Влад Стифин
Играл на флейте гармонист
– «Может быть, она такая же, как Сандра? В принципе да, ответ был утвердительным. Но ведь Сандра была специально приставлена к нему и разрабатывала, как говорится, только его по индивидуальному заданию. А эта докторина здесь работает давно, похоже, она из местных, а он уже знал, что местные недолюбливают центр из-за древних конфликтов. Если докторина и является агентом, то работает не только и не столько по нему. Вывод напрашивался только один – надо получить о ней как можно больше информации. А самое главное это то, что она врач и ради этого стоит рисковать, потому что только такой специалист сможет избавить его от микрочипа-датчика. И тогда он будет свободен».
Наступил вечер, прохлада опустилась в госпитальный садик. Южные звезды сияли. Воздух, этот целебный воздух, лечил гораздо лучше, чем нахождение в душноватых помещениях госпиталя, где пахло незнакомыми, резкими запахами лекарств, дезинфекцией, ранеными и больными.
Сюда привозили братков со всей зоны боевых действий белой армии, а персонал госпиталя, как обычно, состоял в основном из местных. У них у всех в отличие от братков имелись браслеты. Отсутствие браслетов у воюющих вызывало некоторое раздражение и отчуждение у медперсонала по отношению к военным. Но к нему она относилась как не странно не настороженно, а весьма дружелюбно. Даже можно было сказать – с некоторой симпатией. Он был не такой как все – молчалив, но не угрюм, умница, но не кичился этим. Причем его скромность, граничащая с некоторой застенчивостью, как-то располагала к нему собеседника и ее в том числе.
Она остановилась возле него и тихо спросила:
– Опять вы здесь? Не спится? В палате душно, я уже начальству много раз говорила – нужны кондиционеры или хотя бы вентиляторы. Все обещают.
Он медленно, растягивая слова и стараясь выговаривать все буквы, тихо, почти шепотом ответил:
– Да… никак не уснуть. Такая красивая ночь. Вы опять никуда не спешите? Почему?
– Мне некуда спешить. Живу одна. Никто меня не ждет, – ответила она грустно.
Он подвинулся к краю скамейки:
– Тогда посидим вдвоем, если вы не против.
Она села рядом. Без белого халата и шапочки она выглядела еще привлекательнее, только усталые глаза говорили о ее уже совсем не девчоночьем возрасте.
– О чем же мы будем с вами говорить? – спросила она вполне официально и стараясь быть равнодушной.
– Не знаю, – ответил он, – может быть о звездах. Смотрите, какая красота.
Они оба посмотрели вверх, в эту бездну и, как обычно в таких случаясь, ощутили себя маленькими песчинками в этом огромном непостижимом пространстве. Минуты две они сидели молча, физически ощущая присутствие друг друга, боясь нарушить то первое волнительное ощущение, когда не безразличный тебе человек сидит так близко рядом с тобой.
– Вы любите стихи? – спросил он ее.
Она не сразу ответила, повернулась к нему лицом и сказала:
– Я не очень-то в них разбираюсь. Да и на родном моем языке не так их и много. Воспитывалась я в здешних суровых местах, где стихи не были на первом месте.
– Мы сможем быть друзьями? – спросил он снова.
– Друзьями? – удивилась она. – Зачем друзьями? Мы такие разные, так далеки друг от друга. Хорошими знакомыми – да. А друзьями? Я не знаю. Получится ли это у нас?
– Вы думаете, мы не сможем найти общих интересных тем для общения? – он с каждой фразой говорил все лучше и лучше. Речь восстанавливалась неожиданно быстро.
– Общие темы… у меня почти всегда одна тема – медицина. Училась я там далеко на севере, а потом вот направили сюда. А вы? Я очень мало вас знаю, – она осторожно посмотрела на него, и было видно, что сейчас она просто любопытная молодая женщина.
– Вот и попался ты, умник, – подумал он, – придется искренне о себе что-то сказать, иначе разговор прервется.
И он, стараясь не утомить ее подробностями, рассказал почти все о себе. Единственное, о чем он умолчал, – это его желание избавиться от микросхемы и стать абсолютно свободным. Она слушала молча, не перебивала его, и даже, казалось, иногда плохо его слушала, думая о чем-то своем. Время летело быстро, уже было далеко за полночь. Тишина обволакивала все вокруг. Ночные бабочки и цикады затихли. Он замолчал и несколько минут она ни о чем его не спрашивала. Он случайно коснулся ее руки, и ее рука осталась на месте. Она, как бы очнувшись, сказала: – Вы удивительный человек. Простите, но мне пора. Уже поздно, а у меня завтра ранний обход.
Они оба встали со скамьи. Она как-то нерешительно пожала его руку, а он неожиданно поцеловал ее в щеку. Она вздрогнула, то ли от ночной прохлады, то ли от поцелуя, внимательно посмотрела ему в глаза, грустно улыбнулась, вздохнула и сказала: – До завтра.
На следующее утро она чуточку дольше задержалась у его кровати и дала указания помощнику с папкой:
– Дня через два можно будет выписать инструктора.
При этом она открыто и весьма дружелюбно ему улыбнулась. Следующий день прошел как обычно: процедуры, прогулки, отдых. Он активно пытался говорить вслух, и это выглядело со стороны весьма странно. Молодой мужчина ходит по кругу и что-то медленно бормочет себе под нос.
Наступил вечер, и он снова оказался на знакомой скамейке. В этот раз он ждал ее дольше, чем в прошлую их встречу.
– Добрый вечер, – она поздоровалась и присела на скамейку рядом с ним. – Вы хотели в прошлый раз прочесть мне стихи? Я готова их послушать, если у вас есть желание их читать. Он медленно нараспев, прочитал:
– Война осталась без побед —
Печально протрубил горнист.
Повсюду реквиема след —
Играл на флейте гармонист.
Тот звук все чувства разорвал —
Кому нужна была война?
Никто к войне не призывал.
Она сама как будто шла.
И жертвы множились сторон,
Герои появлялись вновь.
И даже женский тихий стон
Не смог остановить их кровь.
Она прижалась к нему. Становилось прохладно – конец лета, и ночи зябкие предвещали окончание жары.
– Да, война без побед, – вздохнула она, – эта долгая война оставила меня одну, почти одну.
Он обнял ее за плечи, и они долго сидели не разговаривая.
Забрезжил рассвет. Они уже знали друг о друге почти все. И самое главное, она знала, что им надо делать.
Госпиталь еще спал, в лаборатории она хирургическим щупом быстро вытащила ЧИП и аккуратно положила его на марлевый тампон.
– Вот и все, – сказала она, указывая на эту удивительную вещь.
На марле тускло поблескивал маленький, не более миллиметра шарик.
– Ты его выбросишь? – шепотом спросила она.
– Нет, – возразил он, – его нельзя выбросить просто так, иначе меня сразу начнут искать.
Она крепко прижалась к нему, обняла и уткнулась лицом ему в плечо:
– Ты должен стереть себя в моей памяти.
– Да, – ответил он.
– Мы больше никогда, никогда не увидимся? – ее голос дрожал, и он чувствовал, что она еле сдерживает слезы.
– Я не знаю, я не уверен, – прошептал он ей в ухо.
Пора было прощаться. Он поцеловал ее в губы, развернул к себе спиной и аккуратно почистил ее память, чуть подтолкнул ее в спину, и она, как бы очнувшись, решительно зашагала к своему кабинету. А он, прилепив ЧИП пластырем у себя подмышкой, ушел к себе в палату.
Утреннее солнце осветило госпиталь яркими, чистыми лучами. Наступил последний день лета.
Глава пятая. Домой
На утреннем обходе она как всегда была деловита, строга. Мельком взглянув на него, она сказала:
– Сегодня вас выписываем.
Помощник сделал какую-то пометку в папке. А он еле успел прочесть ее мысли:
– Странный инструктор, ну очень молчаливый. Кто-то мне говорил, что он какой-то феномен. Кто же это мне говорил?
С этой мыслью она подошла к следующему раненому.
В канцелярии ему, уже переодетому в форму, пухлая девица заполнила бланк и поставила печать.
– Инструктор, – обратилась она к нему, – если хотите, то во дворе стоит попутка на ваш участок.
Он кивнул головой. Девица позвала водителя:
– Шустрик, нечего здесь толкаться, я все равно освобожусь только вечером. Забери-ка вот инструктора.
Шустрик, молодой парень, нехотя оглядел его, почесал от досады затылок и ответил:
– Ну ж пойдемте, Инструктор, ехать так ехать.
И уже через полчаса машина прошла перевал, и впереди справа на крутом горном повороте открылось ущелье и цепь дальних гор. Он попросил Шустрика остановить машину на обочине. Справа повеяло холодом глубокой пропасти, слева нависла отвесная скала.
Место как нельзя лучше подходило для исполнения его замысла. Он вышел из машины и приказал Шустрику сделать тоже самое. Отлепил чип и положил его на сидение. Вывернув в право руль, они вдвоем с водителем столкнули машину в пропасть. Через несколько секунд до них дошел глухой звук взрыва. Шустрик с удивленными, широко раскрытыми глазами смотрел на него, ничего не соображая.
– Через полчаса, не раньше, здесь будут спасатели и аварийщики, – сказал он.
Он поставил Шустрика перед собой и довольно быстро «сменил ему картинку» на случайную катастрофу, при которой инструктор не успел выпрыгнуть из кабины машины, падающей в пропасть. Оставив Шустрика в растерянности сидеть на краю обрыва, он быстро зашагал вперед по дороге и через некоторое время свернул на горную тропу, ведущую через перевал на север.
Наконец-то он свободен. Свобода – это чувство переполняло его. Трудности, которые ожидали его впереди, были еще далеки, и он не думал о них. Это утро казалось ему самым счастливым в его жизни.
Солнце уже поднялось к зениту. Его мучила жажда. Не подготовленный, случайный побег теперь казался ему не таким удачным, как в самом начале. Горная тропа скорее напоминала звериную тропку, и идти по ней было сложно. Ориентировался он только по солнцу, и хотя направление он в целом выдерживал верное, но повороты, спуски и подъемы его в конец измучили, нужен был отдых. А здесь среди сплошных камней даже в тени было весьма не уютно и жарко. Только к вечеру ему удалось увидеть внизу горную долину и какое-то селение. Куда он двинулся уже изрядно усталый и вымотанный.
***
Древний старик сидел неподвижно на каменной террасе. Красный диск заходящего солнца освещал лицо старика. Казалось, он сидит здесь так давно, что уже и непонятно, жив он или уже давно умер. Высохшее, морщинистое лицо старика никак не отреагировало на его появление и попытку поздороваться, низко поклонившись сидящему. Возле старика, в его ногах лежала старуха, как-то странно вытянув левую ногу и руку. Она чуть-чуть шевелилась, открывая и закрывая глаза и рот, словно пытаясь позвать кого-то.
Он обошел все селение – не более десятка каменных домов с плоскими крышами и кроме этих старика со старухой более никого не обнаружил. Он еще раз поздоровался со стариком, но снова никакой реакции не последовало. Попытки прочитать мысли старика тоже ни к чему не привели. Единственное, что он обнаружил у него, это довольно яркую картинку – трех мужчин, сидевших на траве, где средний из них был уже довольно пожилым с седою бородою, а сидящие по бокам – молодые парни-близнецы. Он подошел к старику поближе и понял – старик плохо слышит и видит. Он осмелился и тронул старика за плечо. Старик повернул в его сторону голову и на непонятном языке что-то коротко произнес. Он смог понять незнакомые слова, читая мысли старика:
– Кто здесь? Кто ты?… Что ты хочешь?
– Я могу вам чем-то помочь? – спросил он старика.
– Нам не нужна помощь, – ответил старик.
Вечер погрузился в темноту. Долгожданная прохлада опустилась с гор. Он не знал, что ему делать. Хотелось пить и есть. Хотелось просто лечь где попало и уснуть до утра. Он присел на корточки у старухи. Провел ладонью вдоль ее тела, остановив руку над головой. Он слышал об этой болезни. Найдя больное место, он попытался восстановить кровоток. Через час его манипуляций старуха понемногу успокоилась, напряжение и беспокойство ее спало. Непонятное бормотание прекратилось. Старуха что-то тихо сказала старику, и он ответил ей:
– Пусть идет своей дорогой.
Усталость окончательно свалила его, едва спустившись с террасы, он плюхнулся на кучу соломы и моментально уснул.
***
На госпитальной койке сидели двое – Предводитель и Ветеран.
– Вот до чего дожили, – ворчал Ветеран, – уже на одну кровать кладут двоих раненых. Неужели нельзя планировать войну, планировать поступление раненых?
– Ну уж, батенька, это вы уж слишком. Хотите вычеркнуть из жизни случайные события. Это уж никак нельзя. Как же без случайностей? Это ж, батенька, нонсенс.
– А как же на моей войне? Наши начальники планировали боевые безвозвратные потери. Без этого показателя ни одна операция не планировалась. Как же? Как же вы сможете составить план боевых действий без потерь? Такого на войне не бывает, – возмутился Ветеран.
– А вот так, – ответил Предводитель, – у нас война не такая как ваши. У нас не ради победы все происходит. Помните, как этот юноша-инструктор сказал: «Война осталась без побед», а ведь верно сказано прямо в точку: «без побед».
Да и ваши войны, батенька, если внимательно посмотреть исторические данные, развернуть их, так сказать, во времени, то может оказаться то, что раньше считали победой, сейчас уже можно считать поражением.
– Я понял, куда вы клоните, – прошипел сердито Ветеран. – Это ваша теория исторической относительности всем мозги запутала. А я вам твердо скажу – без побед нет смысла в войне. А возьмите героев, скажите и героев не было?
– Герои-то были, да и легенд о героях было достаточно, – ехидно заметил Предводитель. – Я вам вот, к примеру, скажу: помните Шустрика, вот вам и герой.
– Этот шофер герой? Не смешите меня, старика. Это ж простой армейский болван-бабник, – Ветеран аж поперхнулся от возмущения, – машину в пропасть, армейское имущество загубил, а вы говорите герой?
– А вы, батенька, не кипятитесь, давайте разберемся спокойно. Представим объективно как было дело: «Навстречу по узкой горной дороге шла машина в госпиталь с ранеными. Ну скажем, к примеру человек эдак под десяток, плюс водитель. А навстречу Шустрик. В машине он и стажер. Справа обрыв, слева скала. Куда деваться Шустрику? Он геройски, рискуя жизнью, жертвуя стажером, бросает свою машину в пропасть, спасая встречную с десятком братков, плюс водитель. Каково? Разве не герой?»
– Что вы мне тут загибаете? Не было встречной машины. Не было. Вы же это знаете лучше меня, – злобно прохрипел Ветеран.
– Ну и кто об этом знает? Я знаю, вы знаете, Шустрик знает. Итого три человека. А если мы дадим описание этого подвига в средства массовой информации. Да еще снимем, талантливо снимем фильм об этом. Наградим Шустрика чем-нибудь, чтобы гордился собой. Так и тьма народа будет знать этот героический поступок Шустрика. Художников привлечем – пусть картину напишут, нарисуют, так сказать, на холсте. И не одну. Конкурс какой-нибудь организуем среди творческих людей. Вот вам, батенька, и подвиг.
Ветеран затих и только тяжело дыша глотал таблетки.
– Да, вы мастера коверкать историю, – тихо и грустно сказал он после продолжительной паузы, – ну а те, кто погиб на фронте, те же герои без всяких ваших художественных штучек.
– Да, батенька, я согласен – герои. А вот присмотреться к этому, я все никак не могу взять в толк ваших понятий. Погиб боец – пишут: «пал смертью храбрых», а умер в госпитале или уже дома – пишут: «умер от ран». Как-то не одинаково героически звучит. А если написать: «умер от ран смертью храбрых», то получается смешно.
– Для меня звучит одинаково, а вы как хотите трактуйте, только помните, история не прощает забвения, – уже успокоившись пробурчал Ветеран, – надо нам уж как-то размещаться на этой койке. А то скоро обход.
– Да уж пора, – ответил Предводитель, – давайте ляжем валетом – головами в разные стороны.
– Валетом, так валетом, – сказал Ветеран, располагаясь головой на подушке.
– А вы, Батенька, я вижу, права свои знаете. Ветеранам у нас почет и привилегии. А нам администраторам одни проблемы остаются «спать без подушки», – недовольно пробасил Предводитель.
– Да молчите вы, администратор, – ответил старик, – вот, кажется, уже докторина идет. Выпишет нам за шум по успокоительной клизме, сразу утихните.
– Как это успокоительной? – прошептал Предводитель, – вы хотели сказать очистительной?
– Нет, именно, успокоительной, – хихикнув ответил Ветеран. – После нее все мысли уходят, остается одна мысль «успокоительная» – куда-бы все это деть?
Вот и докторина идет. Да… хороша. У нас в третьей роте была санитарочка, я вам скажу, ох, хороша! – Ветеран мечтательно потянулся.
***
Он проснулся. Не открывая глаз, обдумал сон, и серьезный и смешной. Почему-то ему не снились ни Фари, ни Сандра, ни докторина, а только эти два «мудреца».
– Странно, – подумал он и открыл глаза.
Солнце поднялось уже высоко, освещая почти весь двор и дальнюю каменную стену, закрывающую ему вид на горы и долину. У изголовья он обнаружил глиняный кувшин и миску с полукруглым, светло-желтого цвета предметом. Он осторожно взял его в руки. Кисловатый запах подсказал ему, что это похоже на вторую еду, только более твердую. Он осторожно откусил небольшой кусочек, прожевал и проглотил. Еда ему понравилась, тем более что он уже почти сутки ничего не ел. В кувшине оказалась свежая холодная вода. Он с жадностью набросился на еду, запивая ее большими глотками воды из кувшина.
Старик по-прежнему неподвижно сидел на террасе и смотрел куда-то вдаль. Старуха, видимо, была внутри дома. Он поклонился, поблагодарил старика и через обветшалые ворота вышел на узкую улочку между домами. Почувствовав прилив сил, не оглядываясь, он зашагал вниз в сторону долины, видневшейся вдалеке между гор. Идти было легко и просто. Каменная дорога зигзагами шла вниз. Было еще не жарко, горный воздух с ночи еще не прогрелся. Ему было радостно – впереди был дом и свобода. А какой дом? И какая свобода? И что он там на севере будет делать? Над этим он не задумывался, а точнее, прогонял эти мысли подальше от себя.
Примерно часа через четыре интенсивной ходьбы он подумал о ночлеге. Опять спать под открытым небом не хотелось, и где здесь заночевать среди камней, непонятно. И вот за очередным поворотом дороги показались несколько каменных строений, притулившихся на склоне холма. Но даже издалека было видно, что вся эта деревушка, а точнее, хутор давно заброшен. Почти все крыши домов провалились. Деревянные детали обветшали. Каменные стены в некоторых местах были разрушены временем. Эта общая картина запустения энтузиазма заночевать здесь не вызывала. Он осторожно, уже не так уверенно, спустился к хутору и более получаса бродил среди руин, осматриваясь и пытаясь выбрать более менее подходящее место для ночлега. Он заглядывал в открытые, разрушенные двери домов и нигде жителей не обнаружил. Увиденное действовало на него угнетающе. А день приближался к вечеру. Солнце садилось, и только последние его лучи освещали местность. За каменной стеной, окружающей хутор, он наткнулся на небольшое местное кладбище. На могильных плитах были выбиты на неизвестном ему языке надписи. Часть могил выглядела довольно странно. Создавалось впечатление, что покойников забыли захоронить или хоронили как-то не до конца – чуть набросав камни поверх покойного, даже не готовя могилы.
Смеркалось. Пора было где-то устраиваться на ночлег. В одном из домов, на вид наиболее сохранившемся, он решил скоротать эту ночь. Расположившись прямо на полу, он задремал. Прохлада, проникающая в дом через разбитые окна, на давала ему расслабиться. Спал он тревожно, часто ворочаясь, съежившись и стараясь прижать колени к животу, чтобы как-то согреться. На востоке встала молодая луна и осветила комнату, остатки старой, почти разрушенной мебели, лохмотья одежды, оставленные в шкафах без дверок, кучу каких-то кухонных, хозяйственных предметов, брошенных в пыльных углах.
***
Дневальный показался в проеме двери. Его силуэт он сразу узнал. Даже не узнал, а почувствовал – это дневальный, одетый по всей форме, с вещмешком за спиной. Лица дневального он не видел – лунный свет светил ему в спину.
– А, это вы, инструктор, значит отдыхнуть решили. Это правильно, дорога дальняя, отдыхайте… – дневальный как-то неуверенно вошел в комнату, оглядываясь по сторонам. – А вы это того, не боитесь этих, которые лежат. Я их с детства боюсь. Вы бы меня просветили, инструктор, страхоту из меня вынули б, а то я от них дрожу и изделать ничего не могу.
Дневальный направил дрожащий указательный палец правой руки в темный угол, где в хламье что-то шевелилось.
Он внимательно присмотрелся и увидел в углу, куда указывал дневальный, два скелета в лохмотьях истлевшей одежды. Скелеты, обнявшие друг друга, неестественно развернули черепа в его сторону и, казалось, смотрели на него черными, пустыми глазницами.
– Вон, видите, шевелются, – прошептал дневальный, весь дрожа от страха, – они наверное умерли последними. Обнялись. Так и лежат тут без похорон. Тут весь хутор такой, мертвый весь. Когда они попали в эту «забодайку» – зону боевых действий, молодежь кто куды разбежалась, а кого может быть искоренили или мягко задержали. А энти старики помирали, брошенные здесь, потихоньку один за другим. Да я вижу, вы, инструктор, спите, а я мешаю вам.
Дневальный повернулся к нему спиной и медленно на цыпочках подошел к скелетам и что-то стал им шептать:
– Зачем? Вы. Зачем? Я ведь у вас один остался. Вот получил привилегии, а зачем мне они без вас? Вот и пошел, и машина сбила, и нету меня сейчас, и стану такой же как вы, а инструктор он ведь живой, он смерти боится, а вы и я уже не боимся. Мы уже не живые.
Дневальный снова повернулся и тихо, почти как бы плывя в воздухе, приблизился к нему, встал перед ним на колени и заглянул ему в лицо. Черные, пустые глазницы светло-серого черепа смотрели прямо ему в глаза.
***
Он очнулся от дремоты. Луна освещала комнату. Все тело сильно замерзло, и он еще долго не мог оправиться от сна. Лежать здесь уже не было никакого смысла. Этот мертвый хутор совсем ему не нравился. Пришлось встать, размять онемевшие от холода ноги и, стараясь не смотреть по углам, выйти наружу. Дорога хорошо освещалась лунным светом и он энергично двинулся вниз. Стараясь согреться быстрой ходьбой. Ритм шагов настроил его на рифмы.
Помирать? Кому охота?
Так подумал комформист.
«Долго жить – одна забота»,
Пел веселый гармонист.
А когда покой поймает,
Оркестранты марш сыграют.
Флейта грустно прозвучит
И тихонько замолчит.
Кто тебя здесь похоронит?
Если был последним ты.
Кто тебя потом догонит?
Это все конец игры.
Что потом? Никто не знает —
Странный путник впереди,
Но дорога эта манит,
Все оставив позади.
***
Только через несколько суток он выбрался в долину. Наконец-то кончились камни. Грунтовка шла вдоль полей, перелесков, пересекая вброд небольшие речки с чистой, холодной водой. Еды не было почти никакой.
Наблюдая за птицами, он пытался есть какие-то ягоды и орехи, которые иногда попадались ему по дороге. Неожиданно за небольшой рощицей показался домик крытый деревянными досками с каменной трубой, палисадником, полным высокими желтыми цветами. Через двор виднелся старый сарай, из которого доносилось кудахтанье кур и голоса еще каких-то животных. На крыльце дома сидели две одинаково одетых старушки. Подойдя поближе, он подробнее разглядел этих двух хозяек. Старушки оказались близнецами, абсолютно похожими друг на друга.
– Смотри-ка, дорогая, – юноша, да весь усталый, – сказала одна из старушек.
– Да, дорогая, изможденный. А почему ты думаешь, что это юноша? Борода. Лохматый весь, – ответила другая.
– А ты посмотри, дорогая, какие молодые у него глаза, – сказала первая. – Глаза как у нашего Душика. Ты его еще помнишь?
– Может быть, это у него такие глаза от голода? А может, он бандит какой-нибудь, хулиган из гор. Помнишь, нам рассказывали, когда началась война, оттуда из гор шли хулиганы один за другим.
– Нет, я думаю, он идет с войны, видишь форма на нем, только вся уж сильно поношенная и грязноватая. А хулиганы все, почти все, были в гражданском.
– А Душика, мы тогда с тобой зря обманывали, хороший был мальчик, – мечтательно сказала первая старушка, – ходили на свидания меняя друг друга, а он, бедный, думал, что это одна и та же девица.
– Могли бы и ребятенков завести, сейчас бы бегали здесь веселенькие, на него похожие.
– Ну, дорогая, это ты не права, сейчас им бы было уже не меньше пятидесяти. Да их могли бы взять на войну, или родились бы какие-нибудь инвалидистые. Вот как наш Блаженка. И не бегали бы уже веселенькие.
– Да, дорогая, что ж мечтать-то, как получилось, так и получилось. А кто же первый ему, Душику, отказал в свидании, ты или я? Я что-то уже запамятовала.
– Конечно, ты, дорогая. Я-то помню – бывало, обнимет, так сердечко и замирает и бьется.
– Так не только сердечко, вся, бывало, задрожишь от счастья.
– Да что уж вспоминать, сгинул куда-то наш Душик, пропал. Сейчас поди и не узнать его. Да и жив ли?
Он стоял перед ними и не смел прервать этот разговор.
– Да, что же это мы такие с тобой невежливые, юноша стоит, усталый, голодный, а мы тут все о своем да о своем, – сказала первая старушка.
– Здравствуйте, юноша, – сказала вторая, – вам, наверное, хочется отдохнуть?
Он тихо и вежливо поздоровался со старушками и выдавил из себя:
– Пожалуйста, пить.
– Сейчас, сейчас, – старушки хором ответили ему, засуетились и пригласили его в дом. И уже через час он, отмытый, в чистой гражданской одежде, сидел за столом.
На столе находилось множество баночек, тарелочек, кружечек, и все было наполнено незнакомой ему едой. Здесь, похоже, была и первая и вторая и третья еда. Он не знал, как это есть. С чего начать? И от смущения боялся что-либо трогать на этом столе.
Старушки явно с интересом и удовольствием разглядывали
его.
– Берите вот это, попробуйте, – они наперебой пододвигали ему разные чашечки, приговаривая: – Там у вас на войне, да и в городе тоже, такой еды нет. А у нас тут все свое, все местное, чистое, очень полезное и без этой вашей химической технологии.
Он сначала осторожно попробовал из разной посуды этой новой еды, а распробовав, ел и ел с голодухи, не останавливаясь.
– Вот молодец, юноша, вот молодец, – нахваливали его старушки. – Не то что наш Блаженка. Поклюет две, три ложечки и все. Говорит что сыт. Вот от этого и худой, и больной.
Насытившись и выпив несколько чашек душистого, терпкого напитка, совсем не похожего на тоники больших номеров, он окончательно расслабился и внимательно осмотрел комнату, в которой его принимали старушки. Уют и покой веяли от всей обстановки. В центре комнаты топилась большая белая печь. Сухое тепло от нее располагало к спокойствию и отдыху. Старые фотографии на стенах говорили о том, что уже несколько поколений прожили в этом доме и старушки, доживая свой век, здесь были последними жильцами.
– Рассказывайте, юноша, пожалуйста. Рассказывайте нам о себе. Мы очень любим рассказы, – затараторили старушки, перебивая друг друга. – Мы видим, что вы, юноша, натерпелись от скитаний и приключений. Нам интересно – что и как с вами приключилось? Наш-то Блаженка что-то запропастился там в городе, уже больше месяца у нас не появлялся.
Он не спеша, в общих чертах рассказал о себе, не раскрывая, как ему казалось, своих способностей и целей. Получился простой, обыкновенный и даже скучный рассказ о молодом человеке, заблудившемся в горах во время войны. Но даже это скучное повествование очень заинтересовало старушек, и они несколько раз переспрашивали его, желая знать мелкие подробности его скитаний. Видя, что он уже почти засыпает от своей монотонной речи, старушки отвели его во вторую половину комнаты и уложили в постель. Только-только его голова ощутила мягкую подушку, он тут же уснул.
***
Они сидели и рассуждали о смерти.
– Вы, батенька, боитесь смерти? Должны бояться. Вы ее видели на войне очень близко, – Предводитель, прищуриваясь, смотрел куда-то вдаль за цепочку гор, освещенную заходящим солнцем.
– Все боятся смерти. Только одни это тщательно скрывают, маскируются, так сказать, храбрыми. А другие не очень-то и скрывают этот страх, но стараются не думать об этом. А я что? Я уже умер. Чего мне бояться, – ответил Ветеран. – Я даже толком не знаю, умер я или нет, так внезапно после приступа.
– Как, батенька, вы не знаете, что умерли? – удивился Предводитель. – Вы действительно умерли.
– Умер-то я умер, но когда человек не готов к смерти, то странные вещи могут получиться, – пробурчал Ветеран.
– Э… батенька, что-то вы чересчур мудрое изрекли. Все гораздо проще, я бы сказал физиологичнее. Сначала сердце останавливается. Потом мозг перестает работать и все, принимайте покойничка.
– Да, как прагматик вы правы, – ответил Ветеран. – Но подумайте сами – умираем мы не сразу, а по частям. А это значит, что точку где-то надо ставить. Сейчас эта точка стоит там, где поставили ее вы, то есть, даже не вы, а ваши ученые мужи-врачи. А кто знает, что будет в будущем, в далеком? Где поставят эту точку, точку смерти наши далекие потомки?
Предводитель закрыл глаза. Он обдумывал эту новую для него мысль: «Где кончается жизнь? А может быть этот старик прав. Что мы знаем о смерти? Да ровным счетом очень мало. Изучали, изучали, дошли до глубокой заморозки и тихо врем себе, что эти замороженные ледышки не умерли. Кто это может подтвердить? Ждем результатов, а скорее всего чуда».
– Что-то вы притихли? Помирать что ли собрались? – съехидничал Ветеран.
– Что вы, батенька, это я вашу мысль, так сказать, осмысливаю. И вот что я вам скажу: страх смерти довлеет над всеми. И этот страх естественный, я бы сказал, не очень-то и постыдный, управляет нами. Ох! Как управляет!
– Управляет-то управляет, а вот у нас во время той войны со страхом боролись очень эффективно. Выпивали норму и в атаку, вперед. Страх исчезал. А что сейчас? Пьете какую-то дрянь – нулевку и прочую номерную дребедень. Да и не из-за страха, а так от безделья. Позор, да и только. – Ветеран горестно махнул рукой.
– Зря это вы, батенька, ругаете наши напитки. Я полагаю, что регламентация улучшает управляемость общества. Иначе начнется хаос – кто во что горазд. Сами же и будете страдать от этого хаоса.
– Мне то что, меня уже нет, – заметил Ветеран. – А вот вы от этой одинаковости можете развалиться. Когда все вокруг одинаковое, особенно выпивка и развлечение, то есть зрелища – общество быстро хиреет.
– У нас в обществе есть страх, и он удобно управляет этим обществом, – ответил Предводитель.
Неожиданно появились новые, тихие голоса, почти шепот:
– Надо бы оставить его у нас, – заметила одна из старушек, – бедный юноша, натерпелся.
– Да, надо оставить, – согласилась вторая.
– Но он может не захотеть, – продолжила первая.
– Да мы же на что, – ответила вторая.
– Да, да, ты как всегда права, дорогая, – подхватила первая, – вот проснется, мы ему чайку третьего, нашего – все свои приключения забудет и останется у нас навсегда. А вот и наш Блаженка идет.
