Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
В институте у Венеры Петровны все складывалось, можно сказать, удачно. Третья популяция мелкозернистых подавала надежды на великолепный результат по части очищения сточных вод. Руководство института ее всячески поощряло, но как бывшую воспитанницу повышать в должности опасалось. Сегодня все институтские ожидали приезда кого-то из Правительства. Помещения приводились в порядок, стены коридоров были вычищены до блеска, начальство ждали к обеду, но правительственная машина остановилась у подъезда уже ближе к вечеру. Сотрудников предупредили – к окнам не липнуть, по коридорам не слоняться, находиться на рабочих местах и трудиться не покладая рук. Высокое начальство встречено было у подъезда институтским руководством и препровождено в кабинет директора. Примерно через час правительственный чиновник неожиданно предложил пройтись по лабораториям, посмотреть, так сказать, своими глазами, как трудится научная элита общества. Директор и все его замы со вспотевшими от волнения ладонями кинулись сопровождать члена Правительства, который бодро зашагал по коридорам, читая на ходу названия подразделений и научных лабораторий. Пройдя несколько табличек и получив от директора и замов краткие пояснения, он остановился у двери, где работала Венера Петровна.
Дверь распахнулась, он решительно вошел внутрь, за ним последовало все институтское руководство. Она сидела за столом и готовила месячную докладную записку о ходе эксперимента. Он поздоровался со всеми сотрудниками за руку и подошел к ней. От неожиданности, еще не очень понимая, что Сан Саныч делает здесь в окружении ее начальников, она протянула ему руку. Директор представил ее и тихонько на ухо Сан Санычу рассказал об ее успехах в выведении мелкозернистых. Сан Саныч что-то тихо его спросил. Директор замялся и не сразу ответил: «…была на перевоспитании».
– Да, да, – закивал Сан Саныч, – но это мы с вами отдельно обговорим. – Он пожелал всем успешной работы и покинул лабораторию.
***
Минул еще один месяц. Впереди ожидалась весна с ее переменами и приходом всего лучшего, что не могло произойти темной и холодной зимой. В лесу стало теплее и как-то уютнее. Аполлон Иванович за зиму многому научился полезному для одинокой жизни в экстремальных условиях. Ботя в один из вечеров рассказал ему, что как-то года два тому назад, далеко на юге, видел след от самолета. Значит, в той стороне должна быть цивилизация. Но полной уверенности в этом у него нет, так как самолет шел на большой высоте и откуда вылетел и куда удалился, неизвестно, так что идти просто на юг наобум не стоило. Ботя сочувствовал Аполлону Ивановичу, но считал, что уходить ему нельзя. Положение Аполлона Ивановича являлось безнадежным, и это факт довлел над ним ужасно. Свобода от всех и от всего по сути являлась новым перевоспитанием для новой жизни – жизни без людей. Слабая надежда на разрешение этой безнадеги у него теплилась где-то внутри глубоко, и он до поры до времени таил ее про себя: «Можно попробовать сплавиться вниз по реке, до которой добраться возможно, до той реки, которую они с профессором преодолели еще в прошлом году». И всё же Аполлон Иванович решился и завел разговор с Ботей о реке, но Ботя отнекивался, ссылаясь на то, что там в низовьях их никто не ждет, а точнее ждет «ЗП», от которой они ушли не для того, чтобы снова в нее вернуться.
А весна наступала. Появились первые проталины. В лесу запахло свежей хвоей и прелыми листьями. В один из солнечных дней они решили пойти к профессору и похоронить его. Пройдя километров пять, Ботя по знакам на деревьях вышел к низким сосенкам мелколесья, где зимой его срез обнаружил Аполлон Иванович. У старого кострища лежали останки человека без верхней одежды с босыми обглоданными ступнями. Руки профессора, отделенные от туловища, были объедены до костей. Отдельные кости туловища, ног и рук валялись вперемешку со старыми еловыми ветками.
– Уже потрудились, – злобно прохрипел Ботя, – хорошо, что не все растащили.
Они осторожно собрали останки и попробовали старым охотничьим ножом выкопать небольшую ямку. Заглубиться удалось сантиметров на пятнадцать, дальше земля вперемешку с камнями не поддавалась – мерзлый грунт еще не оттаял.
– Что будем делать? – очистив нож от земли, спросил Ботя. – Копать дальше или…
Аполлон Иванович задумался: «Откопать глубокую могилу они не смогут, да и нож, такую ценную вещь для них, могут загубить».
– Ботя, а мы можем его где-то сохранить, а потом, когда прогреется земля, захоронить?
– Можем, только в доме не хотелось бы. Это будет как-то нехорошо, – ответил Ботя. – Может, где-то на крыше или на дереве подвесить пока, временно.
Они поместили останки профессора в старый потрепанный вещмешок. Мешок оказался маловат, и голову, обгрызенную до костей, Аполлону Ивановичу пришлось нести к руках.
– А почему он весь почти голый? – спросил Аполлон Иванович. – Ни куртки, ни шапки, ничего не осталось.
– А зачем они ему? – вопросом на вопрос ответил Ботя и угрюмо продолжил, неспешно шагая с мешком за спиной:
– Они нам нужнее, чем вашему другу.
– Да, он прав, – подумал Аполлон Иванович, – там, – он мельком взглянул на седую прядь волос профессора, – будет ничего не нужно.
Профессора разместили, подвесив на ветке дерева, рядом с избушкой, так что каждое утро, выходя наружу, можно было увидеть старый мешок и голову, точнее череп «ВВ».
Часть 2. Одиночество
Через неделю после посещения Сан Санычем института Венеру Петровну восстановили в должности старшего администратора одноногих, и ей, конечно, было ясно, что Сан Саныч пытается активно влиять на ее судьбу.
Однажды в почтовом ящике она обнаружила письмо. Это обстоятельство ее удивило. Она давно не получала писем от кого-либо, за исключением ответа на ее запрос об Аполлоне Ивановиче. Судя по виду конверта, письмо не являлось официальным и не из «ЗП». Сердце ее екнуло, может быть это ее Апо. Дрожащими от нетерпения руками она разорвала конверт. На листе бумаги имелся печатный текст: «Дорогая Веня, заранее прошу прощения за мою назойливость, но я не могу Вам не написать это послание. Я знаю, что Вы избегаете встреч со мной. Наша общая знакомая уверяет меня, что это результат Вашей большой любви к А. И. У меня есть более менее подробная информация о нем. Не сочтите за шантаж и провокацию, но я могу предложить Вам встречу. Начиная с сегодняшнего вечера моя машина будет ждать Вас рядом с Вашим домом с семи до восьми вечера. Так будет происходить три дня. Если Вы не захотите встретиться в эти три дня, то обещаю Вам что более никак и никогда Вас не потревожу. Ваш А. А.»
До семи часов оставалось полчаса. У нее было много времени для размышлений. Что он мог сообщить ей кроме этого: «убывший в неизвестном направлении».
– Он явно знает что-то еще, а интересует его только одно – моя личность, – подумала она и решила сегодня на встречу не ходить.
Воспоминания навалились на нее, как снежный ком, одни события цеплялись за другие, она сидя в кресле, то улыбалась, то грустила, иногда слезы сами собой текли по ее щекам. Было очень и очень жаль себя и, конечно, жаль тех первых лет, молодых лет ее жизни, проведенных с Апо.
– Где он сейчас? Жив ли? Прошло столько времени, – вспоминала она, и память ее незаметно по чуть-чуть возвращалась к «АА» и его интригующему письму.
Письмо лежало на столе. До семи часов оставалось пять минут.
– Нет, надо узнать, что с Апо? – решила она и вышла из дома.
– Не волнуйтесь, Венера Петровна, я не причиню ни вам, ни Аполлону Ивановичу никакого вреда, – он официально начал беседу, когда они уютно разместились в больших креслах на веранде загородного дома Сан Саныча.
Она несколько напряженно ждала продолжения и, опустив глаза, невольно, машинально теребила жемчужные бусы у себя на шее.
– Может быть, хотите что-либо выпить, – предложил Сан Саныч.
– Пожалуй, воды, – тихо произнесла Венера Петровна.
Сан Саныч поднялся из кресла, удалился куда-то внутрь дома, и через минуту на маленьком столе появились стаканы и два фужера, бутылка минеральной воды и красного вина.
– Ваш муж, Аполлон Иванович, ушел из зоны перевоспитания еще в самом начале осени, и не один, – продолжил Сан Саныч. – С ним был некто профессор-физик, старше его на пятнадцать лет. Скорее всего, их уход был спровоцирован, на мой взгляд, чрезмерно жестким Постановлением о борьбе с либерализмом.
Сан Саныч сделал паузу и продолжил:
– Администрация зоны провела расследование этого случая, конечно, формально и поверхностно, и ничего нового к тому, что я сказал, не выявила.
Сан Саныч отпил немного воды, пристально посмотрел на Венеру Петровну и уже не так строго официально сказал:
– Вы, Венера Петровна, может быть, хотите выслушать, так сказать, вероятные версии того, что могло произойти далее после ухода из зоны. Я беседовал со знающими людьми и могу вам передать их мнение.
Венера Петровна, опустив голову, молчала, она еще не знала, чего хочет – циничной без прикрас правды или утешений, а может быть какой-нибудь хотя бы маленькой, пусть почти невероятной, но надежды.
За окном стемнело, в саду зажглись фонари. Сан Саныч и Венера Петровна уже несколько минут сидели на темной веранде, немного освещаемой уличными фонарями. Венера Петровна молчала, она подозревала, что Сан Саныч может донести до нее мнение «знающего человека», которое окажется трагичным. Сан Саныч не торопил ее. Он налил в бокалы вина и чуть-чуть пригубил свой. Венера Петровна еле слышно и несколько хрипло ответила:
– Я хочу услышать все до конца.
Она сделала глоток вина, немного поперхнулась, и глаза ее снова, уже второй раз за этот вечер, наполнились слезами. Сан Саныч, стараясь быть как можно более мягче и участливее, кратко изложил мнение «знающих людей». Это выглядело просто и жестоко: «Если не произошло чудо, а там, в этих местах, где находился Аполлон Иванович, подобных чудес до сих пор не наблюдалось, то вероятность того, что Аполлон мертв, довольно высока».
Она закрыла лицо руками и несколько минут никак не реагировала на сказанное.
– Я распоряжусь, чтобы вас отвезли домой, – после некоторой паузы произнес Сан Саныч.
– С вами все в порядке? – спросил он.
– Да, я в порядке, – отстраняя руки от лица и стараясь быть как можно спокойней, ответила Венера Петровна.
***
– Мы можем построить плот? – спросил Аполлон Иванович.
– А зачем нам плот? – ответил Ботя, хотя прекрасно все понял.
– Уважаемый, дорогой Ботя, я все-таки хочу уйти, – Аполлон Иванович задумался, пытаясь найти сильные аргументы для своего желания, и, не найдя ничего лучшего, произнес:
– Не приспособлен я к такой жизни, не мое все это, – он указал рукой на лес и поляну, на которой они с утра собирали сохранившиеся с осени ягоды.
– А для жизни в «ЗП» вы приспособлены, – ехидно спросил Ботя, – там у вас было все свое?
– Там все было временное, а здесь пахнет постоянством, – ответил Аполлон Иванович, – вон и кладбище уже образовалось из одного профессора.
– Это у вас, уважаемый Аполлон Иванович, весенняя депрессия, обострение ностальгии. Немного потерпите, привыкните, и все станет своим, – проворчал Ботя, – а плот, что ж, можно и плот сделать, он от вас никуда не уйдет.
– Вам хорошо, – не успокаивался Аполлон Иванович, – вы один, а у меня жена любимая осталась там. Как она там без меня? Ничего обо мне не знает, не ведает. Какого же ей?
– Я когда-то был не один, да здесь с годами остался совсем один. Наверное, дали бы свободу там среди людей, затосковал бы по дебрям своим, – грустно пробурчал Ботя.
Они набрали уже целую котомку темно-красной ягоды и пора было двигаться к дому, когда обнаружили заточенную с одной стороны и очищенную от коры, довольно длинную, метра два, палку. Она явно напоминала острогу, которую здесь кто-то оставил сезона два, три тому назад. Ботя от изумления долго не мог ничего сказать, так и стоял с открытым ртом, в упор рассматривая эту диковинную для этих мест вещь.
– Если это не дело рук человека, то провалиться мне на этом самом месте, – прервав оцепенение, выдавил из себя Ботя.
– Здесь близко река, кто-то оттуда шел, – добавил Ботя, – судя по заточке, орудие серьезное и рыбу острожить можно им свободно.
– Вот, вот я же говорил – нужен плот, – возбужденно произнес Аполлон Иванович.
– Это скорей всего рыбак-охотник, одиночка. Шел по берегу реки, и что-то здесь с ним произошло – оставил, обронил такое орудие? – предположил Ботя.
– Надо срочно обследовать берег, – в нетерпении предложил Аполлон Иванович.
– Сегодня нам не успеть, уже поздно. Может быть, завтра, – ответил Ботя и двинулся к избушке. Аполлон Иванович нехотя побрел вслед за ним.
Солнце уже клонилось к закату, а шагать им до дома оставалось еще километров пять. В избушку они ввалились, уже когда первые звезды замерцали на вечернем небосклоне. За ужином Аполлон Иванович снова завел разговор о реке и постройке плота.
– А как его можно сделать без гвоздей и без веревок? – упрямо поинтересовался он у Боти.
Ботя понял, что пока он не объяснит Аполлону Ивановичу технологию сооружения плота, он от него не отстанет.
– Будем вязать самодельными веревками – жгутами из ивовых веток, – ответил Ботя не очень уверенно, и Аполлон Иванович понял, что сейчас настаивать на немедленном построении плота не имеет смысла.
Эту ночь Аполлон Иванович спал плохо – он все время думал о реке, об охотнике, потерявшем острогу, и о постройке плота. Если все получится, то куда его может вынести река? Наверное, к каким-нибудь людям. И может быть, они его сразу не сдадут органам, может быть в этих глухих местах и органов то никаких нет. Ботя уже давно посапывал в углу на своей лежанке, а Аполлону Ивановичу очень хотелось поделиться с ним своими мыслями, но он ждал наступления рассвета, еще одного нового дня без Венеры Петровны.
К реке, к тому месту, где они нашли острогу, Ботя и Аполлон Иванович отправились только на третий день. Хозяйственные работы отнимали массу времени и сил. Весь день ранней весны уходил на добывание пропитания, заготовку дров и мелкий ремонт их примитивного скарба и одежды. Профессора они никак не могли похоронить – большого тепла еще не было, земля не оттаяла, да и к присутствию на их глазах останков «ВВ» они попривыкли.
Обследование берега реки ничего не дало. Река как река. Размеренное течение в этом широком месте внушало спокойствие и надежность тому предприятию, к которому так стремился Аполлон Иванович. Ботя по обрывистым берегам деловито искал материал для плота. Бревен, то есть стволов деревьев, принесенных течением реки, было предостаточно. Можно было выбрать материал для плота, но работа предстояла весьма тяжелая и долгая, и поэтому Ботя пока что не стремился ее начинать без серьезной подготовки, да к тому же он явно был против затеи Аполлона Ивановича.
Идея выбраться из этой глуши, справляясь по реке, так захватила Аполлона Ивановича, что он теперь плохо спал, постоянно бурчал Боте о постройке плота, и снился ему один и тот же детский сон: «Как он стоит на двух бревнах, а они расходятся на воде и ему их никак не удержать».
Детство свое Аполлон Иванович провел на реке в небольшом городке. Матери своей он не помнил. Его воспитывал отец да старая бабка – мать матери. Летом, когда по реке справляли кругляк, мальчишки забавлялись тем, что бегали с шестами по бревнам. Взрослые всячески запрещали эти занятия, но запреты мало влияли на мальчишек. Городок жил не тужил своей провинциальной обыденностью. Основное население его состояло из сплавщиков, нескольких бригад лесорубов, немногочисленных градоначальников и прочих людишек, обеспечивающих более менее спокойную жизнь всем остальным. Времена в те годы нельзя сказать, что были угрюмыми, но как-то веселости, особо среди взрослого населения, явно было недостаточно.
Лица на улицах встречались слабо улыбчивые, в основном озабоченные чем-то не понятным с точки зрения градоначальства. Эта не мотивированная унылость препятствовала развитию города, так сказать, движению научно-технического прогресса. Особо страдало от этого городское руководство, все силы кладущее на алтарь просвещения и градостроительного прогресса.
Для поднятия настроения и энтузиазма градоначальство продвигало новации на разных поприщах, особо любило оно аудинаправление – в городе сочинялись и исполнялись гимны на основные случаи общественного блага. Во всех гимнах обязательно встречались слова патриотического содержания:
– Чуден город наш родной —
Расцветает весь весной.
За него мы жизнь дадим,
Но врагу не отдадим!
Аполлон Иванович по молодости, занимаясь каким-нибудь полезным делом, часто мурлыкал себе под нос эти слова. Народонаселение обязывалось гимновать по разным, соответствующим городскому регламенту, случаям. Другие возбуждающие на энтузиазм действия градоначальства не так сильно веселили горожан, как гимны. Поквартальный перевод стрелок часов и обязательная форма одежды для отдельных слоев населения как-то незаметно стали повсеместно привычными, а вот гимнование уж чересчур тревожило обывателей, кроме одного – автора текстов и музыки. Автор расцветал от постоянных все новых и новых заказов градоначальников. Уже был построен, точнее возведен домище, можно сказать дворец, конечно, по меркам данной местности. Высокий забор скрывал провинциальные роскошества внутреннего двора. Горожане даже с некоторой торжественной опаской поглядывали на это место. Но, как часто бывает в обыденности, случился пожар – все великолепие сгорело вместе с хозяином. Пожарная комиссия, разбираясь в причинах сжигания постройки, в акте указала: «возгорание произошло от неосторожного обращения». Часть членов комиссии настаивала приписать слова: «… обращения с огнем», но руководство понимало с кем неосторожно обращался хозяин, и в заключении слова: «с огнем» были вычеркнуты.
Таким образом, Аполлон Иванович уже в отрочестве остался почти круглым сиротой и без жилья. Бабка взяла его к себе и воспитывала на каких-то уж совсем древних традициях, поэтому в школе его считали не таким, как все, но уважали за ум и красивость. Еще во время учебы он увлекся насекомыми и состоял в кружке юных энтомологов.
Жизнь проистекала своим чередом. Градоначальство после пожара упразднило ряд гимнов, оставив только вечерний и утренний, – население постепенно успокоилось, тем более, что наступила весна и сплавщики отправились на свое сезонное занятие. Горожане в соответствии с регламентом надели зеленое, за исключением особо оговоренных жизненных случаев, – к ним в этом сезоне отнесли: дни рождения, свадьбы и похороны.
Аполлон Иванович в школе был не просто отличником, а как его называли – феноменом. Он мог знать предмет «назубок», но увлечение энтомологией частенько оставляло его с плохими оценками по не очень интересным, с его точки зрения, некоторым предметам. Особенных дружков у него не было, кроме пай-мальчика из семьи одного из градоначальников. Этот «паинька» и выглядел благодаря строгому семейному воспитанию уже в этом возрасте очень солидно и элегантно. Звали его «Сансан» из-за имени и отчества – Александр Александрович.
Друзья, оторвавшись от дома и школьных занятий, часами пропадали то на реке, то бродили, как казалось окружающим, бесцельно по городку.
В городе по весне, когда уходил зимний снег, исчезали большие и грязные сугробы, объявлялся всеобщий народный праздник – великое очищение от грязи и мусора. Все горожане от мала до велика, за исключением, конечно, дежурных наблюдателей, мели, мыли, чистили и выскребали места, которые определялись градоначальством для проведения праздника. Играла бравая музыка, мелькали радостные лица – в этот день разрешалось слоняться в неформальной одежде и прямо на праздничных местах принимать пищу и некоторые напитки, которые в обычные дни принимались по особому регламенту. В этот раз праздник неожиданно совпал с хорошей погодой, светило какое-то необыкновенно яркое солнце, к полудню разогревшее городок и его обитателей. Уже набухли и кое-где лопнули почки на деревьях, уже первые насекомые очнулись от зимней спячки – появились первые бабочки и мухи. Друзья с великим удовольствием забрались в недавно опустевший дом и с любопытством осматривали брошенные, пустые комнаты, оставленную за ненадобностью старую мебель и какие-то случайные вещи. Здесь все было интересно и некоторым образом таинственно, ведь тут жили неизвестные им люди и жили, наверное, долго. Старый диван с уже почти насквозь протертой кожей, обшарпанные стулья и совсем сошедший лак с когда-то ампирного круглого стола говорили о том, что быт здесь наблюдался довольно долго. Мальчишкам казалось, несмотря на то, что вокруг были в беспорядке брошены ненужные вещи, вот приоткроется одна из дверей и в комнатах появятся хозяева и удивленно и строго спросят: «Что вы здесь делаете?» Осторожно обходя опустевшую квартиру и стараясь ничего не трогать, ребята обнаружили в дальней комнате, в углу среди обрывков старых газет, небрежно брошенную шкатулку со сломанной крышкой и вырванным механизмом замка. Шкатулка была пуста. «Сансан» поднял ее с пола, потряс над письменным столом и, к их удивлению, из шкатулки на стол упали две монеты и, как им показалось, весьма старинные. На одной стороне у монет имелась надпись на каком-то незнакомом им языке, а на другой – что-то вроде герба. Монеты выглядели любопытно и таинственно. Назначение их было непонятно, и что с ними можно было сделать, не ясно. Ребята долго разглядывали их, держа на ладонях. Поразмыслив над неожиданной находкой, они почти одновременно пришли к выводу – монеты никому не показывать, мало ли что? Постараться самим понять – что это за монеты. Хранить их каждую у себя тайно и, поскольку монеты им достались таким чудесным образом, пусть дружба их будет длиться очень долго и чтобы с ними не случилось, они будут помогать друг другу в невзгодах обязательно. С тех пор монеты стали их тайным талисманом.
А время летело быстро для взрослых и долго, насыщенное событиями, для молодых. По окончании школы Аполлон Иванович по настоянию бабки уехал в центр поступать в институт, а «Сансана» семья определила в управленческий колледж, выбрав ему карьеру администратора.
***
Сегодня Аполлон Иванович всю ночь провел почти что без сна. Ботя наконец-то объявил, что завтра они начнут сооружать плот. Уже две недели, как пришло настоящее тепло. Днем было почти лето, и лишь по ночам, ближе к утру, становилось весьма прохладно. В лесу все проснулось после зимы – пели птицы, активно зацвели лесные ягодники. Молодая листва радовала глаз и сулила счастливое и ласковое лето. Кровососы из-за ночной прохлады пока что не беспокоили. В общем настроение у Аполлона Ивановича наблюдалось приподнятое. Он энергично помогал Боте по хозяйству, исполнял безропотно любую работу и, главное, не ворчал по вечерам на судьбу и прочие якобы независимые от него обстоятельства, портившие жизнь ему, Боте и всей окружающей среде. Он всю ночь вспоминал прожитое, детство, свой захудалый городок, бывшего закадычного друга «Сансана». Где он теперь, Аполлон Иванович не знал. Они сначала переписывались друг с другом, а уже через год письма стали редкими. Он слышал, что «Сансан» после учебы попал в какое-то министерство, стал важной персоной, и общение с ним прекратилось вовсе. От тех лет дружбы осталась только та монета, которую они нашли в заброшенном доме.
Вчера вечером наконец-то был захоронен профессор. Аполлон Иванович вместе с Ботей соорудили над могилой каменную горку с толстой сухой палкой, на которой после некоторых раздумий Ботя вырезал две буквы «ВВ».
«Кто и когда узнает, что здесь лежат останки профессора-физика? – подумал Аполлон Иванович, – и кто и когда узнает, что жил здесь когда-то он с Ботей…»
С утра они заготовили на берегу реки длинные ивовые ветки и замочили их в воде. Ботя оказался практичным и умелым строителем плота, как будто всю жизнь только тем и занимался, что строил плоты без пилы, топора и гвоздей. На всю работу по изготовлению плота у них ушел почти месяц – большую часть времени заняли длинные переходы к реке и обратно. Постоянно ночевать у реки в шалаше не было смысла из-за потребности добывать что-то съестное, а все запасы еды оставались в избушке.
«Торжественный» спуск плота состоялся, когда птицы прекратили пение, усевшись в гнездах. Плот держал одного человека сносно, но под двумя сильно подтапливался, чем расстроил Аполлона Ивановича, тайно мечтавшего уплыть от этих дебрей вдвоем с Ботей. А Ботя в период сооружения плота был весьма угрюм и в разговоры об отплытии старался не вступать – наверное, понимал, что три больших ствола их двоих не выдержат, а вязать больше из-за уменьшения надежности не стоит.
Большая вода ушла, река вернулась в свое русло, и похоже, день отплытия мог быть назначен в ближайшее время. Аполлон Иванович и Ботя понимали, что расставание будет нелегким – они опять останутся одни и скорей всего друг друга более никогда не увидят. Это их угнетало даже больше, чем предстоящие трудности и невзгоды одиночества. Ботя выделил Аполлону Ивановичу немного еды из их скудного запаса, устроил ему на плоту из коряги что-то вроде сидения и после коротких объятий оттолкнул плот с Аполлон Ивановичем от берега. Плот медленно отошел от каменной косы и, потихоньку набирая ход, удалялся от оставшегося на берегу Боти. Они долго смотрели друг на друга, пока плот, уже будучи на середине реки, не скрылся за ее поворотом.
***
Венера Петровна после встречи с Сан Санычем затихла, потухла, как бы сказали окружающие. Она машинально ходила в институт, машинально что-то делала по хозяйству. Сослуживцы первыми забили тревогу из-за безразличия к работе, появившееся у Венеры Петровны. Ряд экспериментов был остановлен. Уже и руководство института обсуждало состояние Венеры Петровны, уже появились слухи о ее каком-то нервном заболевании, уже обсуждались предложения перевести ее на менее ответственную должность. Директор, помня об ее высоком покровителе, долго, более месяца, не предпринимал никаких действий. Однако надо было что-то делать, и руководство решилось обратиться в Министерство с просьбой разобраться в работе лаборатории, которой руководила Венера Петровна. Комиссия Министерства однозначно сделала вывод о несоответствии Венеры Петровны занимаемой должности. На основании акта проверки ее перевели на должность простого лаборанта, что ее нисколько не возмутило и никоим образом не обеспокоило. Недели через три после этого случая Венера Петровна вообще перестала ходить в институт. Она целыми днями лежала на диване, и ее пустые глаза, обращенные в потолок, казалось, ничего не видят, всего лишь изображают бодрствование. Она вспоминала свою молодость и всю прожитую жизнь, и ей уже ничего не было нужно, кроме этих грез наяву.
**
Родилась Венера Петровна в большом городе в семье интеллигентных ученых, занимающихся в те времена еще новой наукой – генетикой. С детства ее окружали талантливые люди, одержимые какой-то великой идеей – осчастливить своими открытиями все человечество. Научное руководство к этим новым веяньям среди ученой молодежи относилось снисходительно – не очень-то поощряя их занятия, но и не мешая молодежи экспериментировать. А среди старейшин научных кругов эти молодежные веянья вообще не замечались. В те времена в науке превалировали идеологически выверенные направления. Правительственная идеология разрабатывалась и повсеместно внедрялась опытными администраторами, знающими запросы трудящихся масс до самых мелочей и, как тогда говорилось во всеуслышание, до самых мелких винтиков. Венера Петровна как-то сразу правильно чувствовала эти идеологические установки. Уже в школе она была передовой заводилой во всех делах, одобренных руководством. В этих делах ее постоянно окружали друзья и подруги, и чем старше она становилась, тем больше друзей и знакомых крутилось вокруг нее. Мероприятия по повышению активности молодежи, изучению теоретических основ, развитию выверенных направлений занимали все ее свободное время. Родители иногда как-то настороженно относились к ее активности в общественных делах, но, полагая, что девочка должна гармонично развиваться, не вмешивались в ее молодую жизнь. Уже в старших классах она считалась признанным лидером, и без нее не обходилось ни одно общественное движение и действие не только в школе, а даже в целом микрорайоне, где она проживала с родителями. Мальчики и юноши ее не интересовали, за исключением их участия в общественных делах.
Тем временем идеология постепенно совершенствовалась. Официально считалось, что многообразие полезно, но только в ограниченном виде. Старейшины в руководстве стали настороженно относиться к новациям и уже не считали множественность идей и мнений благом для общества. В связи с этим принимались решения, правильно ориентирующие различные общественные круги в своих направлениях развития и совершенствования. Молодежь сориентировали на исправление искривлений в науке, и молодежь правильно поняла свои задачи. Скоропостижно организовывались летучие отряды «Идущих первыми». В быту их сокращенно обзывали «Идперами». Венера Петровна как обычно оказалась в первых рядах. «Идперы» выявляли искривления, и искривленцы оперативно выселялись на определенные Правительством километры. В те далекие времена зоны перевоспитания еще не пользовались такой популярностью у органов, как сейчас. «Идперы» маршировали и распевали свою патриотическую песню:
– Позвала нас всех страна,
Наша сила ей нужна.
Жизнь свою мы ей дадим,
Никого не пощадим!
Отряды множились. Движение нарастало. Появились первые значительные результаты. Искривленцы выселялись уже не поодиночке, а целыми антиправительственными группами. Всюду, куда только не пытался обыватель скрыться от «Идперов», они появлялись неотвратимо и внезапно и, как правило, для выполнения плана выявления искривленцев задерживались и выселялись не прямые искривленцы, а потенциальные, готовые когда-нибудь искривиться в будущем. Месяцев через пять от начала борьбы с искривленцами в высших кругах озаботились резким падением численности населения в местах действия «Идперов». Правительству пришлось принять отдельное Постановление – «О неправильном перебдении на местах». Часть «Идперов» была преобразована в движение «Неперебденцев», и через некоторое время «Неперебденцы» уравновесили «Идперов», и общество на время успокоилось.
Родители Венеры Петровны попали под первую волну движения «Идперов» и оказались в глухой деревушке за границами города километров в ста от него, но им повезло, и через полгода «Неперебденцы» изменили их статус. Родители возвратились, но не к себе домой, а в небольшой городишко на какой-то комбинат по переработке сельхозпродуктов. Негласно считалось, что бывший искривленец в потенции всегда может неожиданно для общества искривиться.
