Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
– Они так быстро решили разобрать это «ЧП», что забыли выставить в президиум этого «первенца», – подумал куратор и равнодушно продолжил наблюдения.
Бюст первого пионэра пристально сквозь круглые очки, казалось, смотрел прямо на него. Волосы «первенца» раз в неделю дежурные подкрашивали в золотистый цвет. Это считалось незыблемой традицией с тех времен, когда здесь в зоне лабиринта установили этот бюст. Куратор перевел взгляд на кающегося слева.
– Перед лицом своих товарищей торжественно констатирую о недопустимости исчезновения фантома без регистрации в реестре происшествий, – чистильщик с энтузиазмом произнес эту фразу трижды.
Подобное со словами: «…перед лицом своих товарищей…» куратор слышал уже несчетное количество раз. Ранее он наблюдал за «пумпельными». Работа легкая, проехался до «Технической» и назад, отдыхаешь. Так он прокураторствал почти полгода, и вот уже более месяца, как его перевели к «лабиринтным» – скучища страшная. Ежедневные доклады о состоянии лабиринта наводили смертную тоску своим однообразием. Редкие как это происшествия скрашивали, если можно так сказать, обыденность, но регламентные мероприятия пионэрии методично усугубляли чувство никчемности и малозначимости его присутствия на этом объекте. Он уже давно заметил некоторую застойность, отсутствие развития в пионэрском проекте. Ничего нового, хотя бы на малую толику лучшего, он не замечал. Не замечал, пожалуй, уже более года. Ротация пионэрии шла своим чередом. Почти каждую неделю появлялись новые экземпляры. Вот и сейчас в зале он наблюдал с десяток новеньких с горящими глазами в новой форме. Но время шло, а поведенческие функции оставались прежними – «Будь готов. Всегда готов».
Второй кающийся заканчивал свою речь:
– Нерегламентное проявление фантомизма ставит перед нами новые рубежи и новые цели…
– Сейчас они, – подумал куратор, – уже в который раз прокричат свое «Будь готов», и зал ответит…
Но что-то сегодня произошло неуловимое, сзади тихий шепот не спеша приближался к первым рядам. Сначала еле слышно, потом все громче и явственнее слышались слова недовольства: «Мы против, мы против… Они будут пачкать, а мы…». Зал постепенно из строго структурированной субстанции превращался в толпу, со всеми признаками пока что скрытой стихии, то ли разрушения, то ли созидания.
Куратора учили опасаться толпы. Нет ничего страшнее неуправляемого скопления индивидуальностей, и важно перехватить, уловить момент, ту точку, когда еще колеблющиеся не осознали себя причастными к общему порыву.
В первых рядах некоторые уже выкрикивали протесты. Несколько пионэров поднялись с мест. Волнение охватило зал. Послышалось:
– Разве можно это терпеть. Они пишут… – и тройка пионэров в центре зала хором прокричала:
– Пионер, ты не дурак, ты законченный…
Последнее слово взорвало зал. По разговорной инструкции это слово было запрещено к употреблению. Председатель вскочил из-за стола, как отпущенная пружина и, тщетно стараясь перекричать зал, не прерываясь, без пауз, несколько раз рявкнул в толпу:
– Будьте готовы!
На что зал никак не реагировал. Дальние ряды объединились в единый протест и скандировали:
Пионэр, ты всем пример,
У тебя есть много дел,
А ведешь себя как…
Последнее слово, также запрещенное инструкцией, подхватили почти все присутствующие. Казалось, что им просто хочется его кричать, и не от того, что этим запрещенным словом их обозвали, а от того, что им нравилось хором орать это сочетание из трех букв.
Куратор понял, что система, державшая порядок, пошла в разнос и наступила его очередь действовать, и действовать немедленно. Он встал со своего места, в три шага преодолел пространство, отдалявшее президиум от края сцены, вытянулся в стойку смирно и запел как мог:
Нам, пионэрам, сделать немало
Родина-мать навсегда приказала.
Плотно сомкнем мы наши ряды,
Рядом в строю есть и я, есть и ты.
И только на последней строчке куплета к куратору присоединились первые ряды:
Нам, пионэрам, дело всем дали,
Главное цель, остальное детали.
Вырастут люди все без оков,
Крик пионэра – всегда будь готов!
Третий куплет пел стоя уже весь зал. По окончании гимна наступила глухая тишина, никто не смел пошевелиться. С минуту никто не садился. Первым пришел в себя Председатель и, несколько смущенно кашлянув в ладонь, тихим, но твердым голосом предложил всем сесть. Напряжение спало, послышались шорохи от рассаживающихся пионэров. Кающихся отпустили на свои места и по предложению Председателя приступили к обсуждению происшествия. Выступило по три пионэра от каждой стороны. Предложение по итогам обсуждения, естественно, было единым: «Усилиться и напрячься».
Куратор за столом президиума вспомнил, как начинал работу в этом проекте:
«Это было? Это было когда первый пионэр, неказистый юноша, слонялся по коридорам и закоулкам Центра генерации. Тогда молодежь с нескрываемым любопытством старалась пообщаться с очкариком, который с завидным терпением отвечал на вопросы и даже на те каверзные, которые задавали ему особо язвительные сотрудники Центра. Очкарика не смущали ни вопросы о его происхождении, ни вопросы, как говорится, «ниже пояса». Он монотонно объяснял, кто он и зачем здесь находится. А потом, когда появилась первая партия пионэров, очкарик исчез. Объявили, что он пропал без вести».
Собрание подходило к концу. Решение приняли единогласно: «Принять к сведению усиление и напряжение». Зал опустел. Куратор выходил из помещения последним и машинально подмигнул «первенцу», глаза которого из-под круглой оправы очков пристально смотрели на него.
***
Они более часа блуждали по бетонным переходам, и Лучу уже несколько раз замечал спонтанные изменения конфигурации проходов и коридоров. Создавалось впечатление, что лабиринт меняется как-то сам по себе, независимо от того, где ты в нем находишься. Венса рядом с Лучу успокоилась и неотступно следовала за ним, иногда прижимаясь к его спине, когда он замедлял движение. Они остановились, чтобы передохнуть и отдышаться, воздух становился все более спертым и влажным; уселись, прислонившись к прохладной, шершавой стене, и молчали. Говорить о чем-то совсем не хотелось. Желание было только одно – поскорее выбраться отсюда. Он спросил ее:
– Ты не устала?
Она ответила:
– Нет, я могу идти.
– Посидим немного, – продолжил он, – наверное, скоро мы найдем выход. Зачем им держать нас здесь так долго?
– Да, мы скоро найдем выход, – согласилась она и опустила голову ему на плечо. – Мы должны его найти.
Они снова замолчали. Где-то далеко в глубине опять появились странные звуки, как будто кто-то ритмично стучал в стену чем-то тупым и тяжелым, а в ответ этим ударам слышался стук более частый и гораздо тоньше.
– Перестукиваются, – сказал он.
– Они хотят встретиться, – согласилась она. – Нам тоже надо постучать.
– Мы сейчас отдохнем и постучим, – ответил он.
– Хочешь, я дорасскажу историю про Бажену, – она заглянула ему в лицо.
Он кивнул головой. Венса прислонилась к нему, закрыла глаза и продолжила свой рассказ:
«Уже совсем стемнело, когда Бажена смогла покинуть дом и на ощупь по еле различимой тропинке, зигзагами уходящей вверх на Гори-гору, двинуться на праздник. Она шла, не чувствуя ног, ее несло туда наверх счастливое предчувствие встречи с Яри.
– Он уже, наверное, там, среди остальных, и ждет меня, – подумала она, на ходу снимая одежду и подставляя молодое тело под ласковые прикосновения высокой травы и молодой листвы низкой лесной поросли. Звезды высыпали в вышине и освещали ей путь. Вот она обогнула отуростье, где когда-то были вырубки, обошла длинный гребел, где по осени местные собирали смакуши, и вышла на плоскую вершину горы».
Венса замолчала, взяла его за руку и через минуту продолжила свое повествование:
«Наверху парни разожгли костры. Дым ровными столбами уходил высоко в небо. У костров несколько пар играли в догонялки. Сполохи пламени высвечивали из темноты их светлые тела. Поодаль ближе к лесу слышались смех и множество голосов.
Она обошла поляну, Яри нигде не было. Несколько незнакомых парней из других деревень останавливали ее, предлагая поучаствовать в играх, но она со смехом отказывала всем».
– Почему они, я имею в виду старших, родителей, нам выбирают с кем быть? – спросила она Лучу.
Он поцеловал ее в лоб и тихо, почти шепотом ответил:
– Мне рассказывала мама Лу, что отца ей выбрал Старик и она подчинилась. Там у них, далеко в лесу, было такое правило – слушать Старика и во всем ему подчиняться.
– А что потом? Мама Лу полюбила твоего отца?
Он подумал и ответил:
– Да, полюбила, потому что вместе со мной они ушли из деревни, так велел Старик.
– Так велел Старик, – она повторила его последнюю фразу и снова спросила:
– А мы можем обойтись без Старика и сами что-то решить без старших?
– В твоем рассказе Баженка разве сама выбрала себе Черныша или… – он запнулся, подбирая нужное слово, – или рассказ еще не закончен?
– Рассказ еще продолжается, – ответила она, и в туннеле снова послышался ее тихий и тревожный голос:
«Яри сам нашел ее в хороводе вокруг одного из костров. Он взял ее за руку, и они, войдя в круг, понеслись вместе со всеми вокруг огня, все убыстряя и убыстряя бег. От быстрого движения круг разметался по сторонам. Она, крепко держа Яри за руку, оторвалась от хоровода и, пробежав по холодной траве несколько шагов, упала вместе с ним посреди низкорослой зализки. Он поднял ее и понес на руках в сторону от костра».
– Они хотят нам добра, когда заставляют делать так или эдак, – вздохнув, сказала Венса. – Потому что считается, что они мудрее нас и знают больше.
– Да, – согласился он, – они знают больше. Мы учимся у них.
– А вот сейчас мы одни. Мы решаем сами, нет учителей, – она прислушалась к звукам лабиринта. Лабиринт молчал.
– Мы как будто одни на всем белом свете. Мы можем выбрать друг друга без подсказки? – она, испугавшись его ответа, замерла в ожидании.
– А мы уже выбрали друг друга, а что будет дальше – никто не знает, – Лучу задумался и добавил:
– Только нам надо быть все время рядом.
Она снова прильнула к нему и продолжила свой рассказ:
«Бажена была счастлива. Яри был рядом. Они долго целовали друг друга, и звезды тускло освещали их молодые тела.
– Мы будем с тобой вместе всегда, – прошептал Яри. – Вместе навсегда.
Она закрыла ладонью ему рот и гладила его светлые волосы.
– Почему ты молчишь? – спросил он.
Она не сразу ответила:
– Я люблю тебя и буду любить всегда. Ты мой любимый, любимый Яри».
Венса прервала свой рассказ и неожиданно спросила:
– А ты любишь меня, как Яри Бажену?
– Ты закончила свой рассказ? Это конец? – спросил он.
– Нет, это не конец, но ты не ответил на мой вопрос?
Он долго молчал. Она уже забеспокоилась, что-то с ним произошло? Может быть, не стоило задавать сейчас такой вопрос, когда они сидят в этом мрачном подземелье и неизвестно когда выберутся отсюда?
– Да, я люблю тебя сейчас, – очень серьезно ответил он, – но прости, я не знаю, что будет потом? Я как можно дольше буду рядом с тобой. Буду помогать тебе и защищать тебя. Я так хочу. Наверное, это – любовь.
– Спасибо, – прошептала она.
Где-то совсем рядом несколько раз что-то бухнуло. Они поднялись и двинулись, как им показалось, на этот новый звук. Она торопила его:
– Там кто-то есть, надо идти скорей.
А он сдерживал их продвижение, делая пилкой отметки на стенах.
– Нам нельзя торопиться, заблудимся. Этот хитрый лабиринт словно издевается над нами, меняя свои проходы и стены.
Они встретили ее совсем неожиданно, пробираясь через узкий лаз в соседний коридор. Она стояла за углом правого поворота лицом к стене и плакала. Плакала уже, наверное, давно, размазывая слезы по пухлым щекам и, горько всхлипывая, никак не могла успокоиться. Белое платьице ее сзади было выпачкано в грязи, на правом локте виднелась большая ссадина. В полумраке они не могли сразу разглядеть все детали, но и с этого расстояния было ясно, что перед ними девочка лет пяти с тугими косичками и босыми ногами.
Несколько секунд, не веря своим глазам, они не решались приблизиться к ней. И только когда девочка обернулась в их сторону и разревелась еще больше, они бросились к ней.
***
– Ну-с, коллега, с полчаса уже прошло, как запустили последнего. Кофейку неплохо бы испить?
– А… и изопьем, коллега. Чего ж не испить? Работу сделали. Кофейничать пора.
Они соорудили себе по чашечке крепкого кофе и уютно расположились в мягких креслах. На экране пять точек хаотично мелькали в первой половине лабиринта.
– Посмотрите, коллега, эти двое идут вместе. Скооперировались, значит.
– Они вместе – это хорошо. Может, не заблудятся, – профессор отпил первый глоток и расслабленно откинул голову, – а впрочем, до них ходили группы и по пять претендентов, всех приходилось зачищать.
– А как там последний? Смотрится?
– Пока идет по оптимальному маршруту. Может догнать эту спонтанную парочку.
Они допили кофе и продолжили беседу ни о чём.
– Что-то нынче жара навалилась страшнющая. Так и свариться можно. Вы, коллега, как реагируете на это безобразие – плюс тридцать пять?
– Плоховатенько, коллега, сосудики стареют, не успевают реагировать на перемены грозовые.
– Да-с, времена изменились, что ни лето, то аномалия, забодай ее генетик, приплывает с югов наших обширных.
– Куда только погодники смотрят, опять жару прозевали, хоть на воздух и не выходи.
Они оглядели все экраны, положение меток почти не изменилось.
– Вот вы, коллега, утверждаете, а может быть подозреваете, что погодники жару зеванули, а я думаю, ничего они не могут. Только щеки надувают перед правительством, чтоб, значит, деньжат им подбросили. В прошлое лето то же самое было. Обещали ласковую, тепленькую погодку, а получили печку, как есть печку за тридцать в течение нескольких месяцев.
– Да-с, коллега, работать не умеют, а жалуются на военные разработки, мол военные что-то там им подкрутили на кухне погодной. Дурят всех и себя заодно.
– Я бы их сократил, коллега, незачем на них тратиться.
Они замолчали, видимо, примеряя на себя сокращение, им давно было известно недовольство пионэрским проектом и этим Гуру, который без толку сидит где-то рядом с ними.
– Да-с, коллега, нам не стоит ворчать уж так, у нас самих не все получается.
– Да, мы и не сильно ворчим. Пусть наверху там разбираются. А наше дело лабиринт.
Они замолчали надолго, до конца контрольного срока оставалось еще несколько часов.
***
– Не плачь, не плачь. Что такое? Что случилось? – Венса присела около девочки.
Сквозь всхлипы и слезы они услышали странные слова:
– Эта нянька поставила меня… Поставила меня… Наказала… – девочка продолжала плакать, и казалось, что попытки Венсы успокоить ее только усиливали ее крики.
– Меня за платье… Ботиночки отняла, – девочка не унималась.
Венса достала платок и хотела было промокнуть заплаканное лицо ревуньи, но девочка стала исчезать прямо на глазах, растворяться в воздухе. Ее блеклое изображение, сквозь которое была видна стена, еще несколько секунд колебалось и пропало совсем. Венса потыкала платком в то место, где только что находилось заплаканное лицо, ощупала стенку, потрогала пол, где несколько секунд тому назад стояли босые ножки, и встала. Она с Лучу, ошарашенные происшедшим, минуту стояли не двигаясь и смотрели на то место, где только что стояло нечто, точная копия девочки лет пяти.
Первым заговорил он:
– Это мираж, – шепнул он ей в ухо.
– Двойной мираж, – прошептала она в ответ.
– Почему двойной? – удивился он.
– Почему? – повторила она. – Потому что мы видели одно и то же.
– Мы можем долго гадать, что это было? Все равно не угадаем, – сказал он. – Нам надо идти.
– Подожди, – она остановила его, – ты знаешь, это была я. Только маленькая.
– Ты узнала себя в этом ребенке? – удивленно спросил он. – Она еще совсем малышка. Может, тебе показалось?
– Идем, – сказала она. – Это было давно, когда нянька наказала меня за испорченное платье.
Пройдя молча несколько шагов, они услышали новый звук, но не такой как раньше, было похоже, что кто-то скребет чем-то стену. Звук иногда прерывался ненадолго, кто-то останавливался, чтобы отдохнуть, а потом снова интенсивно скреб бетон.
– Мы пойдем туда? – спросила она.
– Если будет дорога, – ответил он, отмечая очередной проход.
– Как ты думаешь, откуда она взялась? – спросила Венса, когда они прошли несколько поворотов. – И почему она – это я, только маленькая?
Он, пройдя несколько метров вдоль стены, ответил:
– Здесь кто-то проводит с нами эксперимент. Им почему-то хочется посмотреть, как мы работаем, точнее, действуем в экстремальных условиях. Вот подсовывают нам меняющийся лабиринт и эту девочку, чтобы вывести нас из равновесия.
– Зачем им это надо? – снова спросила она.
– Не знаю, – ответил он. – Может быть, им просто интересно наблюдать за нами. Может, они это делают от скуки. Им скучно там где-то…
Последнюю фразу он сказал со злостью и хотел прибавить к ней крепкое словцо, но остановился. На стене обнаружилась очередная надпись, видимо, наспех накорябанная предыдущими ходоками.
Пионэр, ты не дурак,
Ты законченный чудак.
У тебя есть много дел,
Ты ведешь себя как…
– Видишь, как их называют? – сказала она, кивая в сторону надписи. – Ты тоже хотел сказать про них нехорошо?
– Я хотел сказать не о пионэрах. Пионэры – это роботы, что с них возьмешь. А о тех, кто наблюдает, кто эту всю фигню придумал, – сказал он тихо, как будто кто-то мог их здесь подслушать, и добавил: – Нам надо идти быстрее, уже прошло много времени.
За очередным поворотом они явственно услышали чьи-то голоса. Говорили двое. Один голос, хотя и очень тихий, явно принадлежал юноше, а второй был еле слышен и, казалось, исходит от ребенка. Она наткнулась на его спину, и он, прижав палец к губам, обернулся, показывая ей, что надо идти тихо и осторожно. Юноша, их знакомый попутчик из пумпеля, и его девчушка, крепко обнявшись, сидели в нише и о чем-то шептались. Увидев Лучу с Венсой, они замерли и, не шевелясь, испуганно смотрели на них. Так продолжалось несколько секунд, пока Лучу не спросил сидящих:
– Вы давно здесь прохлаждаетесь? – и, не получив ответа, спросил еще раз:
– Что случилось, вы не можете идти?
Вопрошаемые явно не желали контактировать. Лучу задал еще один вопрос:
– Может быть, пойдем вместе?
Ответа не последовало. Сидящие еще более насторожились и, судя по их виду, находились в невменяемом состоянии. Может, они тоже мираж, предположила Венса?
– Второй мираж подряд, вряд ли, – ответил Лучу. – А, впрочем, давай потрогаем их.
Они вплотную приблизились к сидящим. Лучу протянул руку к юноше, и тот тут же замахал руками, как бы отбиваясь от протянутой руки. Лучу отстранился от него и громко, так, чтобы расслышали все, сказал:
– Нет, это не мираж, он задел меня рукой, и ничего не произошло.
Сидевшие осторожно встали. Юноша потрогал Лучу за руку и тихо произнес:
– Вы настоящие, а тогда были фантомы.
Девчушка подошла к Венсе, коснулась ее локтя и расплакалась:
– Вы не знаете, как мы устали… Голые стены и нет конца этим туннелям.
Юноша обнял ее за плечи.
– Не бойся, нас теперь много, не бойся.
– А что же все таки случилось? – спросил Лучу. – Что вас так напугало?
– Мы встретили вас двоих, но только неживых. Нет, пожалуй, живых, но только не таких, какими вы были в пумпеле, – ответил юноша. – Вы шли по туннелю, как будто не знаете друг друга, и прошли прямо через нас. Жуткая картина. Можете себе представить, через вас проходит человек, а вы не чувствуете это, только смотреть на это страшно.
– А что было дальше? – спросил Лучу.
Дальше ничего не было. Вы молча скрылись за поворотом и больше не появлялись. Вот только сейчас вы здесь, но уже другие, нормальные.
– Нормальные, – подтвердил Лучу. – Тогда, может быть, пойдем дальше?
– Да, да, конечно, – ответил юноша, – только она, – он указал на девчушку, – боится туннелей.
– Клаустрофобия, – предположил Лучу.
– Что-то в этом роде, да еще эти призраки, – подтвердил юноша.
Девчушка крепко держала Венсу за руку и зажмурившись слушала разговор.
– Мне надо завязать глаза и вести так по лабиринту, – девчушка закрыла глаза свободной рукой, – я не буду вам обузой, я выдержу.
***
– Коллега, если это был последний пумпель, то что же получается, мы больше не нужны? – профессор перевел взгляд от большого экрана на дисплей центральной связи. – Вот извольте наблюдать: «временно приостановить…».
– Да-с, – ответил второй из говоривших, – пора бы нам, коллега, и на покой. Молодежи место надо уступить.
– Согласен, согласен, – махнул рукой первый, – уж сколько можно торчать в этом институте, да вот только сомнения у меня есть, коллега.
– Какие сомнения, друг мой? Пора, время пришло нас сменить.
– А сомнения вот какие, – ответил первый. – Молодежь меркантильная какая-то стала, к деньгам липнет. А если денег нет, то и «до свидания» говорит прямо без проволочек и ухищрений всяких. Вот вы, коллега, когда начинали, думали о деньгах?
Наступила пауза, видимо, оба вспомнили свои молодые годы. Им, конечно, хотелось рассказать о себе красиво, что-то неприятное забыть, заретушировать, а остановиться на хорошем. Высветить, так сказать, его поярче, чтобы самому себе в удовольствие было.
– О деньгах, если честно, думал. Хотел карьеру научную сделать, чтобы какую-то весомость в обществе приобрести. Чтобы значение иметь, уважение и, чёрт его знает, что еще? Наверное, думал, чтобы жизнь состоялась, чтобы все сложилось удачно. Мечтал, так сказать, о хорошем.
– А о больших деньгах мечтали?
– Как-то непонятно тогда было, что значит большие деньги? Понималось, конечно, что труды твои должны тебе и блага принести, но так жестко труд и деньги не связывались. Интерес к познанию велик был. Он многое заслонял, и бытовые неудобства, и некоторое безденежье вначале. А потом, – профессор потер ладонью лоб, как будто пытался расшевелить старые воспоминания, – что потом? Потом тихо, сначала незаметно, а далее все явственнее и явственнее началась погоня за благополучием и, несомненно, за деньгами. Интерес к познанию остался, но за чередой бытовых проблем заметно ослабел.
– Вот-вот, коллега, быт-то и заедает. Кто-то эту мысль уже озвучивал. А если взять да и принять постулат, что есть ценности поважнее денег, – первый из говоривших мечтательно взглянул вверх, куда-то к самому потолку, и продолжил:
– Не можем, то есть говорить-то можем. Сделать не можем, силы духа не хватает. Да и зачем выделяться, за сумасшедшего сочтут.
– Сумасшедшим, в этом смысле, быть не страшно, – возразил второй, – страшно предать самого себя. Предашь себя и других начнешь предавать.
– Да-с, – согласился первый. – Это верно, предательство вокруг нас, и мы предатели. Если задуматься…
– Да не надо задумываться, коллега, нам с вами поздноватенько задумываться над этим.
– Поздноватенько, говорите? Может быть, может быть… Посмотрите, их уже четверо. Идут, вроде, верно, по крайней мере, две трети уже одолели. Мы с Вами, коллега, не идеалисты, а посему в своей норке копаем и не высовываемся, то есть, нам повезло – большую часть жизни без катаклизмов отмахали, а им еще жить и жить, – он указал на большой экран, где четыре метки медленно продвигались к надписи «выход», а одна отстающая двигалась вслед за ними.
– Эх, поздноватенько! Согласен, а всё же чего-то еще хочется, – и он лирично произнес:
– Играл на флейте гармонист.
– Что это вас, коллега, на лирику бросило?
– А так как-то, детство вспомнилось. Я в детстве на флейте играл. Учился. Потом забросилось все, увлекся матанализом и вот здесь оказался. А мог бы на флейте играть. Вот вспомнилось, и в меланхолию погрузился.
***
На очередном привале она спросила Венсу: «Чем закончилась ее история о Бажене и Яри?».
Девчушка сидела на полу, поджав ноги, и, поправив повязку на глазах, снова просила:
– Значит, она ослушалась матери?
– Нет, не ослушалась. Все было не так, – и Венса, как бы не очень охотно, после небольшой паузы продолжила рассказ:
«Бажена открыла глаза, бездонное ночное небо сияло звездной россыпью. Яри стоял рядом и любовался ею. В ночи их тела выглядели таинственно красивыми. Две молодые фигуры парили на фоне звездного неба.
– Ты будешь моей женой? – шепнул ей Яри.
– Я твоя жена, – ответила она и прижалась к нему всем телом.
Старая луна поднялась над лесом. От ее сияния Гори-гора стала еще сказочнее. Костры почти потухли, слабый свет от догорающих углей еле был виден. Кромка леса вокруг вершины подсветилась серебристым сиянием и, казалось, весь воздух был пронизан чем-то торжественным и загадочным.
Быстрая тень мелькнула сзади Яри. Глухой удар она почти не расслышала, скорее почувствовала, что что-то тяжелое резко опустилось ему на голову. Яри обмяк и всем телом рухнул вниз в темноту».
Венса замолчала, обдумывая дальнейшие события.
– Кто его так? – настороженно прошептала девчушка.
Венса продолжила:
«На фоне луны стоял Черныш. Она не сразу распознала его. Силуэт его с дубиной в руках застыл в ожидании ее реакции, а она, не обращая внимания на Черныша, склонилась над рухнувшим Яри, который лежал лицом в траву. Бажена судорожно
перевернула тело на спину и, держа в ладонях руку Яри, тихо стонала:
– Яри, Яри…
Яри не проявлял признаков жизни. Полуоткрытые глаза его смотрели куда-то высоко мимо нее. Она прижалась к его щеке, положила ладонь на грудь и пыталась уловить хотя бы малейшее биение сердца. Бездыханное тело постепенно отдавало тепло. Она оторвалась от него, когда холодная роса накрыла высокую траву на холме».
Венса замерла, показывая всем своим видом, что ее рассказ окончен. Несколько минут все молча переживали услышанное.
– А что было потом? – печально спросила девчушка.
– Потом все было просто: Яри похоронили на деревенском кладбище, Черныша отдали на выселки с запретом появляться в деревне, а Бажена так и осталась хозяйничать в доме, помогать матери-старушке да братьям.
Лучу приготовился идти дальше, но что-то его остановило, и он тихо заметил:
– На картине конец истории иной.
Венса внимательно посмотрела на него и ответила:
– На картине почти всегда не так, как в жизни.
Метров через пятьсот они почувствовали, что воздух стал чище. Немножко, совсем на малую толику, проявилась заметная свежесть. На очередном повороте, когда Лучу тщательно проскрябал отметку на стене, они разглядели еще один поэтический «шедевр»:
Гады-суки пионэры,
Вы живете как кроты.
С вас не будем брать примеры,
Раз туды твою, туды!
– Нехорошо так писать на стенках. Злобой зло не победишь, – смиренно произнес юноша. – Нам эти препятствия даны как испытания. Испытания духа нашего. Надо верить в добро. Оно всегда сильнее зла.
– Будем верить, – с еле заметной усмешкой ответил Лучу. – Кстати, не хотите ли вы когда-нибудь снять эти жетоны? – добавил он.
– А мы можем их снять? – удивилась девчушка.
– Можем, – уверенно заявил Лучу, – по крайней мере, надо сделать запилы, чтобы в подходящий момент от них освободиться.
– Но, позвольте, не мы их надевали и не нам их снимать, – беспокойно парировал юноша.
Разговор прервался, все обдумывали эти последние слова: «не нам их снимать».
– Но мы их получили не добровольно, – заметила Венса, – что же ждать хорошего от насилия?
– Давайте снимем, – девчушка явно поддержала идею Лучу, и только юноша оппонировал, пытаясь оправдать свое несогласие:
– Без жетонов нас могут не допустить к Гуру.
Лучу, почувствовав, что юноша просто боится избавиться от жетонов, решил усилить свое предложение:
– Мы с Венсой уже сделали запилы, а вы, собственно говоря, можете оставаться и без них. Но когда вам захочется или понадобится сорвать эти железки, нас рядом может и не оказаться. Что ж, тогда вам останется только помолиться, – последнюю фразу он, конечно, сказал в адрес юноши и сразу пожалел об этом.
– Вы думаете, я трус, – обиделся юноша. – Я просто не очень уверен в себе, и без молитвы мне бывает очень нехорошо, трудно.
Снова наступила пауза. Все понимали, что пора идти дальше. Чувствовалось, что конец лабиринта близок, но юноша, похоже, что-то хотел сказать важное, и все затихли в ожидании его слов.
– Можно я помолюсь за всех за нас? И тогда вы сделаете надпилы, – он ждал ответа и заметно волновался.
Лучу ответил за всех:
– Можно, если это не долго, нам надо торопиться. Мы торчим в туннелях, наверное, уже более двух часов.
Юноша медленно, делая, казалось бы, ненужные паузы, заговорил:
– Я редко прошу Тебя, потому что я боюсь, что Ты не услышишь… У Тебя так много забот. К Тебе обращаются страждущие. Нас много, очень много, и у каждого свое самое главное и насущное… Мне бывает очень стыдно, что я иногда не верю в Тебя… Мне хочется попросить за себя, но нет, просить себе я не буду. Нет. Не за себя я прошу. Я прошу за них… Я бы мог обещать Тебе, что если Ты исполнишь мою просьбу, я буду верить в Тебя всегда, но это сделка. Я не хочу сделки… Прими меня таким, каким я есть, и чтобы все… чтобы всем когда-нибудь повезло.
***
Они ожидали, что он вот-вот догонит их. Вслед за ними шел кто-то и пел какую-то чушь, иногда выкрикивая отдельные слова неизвестно в чей адрес. Они хотели было дождаться этого догонялу, но что-то им подсказало, что не стоит из-за него терять темп. Тем более, что выход по состоянию атмосферы в переходах был где-то рядом. Совсем близко, за поворотом послышалось:
Я первый, я смелый,
За мной пойдут другие…
Глухое эхо повторило последнюю строчку, а за ней последовало:
Я человек умелый,
Другие не такие…
Эхо дважды повторило:
Другие не такие…
– Другие здесь стоят, – мрачно прошипел Лучу. – Все скоро станут другими, если выберутся отсюда.
– Этот голос мне знаком, – прошептала девчушка. – Это Красик, поэт и балагур.
– Псих, – возразила Венса, – ненормальный Рыжик.
– Провокатор и некто, кому я бы не доверял, – добавил Лучу.
Из-за угла вывалился жизнерадостный, улыбающийся рыжий очкарик – Красик и, увидев их компанию, сразу посерьезнел, прибавил шаг и, не доходя до них метров десять, заговорил, четко произнося каждое слово.
– Ожидал и дождался. Наконец-то, очередь к Гуру. Вы будете последний? – он обратился к юноше. – Тогда я за вами. Вы не будете возражать, что я буду за вами? Если кто-то подойдет, то вы скажете, что я за вами, а то вдруг мне не поверят. А вам могут поверить. Вы здешний, а я издалека, – он говорил и говорил, не останавливаясь, и юноше никак не удавалось вставить хотя бы слово. Он несколько раз пытался что-то сказать в ответ, но каждый раз, как только он открывал рот, Красик уже начинал новую фразу.
– Надеюсь, остальные подтвердят, что вы последний? Вот вы, например, – Красик обратился к Венсе, – не будете возражать, что я буду за этим юношей и что я буду последним? О! Как приятно быть понятым. А то, знаете ли, не понимаем мы друг друга, отсюда и разногласия. Вот вы, например, – он указал на Лучу, – когда-то, может быть совсем недавно, были последним. А теперь кто вам поверит, что вы последний? Последний, ведь он, – и Красик снова повернулся к юноше.
