Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
– Бегите от иллюзий, – она шепотом повторила эту фразу. – А куда от них бежать? – подумала она. – Впереди непонятное будущее, а прошлое… Там все иллюзии как раз и остались. Куда она бежит сейчас? В прошлое, к Аполлону Ивановичу. Ей сказали, что он очень болен.
– И что же? Я буду ухаживать за ним, – так она думала, но какая-то неясная мысль тревожила ее – она оставила Венсу на попечение Сан Саныча.
– Надо было взять ее с собой, – но что-то ее остановило, и Венса осталась дома.
Голос диктора уже в который раз монотонно объявил о задержке ее рейса, она прошептала:
– Играл на флейте гармонист.
– Да, да, вы, душенька, извините меня, совершенно правы, – проворчала дама средних лет в широкополой соломенной шляпе.
– Вот напросилась на назойливою беседу, – подумала она. Оглядела ближайшее пространство – свободных мест не было.
– Придется терпеть случайную собеседницу. Что это меня дернуло на эту фразу о гармонисте? – подумала она. – Откуда это у меня взялось? Да это от него, того старика из клиники.
– Вы, душенька, это из «Пришлого» цитируете? – спросила дама в шляпе.
Венера не сразу ответила. Она не готова была отвечать на вопросы.
– Сказать да, подвергнуть себя мучительному разговору о каком-то Пришлом, сказать нет – у собеседницы возникнет недоверие, и она ответила:
– Нет, это у меня как-то случайно вырвалось.
– Нет, душенька, позвольте с вами не согласиться. В такой фразе не может быть случайностей. Автор этой фразы пытается нам сказать, что каждый должен заниматься своим делом. А что мы видим зачастую. Я трижды у дежурных спрашивала: «Когда же мы полетим?» Ответ один: «Ждите. Видите, какая погода?» А что, – я им говорю, – вы не знаете, когда кончится снег? Они ничегошеньки не знают, а пассажиры страдают. Вот автор и говорит нам в художественном образе – гармонист должен играть на гармонике, а не хвататься за флейту, классический аристократический инструмент. Вы согласны со мной, душенька?
Венера решила согласиться, иначе этот разговор заведет неизвестно куда:
– Да, согласна. На флейте надо играть флейтисту.
Дама в шляпе вдохновилась положительным ответом и продолжила вслух свои размышления:
– Флейта тонкий инструмент. Когда-то ее звук считался волшебным, и врачевали мелодией флейты. А гармонь, она демократическая вещь. От нее одно веселье да и только. Вы, душенька, согласны со мной?
Венера кивнула головой.
– А вы, я смотрю, тоже летите в теплые края? – спросила дама.
Венера почувствовала, что из вежливости надо что-то сказать о себе.
– Да, вот собралась к супругу.
– А позвольте спросить, кто он, ваш супруг?
Венера ответила:
– Он ученый, энтомолог.
– Значит, флейтист, – и, заметив удивление на лице Венеры, дама, спохватившись, добавила:
– Ах да, я сейчас поясню свою мысль. Гармонист, он менее тонкий по содержанию человек, чем флейтист. Вы, душенька, не будете мне возражать по поводу этого тезиса. Вот возьмите симфонический оркестр – там гармони нет и никогда не было. Поймите, я не против музыки от гармоники, но надо же различать, уметь видеть тонкие вещи. И когда автор нам говорит: «Играл на флейте гармонист», он нам хочет сказать, что демократический гармонист стремится стать аристократом. Я не против этого стремления, я против некачественного исполнения своих обязанностей…
Диктор наконец-то объявил посадку на ее самолет. Венера встала и хотела было попрощаться с собеседницей, но дама так же засуетилась, схватила сумку и удовлетворенно заявила:
– Ну вот, кажется летим.
Они вместе направились к выходу.
Самолет быстро набрал высоту, пробил пелену сплошных облаков, вырвался к яркому солнцу и взял курс к океану, к островам, где ее ждал ее Апо.
Через три часа полета континентальный диспетчер сообщил в центр:
– Рейс, – он назвал номер ее рейса, – исчез с экранов радара.
23.06.2013. – 03.02.2014
Последний пумпель, или
Наследники прошлого
Фантастическая повесть
В память о том времени, когда изобрели слово «Пумпель»
Рецензия вместо предисловия
Нам совершенно не хотелось писать эту рецензию, потому что нет смысла что-то обсуждать, если этого «что-то» нет. Нет предмета для обсуждения. Есть текст, есть слова, – смысла нет, а случайно надерганные «изыски» для того, чтобы казаться умным, не могут составить что-то целостное.
Но, но, но. Наши друзья из редакции слезно умолили нас хоть что-то изобразить об этом, с позволения сказать, произведении. И вот, поддавшись уговорам, мы выдавили из себя некоторые соображения, максимально вежливые, в адрес этой квазиповести. Итак, продолжим.
Неутомимое стремление автора напичкать свое произведение ничего не значащей фразой: «Играл на флейте гармонист» – поначалу вызывает некоторое недоумение, затем легкое раздражение, а уж в конце концов и грустную улыбку, которой иногда провожают тяжело больных, дабы не портить им настроения. Желание автора быть оригинальным заслуживает особого внимания, конечно, если у Вас, уважаемый читатель, есть масса бесполезного времени для чтения этой повести. В названии мы эту «оригинальность» сразу обнаруживаем. Слова (автор напрасно думает, что это его изобретение) – «пумпель» и «пионэр», густо рассыпанные по тексту, у обычного человека могут вызвать лишь некую досаду от этой словесной назойливости и ничего более. Заметим, что понятий «поезд» и «пионер» автор упорно избегает, лишь только для того, чтобы отличаться от иных графоманов подобного рода.
О сюжете повествования и говорить не стоит. Кавалерийские перескакивания от одних героев к другим, слабые попытки связать воедино сюжетную линию не выдерживают никакой критики. Хочется спросить – кому нужны, конечно, кроме тщеславного автора, такие произведения, идеологически вредные и уводящие читателя в дебри слабоструктурированных рассуждений ни о чём? Мысли героев, читай мысли автора: о смысле жизни, о любви, наконец, о Боге, откровенно поверхностные и немотивированные, оставляют ощущение пустой болтовни – «лишь бы». В истории нашей литературы ущербная графомания встречалась не однажды. Мы солидарны с некоторыми руководящими товарищами по поводу таких авторов и их произведений. В нашей рецензии мы позволили себе с незначительными изменениями процитировать их:
«Что поучительного может дать это произведение нашей молодежи? Ничего, кроме вреда. Это произведение может только посеять уныние, упадок духа, пессимизм, стремление уйти от насущных вопросов общественной жизни, отойти от широкой дороги общественной жизни и деятельности в узенький мирок личных переживаний».
Что же, ничего не убавить, не прибавить. Метко сказано! Вызывает удивление то обстоятельство, что автору неизвестны мудрейшие оценки более ранних подобных «творений» и подобных «авторов». На наш взгляд, игнорирование исторических оценок в современных условиях крайне недопустимо. Но, видимо, автору эта мысль чужда. Ему без особых напряжений серого вещества хочется ерничать по поводу и без повода. Заметим, что это ёрничество проявилось в авторе еще с первых его «творений»: «Пришлый» и «Двое на фоне», о которых уже давно было сказано:
«На свет выплыли символисты, имажинисты, декаденты всех мастей, отрекавшиеся от народа, провозглашающие тезис «искусство ради искусства», проповедовавшие безыдейность в литературе, прикрывавшие свое идейное и моральное растление погоней за красивой формой без содержания».
Полагаем, что уважающий себя читатель стороной обойдет подобные литературные упражнения, тем самым сохранит свое время и, главное, здоровье.
С уважением, группа товарищей[1]
***
К Гуру едем мы с приветом,
У него есть все ответы.
(из старых шуток)
– Он опять что-то бормотал.
– Совсем дряхлый стал. Еле слышно говорит. А что бормотал? Опять рифмы свои?
– Опять рифмы со своим гармонистом.
– Не понимаю, почему его не отключат?
– Вожатый также думает, что давно его надо отключить.
– А почему не отключают?
– Председатель Совета дружины говорит – нельзя. Это прерогатива Правительства.
Они проверили параметры. На табло все было в норме.
– Его держат для выявления уников.
– Я здесь уже полгода – ни одного уника. Все либо утиль, либо сырье. После сита ни одного к нему не допустили.
– Вожатый вчера проверил его рифмы на филологе. Какая-то ерунда получилась.
– Это где гармонист играл на флейте?
– Да. Она выдала – гармонисту тяжело играть на большом количестве клавиш, так он, по ее мнению, решил играть на флейте, там звуковых отверстий и клапанов гораздо меньше.
– Железка эта – филолог плохо стала соображать от его рифмования. Вожатый запретил занимать ее этими рифмами.
– Наше дело следить за состоянием. Чтобы стимуляторы поступали вовремя. А рифмы не наше дело.
– Да. Не наше. Вот последний пумпель обработают, перейдут на профилактику – нас в отпуск отпустят.
– Какой отпуск? Другое поручение от Председателя получим. Будем всегда готовы снова.
– Будь готов! Всегда готов!
– Да я знаю, знаю. Всегда готов.
На экране поползли строчки:
… Играла музыка неспешно,
Качался в ритме пианист.
Гармонь молчала безутешно,
Играл на флейте гармонист…
– Опять рифмует.
– Не наше дело.
Они осмотрели саркофаг. Все системы работали. Он лежал окутанный датчиками и трубками жизнедеятельности.
– Последний Гуру.
– Почему последний?
– Вожатый сказал, если еще полгода уников не выявят, проект закроют.
– И кто же уников выявлять будет?
– А зачем они нам? Мы то есть. И с каждой серией все совершеннее.
– Будь готов!
– Всегда готов!
Они вернулись к пульту.
– Жалко. Сколько сил на него потратили. Он еще иногда вспоминает те времена с черняками и беляками. Вожатый говорил, что он был беляком.
– Это ж почти сто лет тому назад.
– Даже больше.
– Да… Нам меньше запрограммировали.
– На наш век хватит – так раньше говорили.
– А теперь?
– А теперь старье доживет свое, а молодежь нам поручили. Все логично и целесообразно.
На экране появилось лицо вожатого.
– Что новенького?
– Рифмует.
– Ну это нормально. Завтра выходит пумпель – будет работа.
– А до нас опять ничего не дойдет?
– Как знать, как знать. Экземпляров под тысячу обработать придется. Устроили ажиотаж вокруг Гуру. Пропаганда постаралась. Всегда готовы!
Экран погас. Гуру лежал в саркофаге тихо, не шевелясь, и только биодатчики фиксировали какие-то обрывки мыслей.
– Ты бы хотел быть у Гуру?
– Зачем мне это?
– Что-нибудь узнать важное.
– Нам и так вложили много, а чего не дали, так и не надо. Не положено.
– Да… Не положено. Я даже вопросы не знаю какие задавать.
– Молодежь нафантазирует. Там в пумпеле список составят. Интересно, будет ли что-нибудь новенькое, оригинальное? Или как всегда чепуха одна.
– Да… Чепуха одна. Все уже известно. Все уже было и будет только повторяться на новом уровне.
– А происхождение?
– А что происхождение? Тоже все известно, то есть запреты установлены и ясно, что за ними – запретами ничего не должно быть.
На экране снова появилось лицо вожатого.
– На последний пумпель в сито введут ослабленную корректировку. Так что и к вам кто-то просочится. Будьте готовы.
– Всегда готовы.
Экран погас.
– Наверное хотят загрузить Гуру, проэкспериментировать в последний раз.
– Работу нам подбрасывают.
– Да… Кто-то может сито и пройдет.
– Сито не наш объект. Не наше дело.
– Да… Не наше дело. Будь готов.
– Всегда готов.
***
Утро после душной и жаркой ночи не принесло прохлады. Прогретые за неделю жары улицы и здания активно отдавали тепло в застоявшийся воздух. Безветрие предвещало изнурительную полуденную духоту. На привокзальной площади с каждой минутой становилось все теснее и теснее. Дежурные пионэры уплотняли вновь прибывающих, поджимая толпу ближе ко входу. Широкий проем не мог справиться со всеми желающими – образовалась пробка. Плотный поток качался то вправо, то влево, и только отдельные экземпляры вываливались внутрь вокзала, помятые и выжатые после жуткой давки. Из толпы послышался самодельный стишок:
Шел навстречу пионэр,
Нес в руках он много дел.
Уступи ему дорогу,
У тебя ведь дел немного!
Чем ближе его продвигала толпа к проему, тем тяжелее становилось дышать. Девушку впереди него плотно прижали к нему так, что она, сдавленная со всех сторон, уже почти не сопротивлялась, ноги ее запутались где-то внизу и ему пришлось, обхватив ее сзади двумя руками, с силой выдернуть наверх. Толпа качала их из стороны в сторону, медленно приближая ко входу. Впереди кого-то уронили и, несмотря на крики и ругань, задние продолжали давить на передних. Он, плотно прижав к себе незнакомку, вынес ее и себя в проем. Здесь плотность потока резко уменьшилась и он, опустив ее на пол, смог перевести дух.
– Побежали к вагонам, – отдышавшись предложила она.
– Теперь успеем, – ответил он, мельком разглядывая симпатичную незнакомку и поправляя расхристанную в толпе рубашку.
Они, взявшись за руки, двинулись по перрону среди торопливо пробегающих мимо юношей и девушек, желающих поскорее занять места в первых вагонах.
– Ты можешь идти быстрее? – она энергично дергала его за руку.
– Я же сказал, успеем, – упрямо повторил он.
– Успеем, успеем… А места займут, будем стоять всю дорогу. Ты хочешь стоять? – торопливо говорила она и недовольно поглядывала в его сторону, стараясь рассмотреть его поближе.
– Что-нибудь придумаем, – ответил он невозмутимо. – Да и стоять-то недолго. Будут остановки, будем отдыхать.
Они подошли к первому вагону, все места были заняты. Пионэры, выстроившиеся вдоль перрона, регулировали поток отъезжающих. Его и незнакомку пионэры направили во второй вагон, где нашлось два места в одной из ячеек. В вагоне было не так жарко – работал кондиционер. Из соседней ячейки раздавался громкий хохот и слышались кричалки про Гуру:
Гуру учит всех и вся.
Пионэрская семья
Опекает Гуру строго,
И туда ему дорога…
Минут через пятнадцать пумпель тронулся. Народу в вагоне набилось изрядно. Им пришлось уступить одно место и она с некоторым смущением и как-то неуверенно села к нему на колени – так сделали многие. Кому не хватило места расположились на полу. Дважды по вагону протиснулись дежурные пионэры, видимо, с целью контроля состояния пассажиров.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Какая разница? Не парься, называй как хочешь, – ответила она.
– Тогда будешь Лу, – сказал он довольно равнодушно.
– Почему Лу? Это что за имя такое? Ты что, не местный, что ли, такие имена лепишь?
– Так звали одну мою маму, – ответил он.
– У тебя много мам? – удивилась она.
По вагону объявили, что после первой остановки их отсортируют по вопросам, которые они хотят задать Гуру.
– У меня есть две мамы, – ответил он и спросил ее: – А что ты хочешь спросить у Гуру?
– Я еще не придумала. Я вообще не вижу смысла в этом. Я случайно сюда втиснулась. Пионэры-дурики заманили. А ты здесь зачем?
– Мне интересно, – ответил он.
Из дальней ячейки послышалась песня:
Едем к Гуру – все мы смелы,
Едем – впереди туман.
Раньше было много дела,
А теперь сплошной обман.
Брали кассы, банки брали,
Не гнушалися ни чем.
Ех! Гуляли, трали-вали,
Нам добро беречь зачем?
К поющему присоединились несколько голосов:
Времена прошли те быстро,
Пролетели те года.
Дело делали мы чисто,
Утекло все, как вода.
Последний куплет пело уже полвагона:
Пенсион нам не положен,
На печи не полежать.
Может, Гуру нам поможет,
Им на нас на всех плевать.
– У всех по одной матери, а у тебя две. Как это?
– Не знаю. Лу родила меня очень далеко отсюда. А мама Эля воспитывала меня вместе с Лу. Вот и получилось у меня две мамы, – ответил он.
– Странно, – сказала она. – А у меня только один отец. Мамы я совсем не помню.
– А почему ты не поешь? – спросила она.
– Я не знаю слов, – ответил он. – Ты тоже не поешь, почему?
– Мне не нравится, когда поют не о своем. Не знают, о чем поют, – ответила она.
Он на минуту задумался. Пумпель вырвался из предместий. Эстакада постепенно опустилась вниз. В окнах появился пейзаж середины лета. Вдали проплывали желтые поля и темные перелески. Мелькали какие-то небольшие, выкрашенные одним цветом, домики и строения.
– Я думаю, не обязательно то, о чем поется в песне, надо пережить самому, – главное, чтобы сопереживание возникло, – произнес он после паузы.
– Сопереживание, – задумчиво повторила она.
Некоторые пары, сидящие так же как и они, тихонько, не обращая ни на кого внимания, обнимались и целовали друг друга.
– Ты хочешь меня поцеловать? – спросила она.
– Мы совсем не знакомы, – ответил он.
– А они, думаешь, знакомы? – спросила она.
– Не знаю, – ответил он и добавил: – Я могу тебя поцеловать, если ты этого сильно хочешь.
– Не хочешь, не надо, – ответила она и замолчала.
За окном промелькнула платформа. Несколько человек на скамьях черно-серыми пятнами прочертили на мгновение след в оконной картинке.
– Везде живут люди, – сказал он тихо.
– Кто живет? – спросила она.
– Везде живут люди, – повторил он.
***
– Эти молодежные пумпели вечно портят наше расписание, – проворчал пожилой мужчина с седой бородкой. – Это безобразие – сбивать график пригородного пумпеля. Здесь же тоже живут люди.
– Да, люди. Да только одни мы старики и остались, – грустно поддержал его лысеющий мужчина с усами. – Молодежь из городов исчезает куда-то на периферию.
– Это вы правильно заметили. Тонко, так сказать, увидели, – продолжил бородач. – Раньше молодежь стремилась в города, ближе к цивилизации, а теперь начались странные процессы исхода молодежи куда-то в неизвестность.
– Как это в неизвестность? – воскликнула еще не очень старая дама с ридикюлем на коленях. – Пионэры знают, что делать. Помните, когда-то были «Идперы» – идущие впереди, теперь пионэры взялись за воспитание. Нашу молодежь надо в строгости держать. Мы хоть и мудрые, но строгости нам не хватает.
– Вы, мэдам, – встрепенулся лысеющий, – считаете, что мы уже не на что не способны?
– Нет. Я этого не говорила, – ответила дама. – Я имела в виду то, что мы мягкость проявляем где надо твердость проявить. Это же уже наши внуки. А, как известно, через одно поколение навык воспитания резко ухудшается. Новое время требует новых методов. Я полагаю, вы, господа, со мной согласитесь?
– Да, мэдам, конечно, новые методы нужны, – поддержал ее бородач. – Но мы с вами знаем, кто такие пионэры. Здесь мы с вами наблюдаем какой-то странный процесс, если хотите, явление. Я даже не знаю, как назвать это – то ли оболванивание, то ли выравнивание. Создаются не люди, а что-то вроде биомеханизмов. Хорошо ли это? Не знаю…
– Конечно, идеальных клонов не бывает. Но согласитесь, полезные-то получаются, – дама с ридикюлем продолжила свою мысль. – У пионэров есть свои права и обязанности. И это хорошо. Мы с вами, господа, не знаем главных целей и поэтому не в полной мере можем судить о средствах, – она достала из ридикюля бейчик и что-то туда записала. – Хорошая мысль, господа, – «не знаешь цели, не суди о средствах». Что-то наш пумпель совсем опаздывает.
– Это хорошо так рассуждать, свободно, на отвлеченные темы, – заметил лысеющий. – А разве все средства хороши? Разве история мало знает случаев применения негодных средств? Разве мы научились отличать хорошее от плохого? Нет, мэдам. Плохие средства приведут к нехорошим результатам.
– Вот, кажется, наш пумпель, – произнес бородач. – Наша беседа интересна, но безрезультатна. Такие задачки на платформах не решаются.
***
Она прислонила голову ему на плечо и под мерное движение пумпеля задремала.
В вагоне молодежь потихоньку успокоилась, и, как водится, дорожная дремота охватила основную массу пассажиров. У окна совсем молоденькая пара о чем-то перешептывалась. До него доходили отдельные обрывки фраз:
– Зачем поехали?.. – прошептала девчушка лет шестнадцати.
– А что, разве можно было?.. – ответил ей юноша с тонкими чертами лица.
– Они сказали – обязательно, если хотите… чтобы свободными… – девчушка прислонилась к юноше и погладила его руку.
– А что ты спросишь? – прошептал юноша.
– Я спрошу: «Есть ли Бог?»
– Бог есть. Должен быть, – юноша погладил ее по голове и поцеловал в щеку. – Если Бога нет, тогда все, что вокруг, не имеет смысла.
– … Не имеет смысла… и мы тоже? – спросила девчушка.
– И мы тоже, – ответил юноша.
– А им Он тоже нужен… они пионэры. Смысл у них есть? – снова спросила девчушка.
– Им Он не нужен. У них есть цели. У каждого свои. Он им не нужен… – прошептал юноша.
– А зачем они забрали бейчики? Для хранения? – девчушка закрыла глаза, похоже, дремота стала ее одолевать.
– Наверное, чтобы нам ничего не мешало, чтобы связи не было… – медленно произнес юноша. Он смотрел в окно, и было заметно, что мысли его терялись там, вдали, за медленно проплывающей кромкой леса на горизонте.
По вагону, аккуратно переступая сидящих и лежащих на полу, еще раз пробирались два пионэра. Их кто-то спросил: «Кто он, Гуру?». Один из пионэров ответил:
– Не наше дело. Не наш объект.
– А кто этот Гуру? – не открывая глаз спросила она. – Может, это ясновидящая и не мужчина вовсе?
– Не знаю, кто он. Никто от него назад не возвращался, – ответил он.
– А куда же они пропадают? – оторвавшись от его плеча и чуть-чуть зевая, спросила она.
– Не знаю, – ответил он.
– Ты что-то должен знать, ты, наверное, умный. Почему не знаешь? – она совсем проснулась и стала снова активной. – Отец говорил, что те, кто был у Гуру, становятся умными. Их распределяют в новых землях для освоения. Ты хочешь в новые земли?
– Поживем, увидим, – ответил он.
– У нас думали, что Гуру – женщина. Даже наших дур дразнили стишками. Могу прочесть, – предложила она.
Он молча откинулся на подголовник. Она продекламировала:
С виду вроде и стройна,
И красива, и умна.
Хочет быть, конечно Гуру,
Но на самом деле дура.
– Тебе понравился этот прикол? – спросила она.
– Эпиграмма неплохая, – ответил он, – но очень злая.
– Отец мне то же самое говорил. Он у меня умный пенсионер, меня любит. А воспитывала меня нянька – страшная дура, но услужливая.
Она на несколько секунд замолкла и затем неожиданно изрекла:
– Я спрошу у Гуру: «Что такое любовь?» Все говорят, что знают, а объяснить не могут. Ты можешь объяснить, что такое любовь?
– Нет, не могу, – ответил он.
– Какой-то ты угрюмый. Слова из тебя не вытянешь.
– Я задумчивый, – ответил он, – меня так воспитали Лу и Эля.
– Зови меня Венса, я не хочу быть Лу, – сказала она. – А как я должна звать тебя?
– Лучу, – ответил он.
– Лучу, – повторила она. – А что означает Лучу?
– Это значит, что отца моего звали Чу, – ответил он.
Она о чем-то надолго задумалась. Вагон просыпался. Кое-где послышались разговоры. Где-то сзади раздался приглушенный смех. Кто-то прокричал:
Мальчик-пай домой пришел,
Никого там не нашел.
Пионэры всех забрали
И куда-то умотали.
– А у меня маму звали Веня, а папу Александр, вот и получилась Венса. А как ты думаешь, эти пионэры нормальные или… – она задумалась, подбирая нужное слово и медленно по слогам произнесла, – клоники. Отец говорил, что они новый вид и что бояться их не стоит. Если что-то получится не очень, то их уберут.
– Их убрать будет сложно, – ответил он. – С ними бороться придется. Но кто это будет делать?
– Бороться, – повторила она. – Зачем? Они тебе мешают?
– Они нам не нужны, – ответил он.
– Кому это нам?
– Всем нам. И тебе и мне. И всем, кто к Гуру стремится.
– Они, эти пионэры, мне тоже не нравятся. Дурь от них какая-то идет. Готов. Всегда готов, – она попыталась передразнить дежурных, периодически шнырявших по вагону. – Но без них нам к Гуру не попасть. Гуру ведь с ними.
– Гуру ни с кем. Он один – учитель. Если он существует на самом деле, это надо еще проверить, то он один, – он поставил ее на пол и, чтобы размяться, поднялся. – Посиди, пока я пройдусь, – и осторожно, чтобы никого не задеть, двинулся по проходу.
Она села в кресло и приготовилась ждать его возвращения.
– Красивый парень, – подумала она, – и похоже, не балаболка. Интересно, понравилась я ему или нет?
По вагону объявили, что через тридцать минут будет станция и всем необходимо будет покинуть вагоны. Оставшиеся в вагонах до Гуру допущены не будут.
Молодежь с шумом встретила эту новость. Послышались крики: «Даешь Гуру!» Несколько голосов нестройным хором прокричали:
Пионэр! Ты не зевай,
Гуру нам скорей давай.
Мы без Гуру пропадем
И дороги не найдем.
Неожиданно перед ней нарисовался лощеный экземпляр с маслянистыми глазками и зализанной назад прической.
– Мадмуазель, мастер на все руки рад приветствовать вас в летящем навстречу судьбе пумпеле. Предлагаю огненную любовь. Хотите пережить незабываемые минуты счастья?
Она несколько опешила от неожиданности предложения и эдакой наглости молодого хлыща и с минуту не могла сообразить, как ей ответить.
– Мадемуазель, я вижу ваши сомнения. Решайтесь. Сомнения в пользу предложения, – хлыщ стоял весьма близко, нависая своей изящной фигурой над ее креслом.
Она попыталась оглянуться вокруг, найти хотя бы какую-либо поддержку, но сидящие рядом равнодушно не обращали на нее и хлыща никакого внимания.
– Где этот Лучу? – промелькнуло у нее в голове. – Удрал не вовремя, – с обидой и злостью прошептала она.
– Мадемуазель, я вижу, вы неопытны. Я научу вас. Поверьте, вы будете довольны, – наседал хлыщ.
Она, наконец-то, с шипением выдавила из себя:
– Отвали.
– Фу, как грубо, мадмуазель. Вы не правы. Грубость вам совсем не идет. Такая тонкая, изящная девушка с аристократическими чертами лица не должна так говорить, – хлыщ не отставал. – Вы не представляете, чего вы лишаете себя. Счастье – это так эфемерно, случайно, неуловимо. Вот-вот, кажется, оно рядом, где-то близко, уже чувствуется его аромат, и вдруг через мгновение опять серость, обыденность, скучность смертная, и нет конца и края этой повседневности. А у вас красивые волосы. Вам великолепно идет эта милая прическа. У вас, наверное, море поклонников, – он обволакивал ее своим лепетанием, не давая вставить хотя бы слово. – Я понимаю, что я, ваш покорный слуга, могу затеряться среди ваших обожателей. Что ж, это судьба. Это рок. Некоторые думают, что в мастере мало души, нет, я бы сказал, сочувствия, сострадания, что он жесток и механистичен. «Нет и нет» – отвечаю я им. Одиночество делает меня иногда таким грустным и несчастным, что приходится скрывать свою боль и разочарование. Вы видите перед собой несчастного человека, который для себя никак не может создать хотя бы мгновение радости. Все только для других. Вы, наверное, хотите спросить у Гуру, что такое любовь? Я угадал?
Она очнулась и вздрогнула от этого вопроса в непрекращающемся потоке слов.
– Я могу вам, милая девушка, объяснить, что такое любовь. Любовь это…
Лучу стоял сзади и внимательно наблюдал за происходящим.
– … любовь это как прикосновение, легкое незаметное. Вот как сейчас, – хлыщ дотронулся рукой до ее волос.
Она резко дернулась и отстранилась от хлыща.
– Что вы, дорогая? Это же не страшно. Я только хотел прикоснуться, погладить ваши превосходные волосы.
Лучу, обхватив его сзади, приподнял и поставил в проход на пятачок между сидящими.
– О…о…! – вскрикнул хлыщ от внезапности своего перемещения в пространстве и, увидев Лучу, добавил:
– О! Мачо! Прошу пардон.
– Все в порядке? – повернувшись к ней, спросил Лучу.
– Да, все нормально, – вставая, чтобы уступить ему место, ответила она.
Пумпель замедлил ход. По обеим сторонам эстакады замелькали строения, указывающие на то, что где-то впереди скоро, посреди небольшого городка, появится станция. Малоэтажные домики довольно быстро сменились на дома повыше. Людей на улицах почти не было. Дневная жара, видимо, загнала население в прохладные места. Пумпель проскочил пару пустых пригородных платформ и медленно въехал под навес небольшого вокзала с надписью на стене: «ст. Поперечная».
– Все двери между вагонами задраены намертво. Пионэров не видно. Везут нас как-то странно, ощущается какой-то жесткий режим, – сказал он, когда пумпель окончательно остановился.
– И что, нельзя убежать? – спросила она.
– Посмотрим на станции, – ответил он, рассматривая через окно здание вокзала и нескольких пионэров, стоящих у входа.
– А зачем бежать? Ты уже не хочешь встретиться с Гуру?
– Это я так, из интереса, – ответила она. – Спасибо тебе за этого идиота, – она кивнула в сторону, где еще недавно стоял хлыщ.
– Не за что, – угрюмо ответил он.
– Хочешь, я сочиняю тебе стих? – спросила она.
Он машинально кивнул головой.
– Пумпель мчится что есть мочи,
Он от нас чего-то хочет.
Она на несколько секунд задумалась и продолжила:
– Может, чтобы мы теперь
Все добрались без потерь.
– Я так не умею, сочинять на ходу, – сказал он. – Ты где-то этому училась?
– Нет. Так рифмовать несложно, – ответила она. – А учусь я в административном колледже. Отец захотел, чтобы я училась там.
– Пионэры не должны были тебя сажать в пумпель, – с удивлением произнес он. – Администраторов они к Гуру не берут.
– Я им сказала, что свободна, – ответила она.
Монотонный голос по трансляции объявил:
«Из вагонов выходить по одному. Каждому будет вручен индификационный жетон, который подлежит сохранению на весь период мероприятия. В помещениях вокзала будет предоставлено питание и напитки. Опоздавшие к отправлению пумпеля и не покинувшие вагоны во время стоянки как претенденты подлежат аннулированию. Отправление пумпеля состоится через шестьдесят минут».
В вагоне зашумели. Образовалась толчея на выход. Послышались крики: «Давай Гуру! Гуру давай!». Он поставил ее перед собой, и, плотно прижавшись друг к другу, они медленно в толпе двинулись к выходу. Снаружи жаркий воздух сразу обхватил прохладные тела выходящих. В коридоре, образованном пионэрами, каждому набросили на шею цепочку с жетоном без каких-либо надписей и отметок, размером не более крупной монеты. Несколько пионэров каким-то инструментом подгоняли петли жетонов под размеры. Через минут пять он с Венсой оказался в помещении вокзала, постепенно заполняемом шумной молодежью. Откуда-то сверху раздалась бравурная музыка, похожая на марш. Громкость звучания была так велика, что услышать друг друга можно было только крича прямо во ухо. Мужской хор запел бодрую песню, похожую на гимн:
Нам, пионэрам, сделать немало
Родина-мать навсегда приказала.
Плотно сомкнем мы наши ряды.
Рядом в строю есть и я, есть и ты.
– Ты заметил, что жетон теперь не снять, – прокричала она ему в ухо.
– Да, окольцевали пионэры, – наклонившись, ответил он. – Цепочка на вид очень крепкая.
– Пошли, найдем что-нибудь поесть, – прокричала она.
Хор после музыкальной отбивки исполнил еще один куплет:
Нам, пионэрам, дело всем дали,
Главное цель, остальное детали.
Вырастут люди все без оков,
Крик пионэра – всегда будь готов!
Ожетоненная молодежь, оглохшая от громового марша, слонялась по помещениям вокзала. Некоторые пытались выбраться наружу, но двери и окна не поддавались попыткам их открыть. Внизу на цокольном этаже обнаружился буфет – на столах лежала еда, в основном бутерброды. Имелись и бутылки с водой. Прибывшие активно поглощали все, что размещалось на столах. Обслуга едва успевала восполнять потери.
