разговор и сначала не мог понять – что это было? А когда проснулся окончательно, еще некоторое время лежал с закрытыми глазами и прислушивался к тому, что происходит в доме.
– Блаженка, ты был у управляющего? Нам уже год назад обещали эти чудные браслетики с кнопочками.
Звонкий, молодой голос с выражением продекламировал:
– Мои милые бабушки!
Здрасте, мои дорогие!
Как вы тут без меня жили?
Не тужили? Не тужили.
Поскитался я все лето.
Ох! Денежки все шальные.
Там во городе не малом,
Там меня так не любили.
Разговоры. Разговоры.
А делов совсем немного.
Обещали очень скоро,
Что дадут вот-вот и строго.
Но бежали дни и ночи.
Что сказать-то вам? Короче,
Ничевошеньки не дали.
Но отбросили все печали.
Ну их там всех не разумных…
– Тише, тише, Блаженка, у нас гость отдыхает, вчера пришел. Похож на беженца, а по рассказу – так выходит дезертир, – прошептала одна из старушек.
– А зачем нам дезертир? —
шепотом спросил Блаженка, —
– Нет для них у нас квартир.
Дезертира надо сдать,
Пусть уходит воевать.
С ним хлопот не оберемся,
Лучше с ним мы разминемся.
Он открыл глаза. В окно падал яркий солнечный свет. И судя по тому, что солнцем освещалась дальняя стена комнаты, было ранее утро. За занавешенной дверью слышался шорох и шепот:
– Мы хотели бы его оставить себе. Ты, Блаженка, был бы ему младшим братом. Он, судя по виду и рассказу, хороший человек, добрый, но только потерянный какой-то. Не знает, куда и где ему применить себя, свой талант.
– А, что за талант у него?
Он по хозяйству что-то может?
Что за тоска его так гложет?
Что надо с фронта убегать,
Бродить и что-нибудь искать.
– Он умеет читать мысли, внушать чего-нибудь людям.
– Ну это не велик талант.
Сейчас таких «читателей» премного,
Как будто кто-то высадил десант,
А вот с поэтами пока что так убого.
– Знаем, знаем, ты у нас один такой рифмователь, но ведь ты же его еще не видел, не поговорил с ним, а уже так враждебен. Это, Блаженка, нехорошо.
– Ну хорошо, я посмотрю,
Поговорю, но точно знаю,
Что если вы уже решили,
Уже ему немало чаю
Испить уж дали,
То теперь ему закрыта эта дверь.
– Пока что третьего чаю мы ему еще не давали. Пожалуй, на завтрак и дадим. А от первого чая он так разговорился, очень откровенный юноша…
Шепот затих. Только иногда слышны были какие-то скрипы и шорохи. День для него начинался очень тревожный.
– Что он вчера рассказал им? – вспоминал он. – Почему они про него уже почти все знают? Надо быть осторожным сегодня утром. Очень осторожным.
Зеленка для брата
Утро было морозное и какое-то сырое, промозглое. Его послали в аптеку за «зеленкой» для младшего брата. Тот болел уже несколько дней. На коже по всему телу высыпали прыщики и очень чесались. Брат плакал, ныл, плохо спал и не давал в доме никому хорошенько отдохнуть. Вся семья по очереди кто как мог развлекала его. Отвлекали от почесывания.
В аптеке покупателей было немного – эпидемию гриппа в этом году ждали в конце зимы. А сейчас еще не закончился декабрь. Младший брат заболел как-то неожиданно. Пришел из школы первоклашка, что-то ему все не нравилось, пропал аппетит. К вечеру появилась температура, а утром на коже образовались красные чесучие прыщики, которые после активного поскрябывания превращались в расчесанные ранки. В те времена «зеленка» – зеленая жидкость использовалась для обеззараживания любых не очень больших ранок. От этого обеззараживания малые ребятишки часто ходили в многочисленных зеленых пятнах на разных частях тела.
Он заплатил в кассу за два флакона «зеленки», подошел к продавщице в отдел с чеком и получил в руки две небольшие баночки, закупоренные резиновыми пробками. Положив баночки в карман пальто, он вышел из аптеки и направился к трамвайной остановке. В те времена трамвайные вагоны сильно отличались от современного городского пумпеля. В пумпеле пассажирам, смотрящим в окно, казалось, что городской пейзаж плывет за окном, а сам вагон стоит на месте, настолько плавным и бесшумным было движение. А трамвай, в котором ехал он, дребезжал, гудел, качался, стучал колесами на стыках рельсов так сильно, что иногда казалось, что вот-вот это все железное сооружение развалится прямо на дороге. В вагоне пассажиров было немного, кто-то сидел съежившись на холодных сиденьях. Кто-то стоял, не желая сидеть в этом холоде. Окна практически все заиндевели, кроме лобового стекла водителя.
Он стоял посередине вагона, держась одной рукой за поручень, а второй придерживал в кармане две купленные баночки «зеленки» для того, чтобы они не колотились друг о друга и стояли там в кармане вертикально, дабы случайно не пролиться. Так он проехал пару остановок, меняя руки. Почему-то от спешки он забыл дома рукавички. Рука, державшаяся за поручень, быстро мерзла – менять руки приходилось довольно часто. Уже в середине пути он обратил внимание на то, что некоторые пассажиры, а это были в основном пожилые старушки и несколько взрослых мужчин, стали как-то внимательно его рассматривать, как будто он представлял собой нечто особенное, удивительное и редковиденное. Их взгляды его беспокоили, и он, стараясь избежать такого непонятного к себе внимания, ни на кого не смотрел и пристально рассматривал внутривагонное оборудование.
Добравшись домой он достал из кармана «зеленку» и только сейчас обнаружил, что баночки протекли и его пальцы окрашены этой жидкостью. Аккуратно выставив баночки на салфетку, чтобы не измазать зеленкой стол, он посмотрелся в зеркало. Лицо его представляло весьма смешное зрелище: под носом наподобие маленьких усиков сияло зеленое пятно, на лбу блестели зеленые разводы, представляющие собой некую абстракцию загадочной конфигурации, а под левым глазом красовался зеленый синяк.
Видимо, испачканными зеленкой пальцами он, трогая лицо, нанес себе этот веселенький раскрас. Домашние, увидев его лицо, сначала удивились этой картинке, потом улыбнулись и отправили его мыться. А брат был немедленно вымазан зеленкой в соответствии с появившимися прыщами и имеющимися ранками.
Тщательно мыля лицо и пытаясь смыть зеленку, он долго размышлял над тем, почему никто из пассажиров не обратил его внимание на перепачканное лицо. А вывод прост:
– Зачем смущать мальчишку? Может быть, так были замазаны его больные места на лице. Да и замечания пассажиров результата положительного не дали бы, а только смутили его еще больше – в трамвае эту «художественную» окраску смыть было нельзя.
***
Дверь приоткрылась, и из-за занавески высунулась голова молодого человека. Ярко-рыжие пряди вьющихся волос обрамляли худое, тонкое лицо, покрытое несметным количеством веснушек. Молодой человек, увидев, что он не спит, тихо, но четко сказал ему:
– Здрасте, странник дорогой,
Вы стремитеся домой?
Вам пора уже вставать,
Будут завтрак вам давать.
После этих слов голова исчезла, и он остался опять один. Он быстро встал, оделся и в нерешительности остановился перед дверью: что ему делать? Тихо выйти из дома и бежать отсюда без оглядки. Поздороваться, объяснить причину необходимости его внезапного ухода и быстро без завтрака уйти. Сесть за стол, позавтракать, но без чая, и потом тихо и незаметно уйти.
Все эти варианты казались ему какими-то невежливыми, неблагодарными за предоставленный ему кров и отдых. А включить его способности, что-либо им внушить или стать невидимыми ему не хотелось, тем более, что старушки оказались совсем не простые и похоже, сами умеют владеть волей чужих людей. И он решил действовать по обстановке.
Старушки суетились вокруг круглого стола, расставляя посуду с разной едой. Блаженка стоял у печи и что-то длинной кочергой разгребал в топке.
Он сразу заметил на середине стола большую округлую емкость, из-под крышки которой клубился пар.
Мелькнула мысль:
– Неужели все будут пить этот чай, а может быть, ему нальют чего-нибудь другого?
– Доброе утро, – сказал он как можно более дружелюбно и непринужденно.
– Доброе утро, – старушки наперебой ответили ему. – Хорошо ли спалось, наш милый гость?
– Да, великолепно. Спасибо вам за прекрасный отдых, – скромно улыбаясь ответил он.
Блаженка оставил кочергу в покое и обернулся к нему:
– Вот вы какой:
Большой и добрый,
Наш гость, наверное, удобный
И для беседы и застолья.
Пойду, достану из подполья
Ему я вкусностей скорей,
Чтоб завтрак был наш веселей.
Блаженка, поймав его взгляд, кивком головы и глазами, стараясь, чтобы старушки не заметили это, позвал его за собой.
– Я могу вам помочь? – сказал он, обратившись к Блаженке.
– Помощь очень мне нужна,
От нее полно добра.
Всем нам надо помогать,
Чтоб подполье посещать.
Блаженка, сильно прихрамывая, двинулся в сторону выхода. Они вышли во двор, обогнули дом, и Блаженка приоткрыл низкую дверь, приглашая его в подвал. На ощупь они друг за другом спустились по лестнице вниз. Блаженка чиркнул спичкой и зажег свечу. Мерцающий огонь осветил небольшой погреб, сплошь заставленный банками и коробками на стеллажах вдоль стен. У дальней стены стояло несколько закрытых крышками бочек. Блаженка, усевшись на одной из них, спросил:
– Почему вы бежите от войны? – Он чуть задумался и исправил свой вопрос: – Точнее, не от войны. Вопрос в другом – почему вы стали дезертиром? Это весьма опасно. Я вижу, у вас нет браслета. А там, куда вы, видимо, стремитесь, вас очень быстро вычислят и сдадут в органы. Там на севере все друг на друга доносят и очень быстро это делают при помощи кнопок на браслетах.
Блаженка затих и внимательно смотрел на него, ожидая ответа.
– Я не могу терпеть насилия, а война это насилие, – ответил он коротко, четко разделяя слова.
– Насилие, – задумчиво повторил Блаженка. – Но люди воюют все время, и есть и были такие обстоятельства, когда это не насилие, а защита от врага коварного. Защита от насильника.
– Эта война бессмысленная, и попал я туда в результате насилия, – ответил он.
Блаженка осмотрел полки погреба и заметил:
– Все имеет свой смысл, даже бессмыслица. А вам есть куда идти и у вас есть дом?
– Там, куда мне надо вернуться, и есть мой дом. Я только не уверен, мой ли это дом, – сказал он. – Да и что такое дом? Это где ты жил или собираешься жить?
– Если у вас нет такой уверенности в своем доме, там, далеко на севере, то может быть останетесь у нас, среди милых бабушек. Здесь у нас тихо, вдали от этой суеты. И браслетов у нас нет. И насилия почти тоже.
– Насилие и у вас есть, – заметил он. – Ваши старушки, похоже, манипулируют сознанием. Разве вы не знаете об этом?
– Знаю, и даже больше чем мне надо знать, – грустно ответил Блаженка. – Но вы-то читаете мысли, могли бы понять бабушек. Они это делают любя, по-доброму.
– Да, я мельком уже заметил, что ваша судьба здесь сложилась, я бы сказал, трагично, не по-доброму. Ваши любимые старушки вас покалечили в детстве, чтобы оставить у себя, – и это у вас называется добротой? – он даже несколько грубо произнес эту фразу.
– Да, да… Вы правы, конечно правы, – спокойно отреагировал Блаженка. – Но как знать, что тогда считалось добром и злом, когда бинтовали мне ногу. Может быть, в перспективе это и было добро. Тогда была такая суматоха, драка между всеми и против всех. Кем бы я был и где бы, не оставшись у бабушек в виде больного. Кто это может сказать?
– Вы все-таки хотите уйти туда к себе на север? – добавил Блаженка. – Там, я знаю, все не так.
– У меня там хоть что-то есть. А здесь я совсем чужой. Да и что мне здесь делать? Помогать вам по хозяйству? Я к этому совсем не приспособлен, – ответил он.
Блаженка осмотрел банки, стоящие на полках, выбрал две и, задув свечу, направился к выходу. Когда они оба оказались во дворе на ярком солнце, Блаженка протянул одну из банок ему:
– Вот возьмите, в дороге это поможет вам избавиться от голода. За калиткой идет тропинка, по ней вы к вечеру доберетесь до большой грунтовой дороги. А там редко, но все-таки ходят машины до нашего ближайшего городка. Это километров сто.
Блаженка протянул ему правую руку, и он ответил ему рукопожатием, которое вот уже несколько лет по гигиеническим соображениям было отменено постановлением «ОПРАВА».
Блаженка тихо произнес:
– Прощайте, добрый дезертир.
Вам пожелать хочу удачи
Там, где устроен странный мир,
Где все не так, где все иначе,
Там и война, как не война,
Любовь и верность ненадолго,
А дружба вовсе не нужна
И от поэтов нет там толка.
***
Когда машина остановилась на площади, он аккуратно стер себя из памяти шофера, который всю дорогу удивлялся странностям случайного пассажира – не разговаривает, внимательно следит за дорогой, не отвечает на простые вопросы.
Небольшой провинциальный городок был тих и невзрачен. По середине площади находился памятник Арсению и Агафье.
На бетонном основании стояли две обнаженные фигуры, держащие на вытянутых руках непропорционально уменьшенный вагон городского пумпеля. Некоторые места девушки и юноши были начищены до блеска. Видимо, местная молодежь имела здесь свои традиции. Площадь окружали дома различных стилей высотой от двух до четырех этажей. На одном из свежевыкрашенных зданий висело огромное, на два этажа табло, видимо, уже несколько лет мигавшее лозунгом: «Вперед навстречу». Буквы зажигались вразнобой, и прочесть эти два слова удавалось не сразу. Внизу под табло дергалась бегущая строка с местными новостями, прерываемыми температурой и давлением в различных шкалах.
Он огляделся, нужно было найти вокзал междугороднего пумпеля. Все здания на площади на вокзал явно не походили. Пришлось несколькими кругами побродить по городу, прежде чем он нашел этот вокзал, напоминавший скорее кинотеатр с колоннами, который он однажды видел на старой фотографии. Вокзал был практически пуст, не считая двух «СС», не спеша перебирающихся от одной урны к другой. Билетная касса была закрыта. Расписание висело в виде табло над кассой и мигало весьма беспорядочно. Разобрать что-либо на нем было невозможно. Рядом с кассой стоял обшарпанный терминал с темным экраном, на котором сиротой прилепилась записка: «Не работает».
Он уже более суток не спал, и где-то надо было хотя бы чуть-чуть отдохнуть. Можно, конечно, устроиться на вокзале на одной из грязных скамеек среди «CC».
– Эта крайность от него не уйдет, – подумал он и все-таки решил найти кого-либо и расспросить о расписании движения пумпеля и возможности где-то спокойно скоротать время. Пока он соображал как ему поступить, «СС» куда-то исчезли. И в небольшом зале он остался один. Снаружи начался осенний унылый дождь. Такие дожди, дожди, с мелкими монотонными каплями, могли идти сутками. Оглядев через открытую дверь мокрую улицу перед вокзалом, он передумал искать кого-то.
Оставалось лечь на скамейку и попытаться отдохнуть здесь.
Он очнулся от прикосновения твердой руки, которая активно трясла его за плечо:
– Вставайте, вам здесь нельзя, – хриплый шепот раздался над его ухом.
Над ним возвышался один из двух «СС», которого он видел в зале вокзала. Испуганное лицо «СС» выражало крайнее нетерпение и озабоченность:
– Вам здесь нельзя, дружище, вставайте быстрей, – возбужденно повторил «СС».
Обращение «дружище» вселяло некоторый оптимизм в происходящее событие, и он поднялся, сел на скамью, освобождаясь от короткого, но глубокого сна.
– Пойдемте, пойдемте, вы же тоже «дези», то есть, извините, дезертир. Вас же могут здесь «вычислить», – снова поторопил его «СС».
– Откуда вы взяли, что я дезертир? – спросил он, поднимаясь со скамьи.
– О! Дружище! Это же очень просто, – увлекая его за собой, «СС» продолжал шептать ему прямо в ухо: – Вы не местный, это факт. Город у нас маленький, вы, дружище, уже более полудня болтаетесь по центру, и вас уже определили как чужака.
– Да. Я приезжий, – ответил он тихо. – Я с севера по своим делам.
– Дружище, бросьте. Это даже не смешно. Не бойтесь, я вас не сдам. Я же тоже «дези».
Они уже вышли из вокзала и двигались по темным, сырым улочкам в неизвестном ему направлении. «СС» шел чуть сзади и направлял его легким подталкиванием руки. Он резко остановился и твердо заявил:
– А почему я должен вам верить?
«СС» наткнулся на него и от неожиданности не сразу ответил:
– А… действительно, я вам ничего не предъявил доказательного, кроме болтовни. Извините, дружище, я был не прав.
Свет дальнего фонаря слабо освещал две их темные фигуры. Дождь почти перестал, но мокрый, холодный туман пронизывал все тело, и ему хотелось скорее закончить эту странную ночную беседу.
– Или вы предъявляете доказательства. Или мы немедленно расстаемся, – раздраженно предложил он.
– Нам надо подойти к фонарю, здесь мало света для доказательств, – ответил «СС».
Он, пожав плечами, зашагал к фонарю, остановился под ним и обернулся в сторону «СС». «СС», запыхавшись, догнал его, стянул с себя мокрую куртку, свитер и показал левое плечо. Старая, рваная рана была хорошо видна в голубом свете. Она располагалась как раз в том месте, где обычно должен был находиться «ЧИП».
– Это меня так «крокодил», – прохрипел «СС» и добавил: – Сбежал я прямо из госпиталя, не долечившись. Добрался до этих мест, и все равно меня здесь вычислили. Хотели судить и вернуть. Но тогда, лет пять назад было, как вы знаете, время «слабины». Я снова сбежал из зала суда. Прибился к странникам и теперь вот так и обретаюсь.
«СС» напялил на себя старый потертый свитер, втиснулся в мокрую куртку и прошептал:
– Ну что? Пойдемте, что ли, а то смерзнем здесь в мокроте.
Помещение, куда «СС» привел его, представляло собой небольшой подвал старого дома. На низком потолке горела одна лампа, освещавшая довольно уютное жилье. По стенам размещались три железные кровати, две из которых были заправлены по-армейски, а одна, видимо, ничейная имела всего лишь старый, но не грязный полосатый матрас.
В углу подвала, справа при входе, имелась, отгороженная ширмой из парусины, камора, то ли кухня, то ли раздевалка. Посреди этого жилья стоял круглый деревянный стол, старенький, судя по обшарпанным ножкам, но вполне еще крепкий на вид. На столе в «художественном» беспорядке расположились разного вида тарелки, чашки и кружки. В одной из кружек торчали ложки и вилки. В общем виде помещение скорее напоминало армейский бункер, чем ночлежку странников. В одном из дальних углов размещалось некогда богатое, ампирное кресло, но уже весьма потрепанное, вероятно неизвестным домашним животным старых хозяев. В кресле отдыхал худенький, весь седой старик с маленькими колкими глазами и остреньким носом. За столом на стуле сидела еще не старая, миловидная женщина и что-то зашивала на куртке, держа в руке иголку с ниткой. «Дези», поздоровавшись, подтолкнул его к столу, ближе к свету, и объявил:
– Вот, господа, прошу знакомиться. Тоже «Дези», он побудет у нас немножко, ему некуда идти.
Присутствующие внимательно оглядели его с ног до головы. Первым заговорил старичок:
– Зачем нам второй «Дези»? Один уже есть. Мы его знаем, а новенький – он чужой. Его надо сдать. Может, и привилегии какие-нибудь получим за него. Время «слабины» кончилось, сейчас у нас «усиление». Вот вы газет не читаете, и вообще к информации относитесь невнимательно, а последнее постановление «ОПРАВА», – он поднял указательный палец правой руки вверх, – звучит очень предупреждающе: «не проходите мимо – сигнализируйте». – Старик даже привстал с кресла, произнося последнюю фразу.
– Деда, ты бы сидел и не прыгал, сам то был когда-то отсигнализирован, – тихо заметила женщина, – тебе, деда, уж хватит сигналить, тебе теперь нужен почет, уважение и спокойствие, – добавила она.
– Он у нас побудет до завтрашнего пумпеля, и я думаю, нам не стоит его сдавать, – произнес «Дези».
– Да это я просто так сказал, – подхихикивая, произнес старик. – Пусть побудет, раз ты его привел. Только как мы его называть-то будем – «дези два», что ли? Первый-то ты.
– А зачем называть, если завтра уйдет человек, – заметила женщина. – Мы же люди вежливые, можно на «вы».
– Вы так вы, – согласился старик, – меня, когда выселяли, тоже на вы называли. Вежливые все такие, а как выселили, вообще перестали называть, то «мы заняты», то «нет приема», то «здесь нельзя», а где можно, никто не говорит.
– Сегодня, дружище, вы поспите здесь, – странник указал ему на пустую кровать, – а завтра мы постараемся вас отправить, если ваши планы не изменились.
Он ответил, что его планы не изменились и что он благодарен за ночлег. Женщина отложила свое «рукоделие» и заметила:
– У него нет браслета, ему в пумпель не попасть. Разве что, опять мне рискнуть и провести его.
– Да, Шурок. Ты у нас палочка-выручалочка. Мы-то с Дедой безбраслетники, ничем ему помочь не можем, – произнес странник, – на тебя одна наша надежда.
– Я сам справлюсь, – твердо сказал он, присаживаясь на матрас свободной кровати. – Я могу быть незаметным.
– Э… э, дружище, вы чуть отстали от нововведений. Теперь в пумпель без браслета не попасть. Автомат не пустит. Это сделали прошлым летом для учета привилегий. Шурок вас проведет, а сама выйдет. Получится, что один человек вошел, один и вышел. Только вам придется не на глазах у остальных, прижавшись друг к другу, пройти в вагон. А уж на выходе, там у себя, мы вам помочь ничем не сможем, там будете действовать самостоятельно.
– Это все сделано по просьбе трудящихся, – заметил старик. – Правильно сделано, а то раньше ездили, как хотели, а привилегии не учитывались, будь ты кто. А теперь все четко, все правильно, лишнее у народа не возьмешь, что ему положено отдай, – с пафосом заявил старик.
– Вот тебе, деда, все и отдали, – сказала грустно Шурок, – вот и трон у тебя за заслуги есть.
– Я не за себя говорю, – обиделся старик, – я за трудящихся говорю, вся забота о них.
В помещении наступила тишина. После «речи» старика никто не хотел говорить. Все было ясно, и спорить было не о чем. Ему очень хотелось есть и спать. Тепло разморило его, голова то и дело клонилась вниз, и он изо всех сил старался не упасть.
– О… о, пора отдыхать, – заметил странник и, обратившись к женщине, спросил:
– Ты завтра утром зайдешь к нам?
– Да, конечно, куда ж я денусь, отдыхайте, – она отнесла куртку за ширму и тихо вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Он снял о себя верхнюю влажную одежду и улегся на матрас, блаженно вытянув ноги. Щелкнул выключатель, в подвале стало темно, только от узкого маленького окошка проникал снаружи рассеянный свет ближайшего уличного фонаря.
– Хорошая, добрая женщина, – прошептал старик, – любит она тебя, Дезишка, вот и ходит, и заботится. Тебе бы с ней надо быть, а ты тут в подвале суетишься.
– А я что ей могу дать? – прохрипел странник, – скрывающегося дезертира, которого только в этом захолустье и терпят?
– Все равно, что ни говори, а люди хорошие должны быть вместе, – произнес старик утвердительно, – а как это сделать многие не знают или не решаются, условностей боятся, традиции мешают и еще что-то. Не знаю что.
Он уже совсем засыпал – сон победил голод, когда услышал последние слова старика:
– Всю жизнь чего-то ждут, терпят. Зачем? Ради чего.
Голодные пирожки
В ту осень вначале погода выдалась редкостно чудесная. Денечки стояли солнечные. Листва еще держалась на ветках. Желтизна на некоторых деревьях и кустах уже проявилась, и лес от этого казался еще более красивым, чем знойным летом.
Их с дружком отрядили часовыми на лесной дороге. Это была такая молодежная, школьная игра в войнушку, понарошке. Все одеты были в форму защитного цвета и рубашки, и брюки. Пилотки у «красных» – естественно красного цвета, у «синих» – синего. Обычно игра проводилась всей школой на природе в начале учебы, а точнее в самом начале осени.
Ему с другом поручалось следить за дорогой, чтобы противник в пилотках другого цвета не мог незамеченным проникнуть на чужую территорию. Игра началась рано, почти как первый урок в школе. Автобусами ребят и взрослых вывезли за город к лесу, часов в девять утра.
Уже прошло примерно два часа, как они наблюдали за дорогой, стало немножко скучно и чего-нибудь захотелось поесть. Но пост покидать без приказа было строго запрещено. И вот на дороге появилась грузовая машина, а в кузове полно народа – загородных жителей, в основном женщин, видимо, везли куда-то на работу. Водитель, увидев «часовых», остановил машину:
– Пацаны, что вы здесь делаете?
«Часовые», сурово насупив брови, наперебой изложили свою «миссию» здесь в лесу.
– Да, да, понятно, понятно, – прервал их водитель и продолжил вопрос: – А сколько же вам тут стоять?
– А мы точно не знаем, «командирование» наше где-то там на опушке осталось, наверное, пока «война» не кончится, – ответили «часовые».
Водитель утвердительно кивнул головой, завел двигатель и прежде чем тронуть машину дальше, высунулся из кабины и крикнул сидящим в кузове:
– Девчата! Есть чем подкормить «солдат»? Сголодались поди «часовые»-то.
– Да, конечно, есть, родной. Сейчас бросим, – послышалось в ответ из кузова.
Машина тихонько тронулась, а из кузова высунулись две упитанные женщины с бумажными кульками. Смеясь, они протянули вниз свои кульки:
– Ловите, «защитники», ловите.
«Защитники», несколько растерявшись от неожиданного подарка, как-то неловко приняли кульки, не удержав их как следует в руках – половина содержимого вывалилась на дорогу. Когда машина скрылась за поворотом, «часовые» подвели итоги «операции» по приему подарка из машины.
Из десяти домашних пирожков четыре остались в кульках, то есть по два пирожка каждому. Еще два пирожка упали в траву у дороги. Остальные четыре свалились весьма неудачно – прямо на обочину, на пыльную землю и выглядели крайне неаппетитно.
Четыре «кулечных» пирожка были съедены немедленно и без раздумий. Четыре неаппетитных были сдвинуты осенними ботинками в траву у дороги, дабы не нарушали лесную красоту, а те два, что упали в траву, остались на своем месте.
Время близилось к обеду, солнце поднялось высоко, утренняя осенняя прохлада сменилась приятным дневным теплом. На лесной дороге ровным счетом ничего не происходило. Ни машин, ни людей, ни противника в пилотках другого цвета не появлялось. «Часовые», изрядно набродившись возле поста, стали поглядывать на оставшиеся пирожки, тихо лежащие в траве и ждущие своего часа.
Наконец, созрело солидарное, то есть совместное решение – посмотреть внимательно на те два пирожка, которые первоначально упали в траву. Вероятнее всего, в такой осенней, чистой траве они хорошо сохранились. Пирожки выглядели неплохо, к ним почти ничего не прилипло, только несколько сухих былинок, которые легко удалялись путем обдувания или легкого движения пальцев. Эти «травяные» пирожки после легкой обработки были съедены с большим удовольствием. «Часовые», довольные своим решением и съеденными пирожками, повеселели, служить стало как-то легче и приятнее.
Прошло еще несколько часов, тоскливость в поведении «часовых» проявилась с новой силой. Фантастические предположения об окончании игры и забывчивости ее организаторов, можно сказать, витали в воздухе. А главный враг «защитников» – голод – предлагал самые экстремальные способы поведения, вплоть до покидания ответственного поста, а соответственно грубого нарушения дисциплины. Взоры измученных сомнениями «часовых» обратились к оставшимся четырем «пыльным» пирожкам. Пирожки требовали серьезного и глубокого анализа и изучения.
Во-первых, бока их все были в пыли и подавлены ботинками. Во-вторых, к ним прилипло многовато мелких песчинок и сухой травы. Все это мешало приятию быстрого и однозначного решения. Требовались значительные размышления, чем в полевых, то есть в лесных условиях, очистить пирожки до съедобного состояния?
У нормальных солдат для таких случаев имелось серьезное оружие – ножи, а у «часовых» в карманах, кроме странных ребячьих железок, не было ничего серьезного.
– Вот проблема-то, – думали про себя «часовые» и лихорадочно искали выход из сложившейся ситуации. Поступило предложение – выесть внутренность пирожка, не трогая загрязненной поверхности. Предложение совместными усилиями было отвергнуто. Внутри было повидло, и выедать его из пирожков было крайне неудобно. Обтирание поверхности пирожков было крайне неудобно. Обтирание поверхности пирожков платками, похоже, тоже не давало хороших результатов, да и сама процедура была явно не эстетична. Обмывание пирожков в воде за неимением ближайших водоемов исключалось. Обстановка накалилась до предела. Пирожки лежали в траве, солнце клонилось к вечеру. Гениальное решение, как всегда, пришло внезапно: обломать подходящую деревянную веточку и используя ее как скребок, медленно, но верно удалять ненужное с поверхности пирожка, потом его съедать и приступать к очистке следующего. Так и сделали. Последние пирожки очищались гораздо быстрее первых, то ли от приобретенного опыта очистки, то ли от пренебрежения к некоторым деталям загрязнений. Вся процедура очищения и поедания заняла не более пятнадцати минут. Тут и соратники «часовых» появились, сняли их с поста. А на поляне у автобусов всех накормили и напоили вкусным чаем. Игра в войну закончилась ничьей. Главное, день на воздухе проведен был с пользой для здоровья. Никто не заблудился и не заболел. А «часовые» усвоили урок – голод сильная вещь, сильнее санитарно-гигиенической пропаганды. Да и леса у нас были когда-то стерильные, не то что нынешние.
***
– Вы, батенька, полагаете, что он зря не остался у бабушек? – прошептал Предводитель, стараясь никого не разбудить.
– Да, я так думаю, – ответил Ветеран. – Да и рассудите сами – свежий воздух, прекрасная еда. Никто тебе ничего не указывает. У них, вы заметили, нет ни браслетов, ни «ЧИПов». Свобода… да и местность, похоже, весьма симпатичная. Не то, что этот город со своей суетой.
– Вы, наверное, правы. Зачем ему этот город? Я современную молодежь все более и более перестаю понимать, – снова прошептал Предводитель. – Вот возьмите его – нашего стажера, мог бы сделать прекрасную карьеру. Уже почти не стажер, а настоящий инструктор. А дальше – служи да служи, так можно и до члена правительства дойти. Ан нет, подавай ему что-то другое.
– Да, да им что-то другое надо, – прошептал Ветеран.
– Им хочется полного отсутствия долженствований, так в жизни не бывает. Наш-то герой это, похоже, понимает – иногда полезные, добрые вещи делает, а иногда поступает зло, равнодушно.
– Что-то я особого добра в нем не заметил, – продолжил Предводитель, – двух симпатичных женщин, которые похоже его любили, бросил, можно даже сказать, предал.
– Трех, – поправил Ветеран. – Вы забыли: Фари, Сандра и Докторина.
– Нет. Нет, батенька, – двух. Сандра – это наш агент.
– Тогда двух, – тихо согласился Ветеран и добавил: – А добрые дела у него тоже из двух состоят: старуху на ноги поднял, там, в горном селении, да мальчика в вагоне. Вот и все добро.
