Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
Лучу с Венсой, перекусив парой бутербродов, попытались найти какой-либо тихий уголок, чтобы переждать остановочную паузу, но везде орал хор, вновь и вновь повторяя слова гимна, и с каждым новым куплетом о родине, о деле и готовности пионэров пафос нарастал – все помещения дрожали от децибелов.
Они выбрались наружу – вдоль вагонов стояли часовые пионэры. На платформе жара не спадала, но громкий марш здесь был глуше, и можно было более менее общаться друг с другом.
– Как ты думаешь, зачем нам эти неснимаемые жетоны? – спросила она.
– Для тотального контроля, – ответил он.
– Но мы же никуда не бежим, – продолжила она.
– Это, похоже, только начало, – сказал он, внимательно рассматривая часовых пионэров. – Я думаю, что жетоны – это наши пронумерованные личности. И следить за нами всеми теперь им проще и удобнее. Возможно, нас еще будут как-то сортировать. Нам надо держаться друг друга.
– Я согласна, – ответила она, крепко сжимая его ладонь.
По трансляции объявили, что начинается посадка и всех просят занять свои места в вагонах.
***
– Почему вы задержали пумпель? – инспектор весь кипел от негодования.
Диспетчер, сидя за пультом и не поворачивая головы, пробурчал:
– Вы собрали такую ораву, выбросили нам на вокзал и хотите, чтобы мы быстро их запихнули назад? Ваши пионэры жетоны раздавали более получаса.
– Немедленно отправляйте пумпель, – шипел инспектор. – Вы срываете весь график. Министерство накажет за такую работу.
Диспетчер, не обращая внимания на негодование инспектора, наблюдал за посадкой.
– Вон, видите, ваши пионэры и то не справляются. И зачем было такой пумпель формировать?
– Вы прекрасно знаете, что пионэры нам не подчиняются! – прокричал инспектор. Его красное лицо изображало одновременно и страх и ярость.
– Наша задача принять и отправить. Что вы сидите? Действуйте, сделайте хотя бы что-нибудь. Дайте хотя бы объявление, что пумпель отправляется через пять минут.
Диспетчер монотонно повторил в микрофон:
– Пумпель отправляется через пять минут.
В диспетчерской раздался звонок. По громкой связи равнодушный голос, медленно расставляя слова, произнес:
– Говорит старший вожатый. Пумпель отправится по готовности. Прошу быть готовым.
Щелкнул выключатель, и голос исчез. С минуту инспектор и диспетчер молча смотрели на экран, где висела картинка с очередями садящихся в вагоны и дежурными пионэрами, контролирующими потоки молодежи.
– Чего же дергаться? Видите, они еще не готовы. Я думаю, еще минут тридцать будут усаживаться, – диспетчер отвернулся от экрана, попил водички и продолжил свои неспешные рассуждения:
– Они набили сверх меры этот пумпель, наверное, с учетом отказников. В прошлом разе отправили полупустой. Часть молодежи пожелала не ехать. Забастовали ребята.
– Пионэры знают, что делать, – уже более спокойно высказался инспектор. – Только мы их целей здесь не знаем.
– Там наверху у начальства знают, что делать, – возразил диспетчер. – Нас не трогают и то хорошо. А по поводу задержки пумпеля напишите докладную или рапорт, как делают эти, – он ткнул пальцем в сторону пионэров, стоящих у вагонов. – И слова можно вписать такие: – ввиду непреодолимых обстоятельств и так далее… Можете уже сейчас начинать писать.
– Написать-то можно, – согласился смирившийся инспектор и неожиданно спросил:
– А оставшиеся так и исчезают?
– Их дежурные пионэры куда-то вывозят, а наши потом убирают полдня помещения. Ужас, что после них остается.
– После пионэров? – спросил инспектор.
– Нет, от молодежи, – ответил диспетчер. – Все углы, все что можно, все загажено, исчиркано. Молодежь ныне энергично свободная. Вот опять конфликт, – диспетчер кивнул на экран, где пионэр уводил от вагона какого-то дергающегося парнишку.
– Последний пумпель сейчас отправим и домой. Мне здесь делать больше нечего, – пробурчал инспектор.
– И что, молодежных пумпелей больше не будет? – спросил диспетчер.
– Да… – уже довольно равнодушно протянул инспектор. – В министерстве есть информация, что этот вроде последний.
– Последний, – повторил диспетчер как бы раздумывая. – Ну и хорошо. Станет спокойнее. А что с пионэрами там у вас слышно? Что-то много их стало. У нас в городке и то дружина появилась. Мэр бегает, не знает как себя вести, все с ними советуется.
– Полным-полно, – ответил инспектор. – В министерстве звено уже есть. Я думаю, скоро меня к вам посылать перестанут. Пионэры везде будут.
– А как же без нас, спецов? Без нас никак нельзя. Что этот пионэр может? Правда, ребята все здоровые, сильные, как на подбор. Вот что-то девчонок я не вижу? У вас там есть девчонки?
– Слухи ходят, что есть, но я их еще не видел, – ответил инспектор. – А нас им заменить легко. Мы уже отработали свое.
Утиль, одним словом. Может, кого-нибудь из этих пумпелей на наше место и пришлют. Пионэры их работать научат и заставят.
– Научат, заставят, – недовольно повторил диспетчер. – Без желания, без стремления? Это не то. Толку мало будет. Я вот, можно сказать, всю жизнь при вокзале. Начинал простым механиком. Это место – мой второй дом. А у них, у пионэров, где дом? Где председатель скажет, там и дом? Как-то это не по-людски. Неуютно получается. Холодные они какие-то. Будь готов. Всегда готов.
Последние слова он произнес уныло и, безнадежно махнув рукой, добавил:
– Всегда готов… Придумали же. А когда личное время, тоже всегда готов?
Диспетчер уже не смотрел на экран. В большие окна от потолка до пола и так было видно, что очереди у вагонов еще не рассосались.
– Вот вы, инспектор, одобряете это пионэрское движение? Вам это нравится?
Инспектор отвернулся от окна и задумался, видимо, такой вопрос застал его врасплох. Там, в городе, в его кругах такие темы не принято было обсуждать, а здесь, подумал он, где пионэрия не сильно развернулась, такие вопросы еще задавались.
– Одобряю ли я? – повторил он вопрос. – Я даже не знаю, как на него ответить. Они, я имею в виду пионэров, наверное, полезные вещи делают. По крайней мере мне они не мешают. А что будет потом с этим движением, нам неведомо. Мне на пенсион скоро, так что пусть об этом молодежь думает.
– А что думает ваша молодежь? – не отставал диспетчер. – Что ваши домашние думают? У вас есть домашняя молодежь?
– Домашняя молодежь учится, и мысли у нее непохожие на наши, – ответил инспектор.
– Это что же, нам их не понять или они нас не понимают?
– И то, и другое, – ответил инспектор. – Кажется, посадка заканчивается.
– Да, конец полемике, – согласился диспетчер, вглядываясь в экран.
***
– А я хочу в этот вагон, – настаивал худенький парень с гривой на голове. – Имею право. Там, где я был раньше, мне не нравится, там бритых много.
– Ваш вагон пятый. Прошу занять положенное место, – пионэр у входа в вагон отстранил парня от двери.
– Ты что, глухой? Я же говорю тебе, там мне не нравится, – повторил парень, пытаясь оттолкнуть пионэра.
Пионэр равнодушно, без эмоций еще раз произнес:
– Ваш вагон пятый. Прошу занять положенное место.
Венса, стоящая сзади, не выдержала и возмущенно заявила:
– Ты что лезешь в наш вагон? У нас там и без тебя тесно. Иди к своим бритым.
Парень не уходил и продолжал напирать на пионэра:
– Ты что здесь, главный, что ли? Подумаешь – пионэр. Видали мы и не таких начальников. Пусти, а то хуже будет.
Неожиданно сзади к парню приблизился дежурный. Как-то быстро, никто и не заметил, как это произошло, парень оказался с наручником на правой руке. Второй наручник был закреплен на левой руке дежурного. Заломив руку паренька за спину, дежурный повел его в сторону вокзала. Парень пытался сопротивляться. Бранные слова, исходившие от него потоком, прерывались громкой речевкой:
– Надо попу нам всем рвать,
Пионэров посылать…
Парень хрипел, дергался, но всё же продолжал:
– Могут нас здесь всех умыть
И здоровье повредить…
В конце концов крики сменились стенаниями:
– Я согласен… Я согласен в свой вагон…
Но дежурный пионэр был неумолим. Менее чем через минуту он с рыдающим парнишкой скрылся в арке вокзала.
Лучу с Венсой вошли в вагон. В их ячейке оказалось два свободных места. В проходе уже никто не сидел и не стоял. Видимо, много молодежи осталось в помещениях вокзала. Через пять минут пумпель отошел от перрона.
– Жалко парнишку, – она тихо произнесла эти слова и посмотрела на него.
Он молчал, смотрел в окно и думал о чем-то своем.
– Ты не слушаешь меня? – спросила она.
– Извини, – ответил он. – Да, парнишку жалко. Глупо было сопротивляться.
За окном промелькнули последние строения. Внизу под эстакадой и до самого горизонта открылись лесные дали. Солнце скрылось за тучами. Серо-черные облака нависли над лесом. Похоже, что надвигалась сильная гроза с ливнем.
– Почему они Гуру поместили так далеко от города? – спросила она.
– Наверное, чтобы его меньше беспокоили случайные посетители, – ответил он.
– Что-то мне расхотелось ехать к Гуру, – сказала она тихо. – Ты слышишь меня?
– Уже поздно менять решение, – ответил он. – Надо подумать, что делать дальше. Как себя вести с этими?
Она поняла, что он имеет в виду пионэров.
За окном где-то сверкнуло впереди над дальним лесом. Первые крупные капли прочертили на стекле косые линии. В вагоне зажегся свет. Пассажиры как-то загрустили. Разговоры прекратились, и в вагоне наступила обычная дорожная тишина. Девчушка, оторвавшись от окна, шепотом спросила:
– А куда они все делись? Их не пустили к Гуру? Или они сами не захотели?
Вопрос повис в воздухе. Дружок девчушки – юноша с тонкими чертами лица не сразу ответил:
– Мы здесь в пумпеле, а они остались там на вокзале. Почему так получилось? Может быть, мы узнаем это когда-нибудь.
По вагону друг за другом энергично прошли два пионэра. Минут через двадцать они же на обратном пути отсканировали все жетоны и исчезли по ходу движения пумпеля. Неожиданно появился хлыщ. Он оглядел всех сидящих и как-то нарочито бодро произнес:
– Кислота тут у вас какая-то. Что загрустили, паломнички? До Гуру далеко, а пионэрия рядом. Предлагаю создать общественное движение. Есть идеи по названию?
– Отвали, – первой отреагировала Венса.
Хлыща эта реплика нисколько не смутила.
– О! Мадмуазель. Я глубоко виноват перед вами и вашим другом. Прошу простить меня за те неудобства, которые я вам учинил. Глубоко раскаиваюсь в содеянном. Обещаю искупить дальнейшим примерным поведением. Нельзя же оступившегося один раз человека отвергать, презирать. А где наш природный гуманизм, где наше сочувствие, участие и, наконец, сострадание к падшим?
Хлыщ говорил не останавливаясь:
– Мы, человеки, должны понимать друг друга. Понимание и прощение – вот наш девиз, если хотите кредо, при любых обстоятельствах. В самые тяжелые времена, я бы сказал, поворотные времена, понимание и прощение позволяло нам оставаться людьми…
– Все, все. Я простила вас. Простила. Я поняла, я поняла вас. Вы просто многоговорящий человек, – торопливо произнесла Венса.
Хлыщ остановил поток своих слов и ждал реакции остальных сидящих.
– Мы, конечно, не возражаем, – робко ответил юноша с тонкими чертами лица и неуверенно добавил, – только зачем нам это движение, мы и так сидим и движемся. Если только развлекухи ради?
Хлыщ помрачнел и спросил:
– А нас устраивает это странное движение?
– Допустим, не устраивает, – включился в разговор Лучу и жестко спросил: – Есть конкретные предложения?
– Конкретно, нам нужна информация. Пока ее нет, мы можем грустить и хохмить сколько угодно, и это будет сплошной бесполезняк, – ответил Хлыщ.
– Добыча информации в наших условиях – тяжелая работа с низкой вероятностью успеха. – Лучу встал и оглядел весь вагонный проход. Все было тихо. Видимо, после остановки остатки молодежи впали в уныние. Веселость и задиристость первых часов поездки исчезли безвозвратно.
– Давайте рассуждать логически, – Лучу произнес эту фразу и добавил: – Первое, что мы должны сделать, это обменяться друг с другом – кто что знает. Каждый что-то видел, что-то слышал об этих пионэрах и Гуру. Второе, надо подумать, где и как получить новые сведения. Кстати, как тебя зовут? – обратился он к Хлыщу. Хлыщ ответил:
– Меня зовут Альберт. Как ни странно, но в школе меня прозвали Бертой. Имя мне родичи подобрали иностранное, видимо, от любви к экзотике. Вот и стал я неожиданно для себя благородным, блестящим и белым. Одним словом, «Благородный блеск», интроверт по натуре, борюсь с этим всю свою сознательную жизнь, говорю без остановки, – Хлыщ перевел дыхание и продолжил: – Предки имена нам выбирают без нашего согласия. Хорошо, если будущий характер совпадет с именем, а если нет? Назовут Аполлоном, а на самом деле вырастит коряга какая-то. Я думаю, что имена сначала надо давать предварительные, а позже сделать так, чтобы сам хозяин мог его изменить.
Хлыщ, видимо, утомился от собственной речи, затих. Наступила пауза, которую нарушил Лучу. Он назвал свое имя и имя Венсы. Остальные также назвали свои имена, и эта процедура представления как-то неожиданно объединила ячейку в какое-то содружество и, казалось, влила в участников новую порцию энергии. Каждый старался выговориться и изложить все, что он знает или слышал о Гуру и пионэрах.
Информации оказалось немного, а противоречий хоть отбавляй. Никто не знал, что их ждет в конце пути. Хлыщ и Лучу, пытаясь анализировать все, что было сказано, терялись в версиях и догадках.
Гроза с ливнем обрушилась на пумпель. Сплошная стена воды накрыла снаружи все вокруг. Из-за резкого снижения видимости и шквалистого ветра пумпель сбавил ход. Непогода за окном оптимизма не прибавила. Вопрос – куда делись исчезнувшие после станции их попутчики, как и многие другие вопросы, – остались без ответа.
***
Они наблюдали за городом с высоты сотого этажа. Внизу кипела жизнь. Общественный транспорт, несмотря на дневную духоту, был полон страждущих добраться до магазинов, офисов, собственных квартир и прочих мест, крайне необходимых или бесполезных для пассажиров. Город работал и жил. Транспортные потоки второй половины дня, еще не такие мощные, как в часы пик, растекались по автострадам в разных направлениях и отсюда сверху напоминали трассы лесных муравьев в заботах летнего дня.
Громадные окна со светоотражающим покрытием не пропускали яркий солнечный свет, и в помещении было уютно, а микроклимат, удачно подобранный компьютером, позволял комфортно расположиться в креслах и обсуждать насущные управленческие проблемы.
Мужчина средних лет в безупречно деловом костюме, отпивая глоток прохладной воды, спокойно и уверенно произнес:
– Шеф, вы действительно считаете, что клонисты эффективнее евгенистов?
– Нет, я так не думаю, – Шеф отошел от окна и, расположившись в кресле, продолжил: – Они хотят нас убедить, что каждое направление лучше другого. Это нормально, но только до поры до времени. Когда соперничество достигнет апогея и эта борьба проникнет в нашу управленческую среду, тогда эта борьба станет опасной для общества.
– Может быть, их объединить? – спросил помощник. – Тогда можно заранее нейтрализовать эту потенциальную опасность.
– Если их объединить, то это соперничество мы загоним внутрь, и там может начаться обыкновенная исследовательская грызня. Это явно хуже, чем контролируемое явное соперничество. – Шеф задумался на минуту и продолжил:
– Полагаю, пока оставить все как есть. Тем более, что решение надо проводить через Высший Совет. А там, как вы знаете, существуют разные точки зрения. Да, кстати, вы подготовили докладную по проекту «Гуру»? Совет ждет ответа.
– Да, документ почти готов. Только я бы хотел обсудить окончательное предложение.
– У вас есть сомнения? – удивился Шеф.
– Не то чтобы сомнения, есть варианты. Эксперты дают разные, явно противоположные заключения.
Шеф отложил в сторону папку с бумагами:
– Я слушаю вас.
– Уникальных экземпляров за время реализации проекта не выявлено. Это главный аргумент в пользу закрытия проекта. Но времени прошло весьма мало для того, чтобы сделать окончательный вывод. Это аргумент в пользу продолжения работ. Капитальные и текущие затраты незначительны, и в нашем случае ими можно пренебречь. Но вот фактор резерваций серьезен. Сторонники закрытия считают, что необработанный, сырой материал отказников в таком объеме не может быть качественно переработан евгенистами. Вот это основное, о чем я хотел вам доложить.
– А почему отказников так много? Пропагандисты недорабатывают?
– Я послал в министерство контролеров, но результатов пока нет.
– А наша пионэрия?
– Пионэрия работает эффективно. Дисциплина в норме. Организация четкая. Возможно, методы жестковаты, но зато, как уверяют генетики, исполнительность выше всех ожиданий.
Шеф встал, подошел к окнам и довольно долго смотрел на город.
– Со мной вчера нехорошо поговорили члены Совета о резервациях. До них дошла информация о перегруженности лагерей. Если недовольство распространится в обществе, проект придется закрыть, а заодно и евгенистов. Думаю, пока что это преждевременно, но как долго это может продолжаться? Так что же мы Совету можем предложить?
Мужчина средних лет налил воды, отпил полстакана и спокойно, тщательно подбирая слова, ответил:
– Думается, что сейчас необходимо приостановить проект. Тем самым остановим поток отказников и разгрузим резервации. Пионэров временно переориентируем. А отбывший сегодня пумпель следует считать последним в этом сезоне.
Шеф вернулся к креслу, внимательно посмотрел на помощника и, чуть улыбнувшись, спросил:
– У вас документ уже готов?
– Да, Шеф, – помощник достал из папки лист бумаги и положил его на стол.
Шеф просмотрел документ, подписал его, прищурился и с некоторым облегчением спросил:
– На сегодня это все?
– Да, – последовал ответ.
***
Хлыщ на минуту исчез и появился с яркой девицей. Прогнувшись, он заявил:
– Разрешите представить – Рая, моя подруга верная в дороге. Надежная, как я, и интроверт. Девочки, я предлагаю вам охмурить пионэрчика.
– Альбертик! Охмурить пионэрчика? Это что-то новенькое, – проворковала девица и с выражением нарочито трагично прочитала:
Полюбила пионэра,
До меня ему нет дела.
Что ж, пришлось пойти в утиль,
Может, там найду свой стиль.
Венса как-то резко с недоверием отреагировала:
– Охмуряйтесь без меня. Я в этой дури участвовать не буду.
– Что вы, что вы, мадмуазель, – улыбнулся Хлыщ, – это совсем несложно. Это всего лишь легкий флирт. Это поможет нам получить хоть что-то новое о нашем состоянии, о нашей судьбе.
– А ты что молчишь? – Венса обратилась к Лучу. – Я что, должна любезничать с этими клониками? – и, подражая девице, продекламировала:
Пионэром ты не будешь,
Встречу с ними не забудешь.
Можешь ты в утиль попасть
И тогда совсем пропасть.
По трансляции объявили:
«Просим подготовиться к опросу. Ваши вопросы к Гуру будут внесены в протокол. Подробные инструкции у дежурных».
Вагон оживился. Молодежь зашумела на все голоса. Появились идеи – какие вопросы задавать. Возникли даже споры. В соседней ячейке юношеский голос прочитал четверостишие:
Гуру добрый. Он поймет
И к себе тебя возьмет.
Только как вопрос задашь,
Будешь взят на карандаш.
– Вот и дождались, – сказал Лучу, – в самый раз охмурять. Идея неплохая. Наши спутницы могут попробовать их разговорить. Шансы невелики, но попытаться можно. Мы еще не знаем, как они отреагируют на противоположный пол.
– А о чем же с ними говорить? – успокоившись, спросила Венса.
Лучу ответил:
– Начните, как положено по этикету, с погоды, а потом, если будет ответная реакция, переведите разговор на него, то есть о нем. Может, что-то скажет о себе, кроме: «Всегда готов».
Хлыщ одобрил тему разговора и добавил:
– Улыбайтесь, побольше улыбайтесь. Вы обратили внимание, они совсем не улыбаются.
Ливень постепенно стихал, посветлело. Пумпель ускорился. За окном появилась бегущая картинка сплошного, чисто вымытого дождем леса.
– Венсочка, я начну с природы, а ты что-нибудь вставишь о погоде в этих местах, а заодно спросишь – как там погода у Гуру? – с улыбкой произнесла девица. – А слова «Вы сегодня великолепно выглядите», сказанные искренне и с заинтересованным блеском в глазах, могут на пионэрчика произвести впечатление.
– Я попробую, но трогать, лапать я его не буду, – ответила Венса.
– И не надо, – согласилась девица. – Для начала достаточно заинтересованного внимания, но при разговоре надо по чуть-чуть приближаться к нему, так сказать, вторгаться незаметно в его личную зону комфортности, но так, чтобы его это не раздражало.
– Вы, я вижу, уже план действий наметили. Вот и чудненько, – удовлетворенно заметил Хлыщ. – Будем ждать пионэрчиков.
Неожиданно пумпель резко сбросил скорость. Пейзаж за окнами не предвещал ни станции, ни остановки, но уже минут через пять вагоны поравнялись с невысокой платформой, и пумпель остановился. Через окно виднелось большое одноэтажное серое здание невзрачного вида, скорее напоминающее ангар, чем обычный вокзал. За ангаром обнаружилось несколько строений неизвестного назначения. После ливня все вокруг было наполнено водой. Серые крыши и стены еще не просохли. Повсюду блестели большие лужи. На передней стене ангара белой краской было выведено: «Ст. Продольная».
Пассажиры не спеша выбрались на платформу. Воздух после грозы был чист и свеж. Невысоко над горизонтом, через лохмотья черных туч выглянуло солнце, яркие лучи которого осветили скучное пространство из нескольких серых строений среди сплошного ковра леса.
Молодежь, тихо переговариваясь между собой, постепенно притихла, с любопытством наблюдая за действиями пионэров. Наступила странная тишина, в которой пионэрское передвижение выглядело непонятным и непривычным. Одни из них формировались, приветствуя друг друга касанием ладони правой руки, в группы по три человека, затем тройки поочередно удалялись в ангар. Другие выстраивались у вагонов.
– Что-то затеяли, – враждебно прошипела Венса.
– Это они готовятся нас переписать, – предположил Лучу.
– Смотрите, это все захудалое место окружено периметром, – прошептал Хлыщ.
– Какой периметр? Я ничего не вижу, – спросила Венса.
– Видишь, вышки вокруг, – тихо проговорил Лучу. – Это и есть периметр.
***
– Эко, сегодня их как много, – удивился лысый мужчина во френче с малиновыми погонами.
– Пионэры потрудились, – ответила ему деловая женщина в черном комбинезоне.
– Грязи-то нанесут немерено.
– Да, после них зачистка ваша будет обширна.
– Зачистка это потом, а сейчас тесно им в ангаре-то будет, – заметила деловая.
– В тесноте, да не в обиде, – произнес френч. – Прижмутся друг к дружке. А то ныне такая разобщенность. Ни до кого не достучишься, не докричишься. Традиции не передаются. Опыт никому не нужен. Каждый сам по себе.
– Это вы верно сказали. Вот возьмем нашу уборку, клининг то есть, ведь мало кто хочет этим заниматься. Традиции, навык исчезли, испарились. Все норовят менеджировать. И эти пионэры тоже. У них, смотрю, все начальники, поди.
– Да нет. У них низшие звенья вроде бы трудятся. Вот сейчас молодежь сортируют.
– Так сортировать людей – это ж не работа. Эдак все могут, если власть им дать, – деловая отошла от окна. – А ты попробуй своими руками что-то сотворить. Вот тогда мы посмотрим, на что ты способен.
– Не соглашусь с вами, – ответил френч. – Руки руками, а голова тоже нужна. Соображать надо.
– А я что, против головы? Я за, – продолжила деловая. – Только если работа не видна, что толку от головы.
– Соглашусь, что и голова и руки нужны, чтобы дело делать, – высказался френч и после некоторого раздумья спросил:
– А не испить ли нам чаю, пока пионэры молодежь сортируют?
– Да, пожалуй, чайку попить стоит, а то потом и голова и руки будут заняты.
Они устроились за небольшим столом у окна, наблюдая, как пионэры выстраивают прибывших в очереди и направляют потоки в ангар.
– Я вот что скажу, нет уважения между поколениями. Связи нет. Молодые сами по себе, а мы уже влиять не можем. Жизнь стала быстрой, бежит не угонишься. Говорят, что этим пионэрам поручили молодежь воспитывать. А где у них традиции, где опыт? Нетути, – френч с удовольствием маленькими глотками отпивал горячий чай.
– Да, молодежь от нас увели, отстранили, значит, – подтвердила деловая. – А может это и правильно. Новые люди растут – новые идеи будут. От моего клининга новых идей не предвидится.
– Да и то верно. Я уж на станции лет сорок, и что видел? Лес да пумпели проходящие. Это ж кому сказать стыдно, в городе ни разу не был. От хозяйства никак не оторваться. Леность оседлости одолела. Нет никакого желания к переменам.
– Перемены вещь иногда опасная. Да и здоровье от них портится, – продолжила деловая. – У нас здесь хорошо, тихо. Только вот молодежные пумпели обеспокоили. Раньше без них спокойнее было. Зима придет, сезон закончится, передых будет.
– Зимой хорошо. Пумпель один раз в неделю, и то проходящий. Спокойствие и благолепие, – мечтательно вздохнул френч.
– Благолепие, – согласилась деловая.
Они несколько минут удовлетворенно созерцали опустошенную платформу. Небо очистилось окончательно. Солнце клонилось к закату. Длинные тени от строений вытянулись до самой опушки леса.
– Интересно, много ли сегодня будет отсортированных? – спросила деловая.
– Поживем увидим, – ответил френч. – На «Поперечной» отказников было много. Пумпель переполнили. А у нас посвободней стало.
– Жалко их, – деловая кивнула в сторону вагонов. – Попадут в лагеря, разрежут их всех.
– Вы это зря так говорите. Эта информация закрытая, – оглядываясь по сторонам, тихо заметил френч. – Да и не режут их, а препарирует для науки. Новый менталитет выводят.
– Всё равно жалко, – шепотом продолжила деловая. – Нам-то что, у нас свой менталитет устоялся. А эти только начинают жить.
– Жизнь жизнью, а науку остановить нельзя.
– А что же, наука и пожалеть никого не может? – спросила деловая.
Френч поставил на стол пустую кружку.
– Наука-то может, то есть я не так выразился. Человеки научные могут, и то не все, а наука в целом движется сама по себе и из любопытства может в такие дебри забрести, что потом все ахают и удивляются – мол, не гуманно это, бесчеловечно. Вы и то ворчите на этих пассажиров: «Стены все исписали, испачкали в ангаре», а наука хочет это исправить, чтобы не чиркали где попало.
– Я ворчу за дело, – ответила деловая. – Я же не препарирую, хотя посечь иногда очень хочется этих пакостников. Прямо неймется им, как стенку какую чистую увидят, так руки у них, что ли, чешутся, исчиркать все.
– Вот видите, – продолжил френч. – А наука – она особенно психологическая, все это изучает и стремится к новому. Вам же приятнее и удобнее будет убирать при чистых стенах.
– Приятнее, – согласилась деловая.
Ярко-красное огромное солнце коснулось верхушек деревьев. Его вечерние лучи осветили комнатку, напичканную приборами, датчиками, настенными экранами, на которых фиксировались картинки пустой пумпельной трассы, бегущей среди бескрайних, покрытых лесом холмов.
– Уже час как сортируют, – заметила деловая.
Френч взглянул на часы:
– Час пятнадцать минут. Так это как обычно. Работы у них там много.
– А вы сами-то к Гуру хотели бы попасть? – спросила деловая.
Френч надолго задумался, не спеша прошелся вдоль окна, внимательно осмотрел все экраны, что-то пробормотал про себя, видимо, повторяя вопрос, и произнес:
– Нет, пожалуй, нет.
– Почему? – удивилась деловая.
– Почему… – Френч тянул с ответом, подбирая нужные слова: – Мне нечего его спросить, да и зачем мне знать что-то такое, что я еще не знаю про себя. Зачем мне это? О себе я знаю почти все, и мусора и грязи во мне достаточно, чтобы я еще что-то новое узнал.
– А судьбу разве не интересно узнать? – не унималась деловая.
– А зачем? Ну, узнаю я, как все кончится, что из того? Мне что, лучше станет жить? Нет, не лучше… – Френч вздохнул, и взгляд его устремился куда-то далеко, где уже, наверное, давно не бывала его мысль.
– Да, пожалуй, вы правы. Нам уже это не нужно, – тихо согласилась деловая и, грустно улыбнувшись, добавила: – А молодежь еще желает что-то узнать.
– Молодежь, на то она и есть молодежь. У нее стремление есть, – заметил френч. – Вспомните себя в молодости. Все еще впереди. Стремись, выбирай.
На экране появился сигнал: «Начало посадки».
– Вот и все. Сейчас отправим, и смене конец, – равнодушно заключил френч. – Всех к Гуру отправим. Гуру умный, всех рассудит.
***
– Наохмурялись, – грустно сказала она.
Он молча смотрел в окно и по мере удаления от «Продольной» хмурился все более и более. В глазах его надолго застыла картина, как пионэры уводят Хлыща и девицу, а Хлыщ, не сопротивляясь, напевает старую песню:
Я ухожу навсегда. Кто-то сказал мне – пора.
Время бежит далеко, всех нас забудут легко…
Неожиданно у Хлыща оказался красивый голос:
Люди другие придут, может быть нас позовут.
Время бежит так легко. Нам всем до них далеко…
Эти слова Лучу помнил от отца, который в последний год часто напевал их тихонько про себя, вглядываясь туда, где океан соединялся с огромным куполом неба.
– Почему у них порвались жетоны? – спросила она.
Он долго не отвечал. Потом повернулся к ней и прошептал:
– Я потом тебе все расскажу.
– Хорошо, – покорно согласилась она.
Пумпель мчался по высокой эстакаде куда-то на северо-восток. Солнце уже скрылось за горизонтом. Небо над лесом вспыхнуло красно-золотистым заревом вечернего заката. На западе над самой кромкой леса блеснула яркая голубая звезда.
– Хочешь, я расскажу тебе одну историю? – спросила она.
Он кивнул головой. Она начала рассказ, пытаясь с выражением произносить слова и фразы и делать паузы в нужных местах:
«Небо над лесом вспыхнуло красно-золотистым заревом вечернего заката. Над самой кромкой леса блеснула яркая голубая звезда. В долине было сумрачно и сыро. Бажена лежала на холме и смотрела в темнеющее небо, где постепенно проступали далекие звезды.
– Завтра в ночь будет праздник, и я обязательно пойду к Яри, он так нравится мне, – думала она. – Только бы Черныш не опередил его.
Закат быстро затухал. В вышине через все небо протянулась звездная дорога. В редколесье за ее спиной проснулись ночные жители. В тишине послышались слабые шорохи и звуки, кто-то совсем близко от нее фыркнул несколько раз и, уткнувшись влажным носом в ее плечо, удалился в густую траву. Ночная бабочка села ей на живот и, тихо перебирая лапками, пробралась ближе к груди. Бажена старалась не двигаться, чтобы никого не спугнуть в эту предпразничную ночь.
Этот Черныш каждый раз пристально смотрел на нее, когда она проходила мимо мельницы. А неделю назад он поймал ее и прижал к стене за гумном.
– Ты всё равно будешь моей. Скоро жди сватов, – хрипел он ей в ухо, когда она отбивалась от него. – Родители согласны. А Яри твоего я загублю. Слышишь, – крикнул он ей вслед, когда она вырвалась от него.
