Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
А лето было уже совсем рядом. Стало довольно тепло, солнышко свело на нет последние теневые остатки снега.
Земля подсохла. На открытых лужайках расцвели сплошным ковром ярко-желтые одуванчики. Она любила одуванчики. Они напоминали ей окончание школы и начало больших каникул.
Он довольно часто провожал ее домой. Они подолгу разговаривали друг с другом. Болтали обо всем подряд, и похоже, у них было много общего в пристрастиях к разным делам.
В школе все шло своим чередом. Сдавались последние контрольные. Исправлялись последние, нежелательные оценки. Писались последние самостоятельные работы. До каникул оставалось три дня.
В этот раз, провожая ее домой, он взял ее за руку. Она чуть дрогнула от неожиданности, на мгновение даже растерялась, но потом ее слабая ладонь крепко и в то же время ласково обхватила его руку. И так крепко и, как казалось им, очень нежно, рука в руке, они добрались до ее дома.
Дом ее находился довольно далеко от школы. Пока они прошли несколько улиц и перекрестков, уже немного стемнело. Наступил прохладный весенний вечер. Пора было прощаться. Они несколько минут стояли напротив друг друга, не отпуская рук. И он поцеловал ее в губы, скорее прижался губами к ее губам и, испугавшись своего поступка, быстро отстранился от нее. Он с усилием поднял глаза и посмотрел на нее. В ее глазах были слезы.
– Прости меня, – прошептал он.
Она кивнула головой, улыбнулась и прошептала ему:
– Извини, меня так целуют в первый раз.
Он обнял ее и поцеловал как умел, долго, долго.
Домой он мчался как на крыльях. Этой ночью сон долго не приходил к нему. Ночь была так длинна, надо было дождаться утра, чтобы увидеть ее снова.
Утром, весь в волнении, он вошел в класс и сел за свою парту. Ее место пустовало. Математичка отметила в журнале отсутствующих и начала урок. Минут через пять в дверях появился взъерошенный пацан из его двора, опоздавший, и как-то подавленно попросил разрешения войти в класс. «Биссектриса», так звали за глаза математичку за ее худобу и длинный рост, скривилась, но разрешила опоздавшему занять свое место. Пацан стал перешептываться с соседями, и скоро весь класс шептался и тихо шумел. До него тоже донесли печальную весть – новенькую сбила машина такси и, кажется, насмерть. Класс гудел уже весь. «Биссектриса» грозно хлопнула линейкой по столу и прошипела: – Прошу тишины. Извольте пройти к доске, – она поводила ручкой по классному журналу и назвала его фамилию.
Он вышел к доске. «Биссектриса» продиктовала ему задачку и произнесла:
– Ну-с, молодой человек, извольте потрудиться.
Задача была не очень сложная, но ошеломляющая новость не давала ему сосредоточиться. В голове мелькали разные мысли: – Нет, не может быть, это вранье, – он вспоминал вчерашний вечер и от этого волновался еще больше.
Через две, три минуты, видя, что у него ничего не получается с решением задачи, «Биссектриса» хмыкнула и жестко заявила: – Вы не готовы, молодой человек. Прошу присесть.
Класс зашумел с некоторым возмущением из солидарности к нему, понимая, что сейчас – момент не для учебы. Математичка грозно оглядела учеников.
Неожиданно дверь в класс открылась и в ней появилась Завуч – старенькая, строгая, но считавшаяся справедливой учительницей. Класс замер, ожидая официальных новостей. Завуч очень тихо и печально объявила:
– Сегодня утром произошло трагическое событие – погибла ваша ученица, – и она назвала ее имя и фамилию.
Весь класс встал. Математичка тоже встала. Все ученики молчали и смотрели в пол. Завуч добавила:
– Сегодня я отменяю уроки в вашем классе, – и вышла в коридор.
Все стояли, не зная что делать, некоторые девчонки тихо плакали. Он собрал портфель и вышел из класса. По тропинке, через дыру в школьном заборе, он прошел к соседнему скверу, сел на скамейку и тупо, не моргая, уставился на лужайку, усыпанную только что распустившимися желтыми одуванчиками. Слезы лились по его щекам, но он их совсем не чувствовал.
***
Три дня до лета оставалось.
Весенний день совсем не плох.
В такие дни легко мечталось,
Но случай нес уже подвох.
С утра спешили пешеходы,
В дороге – радостный таксист,
Дымили крупные заводы,
Играл на флейте гармонист.
Вот только тормоз не сработал.
Железка. Что с нее возьмешь?
Ее не трогают заботы —
Живешь ты или вдруг умрешь.
***
Утром его вызвали к Координатору. Наступил последний день его испытательного срока. И уже через сутки он оказался в зоне боевых действий, ее сокращенно называли «ЗБД».
В бункере, куда привел его дежурный из штаба, находились человек десять военных спецов, сидящих за дощатым столом и уже изрядно, как ему показалось, разгоряченных нулевым тоником. Они угрюмо, ритмично постукивали железными кружками по столу и хриплыми голосами орали песню:
Тихо ты сидишь в окопе,
Подрулил к тебе капрал —
Говорит, что руки в попе
Ты держал, когда стрелял.
Ты ответишь грубо, прямо,
Что стреляешь как и все,
Что тебя родила мама,
А не кто-то в борозде…
Дежурный нашел дневального, нечесаного и помятого спеца с заспанным лицом:
– Вот вам инструктор-стажер, подберите ему место.
– Что ж, местов полно, да два вчерась освободилась. Вчера двух братанов того, «чик-чик», – и он указал на две пустые дощатые койки, – занимайте любую, – пробубнил дневальный.
Он осмотрелся, глаза привыкли к тусклому свету и, как учил его Координатор, поприветствовал присутствующих:
– Слава «ОПРАВУ», – и махнул правой рукой с открытой ладонью.
Орущие песню на несколько секунд прервали свое занятие и, гыкнув, ответили ему на приветствие:
– Служу «ОПРАВУ».
Дежурный спросил у дневального:
– А как у вас тут сегодня?
Дневальный поскрябал ладонью небритую щеку и, кашлянув, пробормотал:
– Сегодня, кажись, этих «чик-чик» буде много. Капрал убег оформлять. Эти гады «черняки» закидали ночью «крокодилов» тьму, вот и будет тыгда много.
За столом продолжили песню:
Если ты сидишь в окопе,
Значит, ты не генерал,
Значит ты в глубокой попе —
Так сказал тебе капрал.
Если ты сидишь в окопе,
А противник замолчал,
Значит, парень вашей роты
Всех гранатой закидал.
Часть поющих, подустав, опустили головы на стол – песня прервалась. Оставшиеся нечеткими взглядами осматривали его:
– А, на новенького, стажер, значит, располагайся салага, отдыхай покуда, – заплетающимися языками они прохрипели и снова продолжали пение:
Если ты сидишь в окопе,
С железякою-ружьей.
Значит, ты еще не в попе,
Значит, ты еще живой…
Дневальный где-то из темного угла достал старый матрац и подушку, кинув их на койку, грустно произнес:
– Устали братки, вот и отдыхають, поють.
Бетонный бункер был мрачен, сырость и плесень облепили все его стены. В углах грудой валялось оружие разных типов. Пахло потом, чем-то кислым, туалетом, и к этому «букету» добавлялся плотный запах «нулевки». Координатор на последнем собеседовании подробно дал ему все необходимые инструкции и наставления. Его последние слова ему запомнились особенно: «Там будет не просто, очень не просто, и опасно. Попытайтесь вжиться в новые условия. Но без этого, без того, что наши старики называли "понюхать пороху", дальнейшего продвижения у вас не будет».
Координатор довольно долго теоретизировал о свободе, но это он не очень запомнил – эйфория перемен его отвлекала.
И вот он здесь: «Надо быть внимательным, осторожным, все замечать, ничему не удивляться и главное приспосабливаться. Тем более, что торчать ему здесь придется не так долго, всего три месяца.
Глава четвертая. Лето
Душная и влажная атмосфера бункера, однотонный шум вентилятора усилил его сонливость и усталость с дороги. Долгий перелет сначала самолетом, потом «вертушкой» утомил его, да и горная дорога на вездеходе по тридцати с лишним градусной жаре не прибавила бодрости и сил. А в бункере было хотя бы не так жарко. Он лег, не раздеваясь, на койку и стал вспоминать и размышлять над словами координатора:
– «Вы будете воевать на стороне "белых". Белые – это наши. Белый – это цвет правды и справедливости. Объединенное правительство делает там все для наших ребят. Но "ЗБД" не санаторий. Наши враги очень сильны, мы их называем "черными", применяют весьма опасные и коварные боевые средства и вооружения. Правительство, кстати, военные патриотически приветствуют друг друга словами: "Слава ОПРАВУ", то есть Объединенному правительству, поддерживает боевой дух всеми возможными средствами».
Он задремал, и сквозь сон слова координатора лились монотонно не прерываясь:
– «Вы хотите быть свободным. Да… да – именно свободным, так сказать, физически. Но эта свобода не истинная свобода. Истинная, настоящая свобода должна быть в мыслях, в вашей голове. Человек по-настоящему свободен только тогда, когда он свободен в своих мыслях».
Орущие песню потихоньку затихли и разошлись по своим койкам. Дневальный с кем-то тихо переругивался по поводу матраса:
– На хрена тебе другой, шо энтот хужее. Бери шо дають. Смотри, братаны ужо дрыхнуть. Завтрева опять пойдешь в окопы, лучше спи, браток.
Координатор продолжил:
– «Вы, наверное, знаете из истории о камерах одиночках. Так вот, там бывали случаи, когда заключенный чувствовал себя свободным, хотя физической свободы у него не было. Мы для вас выбрали другой путь к свободе – путь, который надо пройти, будучи в системе; по всем ступенькам этой системы. Чтобы быть истинно свободным, надо изучить, прожить, если можно так сказать, внутри системы какой бы она ни была. Встать над ней и только, и только тогда истина свободы станет понятна. А вы хотели быть свободным вне системы, так не бывает…»
Он тревожно задремал под шум вентилятора, храп, стоны и кряхтение уснувших братков и проснулся оттого, что кто-то активно тряс его за плечо.
– Вставай, ну вставай же, инструктор, вставай «тощий зад». Капрал тебя требует, – хрипело лицо испуганного дневального.
Он оторвался от койки, повертел, потряс головой и направился за дневальным к выходу из бункера. Снаружи жара уже спала, хотя камни еще дышали раскаленным воздухом. В тени заходящего солнца, под скалой на корточках сидел грузный «спец» и разглядывал лежащего в неестественной позе бойца в чужой форме.
– Здорово, – прошептал сидящий, – это ты и есть новенький инструктор-стажер?
– Да, – ответил он и понял по знакам отличия и потертой форме, что перед ним Капрал, опытный специалист, навоевавшийся изрядно.
– Смотри внимательно, – Капрал ткнул пальцем в лежащего, – вроде дышит и смотрит, а ничего не соображает. Нам велено их всех допрашивать, составлять протокол и отправлять в тыл с охраной. Теперь этим займешься ты, стажер. Мне они – эти «чудики-черняки» надоели вот так, – и он провел ладонью по шее.
– Каждый раз одно и то же «тощий зад», протокол как под копирку: «Ничего не говорит. На вопросы не отвечает». Действуй, стажер, – Капрал резко встал и твердыми шагами двинулся к бункеру.
«Чудик-черняк» лежал на боку с прижатыми к груди коленями и согнутыми в локтях руками. Глаза его внимательно наблюдали за происходящим, а кулаки рук то сжимались, то разжимались.
Он внимательно посмотрел ему в глаза, поймал его немигающие зрачки и мысленно спросил:
– Кто ты?
Ответ, точнее обрывки мыслей, которые он успел прочесть, ошеломили его. Это был ребенок, развитием, пожалуй, примерно с год, еще не умеющий толком говорить. Как он на такой ступени развития мог воевать? Судя по его военной форме, он скорее напоминал младшего офицера, чем рядового бойца. Да и фигура его, и плохо выбритая физиономия говорили, что лет ему не меньше двадцати. Как такое могло быть? Но он вспомнил свои же слова – ничему не удивляться.
Дневальный стоял рядом и щурился от света.
– Вам, инструктор, как изделать? Прислать кого-то или вы тута сами управитесь? – спросил дневальный.
– Да… Я сейчас, быстро составлю бумагу, и можете его забирать, – ответил он.
Вернувшись в бункер, он доложил уже дремавшему Капралу, что все сделал и отправил «черняка» в тыл. Приехала кухня, и братки, позвякивая мисками и кружками, расположились ужинать. Он взял свою порцию и подсел к столу.
– Ну что, стажер, как там на северах? – спросил его один из сидящих, – тут у нас «тощий зад», народ интересуется – нет ли каких изменений в «ОПРАВЕ». А то, у нас, у кого как, контракты кончаются. Не хочется никаких продлений.
Он об изменениях ничего не знал и его больше ни о чем не спрашивали.
Колун замедленного действия
Летние каникулы сначала кажутся такими длинными-предлинными, что их начало всегда светло и радостно. Конечно, можно вообще ничего не делать. Слоняться по улице, гонять на велике по тихим местам, не думая об уроках, заданиях и контрольных. Ощущение свободы наполняет тебя через край. Радостное длинное безделье как предстоящее счастье, несказанно вдохновляет, и никаких планов – надо отдышаться от затяжной зимы и прохладной весны, а там посмотрим – как провести лето?
Обычно на лето в старших классах его отправляли в молодежный лагерь недельки на три-четыре. Подготовка к этому мероприятию занимала определенное время. Майки, трусы и прочая летняя одежда на всякую погоду набивались в рюкзак и небольшой чемодан, и всегда возникала проблема – места для всего не хватало. Приходилось жертвовать самым необходимым: второй парой резиновых сапог на случай проливных дождей, теплой одеждой на летние холода. Прибыв на место, все вещи разгружались, устанавливались палатки, устраивалась кухня. Почти целый день уходил на обустройство лагеря. Руководили всеми хозяйственными работами школьные учителя. Это, как правило, были учителя физкультуры и труда. Ближе к обеду всю команду прибывших школьников построили на открытой площадке, и начальник лагеря распределил обязанности на ближайшие несколько дней.
В школьном строю он стоял в первых рядах на правом фланге, то есть был долговязым и худоватым пацаном. И когда возникла необходимость кого-то послать на колку дров для кухни, учитель физкультуры, посмотрев на него с некоторым сомнением, спросил:
– Сколько раз ты можешь выжать пудовую гирю?
Он не знал, сколько раз он может ее поднять, тем более он эту пудовую гирю ни разу не видел и в глаза. Он на заданный вопрос ответил, пожимая плечами:
– Не знаю, сколько раз.
– Будешь у нас колоть дрова, – полуутвердительно сообщил физкультурник и перешел к следующим делам.
Таким образом, он оказался один на один с грудой здоровых чушек – не очень-то коротких бревнышек различных пород деревьев и тяжеленным колуном с металлической ручкой.
Лагерь был относительно большой. Обычно ребят туда прибывало человек по сто. На кухне находилось три котла, которые при приготовлении пищи поедали немало дров.
И вот он приступил к колке дров. Через час махания колуном руки его уже почти не слушались, а главное, пальцы уже не могли крепко держать ручку колуна. А перерыв в процессе колки ему почти не давали. Кухонные работники все время требовали новых и новых порций наколотых дров. Ближе к вечеру он уже не мог без боли двинуть ни одним из членов своего тела, и дровяной процесс прекратился. Из-за его «немощи» орава голодных ребят могла остаться без горячего ужина.
Видимо, из-за жалоб кухонных работников к нему явился физкультурник и, увидев плачевное состояние процесса приготовления дров, крякнул от досады, схватил колун и активно за несколько минут наколол несколько охапок поленьев. Заканчивая работу уже на глазах прибежавших работников, он заметил шутливо:
– Ты, наверное, колун замедленного действия.
Эта шутка, может с виду и невинная, но все-таки обидная – колун замедленного действия, сокращенно «КЗД» – распространилась по всему лагерю. И к нему с тех пор как прилипла – «КЗД».
– Вот «КЗД» идет… «КЗД», ты сегодня будешь колоть? – такими словами его стали дразнить и задирать. А он делал вид, что не обижается, потому что знал – начнешь обижаться, как-то нервно реагировать, злиться – будут дразнить еще больше. Он даже сам стал посмеиваться над собой:
– «КЗД» прибыл для выполнения задания Родины, – нарочито шутливо представлял он себя.
Так постепенно всем надоело обзывать его «КЗД», как-то незаметно его переделали на «маэстро колун», потом «маэстро», а уже через неделю вернулись к его обычному и привычному прозвищу – «длинный». Так закончилась его «карьера» кольщика дров.
***
Он проснулся от толкотни и шума. В бункере братки собрались по тревоге. Капрал рявкнул на него и велел быстро собраться:
– Будешь рядом со мной, стажер, – и всучил ему тяжелый автомат: – Ни шага от меня, а то ты у нас уже третий за полтора месяца.
Выскочив из бункера, братки пригнувшись энергично пробирались по ходам сообщения к основным позициям. В окопе в полный рост он оказался рядом с Капралом и еще одним бойцом, на вид тертым и бывалым. Они учили его военной жизни:
– Ты, стажер, вот что «тощий зад», каску не снимай, из окопа не высовывайся, сиди тихо.
– И вот еще, – добавил капрал, – старайся глаза не закрывать. Увидишь, что рядом упал камень, – замри и жди «фотографа», или еще какие камни появятся – это могут быть «крокодилы».
– Да, оно как рванет, «тощий зад», так и чик-чик может быть, – добавил бывалый.
Капрал, рассматривая в трубу позиции впереди, прошипел:
– Будет греметь, так ты рот открой, а уши зажми. Сегодня мы в атаку не пойдем. Сегодня что у нас – понедельник. Сегодня «черняки» попрутся, «тощий зад». Так мы им дадим, – и он затих, прильнув к окулярам.
Раннее утро разливалось приятной горной прохладой, солнце еще не появилось из-за гор. Тишина не предвещала грохота и шума. Даже не верилось, что здесь может быть война. Валявшиеся на дне окопа патроны, исковерканное оружие, какие-то железки, банки из-под тоника целенькие и смятые, обрывки бумаг и картона говорили о бурной жизни окопа. Но сейчас было тихо.
Где-то вдалеке еле слышно раздались одиночные выстрелы, что-то бухнуло и прокатилось эхом по ущелью. Какой-то неясный гул медленно, не спеша, нарастал над горами. Из окопа послышалась команда Капрала: «Приготовиться к бою». Над всей местностью почти внезапно раздался оглушительный грохот, ударные волны одна за другой опускались на землю. Он присел, зажал уши и закрыл глаза. Удары один за другим, наслаиваясь друг на друга, вдавили его в дно окопа. Пыль, дым и грохот не давали дышать и смотреть. В голове шумело, стучало в висках. Сколько прошло времени, он определить уже не мог. От грохота наступила глухота. Теперь он ощущал удары всем телом и не мог понять, что происходит, где он и сколько времени находится здесь? Чуть приоткрыв глаза, он увидел перед собой злобное лицо Капрала, который, видимо ругаясь, что-то кричал ему, но что, он понять не мог. Капрал стучал по своей каске, показывая ему и одновременно спрашивая: «где твоя?». Он ощупал руками дно окопа вокруг себя. Каска лежала рядом. С большим трудом, так как руки его плохо слушались, он нахлобучил каску себе на голову. Лицо Капрала исчезло. Удары стали чуть реже. Мимо него пробирались на четвереньках бойцы, не обращая на него никакого внимания. В воздухе пахло гарью и сильно першило горло. Рядом с ним упал браток без каски. Череп его был смят полностью. Из серо-кровавого месива, не мигая, на него смотрел один мертвый глаз. Они оба так и замерли друг напротив друга, он от страха, а мертвец уже навсегда.
Удары и грохот прекратились так же неожиданно, как и начались. Со стороны противника послышались крики – то ли «Ура», то ли «А…а», разобрать он не мог, в ушах стоял шум и звон, перепонки еще не восстановились и пощелкивали от любого движения. Из окопа справа и слева послышалась трескотня ручных пулеметов и автоматов. По его оценкам, это продолжалось несколько минут, а потом все затихло.
Солнце поднялось уже высоко. Жара проникла на дно окопа. Труп братка за ноги сволокли куда-то в сторону. Пыль и гарь начала оседать. Капрал вывел его из оцепенения:
– Вставай, стажер. Не ранен? Нет. Контужен? Ты слышишь меня, «тощий зад», а? – он заглянул ему в лицо и, видимо, довольный его видом, добавил: – Тебе работенка, стажер, есть отказник-дезертир. Допроси, в общем, займись делом, «тощий зад».
Когда он добрался до бункера, солнце уже зашло за скалу, день клонился к вечеру. В бункере так же было душно и сыро. В углу на стуле с завязанными за спину руками сидел дезертир. Глаза его бегали от предмета к предмету, и вся его фигура выражала страх перед неизвестностью. Он расположился напротив дезертира и, пытаясь поймать его бегающий взгляд, задал первый вопрос:
– Как вас зовут?
Дезертир никак не реагировал на его вопрос. Он еще несколько раз также безрезультатно повторил вопрос. Сзади послышался голос дневального:
– Он испужался, ведь первый раз. Новенький. Ну шо, дуралей? – обратился дневальный к дезертиру. – Ты шо так испужался? Каску надоть одевать с клапанами. На шо она тебе дадена? Я вот здесь сижу и то ее одеваю, а то у меня ухи больные. А без каски можно и чик-чик изделать. Где твоя-то? Чо молчишь?
Дезертир вышел из нервного оцепенения, чуть обмяк и стал потихоньку соображать – что с ним пытаются беседовать.
– Вот, так-то, и ладно. Хорошо, что жив. Судьба сберегла тебя сегодня. Возрадуйся, браток, – суетился дневальный, – надоть его бы развязать, – обратился он к инструктору.
Он в ответ пожал плечами и произнес:
– Вам тут виднее.
Дневальный не спеша распутал дезертира и аккуратно смотал веревку.
– Вот тепереча он и разговаривать могет, допрашивай его, инструктур, а я пойду, делов полно, – и дневальный зашаркал куда-то в темный угол бункера.
Он продолжил допрос. Несколько раз сделал попытку прочесть его мысли, но кроме страха перед грохотом он долго ничего обнаружить не мог.
– Откуда это у него? Дикий, животный, панический непреодолимый страх? – размышлял он. – Наверное, надо копать глубже, может это где-то из детства?
Он перебрал почти всю его память. И только в самом раннем детстве нашел причину испуга – сильный взрыв в доме, где жила его семья. Он без размышлений стер этот эпизод из его памяти, а заодно и первое его пребывание в окопе под грохот «хлопушек».
Вот и лето наступило,
В небе кружится бомбист.
На душе совсем паршиво —
Не играет гармонист.
Всюду камни, пыль и грохот,
Братанов подбили враз.
Сбоку слышен нервный хохот —
У соседа выбит глаз.
Страх проник до селезенки,
В голове один лишь звон.
Санитарочка-сестренка
С поля тащит его вон.
Все затихло, вдруг увяло —
Он контужен – тишина,
А капрал глядит устало
Это, братцы, вам – война.
Он вышел из бункера. Вечер сумраком окутал горы. В недалеке, прямо на еще горячих камнях лежало четыре мертвых тела. Братков, видимо, сильно зацепило «хлопушками». У троих полностью были смыты головы, и узнать их было невозможно. А у четвертого была оторвана нижняя часть туловища. Рядом стоял Капрал и заполнял на планшетке какие-то бланки. Метров в двадцати у начала горной узкой дороги стоял грузовик. Когда Капрал закончил свою работу, санитары погрузили тела в машину. Водитель вышел из кабины, забрал бумаги и с некоторым облегчением – закончились его ожидания – выдавил из себя:
– Слава «ОПРАВУ».
– Служим… служим, – равнодушно ответил Капрал. Отвернулся от машины и водителя и, разглядев его в уже наступившем полумраке, произнес:
– А. стажер. С началом тебя. Вот видишь, ребята не сбереглись. Жалко. Трое от «хлопушек», а один по глупости от «крокодила».
Он доложил Капралу о дезертире.
– Хорошо, – устало ответил Капрал, – отдыхай, стажер.
И зашагал по направлению к бункеру.
– Странная война, странная, – подумал он и поплелся по каменистой тропинке вслед за Капралом.
В бункере было довольно тихо, братва, поужинав, дремала на койках. Дезертир после допроса спал лежа на полу, подложив ладони под щеку, и сладко улыбался во сне. У дальней стены, где висели календари с девицами разных видов, дневальный на одном из них тщательно зачеркивал сегодняшний день. И как художник у мольберта, отходил от стены, прищуривался, глядя на результат своей работы. Снова подходил к календарю, поправляя что-то в жирном крестике, который так любовно рисовал уже более минуты. Увидев, что за ним наблюдают, дневальный с удовлетворением сообщил:
– Осталося тридцать три дня, а потом домой. Конец моей контракте. – Он мечтательно закатил глаза и добавил: – Возьму все привилегии. Хатку изделаю. Дедов своих заберу из города и заживу ладно. А шо в городе-то, шум, да все не хорошо, грязно как-то живут и души-то грязные. – Он еще некоторое время бормотал что-то, пока не добрался до своей койки, основательно расположился на ней и затих.
Стажер плюхнулся рядом с ним на свое место, но сон не шел. Он «проигрывал» весь сегодняшний день, прислушивался к шорохам и тихим голосам усталых братков. Где-то у его изголовья шептались двое:
– Жалко того красавчика, как же его хоронить-то будут?
Нижней части вовсе нет.
– Да ничего, руки остались, голова, туловище, а низ… положить чего-нибудь. В форму оденут и будет красавец.
– Как же «крокодила-то» не заметили? «Фотограф», «тощий зад», виноват, не сканировал вовремя.
– А как тут сфотаешь. В окопе под мусором? Пропустил, наверное.
– Так надо было мусор-то убрать.
– А тебе охота-то мусор убирать? Неохота, вот и «фотографу» и Красавчику было неохота.
***
– Вы, батенька, хотите понять все сразу, и мир и войну. Это архисложная задача. Ведь наш мир, извините за каламбур, еще мира-то и не знал. Войну знал, без войны и жить-то не мог. Воевали все против всех. Вот покопайтесь в истории, да хотя бы нашей местности. С кем только не воевали, а уж друг с другом, ох! Как любили подраться. Голов положили. Кровушки пролили море, океан. И никто, пока еще не мог объяснить – для чего? И зачем? Даже вы с вашими способностями, с вашим даром не сможете, уверяю вас, батенька, остановить даже самую маленькую войну. А впрочем, двоих дерущихся вы остановить можете, и то только насилием или физически, или что-то в мозгах им почистить.
Предводитель исчез, но послышался голос Ветерана:
– Война – это страх. И у каждого этот страх свой личный, и пока миром правит страх, будет и война. Она этот страх и порождает и уничтожает одновременно, диалектически. Поизучайте страх, его природу, и вы, молодой человек, увидите, поймете, что я прав.
Снова появился Предводитель. И они благочинно, с терпением, выслушивая друг друга, продолжили беседу о войне и страхе. А он, наблюдая за ними, никак не мог понять – кто из них мудрее?
Он открыл глаза. В бункере было тихо и сумрачно. Из-под одеяла дневального послышался шепот. Прислушавшись, он понял, что дневальный молится, что-то просит у Бога. Жалуется и одновременно просит прощения.
– Он верит в Бога, – подумал стажер, – а во что еще здесь можно верить? Только в НЕГО.
***
Так прошло несколько недель. Каждый день была война. Один раз в неделю братки ходили в атаку. Оказалось, что это «занятие» было менее опасным, чем сидение в окопе под «хлопушками». В бронежилетах братки бежали до середины нейтральной полосы. А затем возвращались ползком по команде на исходные позиции. По субботам давали патриотическое кино, через раз показывали то «Подвиг Арсения и Агафьи», то «Хлопушку» – о том, как молодой браток-солдат обезвредил пятнадцать «хлопушек» и вывел из бункера всех бойцов целыми и невредимыми. В фильме о «хлопушках» боец в финале пел под гармошку патриотическую песню о родине. Там были такие слова:
Мне Родина святая
Давала жизнь как мать.
О матери мечтая,
На подвиг шел опять…
Некоторые братки, просмотрев этот фильм уже более трех раз, сами сочинили слова к этой песне, но слова эти считались нехорошими.
Он уже обработал несколько дезертиров, новеньких бойцов.
Технология обработки у него была одна и та же, он стирал из памяти мешающие воевать, как ему представлялось, эпизоды.
Но с одними из дезертиров ему пришлось повозиться. Он, этот дезертир, побежал не от страха, он собирался пробраться домой, чтобы отомстить обидчику его семьи. Стажеру пришлось очень аккуратно внушать ему, что удрать отсюда ему никак не удастся, что нарушив контракт он в конце концов не получит никаких привилегий, и более того, может подвергнуться искоренению, что в этом случае ему уж никак не удастся отомстить. И вроде бы его работа не пропала даром – дезертир затих и мыслей к побегу уже больше не имел.
Случай на кладбище
В детстве он жил с родителями недалеко от старинного кладбища. Ватага пацанов, его соседей, изредка забегали туда, то ли поиграть в прятки, то ли просто от безделья, из интереса. Но все попытки «освоить» кладбище как-то не очень получались, наверное беготня вокруг могильных крестов и надгробий не веселила, а лица, смотревших на них с фотографий умерших людей, заставляли останавливаться. От этого всего было как-то не по себе. Родители, узнав про их попытки слоняться среди кладбищенских могил, эти их занятия не одобряли. А особо «шутливые» взрослые или старшие ребята даже пугали пацанов «страшными» рассказами об оживших покойниках. Но как всегда бывает в таких случаях, то, что пугало, то и не могло не привлекать внимание подростков. Среди них начались разговоры и споры о возможности пройти все кладбище ночью, когда темно, не испугавшись могил и не поверив в эти «страшные» рассказы об оживающих по ночам мертвецах. Разговоры разговаривали, а на спор надо было отвечать делом. И вот однажды самый бесстрашный из мальчишек, кстати не лидер и не заводила, а обыкновенный «тихоня», вызвался вечером, когда уже в конце лета темнело относительно рано, пройти в одиночку все кладбище и тем самым доказать, во-первых, что он смелый, то есть повысить свой статус среди пацанов, а во-вторых, что ожившие по ночам мертвяки – это все сказки и вранье.
Кладбище было большое, со старинной церковью на вершине холма. Среди могил встречались старые со склепами и каменными статуями. И, конечно, в темноте это все представляло таинственный жутковатый вид. Поздние захоронения так уплотнили могилы, что тропинки и дорожки были довольно узкие, а в некоторых местах их переплетение напоминало лабиринты. Там-то и днем можно было заблудиться, не то что ночью в темноте. Для достоверности исполнения спора часть пацанов с «тихоней» пошла вокруг кладбища на другой его конец, а другая часть осталась в предполагаемом месте выхода «тихони». Отправив смельчака в его смелый путь, сопровождающие бегом вокруг кладбища присоединились к группе ожидающих его выхода.
Через некоторое время, когда по расчетам ожидающих «тихоня» должен был появиться, его было не слышно и не видно. Терпеливо выждав еще некоторое время, мальчишки забеспокоились – отправляться на поиски «смельчака» никому не хотелось. Разбежаться по домам означало предательство по отношению к товарищу. Да и если что-то с ним случилось, серьезных разборок с родителями не избежать. Мрачное ожидание длилось довольно долго. И, наконец-то, «смельчак» появился, растерянный, как-то поникший и главное без чувства гордости и радости победителя спора. Мальчишки, увидев эту странность, не очень-то активно его расспрашивали об этом «подвиге». И так, как-то вяло и почти молча разошлись по домам.
