полная версия

Валерий Горелов
Недостающее звено

Дома я наварил большую кастрюлю перловки и выставил остужать на улицу. Я всегда, когда выставлял на улицу остужать куриную кашу, бросал горсть воробьям, вот и сейчас они еще горячие зерна хватали с земли, выплевывали, а потом сидели и ждали, пока зернышко остынет. Когда каша остывала, я ее тащил курям, но вдруг вспомнил, что этой весной мне никак не половить мальмы и гольянов, по причине того, что меня здесь просто не будет. Я отвязал от потолка банку с червями и вывалил их в кашу, в которой уже греблись куры. Те были страшно рады пытавшимся расползаться червякам. Я постоял минут пять и понял, что пока я здесь, из подземелья никто не решится вылезти на это пиршество. Я поставил пустую банку из-под червей на самую щель и услышал, как она брякнула. Похоже, там занервничали. И это справедливо, наверное.

Днем хорошо потеплело, даже несколько незабудок выглянули голубыми глазками с грядок. После утренней тренировки, получки и похода в магазин я даже чуть-чуть вздремнул под телевизионное шипение, призывающее к всеобщему атеизму. На западе выглянула полоска неба с большим закатным светилом. Завтра день обещал быть погожим. Над марью со свистом пролетела стайка вальдшнепов. Вот это, похоже, уже были последние обитатели. Все убегали от нашей зимы. На базаре с грузовика опять сгружали ящики с водкой, делая запасы к выходным дням. Похоже, в городе была получка, а это много что значит; даже на крыльце пивбара было странно тихо. Возможно, вчера после бани «нашенские» зачистили территорию. И тут, в сопровождении всей этой безветренной идиллии, на Февралитке из крайнего барака, из крайней комнаты с открытым окном звезды, покорившие весь мир, исполняли «Yesterday» и, главное, не на русском языке.

Когда я открыл дверь в коридор, который и был нашим залом, то был сражен обилием света. Были включены все лампы освещения, чего я, собственно, никогда и не помнил. Их вкручивал Стас, и процесс, видимо, только что закончился, так как лестница стояла около стенки, а Стас с тетей Машей сидели у скамейки и купались в обновленном свете. Вечер начинался с хорошего момента. Но это были еще не все хорошие новости. Оказывается, Стас не стал тянуть с визитом к директору Дома пионеров, а в сговоре с тетей Машей они его сегодня выловили уже в конце его всегда укороченного рабочего дня, вот откуда и лампочки. Но это не главное: они сумели его уговорить обратиться с просьбой к своему приятелю и собутыльнику, тому самому директору Дворца спорта, который, как я уже знал и понял, очень даже дистанцировался от штаба Народной дружины города, и вообще от «нашенских». Так вот, для этих двух друзей суббота была главным днем недели: они вечером, по-директорски, ходили в местный ресторан выпить бутылочку коньячка. Завтра была суббота, и он обещал с ним поговорить. К слову сказать, пока лестница была в работе по электричеству, по настоянию тети Маши в тамбуре над входом Стас прибил красный лозунг «Профсоюзы – школа коммунизма». Со слов тети Маши, я его не заметил, и, по ее представлению, это значило, что уже пришел вечер. Похоже, лампочки она вытянула из директора взамен на то, что мы повесим этот лозунг. А мы подбирались к помойке и закромам этой самой школы коммунизма. Мало того, в процессе беседы с директором выяснилось, что его племянница работает там же, где и Стас, – на механическом заводе, что Стаса очень смутило, ибо у них там намечались понятные отношения. Собственно, и выяснилось, кто теперь может повлиять на нашего директора.

Стас меня был старше на год, он окончил техникум и пошел работать на механический завод. В армию его не взяли как единственного кормильца своей мамы, которая была инвалидом труда. Парень был очень хороший и старательный, но Николай Максимович с ним успел всего лишь год поработать. Из всего сегодняшнего коллектива он был самый старший и мастеровитый. Так вот, даже на этой хорошей новости ничего еще не закончилось. Тетя Маша ушла в свой угол, но вернулась, и не одна, на руках у нее сидел тот самый кот из желтого «Москвича». Глазам не поверить: он был искупан, расчесан и смирно лежал на ее руках, прижимаясь к груди! Мальчишки еще до обеда приволокли его в той самой кирзовой сумке. Нашли его на том же самом переднем сиденье Москвича, и он уже настолько ослаб, что и сопротивлялся очень вяло. Кот уже был и не такой страшный, как мне с первого раза показался. У него была обыкновенная усатая морда. Все пацаны лезли хотя бы пальцем потрогать кота дяди Коли. А когда тетя Маша оставила его сидеть на полу, а сама, вроде как, пошла к себе, он, задрав хвост, тоже без промедления ушел. Все пытались его как-то называть, но имени у него пока не было. А я в это время объяснял Стасу, что пока у них не будет официально утвержденного руководителя кружка, каким был Николай Максимович, любая проверка из ГорОНО, или еще откуда, запретит все эти занятия, а директор будет вынужден подчиниться. А руководителем, согласно правилам, должен быть взрослый наставник соответствующей квалификации, и такого человека еще надо найти, а задача Стаса – чтобы его приняли в коллективе, так как любой юношеский коллектив всегда капризен. Керосинщики на занятия не пришли, и я был, честно, этим озабочен. Пацаны на канаты мотали бинты, значит, прикупили на свои денежки. Тренировка сегодня прошла на подъеме. Все пропотели и нагрузились. В конце Стас еще и речь сказал о том, что завтра, в субботу, предлагает всем сходить в кино. С утра какая-то хрень про любовь, Стас был сам парнем дамирским и умел выразиться, а с 15 часов покажут фильм «Первая перчатка». Кто хочет, сдавайте по 25 копеек, и он купит на всех билеты. Тут наступила заминка по понятным причинам. Я вытащил из кармана зеленую трешку, передал Стасу и сказал, чтобы завтра в три часа мне вернули. Тут среди пацанов пронесся выдох облегчения. Договорились встретиться пораньше, прямо там, у кино.

Домой я шел с хорошим настроем, с мыслями, как сохранить этот кружок и не дать умереть тому хорошему, что есть в этих пацанах. У меня кое-что роилось в голове, и завтра я собирался кое-куда сходить, да еще была трепетная мысль встретиться с Ириной. Я материально был готов и на кино, и на пирожные.

В субботу прямо с утра было тепло. Я хорошо позанимался, физику покачал, потом долго принимал горячий душ. Вернувшись из зала, маму я уже не застал. Вчера я положил ей на стол 80 рублей зарплаты, себе оставив только 6. Я сегодня точно знал, что мама пойдет в магазин и купит чего-нибудь вкусного. А на завтрак была свежесваренная картошка и половина банки консервов сайры. Завтрак я закончил чаем. На телевизоре, где было лишь два канала, притом второй еще совсем плохо показывал, опять шло про Чили, стадион Сантьяго и некрасиво снятого Пиночета. По местной радиоточке рассказывали об осенней сессии депутатов трудящихся района. Депутаты вовсю старались хвалить друг друга, а особенно партийную организацию.

В 12 часов я со своей неразлучной сумкой на спине двинул из дома. Марь совсем блестела от тонкой пелены снега. Насекомые не летали, и птицы не пели. «Нефтянка» готовила новую партию черной смерти, которая пучилась и иногда даже булькала этим самым горючим газом. Я вспомнил «керосинщиков» – сегодня надо будет обязательно узнать у паренька с Сезонки, который живет рядом, что с ними. Родители ли их не пускают, заболели или вообще и то, и другое? На высоком железном столбе, что держал на себе электрические провода, сидели штук восемь воронов и истошно орали. Эти-то останутся с нами в зиму и будут главными санитарами барачных помоек. На тех помойках других санитаров не бывает.

Сегодня суббота, один из базарных дней. Похоже, в торговых рядах уже рубят свиную тушу. На прилавках лежат несколько курей с картошкой, да стоит телега с каким-то грузом, видимо, тоже для продажи. К обеду тут соберется народ – кто купить, кто продать, а кто украсть. Бабушка, замотанная шалью, сидит перед мешком семечек. В мешке стакан, наполненный с горкой. Около нее, опять же, толпятся ханыги, а бабушка мужским, грубым голосом их материт.

Я иду в техникум к физруку, в полной уверенности, что в субботу с утра у него занятия, и он там. Он сам рассказывал про субботу, когда планировал нам с Сережей время для тренировок. Однажды он мне между делом сказал, что у них с Николаем Максимовичем был друг, очень способный тренер, который когда-то в техникуме вел секцию бокса. Потом ему это запретили. Вот об этом человеке я и думал, как о замене Николаю Максимовичу. Физрук точно был на месте, это я услышал еще по трелям свистка, даже не открыв двери спортзала. Студенты играли в волейбол, а физрук судил. Он встретил меня радушно, вскоре волейбол закончился, и мы пошли с ним в его конторку. Он воткнул в розетку чайник и сел, выжидающе глядя на меня. Я как можно более последовательно постарался ему объяснить, что хотел. И отметил, что надо подать эту инициативу не от меня, а от него самого, в связи с тем, что он дружил с покойным Николаем Максимовичем, и что дело его хотелось бы продолжить. Выслушав меня, физрук стал говорить о том человеке. Ему явно хотелось, чтобы я понял, о ком мы сейчас говорим. Сам он из Москвы, но они с женой уже почти 25 лет здесь работают. Она – выпускница Губкинского института, и по распределению была сюда отправлена, а он уехал с ней, бросив свою работу. А работал он на речном флоте на Москве-реке; где-то там на прогулке они и встретились. В Москве он и занимался боксом в юности. В нашем городе устроился на ТЭЦ, там и проработал до самой своей пенсии, на которую вышел рано, по горячей сетке. А супруга его и сейчас трудится в нашем техникуме, преподает сопромат. Они ждут, пока она выйдет на пенсию, и они уедут обратно в Москву, где живут их дети, которые, впрочем, тоже выросли здесь.

– Когда-то мы вместе с ним организовали тут секцию бокса, и директор был не против. Все было хорошо, но в каком-то исполкоме ваш шеф ДСО «Трудовик» поднял вопрос, что в государственном учебном заведении занимаются самодеятельностью, нарушая утвержденный министерством план по физподготовке студентов. Заниматься можно и в учебных заведениях, но только в рамках ДСО «Буревестник», которого в городе, конечно, не было. Город-то был совсем не студенческий, а рабочий. В общем, засунуло это чудовище свое рыло, и директор, извинившись, запретил нам заниматься. После этих решений товарищ мой крайне озлобился, и со словами, что его желание заниматься пацанами с улицы никому не нужно, тогда, вроде как, навсегда с боксом и попрощался.

На этой невеселой ноте физрук и закончил. Но было видно, что ему все, что было раньше, нравилось. Он полез в шкаф и вывалил оттуда пять пар почти новых перчаток черного цвета и наливную грушу, и сказал, что это директор техникума приобрел после того, как мы сделали показательное выступление на техникумовской сцене. Физрук горестно сказал, что когда-то это надо запускать в работу. Хороший он был человек, этот физрук. Я просил его вместе со своим другом съездить к директору Дома пионеров, а я позабочусь о хорошей атмосфере, чтобы ребята тренера приняли в секцию с должным уважением. Он меня проводил до двери и напоследок заверил, что приложит все усилия для решения вопроса и подключит своего друга, того самого водителя: в свое время тот на общественных началах вел кружок авиамоделирования. «Буханка» стояла тут же, во дворе, и, по-моему, физкультурник сразу и пошел искать этого товарища. Я был очень рад, что сумел убедить этого человека. Мне вдруг показалось, что уже полдела сделано. Оставалось ждать. А у крыльца скапливались студенты на физвоспитание. Они смеялись и толкались, а я смотрел на них и видел себя студентом университета, главной заботой которого было слушать и запоминать, и я надеялся, что такое ко мне придет.

Я направился в рентген-кабинет, решив сделать хитрый ход, коли потерял Иринин телефон, попросить его у сестры. Но, увы, там было закрыто, суббота и воскресенье были дни короткие. Завтра у меня был шанс с утра, так я все и спланировал. К кинотеатру я явился рано, но наши уже почти все там толкались, прямо на скамейках у выхода. Сейчас действительно шел фильм, тот же самый, «А вы любили когда-нибудь?», а после него – наш. Стас мне выдал три рубля и билет в кино. Когда я сказал, что хотел бы получить 2 рубля 75 копеек, все начали смущаться и отворачиваться, но дарителя я все-таки нашел, и послал его купить на рубль леденцов и принести сдачи два рубля. Двое радостно побежали в магазин, и с кем, вы думаете, они оттуда вернулись? С нашей тетей Машей, которую всей кучей стали приглашать в кино. Она сопротивлялась недолго и согласилась с нами смотреть спортивную драму 1946-го года, в которой при всей ее спортивности было много и про любовь. Открылись двери, и начали выходить зрители с предыдущего сеанса. Лица у большинства после просмотра были озадаченные, видимо, печальным сюжетом, но были и веселые улыбки, а среди тех была и Ириночка. Она была нарядна и красива, и шла под руку с моим бывшим одноклассником-санитаром. Он был, конечно, не в брезентовой куртке, а в зеленом болоньевом пальто, длинном черном шарфе, намотанном на шее, в начищенных ботинках и, конечно, без головного убора. Волосы у него был набриолинены и зачесаны назад, как у итальянского мафиози. Он достал сигарету, прикурил от зажигалки. Мне почему-то подумалось, что в армию он служить точно не пойдет. Перевозчики трупов, умеющие зарабатывать, не должны быть отделены от гражданской жизни, а с Иринкой у них, наверняка, много общего по профессии. Они двинулись к стеклянной кафешке на углу, а мы, с пакетиком леденцов, – на «Первую перчатку». А ту картинку, которую я видел, мне, наверное, не зря прислали. Не надо было мне здесь закидывать якоря, и меня, похоже, судьба держала, и это, наверное, справедливо.

Кино пацаны смотрели, как пацаны: ждали, когда кончится про любовь и начнется бокс. Но любви там было много, и, наверное, это тоже было справедливо. Назад вся компания вместе с тетей Машей ушла вперед, а мы сзади плелись со Стасом. Я ему рассказывал, что скоро уже, возможно, появится новый, хороший тренер, и его задача сделать так, чтобы тому было комфортно работать. На углу площади у здания самого престижного ресторана стояли три «Волги», две черные и одна белая. Замыкали их строй двое «Жигулей» и синенький «Москвич». Весь автопарк был начищен, намылен и переливался красками. Первая машина была украшена бантом, а впереди, на капоте, сидела кукла в свадебном наряде. Из открытой двери первой машины прямо завывала песня, стихи для которой написал русский, музыку армянин, а исполнял азербайджанец. Песня звучала «Ах, эта свадьба». На ступеньках стоял один мужской пол, а двое бегали с фотоаппаратами и блистали вспышками. А фотографировать-то было кого. Первая «Волга» была надзорной власти, а две другие – верховной. А остальные, наверное, тоже каких-то секретарей. Я вдруг подумал, где же наши два директора будут сегодня пить коньяк? Их-то в такую тусовку точно не пригласят. Песня закрутилась по новому кругу, и мы под ее победный и жизнеутверждающий марш двинулись в сторону, где стояла вросшая в болото Сезонка.

У входа в зал нас встретил кот, морда у него была важная и торжественная, будто бы ему должны были присвоить какое-то звание. На фанерке рядом с ним лежали два огромных «секретаря» с хвостами сантиметров 20 и белыми животами, и шкура на них была цвета фашистских мундиров. Я ненавидел крыс, но больше ненавидел фашистов, и не столько даже фашистов, сколько все их: от высокомерия до каркающей речи, которая мне напоминала клокот стервятников. Для меня была мерзкой вся эта высшая раса. А на этих «секретарях» не было и намека на кровь или помятость, и усы их бодро торчали. Как он их порешил – было непонятно.

Для меня выходных не было, хотя утреннюю тренировку я начал на час позже. Когда я выходил из душевой, меня ждал сюрприз. Несмотря на воскресенье, в фойе толпилось много «нашенских». Шли какие-то разборки за вчерашние дела, но, конечно, меня никто не посвящал в их суть. Все же было понятно, что, как ни странно, разборки шли по вчерашней свадьбе в ресторане.

Женихом, оказалось, был наш «крестник», из-за которого летом «нашенские» покалечили шестерых пацанов, где я и сам присутствовал. Так вот, этот «крестник», которого теперь знали как ответственного работника Народного контроля, будучи сыном прокурора города, вчера сочетался законным браком. И поздравить его с этим таинством приехало много главных фигур, что были на игровой доске в этом городе. Вроде даже были король с королевой. Так вот, начальнику милиции, который тоже присутствовал, не дали выставить свой дежурный наряд, а функцию охраны по настоянию «крестника» передали лучшим друзьям из штаба добровольной народной дружины. «Нашенские» нагладили повязки и заступили на вахту. Но когда все расселись, начали звенеть бокалами и двигать кадыками, они быстренько свалили в ЦПХ. Там у них тоже должен был состояться свой субботний банкет, а на оставленном без охраны объекте произошло ЧП – жениху разбили всю морду и вроде как даже ребро сломали. И он скулил, говорят, очень пронзительно и жалобно. Король с королевой тут же удалились, а комсомольскому секретарю были обещаны оргвыводы по вопросу работы общественных организаций и наведения порядка в городе. Начальнику милиции прокурор тоже пообещал «сластей». В общем, свадьба свернулась, жених жалобно стонал и не мог дать никаких пояснений. Невеста, борясь со стрессом, выпила стакан коньяка и была в дупель. Все ждали представителей МВД, которые должны были с утра опросить побитого жениха и здесь уже подумать, как дальше раскручивать это дело. Прокурор ясно сказал, что уголовного дела не будет, так как он не позволит своей фамилии в нем фигурировать, да и еще и в роли потерпевшей стороны. Но мероприятие надо было как-то проводить, чтобы оправдаться и отчитаться. Такой опыт уже давно был сформирован, и были шансы разобраться в этом деле. Но ни версий, ни планов пока не было, были только кругом виноватые.

Молодой супруг всю ночь проплакал на коленях у мамы, а папа догонялся коньяком и строил версии случившегося. Сначала он был уверен, что совершенное – дело тех, кто давно пытался поссорить его с местным партийным руководством, потом он долго жонглировал версией, что это месть сыну за то происшествие на танцах. Потом еще под коньяк мерещились какие-то сценарии и крепко его держали. Но к утру оторвавшийся от маминых коленей сынок, который теперь ответственный работник Народного контроля, стал более или менее нормально выражаться. Он, разбрызгивая слюни и слезы, причитал о том, что сам виноват, ибо не слушал родителей, которые учили его никому не доверять, так как все кругом завидуют, что он из хорошей семьи, и пытаются его использовать в своих целях. Так и в этом случае получилось, дальше больше, оказалось, его окрутила десятиклассница, принудила к сексу, а потом прикинулась беременной и стала принуждать его к совместному проживанию. Это ее брат избил. И сынок опять залился горькими слезами, и мама тоже. Папа, когда понял, что это не заговор против него, и хорошо, что не поймали этого брата, и хорошо, что это приключение не было озвучено публично, немедленно позвонил начальнику милиции, который, судя по голосу, тоже всю ночь держался на коньяке. Папа ему сказал, что получил от сына исчерпывающие показания, картина совершенно ясная, это было нападение с целью ограбления, но сын героически сражался, и поэтому ограбление не свершилось. Все ценности на месте.

– Это явно уголовные элементы опять распоясались, поэтому жди предписания прокуратуры на усиление борьбы с ранее отбывшими наказание. И надо перенацелить на это городских дружинников и общественность.

Эту длинную речь в телефон он закончил распоряжением прекратить все оперативные действия. Вот чем приходилось заниматься ответственным работникам госаппарата даже в свой выходной.

Приехал доктор, осмотрел мальчика, ребро было не сломано, ему сделали успокаивающий укол, и он заснул, по-детски шлепая губками. Папа допил бутылку и тоже уснул на диване, а мама пошла на кухню жарить оладушки на обед.

Откуда-то позвонили в штаб народной дружины и всех распустили, кроме, конечно, тревожной группы. Я тоже пошел домой с расчетом, что сегодня вечером никого в зале не будет, и я поработаю на снарядах. Тут вдруг вспомнил, чем хотел заполнить сегодняшний день, и как-то не то чтобы загрустил, но чуть защемило. А была бы сейчас весна, жизнь, наверное, вообще огорчительной показалась. Потом убрался у курочек, в щели между досками обнаружил одного несъеденного червяка. Он так вытянулся в щели, что курицы не могли его достать. Его и внизу, наверняка, тоже ждали, но он затаился, надеясь выжить. Но его нашел человек и по-человечески им распорядился, – я его выковырял щепочкой, покрутил перед курицами, а потом подкинул. Цирковые животные отдыхают. Его проглотил не большой и важный петух, а самая мелкая и засушенная курица. Она прыгнула выше всех и не промахнулась. Петух клюнул ее в спину пару раз, но червяк уже пропал в утробе. «Секретари» на мой скрежет лопатой о пол выглядывали наружу в надежде тоже присоседиться. В мое отсутствие они точно добирались до куриного корыта. Их даже не пугало, что оно было подчас засрано, так как в жизни клюнуть ближнего, обосрать нижнего и ждать, когда дальний приблизится, обсерет и возрадуется, было нормой секретарской жизни, и, наверное, это было справедливо.

Было понятно: если прокуратура направит в городское МВД предписания по усилению борьбы с уголовным элементом, что отвечало требованиям партийных решений самого высокого уровня, то «нашенских» мобилизуют и бросят в наступление на Сезонку. А в этом райском углу дружинники меньше всего любили бывать. Взять там было нечего, а огрести всегда можно было запросто. Поводом для визита туда чаще всего был паспортный режим, и несколько лет назад уже пытались взять под контроль ситуацию в том районе. Трактором на железных санях притащили туда деревянную будку, изготовленную для использования где-то на буровой, но здесь на нее повесили вывеску, что это опорный пункт городской дружины, и график работы. Так на следующую ночь оторвали вывеску, а через неделю, опять же в ночь, облили бензином и сожгли этот «храм правопорядка». А сейчас еще очень была горяча тема убийства Феди Загидула, а там его очень даже уважали, и идти туда и что-то качать было не очень комфортно. Когда сожгли ту будку, секретарь с крысиной мордой, который когда-то с детей крестики срывал, в запале орал, что вызовем армию, окружим этот анклав колючей проволокой и сделаем из него концлагерь. Благо, это были задачи не его масштаба. Но ведь он мог и дорасти, так как уж точно не потеряется на карьерной лестнице. А на руинах свадьбы, когда ему первый публично высказал о плохом контроле на этом участке борьбы, как-то как бы тучка пробежала на его безоблачном небосводе. Теперь, конечно, ему надо было себя показать. «Нашенским» предстояло гладить повязки. Идти в Сезонку – это вам не «керосинщиков» поймать и повесить на них все, чего не было. Власть создала себе инструмент в виде народной дружины, которую они финансировали через спортивную структуру ДСО «Трудовик». И те верно им прислуживали.

У меня были свои задачи на понедельник, и я очень рассчитывал, во-первых, с утра идти в контору, там должны выдать решение на передачу мне жилья и использования его мамой во время моего отсутствия. Во-вторых, я надеялся, что все получится у физрука, да и у Стаса хотелось, чтобы получилось.

Вечером сегодня зал был совершенно пуст. Тревожной группы тоже не было. Вахтер мне рассказала совершенно тайно, что они тут опять днем гремели банками и стаканами в буфете, намусорили, а потом ушли, наверное, к бабам. Я два часа прозанимался, долго бил по снарядам, еще ринг обкатывал. Тело работало и было отзывчивым на команды из головы. С душем тоже все получилось, хотя труба долго кряхтела и плевалась, пока не выдала горячую воду. Потом обсыхал, сплетничая с женщиной-вахтером. Она поила меня чаем с чудо-медом, которого наша земля, конечно, не родила. Дома я, не включая телевизор, пожелал спокойной ночи Борису Николаевичу, потрогал красные перчатки и вскоре уснул.

После утренней тренировки пошел в контору. Еще издали заметил, что у входа стоит черная «Волга», и даже издалека разобрал, что это была машина того самого секретаря. Я никак не хотел встречаться с этим раздувшимся от важности грызуном, поэтому замедлил шаг. Но уже минутой позже секретарь выскочил из дверей, сел в машину и уехал. Похоже, его еще штормило после недавней свадьбы.

Какой была Лола Евгеньевна – это была просто картина печали и ноты из похоронной музыки. Она сидела на своем рабочем месте с совершенно прямой спиной, в солнцезащитных очках, видимо чего-то маскировала. А маскировала она глаза, из которых текли совершенно черные слезы. Она еле сдерживалась, чтобы не сорваться в рыдания. Оказывается, секретарь вломился без «здравствуйте» и ушел без «до свидания». Убедившись, что шефа нет в кабинете, он обозвал ее «рылом проститутским», но почему рылом? Лола Евгеньевна жалобно хлюпнула носом. Мне стало ее жалко, я положил свою руку сверху на ее ладонь и закатил длинный монолог из «Пышки» Ги де Мопассана. Это когда этой самой Пышке рассказывали, какое ее ждет кружевное будущее и земляничные поляны. Но как-то сам запутался и был вынужден свернуть эту тираду. Сладкая чаровница ненадолго убежала привести себя в порядок, а я подумал, что она-то ему это рыло еще долго будет помнить. Она вернулась, уже подретушированная, и сказав, что я одно тут приличное лицо, стала длинно рассказывать, что теперь мы будем жить в одном подъезде, и если мне будет скучно вечерами, то ее нисколько не смутит, если я навещу ее. Эту даму не пугало, что она старше меня лет на 17 и в мамы годится. Но все же главного мне удалось добиться: что все бумаги на служебную квартиру готовы, что она их сегодня же отнесет в исполком на подпись и завтра же уже заберет. Билеты на меня уже заказаны, и послезавтра я могу все забрать. Расчувствовавшись, она мне дала совет, который наверняка ее бы руководство не одобрило. Совет пойти вместе с мамой к нотариусу и получить там доверенность, что на время моего отсутствия по причине службы в армии полностью управлять/распоряжаться этими квадратными метрами и имуществом, находящимся там, будет моя мама. Мы с ней тепло, за ручку, попрощались, и я пошел искать нотариальную контору.

Это было недалеко, там я узнал, что существует такая доверенность, и ее мне могут дать и без маминого присутствия. Нужны только мой и ее паспорта, служебный ордер, и обойдется мне это в 2 рубля 20 копеек. Послезавтра получу ордер и оформлю эту доверенность. А на сегодня у меня были еще свои, очень личные и очень тайные намерения. У меня в последнее время были вопросы, ответы на которые я не мог вспомнить из всех прочитанных книг. Мне нужен был живой голос, и я был намерен сегодня его найти. Конечно, не было уверенности, что со мной обсудят то, что меня беспокоит, но я надеялся, что меня оттуда не выгонят и не заставят записываться на прием. Все, что я узнал к своим 18-ти годам, – что сейчас нахожусь где-то в начале пути. Если с самого начала было Слово, то мне очень хотелось узнать, от кого оно и о чем.

На улице снег совсем растаял, и я шел по лужам в Сезонку. Бараки с пригорка черными лентами спускались к мари. Они стояли так плотно, что казались все под одной крышей. И, наверное, потому казались нескончаемыми. И вдруг на узкой тропинке внизу я увидел бабушку в черном одеянии и повязанном черном платочке. Ей, видно, было ведомо, что я иду к батюшке. Обернувшись, увидел, что она меня опять крестит и при этом улыбается. И вдруг от улыбки стала не бабушкой, а молодой женщиной. Но я знал, что, если обернусь еще раз, она вновь исчезнет. Так и получилось. Я подошел к барачной двери, на которой из деревянных брусков был сколочен восьмиконечный крест. Чуть потоптавшись, постучал. Дверь открыл мужчина, годов чуть больше 30-ти, бородатый. На открытом его лице царствовали полные жизни глаза. Видя, что я замешкался, он сказал:

– Если ты мой брат во Христе, то называй меня братом Георгием. Если по нужде пришел или еще как-то, просим милостиво. Я разулся на крыльце и прошел в маленькую, даже по барачным меркам, комнатку. Там только что и могла уместиться узенькая кровать да столик с двумя стульями. Брат Георгий попросил меня присесть, а потом, достав откуда-то вроде как маленький половичок, подстелил мне его под ноги, сказал:

– Холодным дыханием тянет тут от земли сырой.

И добавил, что для него не было ни благословения глаголить словами богослова и цитировать Апостолов Христовых, ни глаголить словами праведников или святителей. В таинствах он немощен, как и в утешении. Но всегда рад говорить с теми, кто ищет спасения. Все это он сказал просто, без ораторских изысков и без стремления вразумлять меня, человека, который в юности читал только журнал «Наука и религия» и статьи по научному атеизму. Все слова, которые он мне сегодня говорил, входили в меня ясно и по существу. Он также добавил, что Бог есть помощь для всех на свете живущих людей. Но вера…тут человек бессилен, она или даруется ему, или нет. И вере не научишься, будучи даже самым прилежным учеником. Так же, как жизнь, она дается всем, а старость – только избранным. Я начал спрашивать о том, что меня волнует, а меня волновало, имею ли я моральное право перезахоронить дорогого мне человека, по несчастью и стечению обстоятельств похороненного без внимания и уважения, которых он, безусловно, заслуживал. И вот на такой вопрос я получил ответ, что все происходит по воле Божьей, и с его позволения. И если человек умер в покаянии и смирении, то будет принят на небесах.

– Вы просто должны понимать, что перезахоронить его хотите не для него, а для себя в первую очередь, думая о каком-то искуплении своего собственного греха и немощи. Вы не воздали вовремя, а сейчас пытаетесь сотворить покаяние. Я бы на вашем месте не стал этого делать. Ищите свою дорогу к Храму, а там и найдете подсказку от Господа. Она придет обязательно. И «Блаженны будут милостивые, ибо они помилованы будут».

У меня были еще вопросы, но это, мне показалось, уже будет лишним. Он проводил меня и на крыльце перекрестил, обнял и пожелал света божественного в самой черной ночи. Я тут вдруг вспомнил, как «нашенский» молотобоец пришел вразумлять этого человека. Как его инструктировали перед этим, «покажешь в животик, а с правой в голову накинешь». От этого воспоминания меня зазнобило, и в ушах загудело, но теперь я точно знал, что в начале было Слово, и Слово было Бог, и Слово было от Бога.