Валерий Горелов
Недостающее звено
Часть II. В последний бой
Утром раньше будильника меня разбудила мама, которая спешила убежать на смену. На прощание мы с ней поцеловались, и я проводил ее до калитки. Мой автобус прибудет к остановке где-то в 10:20. Времени у меня было еще достаточно. Сборы я начал с бумажек и паспорта, это много времени не заняло. Потом в сумку сложил бельишко, обувь спортивную, дареную, полотенце прилагающееся. Какое-то время думал, в сумке было еще много места. Снял со стенки ни разу не надетые перчатки и сунул их туда же. Борис Николаевич сегодня смотрел на меня со стенки как-то по-особенному. Похоже, провожал меня по-своему, по-олимпийски.
Закипел чайник, я в маленькой кружке очень крепко заварил, и когда заварка настоялась, вылил ее в тот же дареный термос, бросил туда два кусочка лимона и все залил кипятком, закрутил крышку. Пока я это делал, пару раз вдохнул чудесный аромат. Сунул термос в сумку вместе с пакетом пирожков. Вот, вроде, и готов. Не удержался, все же налил себе отдельно чайку, да с лимончиком и двумя пирожками. Попотчевался. Это было предсказуемо, что не удержусь. Из окошка увидел, как почтальон бросил в ящик газетку, хотелось выйти, забрать, но передумал, что-то не хотелось получить партию местных новостей про героев, антигероев и общий политический курс. А вот что захотелось послушать – это да. У нас между сервантом и кадкой с фикусом был старый, расшатанный табурет, на нем стояла радиола «Урал-57». Когда в 1962 году о телевизорах еще и не ведали, я включал радиолу, она изнутри подсвечивалась загадочно-зеленым глазом. Я крутил ручку настройки и, сидя на корточках, слушал, что творится в мире. В тот год на всех волнах говорили одно и то же: про какое-то «ягодное» оружие. И только потом мне стало понятно, что это ядерное оружие. Карибский кризис. А еще тут был проигрыватель пластинок, обычных и долгоиграющих. Сейчас я достал из пожелтевшего же конверта пластинку фирмы «Мелодия» и запустил, после художественных скрипов полилась мелодия вальса «На сопках Маньчжурии». А потом запел Трошин «Подмосковные вечера».
Пришло время выходить. Последний раз обреченно глянув на свой больной забор, я пошел наверх, к баракам. Вроде и не спешил, а получалось, что иду быстро, уже оформилась привычка к быстрому шагу, переходящему на бег. А вот у школьного забора шла работа, стоял трактор, когда-то он был голубенький, и два человека заканчивали монтаж трех новых пролетов. Где-то посчитали, что ремонтировать забор не надо, лучше поменять на новый. Так и было: новый уже стоял и отсвечивал свежей рейкой, а старый, тоже ровный, но не такой блестящий, валялся на земле. У трактора стоял тот самый мой детский приятель, который оказался дядей Булата. Он приветливо поздоровался и спросил:
– Что, едешь соревноваться?
– Я кивнул. Он еще о чем-то хотел спросить, но не стал, лишь сказал отчетливо вслед:
– Все у тебя будет хорошо.
И это прозвучало в бодрой октаве.
Автобус пришлось подождать минут десять, мимо громыхали трубовозы и вахтовки. Он появился как-то неожиданно и сразу. Народу было достаточно, я показал свой билет и сел в кресло кондуктора прямо около водителя. Народ был разный, двое даже в фуражках летчиков гражданской авиации.
По приезду все перебрались в зал ожидания, взвешиваться и регистрироваться. А если это уже все работало, значит, самолет сел и собирается в обратный путь. Я все быстро проделал, без сопровождающих получалось лучше. Оставалось ждать, пока попросят в автобус, что прятался в загоне. И тут, вдруг, – явление. В дверях появились оба «керосинщика», а я подумал: хорошо, что они собаку не взяли. У мелкого в руках был белый узелок. Как они сюда добрались и как будут выбираться, было непонятно. Они сказали, что приехали меня проводить, а узелок передала мама, сели по обе стороны от меня и стали болтать ногами. Они были явно довольны своей причастностью ко всему происходящему. Я лишь успел напомнить им про обещание хорошо учиться, как заскрежетал громкоговоритель – объявление о посадке. Я с пацанами по-мужски за руку попрощался и отправился в автобус, к которому с других сторон подходы были зарешечены. Автобус был вне видимости, как бы в норе, даже в другом измерении. Дверь с нашей стороны с жутким скрипом отворилась, и мы стали заходить в этот автобус.
Бело-голубой «слоник» стоял, чуть подогнув крылья, в ожидании. Его чрево быстро заполнилось людьми, входить внутрь старались как-то тише, а двигаться осознанно и размеренно. Мое место было у окна, рядом сел лысый крепкий очкарик и тут же углубился в чтиво в дешевом переплете, но мне с первого взгляда стало понятно, что он читает «Один день Ивана Денисовича». Вот тебе и сосед достался. За окном загудел винт, потом второй. Самолет затопал по бетонным стыкам, напрягся и прыгнул вверх. Уже через несколько минут внизу открылось все великолепие лиственного леса, который в это время был осыпан чистым золотом, где, конечно, были и поздние грибы, и медвежьи семьи.
Через час сосед перевернул последнюю страницу и положил книжку на колени, но названием вниз, потом откинулся и сделал вид, что заснул, хотя его пальцы чуть-чуть барабанили по задней обложке книги, видимо, мужика обуревали мысли, чтиво-то непростое. Он вроде как проснулся и опять начал читать где-то с середины, а я уставился через стекло в серую муть облаков. Минут через двадцать туман стал клочьями расходиться и проглянула земля. За 1000 километров от взлета природа была совсем иная, уже не совсем осенняя, но еще и не зимняя. Золотого купола не было, все было серое, и там, похоже, шел дождь. Самолет рывком нырнул вниз и, быстро найдя точку опоры, заскакал по бетону. Сосед проснулся, в этот раз он, похоже, точно спал.
Нашего «слоника» долго тащили на задворки своего зоосада. Как только остановился, к нему подкатила «Волга», опять же цвета черного. Застучали двери, «Волгу» начали грузить. В ее багажнике все не поместилось, мешки стали тарить в заднюю дверь автомобиля. Ведру, которое угадывалось даже в мешке, из-за своей наполненности свежей кетовой икоркой, место, конечно, было на пассажирском сиденье. А уж осетрина с лебедями, будучи в заморозке, помучаются и в багажнике. Мой багаж уехал раньше меня по каким-то своим почетным адресам, в свою зону контроля и дележки. На выходе стюардесса почему-то у меня попросила билет. Она от него оторвала багажную квитанцию и, тоненькими пальчиками порвав ее на мелкие кусочки, бросила в какую-то коробку позади себя. Все пропало в мусорной коробке, как будто бы и не было ни икры, ни лебедей, ни осетрины. По всем взлетно-посадочным площадям моросил мелкий дождь. Нас посадили в «ПАЗик» и повезли до здания аэропорта.
По городу у меня был четкий маршрутный лист, с адресом и номерами автобусов, которые довезут меня до того адреса. На привокзальной площади я нашел один из тех номеров и сел ждать отправления. До моей остановки ехали долго, автобус на каждом углу останавливался, по пять минут стоял, видимо, такой был график.
Наконец прибыли, мой адрес оказался прямо перед носом. Это были железные ворота с большими якорями на сером фоне. На проходной по-военному быстро сверили мою фамилию в паспорте со списком и показали, куда двигаться. Это было двухэтажное здание, метров этак за двести по гравийной дорожке. Мне уже однажды довелось пожить в казенных полатях, но это была прямо казарма. Если она предназначалась не для совсем вольной жизни, то и не для тюремной. Она была светлая, с двумя рядами коек, на которых уже припарковались два десятка молодых с сумками, похоже, таких же странников, как и я.
Не успев поздороваться, я уже был атакован, и кем? Мухой! Он приблизился ко мне по-боксерски, с уклончиками и нырками, и я честно был рад знакомому лицу. Мы с ним отошли в дальний угол, где сели у окна. Он тут же начал меня знакомить со всеми новостями сразу. Я, оказывается, прибыл одним из последних. Сегодня мы в этой казарме все ночуем, а с утра нас всех отвезут на тренировочную базу, лучшую в области, но это далеко, где-то 40 километров. Из области собрали лучших боксеров, но он знает, что на турнир заявят всего лишь в 7 весовых категориях, значит 2/3 народа отсеется после сборов. Сейчас в каждом весе по трое и даже по четверо. Муха сказал, что тоже тут почти никого не знает, но своих конкурентов видит сразу – они самые мелкие.
– Мой тренер говорил, что ты обязательно будешь. За тебя где-то в верхах шли серьезные дебаты, но тот человек, что будет у нас старшим на сборах, настоял. Ты этого человека должен помнить, он был судьей в ринге на тех соревнованиях, из которых я по несчастью выбыл, ты помнишь, по какой причине.
Он для убедительности потряс передо мной своей рукой, подчеркивая, что совершенно здоров, и тут же добавил, что пожрать позовут только в 18 часов, а уже хочется. Вот и пришло время моих пирожков. Я все, что было, вытащил и разложил на тумбочке. А в белом мешочке оказался чак-чак и пять сосновых шишек. У меня не было сомнений, от кого этот гостинец, а про число пять я с раннего детства знал, что это число счастливое. Мы ели пирожки и по очереди запивали из крышки подаренного мне термоса. Мы никого не позвали, и к нам никто не подошел, но в оправдание хочу сказать, что там тоже без остановки жевали и запивали из лимонадных бутылок. Еще Муха рассказал, что это не все, часть уже уехала на базу. Там и тренеры. А сегодняшний день все еще считается днем прибытия.
– А почему тебя хотели вычеркнуть из списка? Ты кому уже успел насолить?
Я подозревал кому, но ему не стал об этом говорить. Муха был словоохотливый и в течение двух часов угощал меня разными рассказами, даже не требуя вступать с ним в диалог.
Вечером в проходе в казарму поставили у тумбочки матроса, и он назывался казарменным дневальным. Поставили его, похоже, для общего порядка, а когда пошли на обед, он чуть ли не каждому объяснял, как пройти в столовую, которая была в соседнем здании. Дождь закончил моросить, и на улице было тепло. Ну, конечно, теплее, чем у нас.
Ужин был что надо. Половина здоровой алюминиевой чашки гречневой каши и здоровая котлета. И еще – каждому по соленому огурцу и помидору. А на тарелке отдельно – продолговатые колбаски желтого сливочного масла и нарезанный хлеб, да еще кисель, пахучий и сладкий. Киселя давали вволю. Потом нам на стол поставили ведерный алюминиевый чайник, у которого из хобота валил пар. Муха сгонял за чак-чаком, пацаны придвинулись к нам, и состоялось чаепитие. Один даже оказался знатоком чак-чака и рассказал, что лучше всего он получается с башкирским медом. А я вот его пробовал всегда только с разведенным в воде сахаром, а с медом бы тоже хотелось. С такого Дальнего Севера я, похоже, был один. Остальные добирались сюда колесным транспортом из ближайших городов и весей. Но парни были в большинстве своем приятные. С хмурыми бровями и надутыми щеками было меньшинство. Оказалось, что шишки такие никто из них не видел, и все попробовали мелкие, но пахучие и маслянистые орешки. Все понимали, что завтра уже придется лупить друг друга со всей силы, чтобы показать себя. Но никакой агрессии ни в ком не чувствовалось, и мне было хорошо среди своих сверстников. Это были как-никак спортсмены, которых мне приходилось у себя видеть редко и немного.
Улеглись спать все примерно в одно время, и, уставшему с дороги, мне не пришлось долго сон приманивать. Из кровати виделся чуть светящийся проход в казарму и фигурка дневального на тумбочке. У кого-то еще оказался транзистор, и он тихо-тихо настраивал на сон песнями Пахмутовой, которая была ростом 149 сантиметров и обаяла целое поколение советских людей своими текстами о патриотизме и верности.
Пробуждение тоже было легким, ни разминки, ни зарядки, столик с медсестрой и давление. Эту процедуру все прошли без замечаний. На завтрак – каша молочная, свежий хлеб, колбаски масла и кофе – обжигающий, наболтанный со сгущенным молоком.
Автобус уже стоял, вообще их было два, но во втором сидели какие-то люди, наверное, медики и еще кто-то. Выезжали без песен и речевок, но в хорошем настроении. Двумя автобусами ехали почти час, кругом был пейзаж, которого у нас не было: с обеих сторон горы, а возможно сопки. Мы пробирались, как стало понятно, к побережью. Наконец, добрались, это был портовый город. У причала стояли пароходы, а над ними возвышались длинные, горбатые краны. Такую картинку я увидел впервые. Подвели нас к серому трехэтажному зданию, похоже, это тоже было что-то морское, только без звезд, значит морское гражданское. На первом этаже раздевалки, а дальше по коридору – вход в зал. Нам объявили, что через полчаса построение и надо быть при полной спортивной форме. Мы держались с Мухой вместе. Я постеснялся в зал пойти в майке ДСО «Трудовик» и надел свою старую красную майку без опознавательных знаков.
Зал был светлый и высокий. Посередине на двух помостах стояли два ринга. Они были хорошо установленные и даже с верхней подсветкой. Всех построили в две шеренги. Народу набиралось приличное количество. Открыл собрание и долго говорил о боксе и людях человек явно ничего в этом не понимающий, но, очевидно, какой-то ответственный работник. В конце своей речи он представил тренеров. Их было четверо. Главным был тот, который меня судил в ринге, он постоянно застегивал пуговицу на своем приличном животе, а та постоянно расстегивалась. А вот тут показались телевизионщики. В главных распорядителях был тот же самый, «нашенский» сынок, который выбрал меня на заклание, но очень просчитался. Я смотрел на его лощеную морду и думал, что не надо было мне тогда его жалеть. Он еще с полчаса красиво кривлялся в камеру, брал интервью, давал слово и приветствовал от лица руководства области и всего политического авангарда. Когда это все, наконец, закончилось, дали слово старшему тренеру. Слово, которое все ждали. Он сказал просто:
– Посмотрите, сколько вокруг вас, так вот: ровно через неделю вас останется семеро, согласно нашей заявке. Кто будут эти семеро – время покажет. Но там, куда их повезут, будет жарко. Там будет Магадан, Якутия, Бурятия и так далее. Выиграть там – это выиграть у половины территории Советского Союза.
Он проинформировал, что турнир мастерский только за первое место, остальные три – КМС. Здесь, на сборах, 90% тренировок – это спарринги. По их результатам и будет приниматься решение.
– Все пройдет под строжайшим медицинским контролем, а это здание в течение недели можно будет покидать только с моего разрешения. Столовая и спальные помещения находятся на втором этаже. Сегодня в 12 часов – медицинское обследование и общефизическая тренировка в зале. Каждый рабочий день – подъем в шесть часов, пробежка пять километров, потом часовая тренировка, завтрак и дальше по расписанию.
На этом он закончил. По его тону несложно было понять, что все им озвученное будет выполняться от А до Я. Мы с Мухой пошли устраиваться на житье; на втором этаже было много комнат, которые назывались смешным словом «кубрики». В каждом кубрике было по 4 кровати, и стоял стол в центре. Мы разместились в номере 5, покидали все вещи под койку и стали готовиться к мед. обследованию. Медкарты мы привезли с собой, а там были все наши болячки и все проблемы подчеркнуты красным. Наверное, по этой причине Муха сидел и многозначительно двигал своим правым плечом, а я мял свою левую кисть. По коридору бегал паренек и собирал квалификационные удостоверения и всех предупреждал, что медкомиссия только с паспортом. Мы пошли вниз, заняли очередь и присели на скамеечку. Врачей было аж трое, и опять все начиналось с взвешивания. Все контролировал один из приставленных нам тренеров, он поздоровался с Мухой за руку, спросил про Мухиного тренера и попросил передать от себя привет. Он взял у Мухи медкарту, увидев у него вывих плеча, посоветовал перед врачами сильно не расхваливать свое здоровье. Им такое всегда кажется подозрительным.
С весом, как я и ожидал, оказалось все нормально, еще был запас, а после недельных сборов он еще должен был слететь. В носу и в ушах у меня тоже вроде все было в порядке. Долго осматривали и крутили мою кисть, разглядывали снимки, всю шишку прощупали, но на бумажке написали красным «Допущен». Муха хмурил брови перед врачами, стараясь меньше говорить, и его тоже допустили. Когда медкомиссия закончилась, нас всех попросили построиться по весам и сказали, что сегодня – только чтобы познакомиться. В моем весе было 7 человек, и, как назло, больше половины были с хмурыми бровями и плотно сжатыми губами. Лица, обреченные быть победителями.
Обед был еще более солдатский, чем завтрак: но только теперь носили не на общий стол, а раздавали по подносам, только кассы в конце не было. Еда была хорошая, и ее было много. Только есть нужно было с большой опаской. Муха в свой вес едва-едва влезал, а потому приходилось раздумывать, глядя в дымящуюся чашку борща со сметаной. Тут наливают всем поровну, только сам себе каждый выбирал гильотину. И это справедливо. Ко всему прочему комфорту я обнаружил на этаже телефон-автомат междугородний, тот, что по 15 копеек. Как тот, что однажды сослужил мне службу в фойе «Бич-холла».
Сейчас, после обеда, я сидел на кровати под тот же транзистор, который выдавал «Машину времени». Муха вытащил из своей сумки маленькие дорожные шахматы, с первых же ходов стало понятно, что его птица счастья умерла. Я три раза его обыграл и, оставив его подумать, пошел звонить. У автомата стояли двое, похоже, «полутяжи». Они куда-то не могли дозвониться, и из их разговора я уяснил, что кто-то видел письмо из областного здравоохранения, в котором предписывался особый контроль за молодежью на сборах. Долго шел гудок вызова, но мама все же взяла трубку, и тут началось совсем мне непонятное. Она с первых слов начала меня хвалить и удивляться, как я так быстро перед отъездом сумел решить главную проблему – забор. Сейчас она всем этим любуется, и теперь наш домик имеет совсем другой вид. Она через слово меня хвалила, а я не знал, что говорить. Но все-таки понял, что в день моего отъезда из ниоткуда у нас появился новый забор, к тому же, судя по маминым восторгам, он был ровным и совершенно красивым. Больше ни о чем она говорить не могла, но я доложил, что уже на месте и все у меня ладится. Стыдно сказать, но мне приятно было думать о новом заборе, а уж откуда он появился, надеюсь по приезду разобраться. А может это чудо? Когда думаешь о чуде, да еще и на полный желудок, скажу вам братцы, это замечательный комфорт. Чудеса случаются, но случайных чудес не бывает.
Судя по расположению фигур на шахматной доске Мухи, он выиграл у соседа по проходу. Дальше через проход еще несколько человек резались в покер «на уши». В данный момент проигравший получал по этим нежным местам. Я смотрел на все это и ясно понимал, что с завтрашнего дня будет все по-другому, начнется жесточайшая борьба за то, чтобы попасть в число этих семерых в сборную области. Никто сюда, конечно, не ехал в роли мальчика для биться, не тот возраст. Муха все же проиграл. Сосредоточиться на игре ему не давала его живая натура. Я сыграл с победителем и очень быстро поставил тому мат, и он, похоже, обиделся, так как уходил и угрюмо сказал, что будет и на их улице праздник. Я только сейчас и разглядел, что он был хмурый бровями, и считал, что победа – это его второе имя. И никак по-другому. Шахматы надоели, и Муха принялся рассказывать анекдоты. Он рассказывал и сам от них веселился, но чудилось мне, что это веселье было с ноткой напряжения и ожидания завтрашней встречи за канатами.
У входа повесили расписание. Каждый день было одно и то же: в 6:00 – подъем, кросс 5 км, тренировка до 8:30, в 9:00 завтрак, с 10:00 до 13:30 – дневная тренировка, в 14:00 – обед, с 17 часов до 19:30 – вечерняя тренировка. В 20:00 ужин, в 22:00 – отбой. Итого, в день 8 часов 30 минут тренировок. Это на 30 минут больше определенного Конституцией физического труда на производстве.
Было понятно, что мы располагаемся в здании когда-то мореходного училища, которое в народе называют мореходка. На третьем этаже были учебные классы, а в одном из них стоял кинопроектор, и даже нашелся тот, кто его может крутить. К всеобщей радости, у него даже был кинофильм, да какой – «Фантомас»! Все, конечно, плотно набились в этот класс. Кинопроектор гудел, скрипел, но показывал, и звук был разборчивый. Фантомас бесчинствовал, комиссар был чистый придурок, а Милен Демонжо очаровывала, и все это в одной корзине. В конце сеанса механик объявил, что у него есть еще и вторая серия. Если будет возможность, он всех пригласит на следующий показ.
В подвале здания даже баня находилась, но она была вроде сауны – электрическая и маленькая. Все равно было видно, что ей пользуются. Но сегодня вряд ли кому туда захочется. Надо было больше лежать, чтобы завтра адаптироваться к тому гладиаторскому распорядку дня. Я небезосновательно думал, что не всем это удастся, ибо на этаже в туалете стоял хороший запах курева, и это явно не хулиганы с улицы пришли сюда перекурить.
После ужина с жареной навагой случилось событие, которого мало кто ждал. Когда посреди прохода поставили стул и стол, на котором были графин с водой и стакан, возникло чувство, что сейчас явится иллюзионист и достанет кролика из цилиндра. Но все оказалось еще потешнее. Явился лектор местного общества «Знание» с тощей папкой и с умным видом нам начал читать лекцию под громким названием «Молодежь в авангарде социалистического соревнования в СССР». Он объяснил, что лекцию мы должны прослушать к предстоящему в следующем году XVII съезду ВЛКСМ.
На задних койках продолжали играть в карты, но уже, видимо, в «дурня», Муха что-то пытался тайно высмотреть у моего Огуренкова. Только все те, кто с хмурыми бровями, старались вникнуть в речь лектора, а я, наверетенив морду слушателя, непрестанно думал о заборе. У меня была одна версия, но никак она не оформлялась, поэтому мне казалась сомнительной. Еще думал, сколько по времени мне придется проходить с перебинтованными руками. Я старался их очень сильно бинтовать, и они в таком перетянутом состоянии у меня теряли чувствительность. Если будет много спаррингов, и руки не будут отдыхать, то мне придется плохо.
Сигнал побудки прозвучал тем же прибором, которым местных курсантов созывали на начало урока. Он был громкий и дребезжащий. В проходе кто-то крикнул, что на сборы и построение 10 минут. Как бы там ни было, но через 10 минут ровно никого ждать не стали и побежали кросс, кто-то догонял вприпрыжку, кто-то еще на ходу одевался, а кто-то уже за углом начал прятаться. Весь тренерский состав остался на крыльце, и в пробежке нас вел паренек, видимо, местный курсант и отличник физической подготовки. Он бежал впереди, прокладывая маршрут. Мне кажется, что пяти километров там не было, или маршрут был не такой, как я привык, но здесь я пробежал с легкостью, без плевков и кашля, что, похоже, не всем удалось. Вероятно, часть претендентов отсеется без изнурительных спаррингов, которые начались сразу же после пробежки. Задачей этих сборов было не научить или воспитать, а хотя бы что-то выбрать, и по возможности показать какие-то успехи этого молодежного авангарда, который уже скоро перейдет во взрослый регион, чтобы выступить на Спартакиаде народов СССР, имеющей огромное политическое значение. Явно более значительное, чем положено простому спортивному мероприятию, даже общегосударственного значения.
После пробежки, в зале, каждый был волен делать, что хотел. На подоконниках разложили новенькие перчатки. Их было, наверное, даже больше, чем присутствующих. Прибежал Муха, он с трудом справлялся с дыхалкой. Я сидел на скамейке и бинтовался. Когда начались спарринги, они шли по простой формуле по две минуты, но было это не строго, кому-то сразу выпало три раунда, а кому-то по одному. Здесь никто не выходил просто подвигаться «по очкам», здесь требовали выкладываться на максимум. Били сильно и не всегда точно, потому такие раунды мало кого оставляли без травм. Боксеры дрались, а тренеры записывали. Врачи также работали во все глаза. Разыгрывалась фронтовая ситуация. Меня пригласили где-то уже шестой парой, в соперниках был кучерявый парубок, который даже не выглядел на 18, а его уже выпустили на передовую. Он на ней не продержался и двух минут. Второй был уже с нахмуренными бровями, весь зажатый, как корч зимой на морозе. Дважды я пробил его в одно и то же место, но он ничего так и не понял. Тогда я ударил в третий раз, сильно, его пошатнуло, и врач остановил этот раунд. Дальше был еще третий соперник, он умело убегал от ударов, но сам практически не бил. Больше заботился о своем собственном здоровье, а может что-то готовил. Через две минуты его убрали с ринга, и мне дали отдохнуть. Я сел, разбинтовался и стал наблюдать, как Муха раздергивает своего противника. И у него это получалось, от того, что Муха был очень быстрый на ногах.
Потом мы с Мухой, как на утро отстрелявшиеся, пошли постоять под душем. Оба ринга кипели страстями, и где-то уже кровью поумылись. Душевые кабинки были узенькие, но зато тарелки, которые сверху испускали воду – здоровенные. А Муха стоял под душем и все двигал своим плечом, видно стараясь остаться довольным, и, пару раз присев, выдал афоризм сквозь брызги воды:
– Ничего, прорвемся.
Утирались хорошими банными полотенцами, маета была во всем теле, потихоньку добрались до своей кровати, было ясно, что никому не интересно, какой ты будешь выходить на следующую тренировку. Это было личным делом каждого. Хочешь – соблюдай расписание, хочешь – откажись.
А мы – на завтрак с утренним кофе, печеньем и глазуньей. Глаза у глазуньи почему-то были не такого цвета, как глаза у глазуньи дома. Они были не желтые, а бледные и невыразительные. И мы, конечно, их съели, а нам через сорок минут надо было уже снова выходить. А еще мне надо было успеть забинтоваться. И в таком плотном графике глазунья может сыграть злую шутку. И это было всем тут собравшимся известно, и каждый, глядя на эту яичницу, делал свой выбор. И мы с Мухой все съели.
С 10 часов все продолжилось без каких-либо существенных перерывов до 12:30. Между спаррингами все же старший тренер делал разумные паузы. Но из ринга меня не выпускали, подолгу подставляя тех или иных партнеров. Я все время ждал, что будет команда работать в пол- или четверть силы. Были короткие раунды, но как ты сам себя распределял, так у тебя и получалось. Я не гнался за показателями своей эффективности. Была возможность ударить – бил, но в большей мере себя сохранял. К исходу второго часа все участники превратились в общую потную кучу, еле шевелящуюся и практически обездвиженную. За полчаса до запланированного конца участников стали понемногу отпускать, только меня отпустили в числе последних. Старший тренер подсел ко мне на скамейку и так сказал:
– Есть у тебя ошибка, которую, конечно, сейчас не исправить, но ты должен о ней помнить. Когда разрываешь дистанцию и уходишь с ударами в голову противника, сам вытягиваешь шею, задираешь голову и подставляешь челюсть с обеих сторон. Может найтись умелый боец, который увидит, и если он быстр, то сумеет догнать и приложиться. Мне понятно, что ты голову вытягиваешь, чтобы улучшить видимость, и так делают многие, но это очень опасная привычка.
Мне было приятно, что человек мне напоминает о том, что я и сам знал. Но без постоянного надзора тренера устранить этот недостаток было невозможно. Просто констатировать факт мало, с этим надо было работать под постоянным присмотром. Под горячим душем я вроде как остыл немного.
В столовой народу было немного, кто-то вообще не пришел и валялся на кровати. С кровати я и Муху забрал. Обед был хороший. Мы инстинктивно в него въедались и прикончили полностью. Времени у нас на все про все было три часа. В общем коридоре уже не было так шумно и оживленно, как вчера в это же время. По кубрикам ходила женщина в белом халате и почти каждого боксера бегло осматривала. В туалете опять было накурено. Картинка складывалась такая – уже завтра не все выйдут, даже на утреннюю пробежку, и весь отбор пройдет сам по себе. Я еле поднял Муху с кровати и повел на улицу: надо было отдышаться свежим воздухом и потом попробовать поспать. На улице мы сели на скамейку. Муха рассказал пару старых бородатых анекдотов, а взамен получил порцию новых. Настроение вдруг как-то начало выравниваться. Мы замерзли и, согревшись под одеялом, я сразу задремал, и приснился мне тот самый очкастый попутчик с засекреченной книгой, который мне почему-то совал под нос указательный палец и поучительно говорил:
– Рано тебе еще.
Я проснулся, в коридоре кто-то спорил уже по поводу спаррингов. Муха лежал на спине, на животе у него были шахматы, он играл сам с собой. Я проспал почти час. Муха, увидев, что я проснулся, спросил, о чем сегодня со мной разговаривал старший тренер. Я ответил, как и было. И Муха, видимо, собравшись с духом, рассказал то, что знал от своего тренера, и то, что я сейчас на сборах, я обязан именно этому старшему тренеру.
– Он запомнил тебя с прошлых соревнований. Именно он был одним из тех, кто отказался подписать протокол о том, что турнир был проведен по всем правилам и судьи работали хорошо. Это он тогда от имени областного спорткомитета прислал к тебе в деревню то строгое письмо с требованием тебя отправить на сборы. Это он потом воевал, когда тебя просто вычеркнули из списка где-то уже на партийно-комсомольском уровне. Они там до всего докопались: и что ты был судим, и что не комсомолец, а потому не можешь представлять областной спорт. Это он на коллегию привел юриста, который рассказал, что если ты был помилован за подписью Подгорного и Георгадзе, то преследование тебя после этого считается преступным актом, и есть само преступление против закона. Это не произвело должного эффекта, тогда старший тренер официально отказался проводить эти сборы. Его долго хулили, но все же пошли супротив своих обещаний в партийных органах тебя не брать.
Было ощущение, что Муха хочет на пол плюнуть, в сердцах высказываясь, какой же мерзкий этот сынок и его папа, который первым, кстати, так и не стал. Вот так Муха и рассказал мне все секреты, которые знал. Конечно, мне теперь понятно, что человек ждет от меня бокса, и я буду стараться ради него как смогу. Я сам не хотел от бокса известности, не чувствовал желания жить в нем. У меня были совсем другие цели. Но сейчас я был обязан собраться и отдать все, что умею. Ибо на кону была не только собственная репутация, но еще и человека, который в меня поверил и боролся за меня, а это дорогого стоит. Ведь все немного было не так, и глубина там была другая, и Муха, конечно, об этом не мог знать. Суть была в том, что я – ученик Николая Максимовича, у которого была известная репутация. И там понимали простую истину: что яблоко от яблони недалеко падает, и если «яблоня» всю жизнь свою провоевала с окружающим миром и ни разу не сделала шага назад, то чего можно было ждать от ученика, который не уступит «нашенскому» миру, что был везде. А таких людей, как Николай Максимович, в высоких партийных кабинетах не забывают.
