Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
«Она обняла его и поцеловала в губы. Апо крепко прижал ее к себе и что-то ласковое шептал ей прямо в ухо. Она была счастлива. Солнце играло множеством зайчиков на тихой воде.
Это лето, их первое совместное лето, запомнилось ей радостью и любовью».
– Вы, дорогуша, сейчас немного попробуете вкусненького. Потом мы будем умываться, причёсываться и готовиться к приему гостей. Я вам сейчас пришлю нашу лучшую сестру – мою помощницу. Вы можете поболтать с ней, приятно провести время.
Она впервые за время пребывания в клинике попыталась рассмотреть своего доктора.
– Вот, дорогуша, вы просто молодец. Вижу, вижу, хотите встретить гостей в форме. Вы слышите меня?
Она одними глазами показала, что слышит его.
На следующий день Элеонора обрадовалась ее почти бодрому взгляду. Перемены были налицо – Венера Петровна сидела в подушках, и глаза ее выражали, может быть, еще чуть усталое, но уже явное любопытство. Она еле слышно спросила:
– А где гости? Мне доктор обещал интересных гостей.
Элеонора догадалась, что речь идет не только о ней, и бодро ответила:
– Сан Саныч действительно собирался приехать, но срочные и очень важные дела нарушили его планы.
Венера Петровна понимающе кивнула головой. Элеонора продолжила разговор:
– Голубушка, ты должна его простить. У них там сейчас такая кутерьма, суматоха и нервное противостояние. По мне известным сведениям, там, – она показала пальцем на потолок, – готовится то ли амнистия, то ли реабилитация. Правительство, как говорит наш Сан Саныч, не может определиться с печкой, от которой надо танцевать. По мне, так никакой разницы нет – отпустят тебя так или эдак – всё равно свобода.
– Да, да, – тихо прошептала Венера Петровна, – вот и Апо выпустят?
Элеонора не ожидала такого вопроса. Сначала она с удивлением посмотрела на Венеру, а потом, немного смутившись и не зная как реагировать, спокойно, как бы мимоходом ответила:
– Голубушка, теперь у нас будет много времени обсудить это. Мы все обговорим не спеша, потом.
– Да, потом, – согласилась Венера Петровна.
Элеонора встала, поправила ей подушки, обняла ее и постаралась сменить тему:
– А у вас в институте твои таракашки стали что-то делать полезное. Все тебя ждут не дождутся, передают тебе приветы.
– Одноножки, – поправила ее Венера. Она немного задумалась и добавила: – Они там все молодцы, не бросают тему. Хорошие ребята.
– Доктор говорит, что ты идешь на поправку. Через недельку с тобой можно будет прогуливаться в садике. Уж там-то, на воздухе, мы наболтаемся вволю, – Элеонора подошла к окну. – Здесь у вас садик тихий, уютный, только стены страшноватые что-то напоминают.
За окном светило солнце. Бурное начало весны предвещало наступление теплого лета. Картинка в окне уже начала радовать Венеру Петровну, хотя черные квадраты решетки постоянно напоминали ей о болезни. Она начала вставать и тихонько передвигаться по палате. Сон более-менее восстановился. Днем она бодрствовала, а ночью спала, и сны ее стали спокойнее – ее Апо снился ей уже не каждую ночь. Сегодня под утро приснилось что-то легкое, почти веселое – где Апо соревновался с кузнечиком по прыжкам в длину. Ей не удалось дождаться финала соревнования – ее разбудили утренними лекарствами. На обходе она попросила доктора дать ей зеркало.
– Да-с, да-с, дорогуша, обязательно будет зеркало. Я распоряжусь, дней через пять, семь.
Она считала дни, теперь они стали длинными, тянучими. Ей разрешили выходить из палаты и немного гулять в садике.
Клиника представляла собой четырехэтажное здание из красного кирпича. Весьма скромное архитектурное убранство скорее напоминало какое-то казенное строение, чем лечебное заведение. Старая кирпичная кладка указывала на древность всего сооружения, а решетки на окнах явно намекали на внутренний тюремный порядок. Старинный тенистый садик с большими деревьями подчеркивал некоторую мрачноватость и строгость всего места. Простые деревянные скамейки всегда пустовали. Редкие пациенты появлялись и исчезали среди густых кустов и могучих стволов деревьев. Весь садик и здание клиники окружала высокая бетонная стена с давно облупившейся желтой краской.
Прогулки Венеры Петровны в сопровождении молоденькой медсестры были непродолжительными. Уже в первую свою прогулку она обратила внимание на странного старика, ритмично шагающего по дорожке и что-то бормочущего себе под нос. Случайно встретившись с ним глазами, она почувствовала какую-то глубину в его взгляде и пронзительность, которые отталкивали и притягивали одновременно.
– Кто это? – поинтересовалась она у сопровождающей, когда старик удалился куда-то в угол садика.
– Что вы спросили? – не сразу на ее вопрос отреагировала сестра.
– Кто это? Что за странный больной? – снова спросила Венера, взглядом указывая в сторону удалившегося старика.
– Это наш странник. Очень давний пациент. Он здесь уже давно. Странный человек. Угадывает мысли. Вообще-то он не опасный. Нам, младшему персоналу, не разрешается с ним общаться. А почему? Не знаю, – ответила сестра.
– А мне с ним можно общаться? – спросила Венера.
– Я не знаю. Надо спросить доктора. Нам пора в палату, – она, подхватив под руку Венеру Петровну, повернула на дорожку, ведущую ко входу в здание клиники.
Зеркало ей принесли, как и обещал доктор, через неделю. Небольшое, настольное. Еще не старая, но уже заметно поседевшая, с морщинками в уголках глаз, на нее смотрела женщина с большими, немного грустными глазами.
– Вот ты какая стала, Венера Петровна. Ты стала совсем другой, – она долго рассматривала себя в зеркале, пытаясь поймать тот прежний, задорный взгляд Вени, который когда-то, давным-давно, встречал ее по утрам.
– Пожалуй, Аполлон Иванович удивится увидев тебя, а может быть и не сразу узнает, – добавила она шепотом.
– А может быть он уже никогда не увидит меня, – в голове мелькнула пронзительная мысль, которую она несколько дней тщетно пыталась прогнать от себя.
Вчера Элеонора объявила ей, что принято Постановление об амнистии и статья Аполлона Ивановича попадает туда, и только неизвестность его положения не дает особых оснований к благоприятному исходу. Конечно, можно надеяться, но сколько времени можно надеяться, это никому не дано познать. А потом Венере приснился сон, который растревожил ее основательно: «Она снова лежала на искрящемся песке. Светило не жаркое солнце. Тихая вода в реке сверкала множеством зайчиков. По правую сторону невдалеке от нее лежал ее Аполлон – тихий, недвижимый и весь как будто не живой. Она пыталась встать, но ноги ее не повиновались. По левую сторону стоял изящно одетый Сан Саныч и жестами рук звал ее к себе, а она волновалась и не знала что делать» – и проснулась от этого волнения очень рано еще до рассвета.
Эля обещала, что Сан Саныч непременно навестит ее в следующие выходные. Она ожидала эту встречу с большим волнением. Как она будет выглядеть, опрятна ли ее больничная одежда, прическа и все, все, что беспокоит женщину в ожидании встречи с мужчиной, который, как она знала, к ней неравнодушен. Элеонора успокаивала ее и обещала ей привести себя в красивое состояние.
– Наведем красоту, – уверенно говорили она.
Это утро получилось какое-то необыкновенное – зацвела сирень. Они расположились на скамье в тени большого дерева. Солнечные пятна падали ей на лицо и она жмурилась и как-то виновато улыбалась скорее от смущения, чем от ярких лучей весеннего солнца. Сан Саныч как всегда был «в форме». Элегантный костюм, яркая белая сорочка с бархатным галстуком подчеркивали его статусность и принадлежность к высшим кругам общества. Он вежливо, но в то же время весьма властно отправил сопровождающую медсестру назад в клинику, и они с Венерой Петровной остались наедине. Легкий полуденный ветерок иногда доносил до них тонкий аромат цветущих кустов сирени. Вся обстановка располагала к легкой, непринужденной беседе, но Венера Петровна, давно не общавшаяся с гражданскими мужчинами, да еще такого вида, как Сан Саныч, как-то зажалась, опустила глаза и только мельком изредка поглядывала на него, стараясь не встречаться с ним взглядом. Сан Саныч, понимая ее некоторую скованность и смущение, начал беседу о погоде, о весне, о настроениях в обществе. Немного рассказал ей о последних событиях в театральном мире и литературных кругах. Его глубокий, внимательный взгляд иногда пытался встретиться с ее взглядом, но она всегда успевала отвести свои глаза в сторону. Так они беседовали уже более получаса, и Сан Саныч наконец-то спросил ее о самочувствии, да так, как бы извиняясь, что не сделал этого ранее. Она ответила, что чувствует себя хорошо и считает, что через несколько дней ее отпустят домой.
– Да, да, – подтвердил он, – я беседовал с вашим лечащим врачом, он доволен вашим состоянием.
Она только сейчас обратила внимание на то, что Сан Саныч еще ни разу не назвал ее по имени, и это для нее было несколько странным. Такое официальное обращение на «вы» как-то не соответствовало их давнему знакомству. Она подумала: «Я совсем стала ему не интересна, и он только по старой памяти зашел меня навестить из чувства, так сказать, долга без каких-либо человеческих симпатий». Это огорчило ее. Она как-то неожиданно для себя повернулась к нему и внимательно посмотрела ему в глаза. Их взгляды встретились, теперь немного смутился Сан Саныч, увидев в ее глазах и грусть, и обиду, и еще что-то, что обычно тревожит мужчину во взгляде не безразличной ему женщины. Он подавил в себе это мимолетное смущение и, стараясь быть очень корректным, спросил ее:
– Вы по-прежнему ждете его?
Она поняла, о ком он спрашивает и, немного обдумав свой ответ, сказала:
– Я и сама уже не понимаю, жду или не жду.
Она как-то намеренно не назвала имя Аполлона Ивановича и впервые за эти месяцы почувствовала, что может говорить и думать о своем Апо без тех трепетных эмоций, которые так долго ее мучили даже во сне.
– Дорогая Веня, – он отошел от официального тона, – я давно хотел спросить вас, но в суматохе не мог, скорее не обращал на это должного внимания. Не видели ли вы в своем доме у Аполлона Ивановича, а может быть он вам об этом когда-нибудь говорил, – о медали, вещи, похожей на медаль или старинную монету, с надписью на древнем языке, в переводе означающей: «Честь и достоинство»?
– Мне об этом ничего не известно, – ответила она, – может быть, в его архиве, в какой-либо коробке на полках, к которым мне запрещалось прикасаться.
Его вопрос ее несколько удивил и озадачил.
– Что бы это могло значить? – подумала она. – Надо спросить Сан Саныча.
Но что-то ее насторожило, и она решила пока не спрашивать его об этом.
Мимо них, бормоча себе под нос плохо различимые слова, прошагал странный старик. Сан Саныч, удовлетворенный ее ответом, спросил:
– А как вам здесь, в смысле комфорта, да и окружение не беспокоит ли?
– Все хорошо, – ответила она. – Даже интересно. Есть свои загадки и тайны, как вот этот пациент, – и указала в сторону удаляющегося старика.
– Да, я знаю, что здесь могут встречаться весьма странные больные.
Разговор как-то сам собой затих. Они посидели еще несколько минут. Стало понятно, что пора прощаться. Он проводил ее до дверей клиники. Как-то изящно поцеловал в щеку, чуть приобнял, в нерешительности посмотрел ей в глаза и тихо, еле слышно сказал:
– Веня, я весь в вашем распоряжении.
На следующий день ее посетила Элеонора.
– Ну как наш красавец? Как он тебя нашел? Не зря мы трудились? – она закидала Венеру вопросами, едва войдя в палату.
– А ты что-то сегодня грустишь, – не дожидаясь ответа продолжила Элеонора. – Он что не сделал тебе комплимент, не оценил, не похвалил министерский денди?
– Он спросил меня о какой-то медали, – ответила Венера.
– Да! – изумленно воскликнула Элеонора, – решился-таки спросить. Это старая история. Мне он давно рассказал, как только познакомился с тобой, но велел об этом с тобой не говорить. Он подозревает, что твой Аполлон – друг его детства, с которым они разбежались в разные стороны давно. И что ты ему ответила?
– Я сказала, что мне об этом ничего не известно, – ответила Венера.
– Значит, ты оставила его опять в сомнениях, – заключила Элеонора.
– И это все, о чем вы говорили? – воскликнула она снова.
– Нет, нет. Конечно, он мне много рассказывал – что делается вокруг и вообще. Он много знает, – ответила Венера.
Она не хотела затрагивать тему об Аполлоне
– Меня скоро отпустят домой. Я уже совсем поправилась.
– Да, голубушка, уж пора, залежалась ты здесь. Скоро лето. Будем отдыхать. Теперь к Сан Санычу обязательно вырвемся за город. У него там на природе просто красота. Тебе нужен свежий воздух, а здесь что – этот угрюмый садик, замурованный в стены. Брр… какая-то тюрьма, да и только, – она подошла к окну и добавила:
– Это место не для тебя, стрекоза, и больше ты сюда не попадешь, обещай мне.
Венера подошла к ней, встала рядом у окна.
– Спасибо тебе, Элечка, за поддержку. Спасибо за все. Ты единственная моя подруга.
Они обняли друг друга за талию и долго смотрели в этот угрюмый садик с пышно цветущей сиренью. Смотрели и думали каждая о своем. Иногда им становилось так жалко себя и друг друга, что они не сговариваясь почти одновременно вздыхали и, стараясь не показывать свою слабость и волнение, украдкой промокали пальцами влажные глаза.
Сегодняшний сон обошелся ей без Аполлона. Снилась какая-то чепуха, которую она толком и не запомнила. Доктор остался очень доволен ее состоянием и объявил, что завтра она может покинуть клинику. С утра после обхода небо нахмурилось, откуда-то сбоку наползла чернющая туча. Вихрь за окном раскачал ветки деревьев и кустов. Грянул гром. Грохнуло так, что казалось что-то большое и громадное лопнуло и треснуло в небе. Первая весенняя гроза прошлась над садиком, и через полчаса снова засверкало чистое солнце. Она видела, как по еще мокрым после ливня дорожкам ритмично шагает этот странный старик, и ей очень захотелось поговорить с ним, даже не имея на то разрешение доктора. Она быстро набросилась на себя теплый халат и спустилась в сад без сопровождения медсестры. В дальнем углу сада, когда он, развернувшись, зашагал ей навстречу, она поздоровалась с ним:
– Добрый день. В таких случаях говорят: «Не правда ли, хорошая погода сегодня».
Он остановился, видимо еще не очень понимая, что эти слова относятся к нему.
– Играл на флейте гармонист. Как будто с детства конформист, – он машинально произнес непонятную ей фразу и добавил: – А, это вы. Вы уже совсем перестали думать о нем?
Она растерялась, не зная, как ему ответить.
– К всему готов он был всегда. И даже долгие года. Не повлияли на него, – продолжил странный старик. – Вы, наверное, испугались. Вам говорили, что со мной не надо разговаривать?
– Да, – ответила она очнувшись.
– Так зачем же вы остановили меня? – спросил он, пристально рассматривая ее.
Не зная, как объяснить свой поступок, она ответила:
– Меня завтра здесь уже не будет.
– Да, «железная» логика, – еле заметно улыбнувшись, произнес он.
– Давайте двигаться, а то я не могу стоять на месте, рифмы не дают.
И она зашагала рядом с ним, едва успевая и не попадая в его шаг.
– Прошел он холод и тепло, – в ритме шага произнес старик, видимо, завершая начатое ранее. – Вы поправились. Вылечились, и Апо больше вас не тревожит. Вас тревожит, я бы сказал волнует, другой человек. Он здесь был недавно с вами.
– Да, да, вы правы, – чуточку запыхавшись от быстрой ходьбы, ответила она. – Вы читаете мысли?
– Да, я умею, то есть умел когда-то, – ответил он.
– Старость – что это такое? Может, мудрость и не стоит? Эту старость беспокоить, – подбирая под шаг слова, он на несколько секунд остановился и, повернувшись к ней лицом, резко заявил:
– Бегите от иллюзий. Живите сейчас. Сейчас хорошо. Нет браслетов. Нет задержаний. Нет подверганий. Осталось только одно перевоспитание. Ведь вы были в «ЗП», – и он зашагал дальше.
– Может, это просто глупость? Или это просто тупость? Или музыка затихла? Не играет. Очень тихо, – старик снова рифмовал.
В перерыве между рифмами он продолжил свою речь:
– Обращайте внимание на то, что рядом. Зачем искать что-то далекое, эфемерное? Может, там и нет ничего. Может, там пустота. Я вот уже давно пустота.
Они пошли уже на третий круг. Старик упорно рифмовал, как будто спешил завершить свою поэму:
– Он подумал так и грустью. Все наполнилось и пусто. Только где-то незаметно. Еле слышно, не приметно. Звук протиснулся сквозь годы…
Она стала отставать.
– Я не успеваю следить за вашими мыслями.
– Да, я очень ритмично хожу. Прощайте, – и он продолжил: – И вселенские народы. Гармониста услыхали. Он играл не флейте долго…
Она остановилась и, глядя на удаляющегося старика, повторила вслух его слова:
– Бегите от иллюзий.
В последнюю ночь ее, видимо, от волнения одолели беспокойные сны. Она часто просыпалась, пытаясь понять, к чему и почему снится такое.
Засыпала снова – приходили новые сны, стирая старые, и только последний сон под утро запомнился удивительным поворотом ранее виденного:
«Она лежала на теплом песке, на берегу реки. Светило нежаркое солнце. Справа от нее метрах в десяти сидел и смотрел на тихое течение воды Сан Саныч. Она пыталась крикнуть ему, но слова никак не получались. Она открывала и закрывала рот, но звуки не возникали. Она махала ему рукой, то есть хотела махнуть, но тяжелые кисти рук не удавалось оторвать от песка. Она повернула голову влево – вдали в серой куртке стоял и улыбался ее Апо. Он что-то тихо говорил ей, делал знаки рукой, чтобы она подошла поближе. Она хотела встать, но ноги остались неподвижны, как будто прилипли к твердому песку, который почему-то скорее походил на застывший цемент. Она повернулась в сторону Сан Саныча и обнаружила множество незнакомых женщин. Сан Саныча среди них не было. Она заплакала и закрыла глаза. Кто-то теплой рукой погладил ее лоб».
– Дорогуша, разоспались вы нынче. Впрочем, это хорошо, великолепно. Все, все, будем, дорогуша, собираться домой. Домой, домой. Перед уходом зайдите ко мне, – и доктор, оставив медсестру в палате, удалился.
– Дорогуша, – он весьма вкрадчиво и тихо обратился к ней, когда она поудобнее разместилась в кресле напротив массивного стола, – вы практически здоровы, но ваша психика может вас подвести. Я обязан дать вам несколько советов, уж поверьте мне, старому психиатру, мои советы помогут вам избавиться в дальнейшем от всяческих таких неприятностей.
Она кивнула головой в знак того, что готова внимательно выслушать все рекомендации своего доктора.
– Во-первых, скажите, дорогуша, что вам сказал наш странник? Что-то ведь он вам сказал важное.
Она ответила:
– Из всего, что он мне говорил, мне запомнилось: «Бегите от иллюзий».
– Да, хорошие, правильные слова, а я добавлю – вы еще довольно молоды и выглядите сейчас даже, я бы сказал, привлекательно – вам нужен любимый человек, мужчина. Вам нужны дети. Почему вы, дорогуша, живете без детей?
Она немного смутилась и после паузы ответила:
– Сначала не хотел он. Он считал, что это будет мешать работе. А потом и я как-то перестала обращать на это внимание.
– Это неправильно. Это вредно для такого склада ума, как ваш, для вашего менталитета. У вас есть, – тут он поправился, – у вас были родители. Вы просто обязаны тоже быть родителем. Запомните это.
– Во вторых, – вам вреден созерцательный покой. Вы должны быть в делах, занятиях, заботах. Это ваша стихия. Помните? – «… жизнь свою мы ей дадим, никого не пощадим». Это, я полагаю, ваша молодость. Допускаю, что было кое-что чересчур, но энергия и порыв были.
– Да, – не сразу согласилась она, думая о чем-то своем.
– Собственно, вот и все, что я хотел вам сказать, – он встал из-за стола, обозначая, что их беседа закончена.
В первые недели пребывания в своей квартире Венера Петровна переставила практически всю мебель, и только громадные стеллажи, на которых Аполлон Иванович хранил свои книги, массу коробочек и баночек с редкими экземплярами засушенных насекомых, пришлось оставить на месте. Протирая скопившуюся пыль на полках, Венера Петровна нашла небольшую вещь среди привычных – черный кожаный мешочек, который уж никак не мог служить убежищем для какой-нибудь редкой таракашки. Любопытство распирало ее, ей очень хотелось развязать мешочек и заглянуть внутрь, но запрет Аполлона Ивановича еще пока действовал.
В институте вовсю шла модернизация. Правительство настойчиво и целеустремленно улучшало все, что попадалось ему под руку. Наука как объект, не очень понятный и какой-то сложный, подвергалась прогрессу в целях упрощения в первую очередь. Кампанию по ликвидации неустранимых нарушений развернули широко и неумолимо. Все директора научных учреждений обязывались перейти на машинную систему управления, так как появились крайне автоматизированные системы искусственного интеллекта – СИИ. В среде научного народа их прозвали «сишками». Через неделю ввода в действие «сишок» в институте воцарился мертвый, то есть железный порядок. Хождение по коридорам разрешалось только при наличии надлежаще оформленного пропуска, который заносился в личный медальон трудящегося, но не позже чем через неделю после личного обращения в центр управления, а проще говоря к «сишке». Особо смекалистые сотрудники пытались пользоваться чужими медальонами, но бдительная «сишка» этот непорядок обнаружила и прилепила медальоны биоклеем каждому сотруднику в удобном для контроля месте. С этого момента сидящий на своем личном стуле контролировался в постоянном режиме. Единственным неудобством оставался вход и выход из института – сотрудникам приходилось прикладываться к датчикам сидельным местом. Но директорат уже знал, что «сишка» работает в плане модернизации и в этом направлении. Вообще-то омедальонивание у населения получило широкую поддержку. Историки сравнили это с очень давним, древним мероприятием по обраслечиванию и пришли к выводу, что омедальонивание более прогрессивное явление. Среди населения, его патриотической части, возникло в поддержку Правительства движение «медальонеров», разъясняющих полезность правительственных мер.
В лаборатории Венеры Петровны благодаря модернизации царила некоторая растерянность. Сотрудники побаивались лишний раз вставать со своих рабочих мест. Но некоторый застой от сидения компенсировался злорадными шутками особо наглых трудящихся из молодых, подскакивающих в ритме темповых мелодий. Правда, на следующий день им приходилось оформлять для «сишки» объяснения причин ритмичного пребывания на работе. Через неделю распространения, с позволения сказать, таких шуток эти нахальные молодые иссякли в своих фантазиях, и наступило временное перемирие между коллективом и «сишкой». Среди народа распространился анекдот:
«Встретились два медальона. Один у другого спрашивает – откуда? С работы, отсиделся. – А ты? Из дома, отлежался. Завтра увидимся? Да, если тесно будет в пумпеле».
Венера Петровна в этих процессах не участвовала. Она соскучилась по работе, была увлечена своими одноножками.
А время бежало быстро, уже отцвела сирень. Лето навалилось яркими красками, теплом, цветением липы и непрерывным жужжанием пчел вокруг светло желтых крохотных венчиков.
В один из теплых выходных Венера и Элеонора отправились в гости к Сан Санычу. Он любезно распорядился доставить их на своей персональной машине. Дорога была не долгой, каких-то полчаса, и они оказались на территории загородного дома Сан Саныча. Он сам, как радушный хозяин, встретил их на пороге с радостной, искренней улыбкой. Расцеловав обоих в щечки, он пригласил гостей в открытую беседку, которая мягкими креслами и круглым столом с изобилием разных вкусностей и вин располагала к спокойному и благодушному времяпрепровождению.
Элеонора на правах подружки хозяина дома ухаживала за всеми. Выпили немного вина. Легкие закуски усладили некоторый аппетит, возникший на свежем воздухе. Удобно расположившись в креслах, общество затеяло непринужденную беседу. Сан Саныч рассказал свежий анекдот о двух медальонах. Дамы, хотя и знали его содержание, вежливо поулыбались услышанному.
Сан Саныч догадался, что в обществе этот юмор уже обжился, а посему перешел на новую тему.
– Да-с, милые дамы, в правительстве иногда что-то придумывают такое смешное – потом и самим не нравится, но старейшины упорствуют в своих как бы мудрых-премудрых рассуждениях. И их понять можно. Как бороться с хаосом? Какими мерами? Либерализмом, пожалуй, хаос не победить. Да и вообще можно ли его победить, пока в наших головах у каждого этот хаос-беспорядок живет. То процветает, то сидит до поры тихо, придавленный внутренней дисциплиной и внешними обстоятельствами. Разве у вас не так?
Элеонора оторвалась от поедания фруктов и безапелляционно высказалась:
– Хаос там у вас, наш добрый друг, в верхах. А эти медальоны – это вы от хаоса в своих головах придумали. Теперь приличному человеку в обществе появиться даже стыдно с этой железкой на попе. Чем вы, наш милый друг, там думаете, наверное этим местом?
Венера Петровна слушала этот спор молча и казалось думала о чем-то совершенно далеком. Она вспомнила свою молодость, отца и мать, запуганных и притихших. Она вспомнила, что они никогда при ней не разговаривали о каких-то проблемах в обществе и ни разу она не слышала от них критики в адрес правительства.
– А ты что молчишь, Веня, тебе эта история с медальонами нравится? – спросила Элеонора.
– Я не знаю, как к этому относиться, – ответила Венера Петровна. – Мне в работе это не мешает. В клинике один интересный человек – старый пациент сказал мне: «Бегите от иллюзий», так я думаю, что этот новый вид стимулирования деловой активности – это тоже в некотором роде иллюзия. Иллюзия борьбы с хаосом. Только я не знаю, что мы можем сделать другое.
– Вот-вот, Веня, вы и правы. Критиковать легко. Предложите что-либо. – Сан Саныч налил нового вина в бокалы и предложил его собеседницам.
– А ты сам-то, Сан Саныч, что считаешь нужно сделать? – спросила Элеонора.
Сан Саныч после некоторого раздумья ответил:
– Я бы медальоны отменил. Это, конечно, глупость великая. Я бы подумал скорее о саморегуляции в самом низу, а правительству не стоит по таким мелочам принимать решения. У него и так забот хватает и без проблем с исполнительской дисциплиной. А если уж неймется – так в министерствах и внедрили бы медальоны и посмотрели бы, насколько усидчива наша бюрократия. Я специально порылся в исторических архивах. Были времена тотального контроля. Люди носили неснимаемые браслеты, по которым их отслеживали специальные органы. И чем, вы думаете, это кончилось? Да ровным счетом ничем хорошим. Пришло неповиновение и хаос, который смел все правительства и государственные институты. Да что мы все о замудренном рассуждаем. Давайте лучше о любви. Как вы, девочки, к любви относитесь?
– Я очень положительно. Без нее жизни нет, – Элеонора от неожиданного поворота в беседе чуть поперхнулась, сделала глоток терпкого вина и с какой-то мечтательностью произнесла: – Любовь это так хорошо… Это лучше всех ваших законов и постановлений. Я еще в школе безумно влюбилась в одного мальчика. Учеба в голову не лезла. Что только я не вытворяла, чтобы он заметил меня. Страдала ужасно, а он меня не замечал. Любила я его целый месяц, а потом, получив нагоняй от родителей за плохие оценки, бросила эту любовь. Поправилась, так сказать, от этой болезни, да и понравился мне совсем другой мальчик из соседнего класса. Так вот, с тех пор и лечусь от любви любовью.
Разговор прервался, видимо, каждый из присутствующих вспомнил свою историю любви. Венера Петровна перебирала в памяти эпизоды своей жизни, хотя бы как-то связанные с этим чувством, которое называют любовью, и кроме любовных писем к Аполлону Ивановичу, ей ничего в голову не приходило. Да, были страстные минуты с чувствами и эмоциями, но назвать это любовью она как-то не решалась.
– А вы, Венечка, вспомнили свою любовь? – спросил Сан Саныч, заметив, как Венера Петровна о чем-то глубоко задумалась.
Она не сразу ответила, продолжая некоторое время что-то вспоминать.
– Наша красавица Венера много может рассказать интересного. Романы должны быть красивые, – пытаясь раззадорить Венеру Петровну, заключила Элеонора.
– Романы… Может быть и романы, – ответила Венера. – Желание иметь романы, может быть, и было, а в реальности как-то все прошло мимо.
– Мимо? – изумилась Элеонора, – не может быть, ты что-то скрываешь от нас, – она явно хотела расшевелить Венеру Петровну для интересного рассказа.
– А в юности разве ты не увлекалась? Юность это такая романтическая пора.
– В юности я была с «Идперами». Шумная была компания. Мальчики внимание на меня обращали, но тогда я была ужасно идейная и строгая.
– А потом? – спросила Элеонора.
– А потом, ты уже знаешь, был Аполлон Иванович. Вот и вся любовь.
– Как-то маловато жизни. Тебя, Венечка, надо в музее показывать – «Красавица без романов», – пошутила Элеонора. А я повеселилась, то есть уроманилась, и не жалею.
– Сан Саныч, а ты что не включаешься? – заметив сосредоточенного хозяина, Элеонора направила на него свое внимание. – Твоя очередь рассказывать о своих приключениях.
– Романы, романы – какая прелесть, – со вздохом отозвался Сан Саныч.
– Какая ныне красота, – он обратил внимание собеседниц на цветущий луг, простирающийся вниз по склону. – Смотрите, созерцайте это природное великолепие. Я специально не разрешаю стричь здесь газон. Правда, осенью это выглядит не очень, зато сейчас, в начале лета, можно часами любоваться этим цветущим ковром. А где-то еще только-только сошел снег, где-нибудь в дремучести люди работают, так сказать, в поте лица, а мы тут с вами о романах рассуждаем. Этот хорошо, это прекрасно, но следует помнить и о другом, о том что где-то все-таки не так, как здесь… – Он на минуту задумался и с некоторой грустинкой продолжил:
– Была у меня несчастная любовь, то бишь роман. Она была молоденькой, хорошенькой девчушкой с нашего курса. У нас учились одни мальчишки, а девчонок было раз-два и обчелся. Она особо ничем не выделялась, просто хорошая девочка. А я, молодой балбес номенклатурных родителей, был прост и глуп. И дружили мы с ней прекрасно, можно сказать: «не разлей вода». А что значит дружба девчонки и мальчишки в романтическом возрасте. Это дело переросло у нас наверное в любовь. Я говорю наверное потому, что сейчас с возрастом уже понимаю, что это скорей всего было юношеское увлечение. Дело дошло до того, что решились мы пожениться.
Он отпил несколько глотков вина, запил его холодной водой, поднялся из кресла и, несколько волнуясь, походил по беседке, вглядываясь в дальний горизонт, где кромка леса почти скрывалась в синеве вечернего неба. Венера и Элеонора с интересом ждали продолжения рассказа.
