Светлана Курилович
Жернова судьбы
– Да сгниёшь ты в аду! – крикнул Иван и махнул рукой.
Мужики натянули верёвку и держали, пока тело не перестало биться и свиваться в судорогах, потом отпустили, и труп повалился на землю. Помещик, очнувшийся к тому времени, белыми от ужаса глазами смотрел на казнь. На его нарядных штанах расплылось тёмное пятно, что не преминули заметить дворовые:
– Гля-ко, робя, барин-то наш обоссался! – захохотал кто-то из молодых, остальные подхватили. – Боисся? Как нас пороть – гоголем расхаживал, таперя накося выкуси! – кто-то сунул ему под нос увесистый мужицкий шиш.
– И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, тако же поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки, – голосом, легко перекрывшим поднявшийся гам, возгласил Иван. – Так проповедовал Господь наш Иисус Христос! Евангелие от Матфея глава седьмая стих двенадцатый! Всё возвращается, братец, всё возвращается! – склонившись, шепнул он прямо в помертвевшее лицо Александра. – Расплата неизбежна, прими её с честью!
Резко повернулся на каблуках и оказался перед тремя оставшимися пленниками, смотревшими на него остановившимися глазами:
– Этих? Казнить или миловать?!
Восставшие молчали.
– Какова расплата за их грехи?! Не молчите, люди! – потянул из-за голенища засапожник, быстро схватил за волосы самого молодого, запрокинул его голову и приставил нож к худой шее с выпирающим кадыком.
– Решайте! – медленно повёл лезвием по горлу, показалась красная линия, парень молчал, но кадык задёргался вверх-вниз.
– Ваня, погодь! – заступился Федот и замолчал.
– Говори! – сильнее нажал ножом, по шее потекла кровь, парень сдавленно застонал. – Или зарежу как свинью!
– Стой, Ваня, стой! – повторил Федот. – Да выпорем их на конюшне – и вся недолга! Не бери грех на душу!
Иван медленно убрал руку, вытер окровавленное лезвие о рубаху парня и безжалостно отшвырнул его в сторону. Вытянул руку с ножом в сторону Федьки:
– А сейчас, крещёные, я призываю высший суд! Господи! – вскричал, обратив лицо к небу. – Яви свою волю! Докажи, что есть правда на свете!
Волосы его разметались, грудь тяжело вздымалась, он подошёл к Фёдору и вперил в него взгляд:
– Вызываю тебя на поединок, пусть Бог рассудит, кто из нас прав!
Федька усмехнулся, показав выбитый зуб:
– Так развяжи меня и дай оружие, коль не трус!
Иван кивнул головой, и верёвки сняли. Камердинер встряхнул кистями, разминая затёкшие запястья.
– Раздевайся! – приказал Ваня, стянув через голову рубаху.
Василий впервые увидел его торс, обезображенный множеством шрамов. Он гулко сглотнул, а когда перед ним предстала изуродованная спина, не удержался от возгласа негодования. Женщины запричитали: многие вспомнили, как из Ивана сделали живой факел.
– Зря мы тебя до смерти не запороли, ой, зря! – ощерился Федька.
Его тело, худощавое и смуглое, тоже было в шрамах, как будто его резали ножом.
– Душегуб! – крикнул кто-то.
– Дядь Гаврила! – негромко сказал Ваня, и к ногам камердинера вылетел нож.
Василий затаил дыхание, ему казалось, что от похожего на цыгана Федьки можно ждать любой каверзы, и он оказался прав: склонившись за ножом, барский прихвостень, не разгибаясь, хищно ринулся на Ивана, целясь снизу вверх в живот. Не иначе, рассчитывал сразу вспороть брюхо и выпустить кишки. Но Ваня был начеку: он мягко скользнул в сторону, уйдя от броска противника, и с маху припечатал его локтем в спину, развернувшись на ходу. Федька зарычал, больше от злобы, чем от боли, и мигом оборотился.
Теперь они стояли лицом друг к другу, и Василий чувствовал исходившую от них силу и обоюдную ненависть. Фёдор затанцевал вправо-влево, нож порхал в его пальцах, он перекидывал его из руки в руку, старался запутать соперника ловкостью и умением. Иван пружинисто передвигался по кругу, не спуская с противника острого взгляда. Вот они почти одновременно кинулись друг на друга, Федька атаковал сверху, Ваня нырнул под его руку, выставил нож и резанул по рёбрам. Рана получилась поверхностная, но болезненная. Камердинер, охнув, прижал ладонь к боку, увидел кровь и рассвирепел. Зарычав, он, как раненый зверь, бросился на противника. Но Иван, приняв нешуточный удар всем телом, перехватил его руку с ножом, заломил за спину и, выкрутив до боли сустав, заставил пальцы разжаться и выронить оружие. Со словами:
– Нет на тебе боле креста! – срезал гайтан с шеи Федьки.
С силой пнул его в зад, одновременно отпустив руку. Холуй упал, пропахав землю выставленным локтем, успев защитить от удара лицо. Хищно взвился с земли, развернувшись в прыжке. Иван, оскалив в усмешке белые зубы, швырнул ему под ноги отобранный нож, дал возможность поднять и лишь потом прыгнул, перекинув на лету засапожник в левую руку и воткнув под ключицу. Федька на долю секунды замешкался, и этого было достаточно Ивану, чтобы провернуть нож в ране и прянуть в сторону. Струйкой брызнула кровь, холуй взвыл, зажав плечо рукой, а Ваня, осклабившись, отбросил свой нож:
– Я тебе горло голыми руками вырву!
Увидев, что противник безоружен, Фёдор, потеряв осторожность, с криком устремился на него. Иван, не двинувшись с места, внезапно сложился пополам, подставив корпус. Не ожидая такого, Федька перелетел через него, потерял равновесие и рухнул спиной наземь. Иван, взревев, взмыл вверх и опустился на него, воткнув колени в грудь. Хрустнули рёбра, из раны фонтаном взметнулась кровь, голова безвольно мотнулась из стороны в сторону, во рту запузырилась кровавая пена. Глаза широко распахнулись в немом удивлении. Иван зажал его голову ладонями и безжалостно тряхнул:
– Видишь его?? Видишь Савву??
Фёдор закашлялся, губы его шевельнулись и остановились. Взгляд застыл, он уже видел смерть перед собой.
Иван резко и часто задышал, отвёл правую руку с напряжёнными, согнутыми пальцами назад и, словно тигр, ударил по ещё живому, шевелящемуся горлу. Из рваной раны хлынула тёплая кровь. Иван окунул в неё ладонь и размазал по лицу. Поднял вверх руку с окровавленным комком плоти и заревел в небеса:
– Савва! Видишь?! Я отомстил за тебя!!
Отшвырнул кусок мяса прочь, невероятно легко встал с бездыханного тела и развернулся к невольным зрителям. От его лица, окровавленного, в котором не осталось ничего человеческого, от всей фигуры веяло жутью. Он был похож на языческого бога, только что вкусившего кровавой жертвы. Дворня молчала, охваченная ужасом, женщины спрятались за мужиков.
Василий же, тоже поражённый до глубины души, внезапно ощутил страстное желание прикоснуться к Ивану, следовать за ним, куда бы он ни повёл, служить ему, подобно преданному псу. Повинуясь этому велению, он пошёл было к нему, но не смог: точно незримая рука остановила его, не давая приблизиться. Иван обернулся, но взгляд его смотрел сквозь Василия; он как будто побывал в запределье, где живым, тёплым людям быть не должно, заглянул туда, куда не забирается даже мысль человеческая, и знание это окружило его невидимой стеной, воздвигло преграду между ним и миром, не давало приблизиться даже на расстояние вытянутой руки. Он был один со своей болью, недоступной пониманию простых смертных.
Щенячий восторг, который внезапно испытал Василий, перемежался со священным ужасом. Он признал в Иване своего вожака, и теперь никакая сила не могла заставить его вернуться к прежней жизни. Ему открылось предназначение: быть здесь, рядом с ним, служить ему, выполнять его волю… Глазами молодой человек неотрывно следил за тем, кто отныне стал для него воплощением Божьей правды.
Иван же, постояв, развернулся всем телом к своему брату, застывшему и онемевшему, не могущему пошевелить ни рукой, ни ногой. Движение вышло медленным и физически ощутимым, от него как будто пошла грозовая волна, от которой у Саши зашевелились волосы на голове. Он не мог оторвать глаз от брата, надвигавшегося на него, как морок в кошмарном сне: неотвратимо и безжалостно мир сузился до размеров маски кровавого бога, на которой невыносимым блеском горели глаза. Бог подошёл и склонился:
– Ну что, мин херц, время! Ты готов?
– К чему?.. – шепнули побелевшие губы.
– Пришло время принять свою судьбу! Пора! – морок зацепил его пальцем за ворот и повлёк за собой.
Саша пытался затормозить каблуками, но его неумолимо тащили навстречу судьбе. Совершенно не напрягаясь, как будто без малейших усилий, Иван выволок его на задний двор и кинул к столбу. Дворня, как зачарованная, двинулась следом.
– Что… что ты будешь делать? – жалко проблеял помещик.
– А что сделал бы ты, братец? – сдержанная суровость пугала неотвратимостью наказания.
– Что бы ты сделал со мной? И с любым из этих людей?! – в голосе Ивана зазвучали громовые раскаты.
Весь вид его внушал страх. Озаряемый пламенем костров, он казался не более человеком, чем языческий идол: лицо в запёкшейся крови, стальной взгляд, испещрённое шрамами тело, всё в красноватых отблесках. Лишь большой нательный крест напоминал, что это всё же человек.
– Я поступал по совести, – попытался защититься Александр.
Иван мгновение молча смотрел на него, потом захохотал.
– Вот она, твоя совесть! – указал на клеймо. – У остальных твоя совесть на их спинах прописана! Где мой нож??
Василий, подобравший засапожник, метнулся к Ивану.
– Что? Что?! – заверещал помещик, вжимаясь спиной в столб.
– А вот что!
Иван, оскалив зубы, приставил лезвие к предплечью и одним круговым движением вырезал клеймо. Подошёл к сжавшемуся в комок Александру, упал на колени и протянул кусок кровоточащей плоти на ладони:
– Твоей совести, братец, хватило лишь на это! – с силой припечатал клеймо на его лоб. – Посмотрим, достанет ли у тебя духу смириться с судьбой.
– Прости, прости меня, брат! – заскулил помещик.
– Ты не у меня – у Бога прощения проси за свои злодеяния! – Иван истово перекрестился. – За себя я тебя простил!
Он легко поднялся и крикнул:
– Раздеть Александра Андреича и привязать к столбу!
Молодые ребята из псарей да конюхов стремглав кинулись исполнять волю главаря, и через минуту дело было кончено: как Саша ни брыкался, как ни сопротивлялся, как ни визжал, они содрали с него камзол и сорочку и прикрутили руки к крюку на столбе. Он оказался в том же положении, что и сводный брат несколько месяцев назад.
Иван, ни слова ни говоря, протянул руку, Гаврила подал ему кнут.
– Не делай этого, не делай! – кричал Александр, брызгая слюной. – Я дам тебе вольную! Отпишу полпоместья!! Я не буду никуда жаловаться! Я всех пощажу!
– Видит Бог, добрые люди, я его простил, потому что брат он мне! Брат!! – воскликнул Иван. – Но Савву простить не могу! И Пульхерию тоже!
– Что ты хочешь?! – продолжал верещать помещик. – Что?? Только скажи, я всё тебе даааам! – его крики перешли в оглушительный вопль. Первый удар располосовал белую кожу, кровь брызнула.
Александр забился, пытаясь вырваться, но тщетно. Второй удар бросил его к столбу, третий как будто вышиб весь воздух из лёгких, и он перестал кричать, только сипел.
– За Савву! За Пульхерию! – с каждым разом приговаривал Иван, вкладывая всю неизбывную боль в замах руки.
Саша обвис на верёвках после десятого удара. Белая кожа спины была порвана в лохмотья, местами её куски свисали на тончайших волокнах плоти. Дряблый живот, истёршийся о корявую поверхность столба, тоже кровоточил.
– Отлейте его! – приказал Иван.
Несколько вёдер холодной воды привели несчастного в чувство.
– Ну что, ваша милость, по нраву ли? – с издёвкой спросил у своего хозяина.
– Тебя поймают… и вздёрнут… – еле слышно пробормотал помещик.
– А это уж как Бог даст! – ухмыльнулся Иван. – На всё Его воля!
Отступил и вновь занёс руку. Отвесив ещё с дюжину ударов, отшвырнул кнут и обернулся к молчаливой толпе, внимавшей ему:
– Я наказал вашего барина! Хотите – вершите свой суд!
– Ванятка, – после небольшой паузы выступил Гаврила. – Никому из нас он не содеял зла боле, чем тебе… Негоже нам убивцами становиться. Оставь его…
– Есть ещё один человек, которому этот душегуб жизнь поломал! – сверкнул глазами Иван. – Но воля ваша, пусть будет так.
Было видно, что возбуждение потихоньку оставляет его, грозовые волны, которые источало его тело, исчезли, облик кровавого бога развеялся, дыхание успокоилось. Иван провёл ладонью по растрёпанным волосам, посмотрел на руки:
– Надо умыться… – вздохнул, окончательно приходя в себя, оглянулся на Александра. – Дядь Гаврила, пусть пока повисит, решу, что с ним делать, позже…
– Хорошо, Ванятка.
– Затушите костры, светает, – Ваня прищурился. – А это кто там?
По двору, шатаясь и озираясь, шёл гонец от графа Завадского.
– А где барин?.. – пробормотал он, утирая пот с лица.
– Тебе зачем? – спросил Иван.
– Весть принёс от графа Кабацкого…
– От кого? – захохотал парень. – Завадского, может быть?
– Да всё едино… барин-то где? – уже тревожно спросил мужичонка. – Чево тут у вас творится? Чевой-то ты весь в кровишше?!
– Вон твой барин, – ткнул пальцем в столб.
Мужик оглянулся и ахнул:
– Богородице Пресвятая Дева Мария! Что ж это?? Святители Господни!
– А что с энтим делать-то? – спросил Гаврила.
– Да то же, что и с остальными! – отмахнулся Иван.
– Пороть, что ли? – не понял кузнец.
– Чево пороть?! – возмутился мужичонка.
– Дядя Гаврила! Разберись сам, будь добр! – Иван отвернулся и пошёл к колодцу.
– Иван Андреевич! – Василий, до того терпеливо ожидавший в стороне, побежал за ним.
– Ну что ещё? – повернулся Иван. – А… это ты, Василий Алексеевич, всё ещё здесь? Я же велел тебе уйти подобру-поздорову! – в голосе внезапно прорезалась властность.
– Иван Андреевич, – начал молодой чиновник. – Я хочу остаться с вами. Поймите, я должен, я… – он смешался. – Умоляю… мне это необходимо!
– Понять тебя я не могу, Василий Алексеевич, не обессудь, – прожигая его взглядом, сказал Иван. – Но коли ты так просишь… Гнать взашей тебя я тоже не могу…
– Спасибо! – радость обожгла огнём. – Вот ещё что, у меня с собой грамота, в которой написано, что податель сего действует по волеизъявлению самого государя императора, – чиновник протянул свиток.
– Та самая… Ты, Василий Алексеевич, у себя её оставь, сохранней будет, – Иван хотел положить руку ему на плечо, но вспомнил, что весь в крови. – Пойду умоюсь.
Не успел он сделать несколько шагов, как раздался звонкий крик:
– Ванечка, постой! – и невысокий парнишка подбежал к нему, улыбаясь во всё лицо. – Погляди-ка!
– Ариша?! – воскликнул Иван. – Ты что это придумала?? Зачем?!
– Ваня, я с тобой буду сражаться! – топнула она ногой. – Я давно решила, вон, у девушек спроси! Я сказала, если Ваня подымется, я с ним хоть в огонь, хоть в воду! Гляди! – она сдёрнула шапку, волосы пышным облаком окутали лицо.
– А косу-то куда дела? – опешил Иван.
– Отрезала! Зачем мне коса, если я биться собираюсь? – зелёные глаза смотрели смело, веснушки отчаянно топорщились. – Я так решила, и ты мне не указ!
Иван вздохнул:
– Ежели ты решила, то слушаться будешь как миленькая! Что я говорю, то и будешь делать, поняла?
– Поняла! Что делать?
– Иди к бабушке Миронихе, помогай ей собраться.
– Иду! – Ариша убежала.
– Всё ей игрушки, дурочке, – опять вздохнул Иван.
– Иван Андреевич, ты умыться хотел, – осторожно напомнил о себе Василий. –Позволь помочь?..
– Ты, Василий Алексеевич, не в прислужники ли ко мне набиваешься? – внезапно потемнел Иван. – Дай напомню: я крещёная собственность помещика Зарецкого, взбунтовавшаяся, поднявшая руку на своего господина. Мой исход един – казнь. Ты сам предупреждал. А теперь вьёшься около меня, как щенок! – он схватил чиновника за горло, сдавил. – Зачем?!
– Восхищаюсь тобой, – просипел Василий. – Хочу настоящей жизни, брани, хочу смерти красной, на миру. Как я живу сейчас – не по мне. Тошно…
Иван убрал руку, остывая, Василий закашлялся, задышал.
– Дурень, – с сожалением сказал парень. – Меняешь сытую жизнь на кривую дорожку. Дурень.
Он зашагал к колодцу, Василий смотрел ему вслед.
– Что стоишь? – не оборачиваясь, позвал Иван. – Воды достань.
Смыв с лица и рук кровь, обрушил на себя несколько вёдер и встряхнулся.
– Пойдём, с Гаврилой познакомлю. Он покажет тебе карты и расскажет о нашем плане. Ты человек грамотный, может, что посоветуешь.
– А ты куда собрался? – сурово спросил здоровенный кузнец.
– Дело есть. Мигом обернусь!
Ваня свистнул, причмокнул, и красавец конь подбежал на его зов.
– Буянушка! – парень погладил его по морде и махом вскочил в седло. – Ждите! – крикнул и умчался.
– Ну, Василь Лексеич, будешь, что ли, карту смотреть? – буркнул кузнец.
– А? – Василий, смотревший вслед Ивану, обернулся. – Да, конечно.
Иван мчал по дороге, потеплевший ветер, бивший в лицо, мигом просушил и вновь растрепал волосы, хорошие штаны, которые с другой одёжей и сапогами справил ему Парфён Пантелеймоныч, высохли и приятно облегали тело. Но думы, чёрные думы не мог вытравить никакой ветер, ни выжечь красное солнце. Неотступные спутники, намертво въевшиеся в его мозг, отныне будут с ним навсегда…
Вот знакомый дом… Ваня спешился, похлопал по холке коня, бросил поводья, зная, что Буян ни за что не убежит, и несмелой рукой стукнул в дверь.
– Кто там? – почти сразу раздался женский голос.
– Это я, Арина Тимофеевна… Иван… – горло сдавило, сердце замерло.
Дверь открылась, и в проёме показалась Арина. Но вместо гордой, крепкой, быстроглазой женщины парень увидел перед собой высохшую, поседевшую старушку…
– Ванечка! – ахнула она и бросилась ему на грудь.
Плечи затряслись от рыданий. Ваня осторожно обнял её, погладил по голове и, бережно поддерживая, ввёл в дом, прикрыв дверь. Подождал, пока женщина успокоится и сама отпустит его.
– Ванечка, – повторила Арина, отстранившись от Ивана. – Я уж думала, никогда не увижу тебя!
Взгляд её заскользил по лицу парня, по его груди, она ахнула, увидев шрамы, и зажала рот ладонью.
– Бедной ты, бедной, что ж с тобой сделали… – покачала головой и посмотрела ему в глаза.
– Матушка Арина Тимофеевна, – тихо сказал он. – Я ведь на ваш суд приехал… Из-за меня Савва погиб в мучениях… И потому я места себе найти не могу …. Вот этими руками я мучителя его истребил, а брата своего, нечестивца, порешить не смог…
Ваню словно все силы оставили, он тяжело упал на колени.
– И никакой отрады это не принесло, – пробормотал. – Кровь Саввы на мне и вопиет она к отмщению… Матушка, накажите меня, накажите татя, смягчите муки…
Женщина медленно опустилась на пол рядом с ним:
– Знаешь, Ванечка, от боли этой никуда ты не денешься, как и я. Посмотри, что горе со мной сделало: я ведь в старуху превратилась!.. Моего сына, моего первенца, моего ясноглазого мальчика отобрали злые люди. Как жить теперь? Как деток растить? Никаких сил у старухи не осталось…
– Матушка, молю, не рвите душу, – Иван скрипнул зубами. – Свою вину вижу во всём! Во всём…
– Ну, сынок мой теперь в руцех Господа…
– Он покоит его на злачных пажитях и водит к водам тихим, – медленно сказал Иван. – Но как мне утишить душу? Как вам облегчить страдания? Не ведаю…
– Встанем, Ванечка, сядем за стол, – Ваня бережно помог ей подняться.
Женщина стала в молчании накрывать на стол, потом зашла за занавеску и чем-то зашуршала там. Иван наблюдал за ней и тихо радовался, что Бог дал женщине повседневные дела и заботы, позволявшие хоть ненадолго забывать о горе.
– Надень-ко рубаху, а то детей напугаешь, – уже другим тоном сказала она. – И снедать давай.
– Мне из ваших рук кусок в горло не полезет, – угрюмо сказал Иван. – Накажите, матушка…
– Как был неслух, таким же и остался, – проворчала Арина. – Не упрямься, ешь!
– Не буду… – Иван совсем потемнел, всё было много хуже, чем он предполагал: в доме, куда он принёс горе и страдание, отнял радость у матери, его приветили, за стол усадили…
– Ну, гляжу, ты иначе не уймёшься, – строго сказала Арина. – Хорошо, будет тебе наказание!
Иван вскинул на неё глаза.
– Стань мне старшим сыном, – твёрдо сказала женщина. – Верни мне радость, верни смех моих детей! Дай мне внуков!
Иван сглотнул:
– Убийцу хотите сыном назвать…
– Вот же упрямец! – Арина прихлопнула ладонью по столу, Ваня вздрогнул. – Я сказала, ты меня услышал! Не перечь матери!
Взгляд Ивана чуть посветлел: такой он впервые увидел мать Саввы.
– Воля матери для сына превыше Божьей, как я могу?
– Ванятка? – послышался голосок с печки.
– Из-за тебя, неслух, детей разбудила! – глаза Арины заискрились смехом.
– Где, где Ванятка?!
С печки, как горох, посыпались дети: Аксютка, Стёпка и Дашка с Пашкой. Розовые, встрёпанные ото сна, все как один льняные и голубоглазые, они облепили Ивана, забрались к нему на колени. Смотрели глазами Савки…
– Ваня, ты к нам навовсе приехал? – спросил, набычившись, Стёпка.
– Тебя давно не было! – повзрослевшая Аксютка смотрела непривычно серьёзно.
– Нет, мои хорошие, не насовсем. А давно не приезжал – так дела не отпускали!
– Барин? – вздохнула девочка.
– Барин, Аксюшенька, – Иван поцеловал её в вихрастую маковку.
– Ну, всё, дети, умываться – и за стол. А ты ешь, сынок, когда ещё домашней еды придётся отведать.
– Окаянные дни наступают, матушка, не поминайте лихом, приведёт ли Бог свидеться, – прощаясь, сказал Иван.
– Прощай, сыночек, Господь хранит тебя, а моё благословление с тобой, – Арина перекрестила его. – Нагнись-ко!
Иван склонил голову, и женщина надела ему на шею ладанку.
– Внутри святая земля, пусть сбережёт тебя для нас!
– Прощай, матушка, пока, ребятки!
– Вертайся, Ванятка, мы будем ждать тебя! – серьезно сказал Стёпка.
– Постараюсь, мои хорошие! – Ваня сгрёб ребят в охапку, расцеловал и наконец-то взмыл в седло.
Тронул коня, оглянулся последний раз на всё семейство, махнул рукой и помчался. На сердце было удивительно тепло и отрадно, словно его окунули в ключевую воду и разом смыли смрад, обиду и боль. Окаянный день разгорался…
Прискакав в поместье, Иван велел Сеньке выводить коня, а сам пошёл искать Гаврилу да Василия. Нашёл в кабинете, они рассматривали карты, разложенные на столе.
– Ну что? – спросил. – Что думаешь?
– Да вполне разумно, Иван Андреевич. Ты, как я понял, вознамерился вести крестьян через смоленские да могилёвские леса?
– Так. В польские пределы пойдём! – Иван хлопнул по карте ладонью.
– А может, через Тверь, Псков да к финнам?
– Не пойдёт. Расстояние больше. Да там крестьяне бунтуют, власть настороже. А в Польше нет рекрутчины, повинностей, никто не волен измываться над людьми.
– Да ты откуда знаешь? – удивился Василий.
– Знаю, – сказал, как припечатал. – Дядя Гаврила, собирай народ, надо поговорить.
– А помещика куда? – мрачно спросил кузнец. – Уж сколь времени там висит.
– Да… – Иван нахмурился. – Пусть снимут, отнесут в его покои… А бабушке Миронихе скажи, пусть раны его врачует. Скажи, я попросил!
Лицо парня исказилось, он глубоко задумался, потом, словно пробудившись, стукнул кулаком по столу.
– Ты! – обратился к чиновнику. – Идём со мной!
Василий, вздрогнув, повиновался. Они пришли в барак рядом с конюшней. Иван открыл сундучок, порылся там и бросил ему одежду.
– Что это?
– Переодевайся, так ходить тебе негоже.
Молодой человек оглянулся:
– Прямо здесь?
– Ну, а где? – губы Ивана дёрнулись в ухмылке. – У нас вся жизнь на миру! Поспеши!
Привалившись к стене и скрестив на груди руки, наблюдал, как покрасневший чиновник раздевается до исподнего и надевает мужицкую одёжу, оправляясь и обдёргиваясь. Подошёл вплотную:
– Не передумал ещё?
– Нет! – взгляд Василия был по-прежнему твёрдым.
– Сапоги почисть! – ухмылка стала шире.
– Кому? – чиновник откровенно смешался.
– Как кому? – ехидно сказал Иван. – Мне, конечно! Запылились, пока скакал!
– А… это… сейчас… – уши запылали огнём.
Василий опустился на одно колено и застыл. Пока он собирал мысли, разбежавшиеся прусаками в разные стороны, Иван поставил ногу ему на колено:
– Ну, что замер? Давай!
– А… чем?.. – чиновник не поднимал взгляд, ему было неимоверно стыдно.
– Рукавом своим, да побыстрее! – резко прозвучал приказ.
Василий протёр один сапог, потом другой, встал. От жгучего стыда не мог поднять взгляд.
– Что ещё сделать, Иван Андреевич? – запинаясь, пробормотал.
– Пока ничего. Понадобишься – позову. Иди отсель.
Не поднимая головы, проскочил мимо Гаврилы, вошедшего в барак, и остановился, прислонившись к стене. Обидные слёзы набежали на глаза, прижал их рукавом:
– Зачем он так?!
– Ты, гляжу, помыкашь им вовсю? – недовольно проворчал кузнец. – Ой, гляди, Ванька, не скурвись! Власть почуял, парень? Забыл ужо, как сам тута валялся?
– Да какая власть, дядя Гаврила! Отвадить его хочу! Зачем он сюда лезет?! Добром просил – не понимает, припугнул – сызнова нет! Пусть теперь унижений хлебнёт полной чашей, может, тогда уразумеет, что тут ему не место!
– А ты, Ванятка, за человека не решай! Мабудь, евонная душа требует? Откуль мы знам, что у ево в нутрях-то творится? Охолони, парень, не мельтеши!
– Пойдём к людям, дядя Гаврила! – вздохнул Иван. – Говорить пора.
Собравшейся на заднем дворе челяди толково и внятно объяснил, что и как. Сказал, что надо уходить, пощады не будет никому – ни тому, кто с дубьём бегал, ни тому, кто в сторонке стоял. Уходить надо всем, и чем быстрее, тем лучше. Идти придётся долго, прячась по лесам. Но когда придём в Польшу – будем вольны делать что пожелаем, там жизнь иная.
– Так что собирай свой скарбишко, народ честной, будем выступать! – завершил свою речь. – Только ещё одно… Поведёт вас Гаврила, он знает места хорошо, всё исходил здесь пёхом, а я нагоню маненько попозжей. Дело есть. Ежели кто из парней возжелает мне помочь, пусть подойдёт.
Люди, ошарашенные, сбитые с толку, чуть постояли и разошлись. Многие слова Вани казались им небылью, сказкой, они, пожалуй, и не поверили ему до конца, но… попасть под свирепую расправу не хотелось никому…
– Шея-от толста, да верёвка не проста, – вздохнул старый Аким.
К Ивану подошли молодые мужики. Как он и ожидал, тут были все подручные кузнеца – Нефёд, Степан, Григорий, молодые конюхи Матвей и Сенька, Сенька-казачок, Петька да Пахомка – сапожники новенькие, несколько псарей, Кузька-писарь – всего чуть боле дюжины. Василий Алексеевич молча стал рядом. Иван бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал.
– Ванятка, что за дело, сказывай, – подал голос Нефёд, остальные стояли, молча глядя на своего главаря.
– Богопротивное, – сурово ответил Иван. – Скажу враз: замыслил убийство. Душегуба одного. Не могу позволить ему по земле ходить.
– Убивцами нас хошь сделать? – спросил Сенька-казачок.
– Нет, Сеня, сам убью, – без улыбки сказал – Иван. – Но вы будете пособниками.
– Это не барина ль тово? – проницательно спросил Нефёд.
– Его. Ходит, землю пакостит, а у меня душа выворачивается! – сверкнул глазами Иван. – Пока не убью, не будет мне покоя! Не согласен кто – сразу идите с Гаврилой. Ежели что, один справлюсь!
– Не один, Иван Андреевич, – тихо сказал Василий.
– Чевой-то он тут делает? Барин энтот? – сдвинул брови Нефёд.
– А это не барин, это слуга мой, Васька. Верно ли я говорю? – язвительно спросил Иван.
– Дда, – поперхнулся Василий.
– Иди самовар нам вздуй, чай, сможешь? – небрежно бросил Иван, не глядя на вспыхнувшего чиновника.
– Смогу, Иван Андреевич, – пробормотал он.
– Ну, давай бегом, а то получишь на орехи! – повернулся к Василию спиной.
– Ванюха, мы с тобой! – почти хором сказали Петька и Пахом.
– Вас, ребята, барин недавно купил?
– Ага. Сначала нас купил, посля ты появился. Мы у свово барина во как хлебнули! – постучал по горлу один из парней повыше, Петька.
– Да, горюшка нахлебались – до конца дней хватит, – угрюмо подтвердил Пахом, не такой высокий, но пошире в плечах. – Мы с тобой.
– Мы тоже, – нестройно ответили другие.
Молодые мужики испытывали совершенно новые, незнакомые чувства, оттого что им приходится принимать решения, распоряжаться своей судьбой. Сама возможность сказать да или нет наполняла их силой, будоражила кровь. Глаза светились уважением и преданностью своему вожаку. Иван и так был на голову выше их всех, ореол мученика окружал его, сейчас же он стал для них, как для Василия Алексеевича, чуть ли не воплощением Бога на земле. Они готовы были служить ему беспрекословно.
– Иван Андреевич, – подошёл Василий. – Чай готов.
– Молодец! – Ваня хлопнул его по щеке. – Пошли, парни, в господской столовой чай будете пить!
Мужики, впервые попавшие в барский дом, оглядывались, разинув рты, и так были похожи на семейство медведей, оказавшихся на приеме во дворце, что Иван не мог сдержать улыбки. Василий тоже улыбался. Увидев это, Ваня, недолго думая, отвесил ему неслабого леща:
– Хорош скалиться! Чаю наливай! – и смотрел, как его новоиспечённый слуга, потирая ухо, подаёт парням чай, предлагает сахар, сушки, варенье, бублики.
– Кузя, ты со мной пойдёшь, а ты убери тут всё! – приказал Василию.
– Хорошо.
– Не хорошо, а слушаюсь! Повтори!
– Слушаюсь, – покорно сказал Василий, даже веснушки его как будто загорелись на пожаром вспыхнувшем лице.
– Ванюха, мы тоже пойдём! Благодарствуй за угощенье! – за всех сказал Нефёд.
На Василия ни один из них не посмотрел, всем словно было неловко. Всем, кроме Ивана.
– Сходи к Фросе да спроси у ней квасу брусничного, скажи: я прошу, – последовал следующий приказ.
– Слушаюсь, – тихо сказал Василий.
– Молодец, понятливый! – и Иван, отвернувшись от него, ушёл в покои барыни, где отлёживался после наказания его сводный брат.
– Не уступлю! – сердито сказал ему вслед Василий и пошёл искать стряпуху.
Александр Андреич лежал и стонал. Несмотря на то что его раны обработали и перевязали, ему казалось, что он поджаривается на сковородке, причём ни разу в его голову не закралась мысль, что он был несправедлив и жесток, принося своим крестьянам подобные страдания. Он жалел только себя самоё и упивался своими страданиями и, конечно же, исходил злобой, придумывая наказания для своего наглого раба.
– Я тебя на части порву, четвертую, шкуру живьём сдеру! – шипел, как гадюка, которой придавили хвост.
– Здравствуй, братец, как чувствуешь себя? – улыбаясь, вошёл Иван.
Саша, испепеляя его взглядом, молчал.
– Зря ты так. Всё равно сделаешь то, что мне надо. А надо мне, мин херц, чтоб ты со мной поехал завтра к твоему другу Болтову и уговорил его ехать с тобой сюда. В гости. Придумаешь причину. Гарем обновил или чего ещё выдумаешь. Понял?
– Пошёл ты, ублюдок! – прошипел Саша.
– Это ты не подумавши сказал, – Иван присел на кровать рядом с помещиком. – Я повторяю свой вопрос: понял?
– Гад, скотина, мерзавец! – заплевался тот.
– Вижу, не понял. А так? – Ваня вывернул ему руку, заломил локоть, отодвинул повязку и ткнул пальцем в открывшуюся рану.
Помещик закричал и задёргался. Иван глубже вонзил палец.
– Больно, больно! – завизжал Саша.
– Знаю, что не сладко.
– Перестань, перестань! Согласен!!
