Светлана Курилович
Жернова судьбы
– Полно вам, Михаил Петрович, – смутился Иван. – Не пора ли мне с детками вашими познакомиться?
– Пожалуй, что и пора! – граф позвонил в колокольчик.– Николай Игнатьич, скажи Марии, чтобы привела детей в классную комнату. Пойдёмте, друг мой! – пригласил он молодого человека.
– Мы тоже подойдём позже, хорошо, Мишель? – спросила графиня.
– Что ты спрашиваешь, Катенька, конечно! Сейчас Иван Андреевич побеседует с Сашей и Оленькой, проэкзаменует их, а учиться уж начнёт с новой недели, правильно, господин учитель?
– Да, граф, так и сделаем.
Мужчины вышли из столовой, а Екатерина Ильинична попросила служанку принести им кофий со сливками – она очень его любила и порой разрешала себе это невинное баловство. Пока дамы пили ароматный напиток и болтали о том о сём, граф привёл Ивана в комнату, которая отныне стала называться классной. В ней стоял большой стол, на нём лежали стопки бумаги, остро отточенные карандаши, чернильница и перья, линейки, книги, отобранные будущим учителем для занятий; несколько простых стульев, грифельная доска, коробочка с мелом – вот, пожалуй, и всё.
– Пока всё, что есть, – словно извиняясь, сказал Михаил Петрович. – Сегодня же составим список, что ещё необходимо, и отправим в Москву. Там у меня есть старинный друг, Никанор Иванович Потешкин, он всё купит и пришлёт нам.
– Хорошо, пока точно нужны бы нам карты географические, глобус и телескоп по возможности и ежели это не слишком дорого для вашего кармана, Михаил Петрович.
– Ну, на образовании детей я экономить не буду! – рассмеялся граф, и тут дверь распахнулась и гувернантка ввела в комнату мальчика и девочку. Мальчик – точная копия мамы – крепкий, как боровичок, смугленький и кареглазый, с ворохом каштановых волос, а девочка похожа на папу – огромные серо-голубые глаза, светло-русые кудряшки, тонкая и изящная. Они вошли и стали, насторожённо глядя на незнакомого человека.
– Ну, Саша, Оленька, что надо сказать? Что ж вы застыли? – ласково укорил их отец. – Или всё забыли, чему вас учили?
Саша, глянув на отца, шаркнул ножкой и сказал:
– Здравствуйте, учитель!
Оля, посмотрев на брата, начала теребить подол платьица, закручивая его вверх, открывая очаровательные маленькие панталончики.
– Олюшка, ну что ты? – покачал головой граф.
– Здастуйте, – прошептала девочка.
– Здравствуйте, мои хорошие! – улыбнулся Иван. – Меня зовут Иван Андреевич, я ваш учитель! Оленька, не бойся меня! – он опустился на колено и протянул ей руку. – Будем дружить!
Девочка несмело взяла его за руку и улыбнулась: улыбка у неё была очаровательная и щербатая. Вторую руку Ваня протянул мальчику:
– Александр, смелей!
– Я и вовсе не боюсь! – он упрямо сдвинул брови и ударил ладонью по руке Ивана.
Взрослые засмеялись.
– Ну что ж, детки, я вас оставлю с вашим учителем, – сказал довольный отец. – Ведите себя хорошо, слушайтесь!
Граф вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Ваня смотрел на ребяток – они на него. Оценивали, изучали. Он как будто слышал их мысли: «Кто ты такой? Можно ли тебе доверять? Ты весёлый или с тобой будет скучно?» Ему всегда удавалось находить общий язык с детьми, но то были простолюдины, не дворяне. Как-то будет с этими отпрысками аристократов?
– Давайте сядем за стол и поговорим, хорошо? – предложил он.
Ребята, не говоря ни слова, уселись на стулья и снова уставились на него.
– Меня зовут Иван Андреевич, – сказал Ваня.
– Ты говорил, – мальчик смотрел на него исподлобья.
– Да? – удивился Ваня. – Я и забыл! Хорошо, что ты мне напомнил, Саша! Кстати, к взрослым людям невежливо обращаться на «ты», нужно говорить «вы». Договорились?
Чадушки закивали головами.
«Как они не похожи на Савкиных братьев и сестёр, – внезапно подумал он. – Те сразу облепили меня, на колени забрались, в глаза заглядывали. Эти же смотрят, словно ждут от меня какого-то подвоха».
– Вы ругаться будете? – спросил мальчик.
– Ругаться? – удивился Ваня. – Зачем?
– Если урок не затвержу, – тихо сказал Саша. – Прежний учитель кричал.
– А за что?
– Таблицу умножения не смог выучить к завтрему.
– К завтрашнему дню, – поправил его Ваня. – Так и не выучил?
– Нет. Я не знаю, что такое умножение. Я складывать умею и вычитать.
– Это очень хорошо, сейчас ты мне покажешь, что умеешь, – сказал Иван, внутренне негодуя на человека, который заставил ребёнка зубрить таблицу умножения, не объяснив, что это такое, а главное, зачем. Взял на заметку спросить, кто был этот учитель. Открыл арифметику Магницкого, которую сам Ломоносов называл «вратами учёности»:
– Саша, пожалуйста, перепиши и реши вот этот столбик примеров. Понятно, что делать надо?
– Да, – мальчик взял лист, карандаш и начал, высунув язык, старательно писать, а Ваня обратился к Оле, которая немного успокоилась и стала болтать ногами.
– Оля, ты, наверное, складывать и вычитать не умеешь? – девочка мотнула головой. – И цифры не знаешь?
– Знаю! – неожиданно громко ответила Оля и бойко посчитала от нуля до десяти.
– Она их только так знает, – буркнул, не отрываясь от примеров, Саша. – А как они выглядят, не знает. Смотрите! – он начертал цифру 3 и спросил. – Оля, это какая цифра?
Девочка склонила голову набок и стала разглядывать цифру:
– Шесть!
– А это? – Саша аккуратно вывел 6.
– Два!
– Видите, – вздохнул он. – Она ничего не знает.
– Ну, Саша, сестра твоя, в общем-то, мала ещё, чтобы начертания цифр знать, мы с ней будем буквы учить, да, Оля?
– Я аз буки знаю! – заявила девочка и начала рассказывать алфавит.
– Так же знает, – буркнул Саша. – Только названия.
– Это дело поправимое, ты не отвлекайся от примеров, – посоветовал Ваня.
Мальчик засопел. Урок продолжался. Спустя несколько минут в дверь постучали.
– Войдите, – отозвался Иван.
В классную комнату вошли графиня и Пульхерия.
– Мама! – радостно воскликнула девочка, соскочила со стула, подбежала к матери и зарылась лицом в её юбки.
– Ты куда? – крикнул Саша. – Нельзя, урок не кончен! Сядь!
– Александр Михайлович, давай сестрёнку твою отпустим? – предложил Иван. – Пусть с мамой побудет. А мы с тобой ещё почитаем, после того как примеры одолеешь, хорошо?
– Ладно. Мама! – не удержался мальчик. – Я примеры решаю, Иван Андреевич меня хвалит!
– Правда? – сделала большие глаза Екатерина Ильинична. – Значит, ты молодец сегодня? Так, господин учитель?
– Чтобы мне не соврать, надо бы ещё проэкзаменовать Сашу по чтению и письму. Складывает и вычитает он почти без ошибок, а вот Фёдор Иванович Янкович покажет, как он читает и пишет, – Ваня открыл учебник чистописания и показал, что Саше следует написать. Затем подошёл к графине:
– Кстати, Екатерина Ильинична, у меня к вам есть вопрос.
– Пожалуйста, Иван Андреевич, спрашивайте!
– Скажите, вы уже нанимали учителя для ваших детей?
– Да, – вздохнула она. – Два месяца он у нас был, пока не поняли, что от него никакого проку не будет, один вред. Заставлял Сашеньку зубрить таблицу умножения, а Олюшку – алфавит. Саша так и не смог ничего запомнить, а вот Оля выучила, да толку-то? Когда мы с мужем всё это уразумели, то выгнали проходимца и стали искать нового учителя. Вся надежда на вас, Иван Андреевич! – улыбнулась графиня. – Вы уж, пожалуйста, обучите моих малышей!
– Зубрить, да ещё то, что дитя совсем не понимает, – это не просто жестоко, но бессмысленно, – пожал плечами Ваня. – А вот у дочки вашей, видимо, очень хорошая память, раз легко выучила даже то, что ей непонятно! – улыбнулся и погладил Олю по голове. – Мы с ней много стихов одолеем!
– Иван Андреевич, я всё написал, что вы велели! – подал голос Саша.
– Давайте посмотрим, молодой человек, – Ваня подошёл и стал рассматривать написанное. – Ну-с, положим, почерк у вас не очень…
– Иван Андреевич, не льстите! – всплеснула руками графиня. – Не «не очень», а как курица лапой! Это, видимо, в папеньку, у меня почерк намного лучше, смотрите!
Она подбежала к столу, уселась, азартно обмакнула перо в чернильницу и начала писать. Оля тем временем взяла за руку Пульхерию, заглянула, улыбаясь, в глаза и потянула её за собой:
– Пойдём, посмотрим, как маменька пишет! Пойдём!
Повинуясь настойчивой девочке, Пульхерия подошла и стала рядом. Оля положила ладошки на край стола и, вытянув шею, следила за маменькиным пером, выводящим аккуратные круглые буковки.
– О, – сказала она, – а это А! Я знаю!
Закончив, Екатерина Ильинична подула на чернила, и с гордостью протянула листок Ивану:
– Вот, оцените!
– Ну, графиня, у вас каллиграфический почерк! – с уважением сказал Ваня. – Саша, посмотри-ка! – он положил лист перед мальчиком.
– Да знаю я! – недовольно буркнул он. – Думаете, это маменька в первый раз так? Она всё время говорит, какой у неё прекрасный почерк, а у меня – карябки. А ежели я никогда не смогу научиться красиво писать? Просто не сумею? Мне кажется, я неспособный…
– Ad augusta per angusta, – назидательным тоном сказал Иван. – Через теснины к вершинам! Преодолеть можно все трудности, было бы желание. А почему, Александр Михайлович, вы написали лисник?
– А как надо? – уставился на него Саша.
– Вы мне и скажите, как надо, – улыбнулся Ваня.
– Лисник сторожил лес, – прочитал мальчик. – Ой! Какой я невнимательный! Конечно же, лесник! Слово лес помогло проверить букву.
– Именно так, – подтвердил учитель. – Думаю, нам можно закончить урок. С понедельника будем заниматься по-настоящему.
– Умножать научите? – серьёзно спросил мальчик.
– Обязательно, и делить тоже, – пообещал Ваня.
– Мама, – обхватив графиню за шею ручонками, зашептала Оля. – Я хочу кое-что сказать!
– Ну, говори, говори, солнышко! – мать любовно пригладила её кудряшки.
– Учитель очень красивый! Мне он нравится! – громким, практически театральным шёпотом сказала девочка ей на ухо.
Женщины рассмеялись, Ваня покраснел, графиня, всё ещё смеясь, позвала Марию, велела ей переодеть детей, так как они пойдут гулять, и, оборотившись к парню, сказала:
– Полноте вам, Иван Андреевич, не смущайтесь так! Устами младенца глаголет истина! Конечно же, вы очень красивый молодой человек, это правда. И чтобы ваша весьма приятная внешность подчёркивалась соответствующей одеждой, я прошу вас принять кое-что от нас с Михаилом Петровичем.
Ваня открыл рот, чтобы отказаться, но не успел.
– Не возражайте, прошу вас! И, поверьте, эта одежда не подходит графу, он уже не юноша, а вот вам будет в самый раз, так что вы нас даже обяжете, приняв этот скромный дар!
– Я и так вам многим обязан, Екатерина Ильинична, поэтому заплачу из жалованья, так скоро, как только граф скажет, сколько намерен мне платить, – запротестовал Иван. –Уж, пожалуйста, позвольте мне сделать так!
– Не волнуйтесь, Иван Андреевич, как вы пожелаете, так и будет! – с нежной улыбкой пообещала женщина. – А пока, душенька, не хотите ли составить нам компанию на прогулке? Вместе с Иваном Андреевичем, ежели он не против, конечно!
Молодые переглянулись.
– Спасибо за приглашение, Екатерина Ильинична, но нельзя ли нам как-то… помыться? – чуть замешкавшись, спросила Пульхерия. – Я ведь как заболела, так в бане и не была… да и Ванечка тоже…
– Конечно, мои дорогие! – воскликнула графиня. – Вам, душенька моя, уже можно после болезни. Я распоряжусь, не беспокойтесь. А мы с детьми пойдём на Венец – он сказочно красив под снегом! Обязательно прогуляемся в другой раз, я вам всё-всё покажу! – и она выпорхнула из комнаты, лёгкая и звонкая, как солнечный луч.
Бани как таковой в доме и в пристроях не водилось, конечно; была ванна, причём только для господ, люди ходили в общественную баню. Михаил Петрович сделал всё с присущим ему размахом, не пожалел денег для удобства и себя, и своей семьи. Небольшая, но уютная комната была отделана тщательно отшлифованными липовыми дощечками, поэтому долго хранила тепло и аромат в ней витал просто волшебный! Посередине стояла большая ванна из чугуна, наполнялась она водой, конечно, вручную, затем вода вычерпывалась, ванна отмывалась, высушивалась и стояла, блестящая, готовая к новому употреблению.
Когда Пульхерия по приглашению служанки пошла мыться, она, в общем-то, впервые увидела ванну и удивилась, но виду не показала. Девушка помогла ей раздеться, и Пульхерия осторожно, по приступочке, забралась в ванну, полную в меру горячей, ароматной воды, куда Даша добавила немного, совсем чуть-чуть хвойного отвара.
– Нервы успокаиват, – сказала она. – Барыня всегда так делает.
Дно и бока ванны были выстланы полотном, чтобы ноги не скользили, да и уютней было лежать.
– Как же хорошо! – пробормотала Пульхерия, устраиваясь поудобнее.
Под голову ей Даша подложила свёрнутое полотенце.
– Так и уснуть можно! – улыбнулась Пульхерия.
– А барыня, бывало, и дремлет здеся, – сказала говорливая служанка. – Мы только воду ей подливам погорячей, чтоб не простыла!
– А что, Даша, господа у тебя добрые?
– Ой, добрые, барыня, таких бы и поискать – да больше не найдёшь! Вон девушки сказывают, у них страсти господни, как с людями-то обходятся, а у нас-то божья благодать!
– И как же соседние господа с людьми обходятся? – с замиранием сердца спросила Пульхерия.
– Рассказывать-то ажник мороз по коже бежит, барыня! Груше вон из дома супротив клоками волосья госпожа выдират, руки все ей щипцами сожгла. Да ладно руки… В лавку хожу, там такого наслушаешься… На колени девушек ставят, руки за спину закладывать велят, и по лицу башмаком, башмаком!
– Господи… – прошептала Пульхерия.
– Башмаком-то ещё ништо, синяки сойдут, ежели глаз не выбьют и не ослепнешь! Одной девушке барыня рот руками порвала, вложила персты в рот да разодрала губы до ушей.
– Даша, что ты такое говоришь… – задохнулась Пульхерия. – Я и слыхом не слыхивала о таком…
– А в Маришкином озере у нас недавно труп нашли, маленькой девочки. Говорят, господа её убили и тело сбросили в воду!
– И что же?! А как родители её? Было расследование какое-то? Господ её наказали?? – Пульхерия прижала ладонь ко рту.
– Да кто ж их накажет? – удивилась Даша. – Закон-от ведь только для господ написан, мы люди нищие, бесправные… Ой, барыня, голубушка, простите меня Христа ради! Зачем я это вам, дура, рассказываю! Вы в тягости а я вас страстями волную!! – запричитала девушка, внезапно спохватившись.
– Даша, Даша, – заторопилась Пульхерия, – перестань, всё в порядке! Я не волнуюсь! Ваши-то господа не такие, верно?
– Нет, святители Господни! – девушка перекрестилась. – У нас и пальцем никого не тронут, только поругает барин, да ежели совсем уж дело плохо, на хлеб и воду в чулан посадит. Но коли прощенья попросишь, Христом Богом поклянёшься – Михал Петрович отпускат, верит! Вот так-то! Ну, мы-то и не балуем, чтоб его милость не разгневать. Так, пошалим иногда, да за шалости Михал Петрович не бранит, иной раз сам посмеётся, – рассказывая, Даша начала мочалкой намыливать девушку. – Какая кожа-то у вас белая, тонкая, все прожилочки голубенькие видать! У Катерины Ильиничны не такое тело: она сама смуглая, кожа как бархатная, и барчук такой же, а Олюшка как вы – тонкая, нежная – красавица!
Перейдя на более спокойную тему разговора, Даша начала говорить размеренно, словно выпевая слова, речь её журчала ручейком. Пульхерия вскоре перестала её слушать: перед глазами стояли страшные картины расправы над подневольными людьми, сердце болело от негодования. Больше она не расспрашивала служанку, не желая услышать ещё что-либо более ужасное.
– Человеческой подлости да злобе нет никакого предела, – подумала она. – Господи, что ж ты допускаешь такую несправедливость, почто не истребишь этих нелюдей?!
В таком растревоженном состоянии она вышла из ванны, вся чистая, лучистая, как роза, телом, но в душе неся смуту и беспокойство, которые изо всех сил постаралась скрыть от суженого.
– Барин, пожалуйте, ванна готова, – доложил Ване слуга.
Пульхерия ничего не сказала, только посмотрела на него.
– Не переживай, душа моя, слугу отошлю, ни одна душа не увидит, ни одна! – улыбнулся он.
Пришлось помучиться, доказывая Афанасию, что в его услугах он не нуждается. Лакей никак этого не мог уразуметь и стоял столбом, не двигаясь с места, видимо, полагая, что барин шутит. Пришлось прикрикнуть?
– Что стоишь, как пень?! Сказал же я: не надо мне помогать, я сам! Иди отсюда!
Парень, наконец, вышел и уже за дверью в недоумении пожал плечами и покачал головой.
Избавившись от назойливых услуг лакея, Ваня разделся и погрузился в горячую воду, внутренне пожалев, что теперь он никак не сможет в баньке попариться, веником побаловаться, на мороз после парной выскочить… Теперь все эти радости были ему заказаны: спина, покрытая рубцами и шрамами неминуемо привлекла бы внимание, так как без слов красноречиво свидетельствовала лишь об одном: её хозяина нещадно били плетьми, значит, он либо каторжник, либо крепостной.
Впрочем, Иван недолго предавался невесёлым мыслям: отсутствие возможности попариться в баньке – это такая ерунда по сравнению с тем, что он сейчас свободен и живёт по своему собственному разумению, зарабатывает на хлеб честным трудом, любимая его рядом и счастлива – всё было очень, даже слишком хорошо, но парень неустанно благодарил Господа за проявленное милосердие, посему не опасался насмешки судьбы.
– Должно же быть и на нашей улице счастье! – пробормотал он, нежась в горячей воде.
Взял мочалку и стал намыливаться, негромко, как ему казалось, напевая:
На Ивана на Купала
Девка косу расплетала,
Девка косу расплетала
И милого поджидала.
Нарукавку надевала,
Наручами побряцала,
Наручами побряцала,
Соколика зазывала.
Рукавом одним махнула –
Озеро волной плеснуло,
А другим-то шевельнула –
Лебедь белая скользнула.
Добрый молодец качнулся,
К своей милой повернулся.
К своей милой повернулся
И до ручки дотронулся.
Купальный огонь раздули,
Белы рученьки сомкнули,
Белы рученьки сомкнули,
Чрез костёр перемахнули.
По реке венок пустили –
Своё счастье освятили,
На Ивана на Купалу
Солнце рано заиграло!
Слава!4
Но оказалось не совсем тихо: Афанасий, верно у дверей стоявший, слышал, девушки, оказавшиеся недалече по разным хозяйственным делам, остановились и прислушались, чуть приплясывая, кто с веником, кто с ведром да тряпкой, кто с припасом из кладовой.
– Весёлый барин! – покачал головой парень.
– Твоя правда, Афоня! – подтвердила Паша.
– Если б он у нас на посиделках поиграл, вот уж славно было бы! – мечтательно сказала Марфуша. – Сейчас пел – сердце в пляс пошло, а от прошлой песни плакать хотелось…
– Ну, ты придумала, дурёха! – засмеялся Афанасий. – Будет он на наших посиделках играть! Чай, он барин, а не простолюдин!
– Так ведь и баре тоже православные и крещёные, как и все русские люди, – возразила Паша.
– Такие, да не такие! – вздохнул Афанасий. – А то! Ты на своей шкуре знашь, какие они православные да крещёные!
Паша загрустила. Это верно, прежде чем её выиграл в карты граф Михаил Петрович, она жила у любителя и знатока античности, как он сам себя называл, помещика Мошнина Ивана Фёдоровича. Дабы удовлетворить свою страсть к прекрасному, он не удовольствовался одними мраморными изваяниями – ему угодно было, чтобы его дворовые во время праздников, да и просто визитов изображали скульптуры римских богов и богинь. Для этого их раздевали, белили, надевали специально сшитые тоги и туники и заставляли, полуголых, часами стоять неподвижно. Ежели какая из статуй не выдерживала, её тут же отправляли на конюшню и там драли нещадно, чтоб в другой раз знала, как шевелиться!
Паша один раз уронила лук – изображала Диану, богиню охоты. Мало того что ей, недавно привезённой из деревни, было нестерпимо оголяться перед посторонними: ведь в её патриархальной семье стыдом немыслимым для матери было показаться на людях простоволосой, так ещё и стоять неподвижно было для Паши сущим наказанием. Как она ни рыдала, как ни молила, стыдливость из неё выбили розгами, которых любитель античности не жалел для своих дворовых, но вот что было поделать с живым нравом и темпераментом? Как могла, она старалась сохранять неподвижность, но иногда не выдерживала. А вот один раз даже уронила лук. Мошнин пришёл в бешенство, и, скорей всего, Паше бы не поздоровилось: за меньшие проступки он запарывал чуть не до смерти. Но, на её счастье, гостем был Михаил Петрович, который, зная ещё об одной страстишке помещика – игре в карты, – предложил ему сыграть на крупную сумму. Добросердечный граф в любом случае купил бы Пашу, но всё же здравый смысл подсказал ему попробовать сначала урегулировать дело иным способом. В результате проигравший помещик был бы вынужден скрепя сердце расстаться с весьма обременительной для него денежной суммой, но Михаил Петрович предложил отдать ему провинившуюся Диану, на что тот согласился с радостью, присовокупив, что от неё было только одно разорение, с ролью своей она справлялась весьма отвратительно. С тех пор Паша жила в доме Завадских, вспоминая прошлую жизнь как страшный сон.
– Этот барин не таков, – сказала девушка. – По лицу видать, что он добрый.
– Не нам судить, – не сдавался Афанасий. – Мысли его мы знать не можем, да.
– О чьих мыслях речь ведёте? – дверь ванной неожиданно открылась, и Ваня предстал перед слугами.
Влажные волосы, распахнутый ворот рубахи, нательный крест на крепкой груди – служанки засмущались, присели в поклоне и убежали.
– Что это они? – спросил Иван у лакея.
– Глупые девки, – с презрением сказал тот. – Болтают, о чём придётся, волос у них долог, да ум короток!
– Ты, гляжу, прямо ума палата! – хмыкнул Иван. – Иди вели нам с барыней чай поставить!
– Слушаюсь, – слуга поклонился и ушёл, Ваня посмотрел ему вслед.
– Волос долог, ишь ты! – пробормотал, покачав головой.
***
Неизвестно, что подразумевала Екатерина Ильинична под «всё-всё покажу», но, действительно, многое в Симбирске они посмотрели, отправившись на прогулку в другой раз. Граф приказал заложить свою роскошную карету, сделанную в мастерской придворного петербургского Конюшенного двора по эскизу самого Иоганна Конрада Букендаля, два герба гордо украшали её, шестёрка лошадей довершала богатый выезд. Михаил Петрович вознамерился самолично показать гостям Симбирск и поведать о его истории, поскольку Иван рассказал ему, что поехал сюда исключительно из-за красивого и необычного названия.
– Нам ведь, Михаил Петрович, было всё равно куда податься, поелику родных нет нигде. И я выбрал Симбирск, а Пусенька за мной, как нитка за иголкой отправилась, – Ваня покрепче обнял любимую, уютно устроившуюся рядом с ним.
– О, про название нашего славного города ходит столько легенд, скажу я вам! – хитро улыбнулся граф. – Я в словесности не силён, да, но историю Симбирска знаю получше других!
– Предки Михаила Петровича приехали сюда чуть ли не со дня основания города, – вмешалась, блестя глазами, графиня. – Представляете? Стояли у истоков!
– Ну, Катенька, это уж слишком! – запротестовал граф. – Приблизительно через четверть века они сюда приехали, а город был положительно отстроен к 1652 году, так что какие истоки!
– А что же о названии, Михаил Петрович? – подтолкнула словоохотливого рассказчика Пульхерия.
– Это отдельная история! Так вот, на месте нынешнего Симбирска жили разнообразные племена, например, мордовские, по всей вероятности омагометанившаяся мордва – буртасы, бортничеством занимались.
– То есть мёдом промышляли? – уточнил Ваня.
– Да. И ещё бобровыми гонами, то есть бобров добывали. Потом, здесь были поселения чувашские, черемисские – но это по неподтверждённым данным, татарское городище было найдено, словом, кто только не населял эту местность до пришествия Богдана Матвеевича Хитрово со товарищи! А относительно названия нашего славного города есть множество предположений, и все они интересные: например, ежели думать, что оно произошло от чувашского языка, то означает «белая гора»; но есть и другое, столь же любопытное пояснение – «обиталище людей», поелику «сии» означает «человек», а «бурнас» – «обитать». И это только чувашский язык! Мордва даёт нам такое толкование: «сююн» и «бир» означают «зеленыя горы», что ж, местность, на которой расположен Симбирск, вполне оправдывает это название. А если поверить, что слово Симбирск скандинавского происхождения, то мы увидим сразу два значения: «Sinn» – путь, дорога и «Biarg» – гора, или «birg» – береза, так что по этому словопроизводству «Симбирск» означает или «придорожная береза» или «горный путь» – и то, и то очень красиво, не правда ли?
– Пожалуй, – молодые гости немного ошалели от такого потока информации, обрушившейся на них.
– Но лично я полагаю, что слово Симбирск имеет тюркское происхождение, ведь «сы» означает «гробницу, надгробный памятник», а «биp» – «один» так что Симбирск в переводе на русский, означает «одиночная могила». Кстати, правильнее наш город называть Синбирск, и во всех грамотах, актах и печатях у нас прописана буква «н», а не «м»! – запыхавшись, граф откинулся на спинку и весело блестящими глазами посматривал на Ивана и Пульхерию.
– Спасибо, Михаил Петрович, это великолепная лекция! – покачал головой Ваня.
– Вы уж простите его за многоречие, – улыбнулась Екатерина Ильинична, ласково глядя на мужа. – Он такой патриот своего города, меня тоже влюбил в него! Я ведь не местная, из-под Самары. Сейчас Мишель ещё расскажет вам о необычности расположения Симбирска, погодите немного, отдышится!
Все, включая Михаила Петровича, засмеялись.
– А пока посмотрите, насколько хорош наш город зимой! – улыбнулась графиня.
Карета ехала неторопливо, с достоинством, Ваня отметил, что многие простые жители скидывали шапки и кланялись графу и графине, а равные по сословию здоровались, порой останавливали свои средства передвижения и обменивались не только вежливым приветствием, но и выражали благодарность, интересовались здоровьем, делами и так далее, из чего он сделал вывод, что Михаила Петровича в городе уважали.
Зимний Симбирск, действительно, являл собой зрелище необыкновенно торжественное и великолепное! Снег плотно укрыл и выровнял дороги, карета шла легко, чуть покачиваясь. Деревья, коих в городе было много, все сплошь усыпаны белоснежной, искрящейся на солнце бахромой.
– Какой радостный вид у города! – сказала Пульхерия. – Он похож на юную, робкую невесту!
Рубленая часть Симбирска – деревянные дома, украшенные изящной резьбой, кружевными наличниками, аккуратные крылечки, трубы, из которых струился гостеприимный дымок, дворники, разгребающие снег и наваливающие огромные сугробы, коих с нетерпением ожидала детвора, чтобы кубарем скатиться с них, хохоча, извалявшись в снегу, – всё придавало городу праздничный вид. Казённые дома нисколько не портили его, добавляя строгости и государственности. Торговые ряды бурлили разнообразным, разношёрстным людом, гомон и весёлый шум раздавались всюду. И все эти звуки перекрыл поднебесный звон – заговорили колокола Троицкого собора.
– Я ведь и в церкви-то давно не была, вот бы нам сходить, Екатерина Ильинична? – взгляд Пульхерии был умоляюще-трогательным.
– Обязательно сходим, душенька, не переживайте! У нас есть, где голову преклонить и свечку поставить, – успокоила её графиня. – Вы оправляйтесь пока как следует! Вам не холодно, голубушка? – вдруг спохватилась она.
– Нет, благодарствую, мне очень тепло! – улыбнулась девушка, которую основательно укутали в меха и пуховые платки.
– Да, соборы, церкви да монастыри – это воистину украшение нашего города! – заявил Михаил Петрович.
– Отдохнули, граф? – лукаво блеснула глазами Пульхерия.
– Да, моя дорогая, и вновь готов поведать вам истории о славном Симбирске! – подхватил перчатку граф. – Теперь я открою вам тайну расположения нашего города. Легко заметить, что стоит он на двух берегах одной великой реки – Волги-матушки, но в Симбирске есть ещё две реки – Свияга, которая течёт параллельно Волге, но встречь течению, и Симбирка, о которой также есть интереснейшая легенда! – граф сделал многозначительную паузу. – Течёт она в глубоком овраге посередине города и берёт начало из озера Маришки, что на северной окраине города, и впадает в Свиягу. Так вот… ходит в народе такое предание, что когда-то на берегу этого озера жила вдова-красавица Маришка. Весёлый был у неё нрав! К избе её постоянно собирались девки и парни и водили хороводы. Между парнями был Иван Курчавый, по ремеслу извозчик, красавец собой и на гуслях так играл, что девки бросали хоровод и замирали, слушая его. Но хоть всем девушкам Иван и нравился, для него дороже всех была Маришка, которая и его крепко полюбила. Но недолго они любили друг друга: вскоре пришлось Маришке от девок прятаться, потому что те над нею стали смеяться. Не пережила красавица позора, бросилась в озеро и утонула: искали ее там – не нашли. С тех пор озеро и называется её именем. Долго горевал Иван. Бывало, среди озера на лодке остановится, заиграет на гуслях, а к нему выплывает из воды Маришка и садится на край лодки: он ей играет, а она его обнимает и в воду манит. Так и пропал Иван Курчавый – исчез бесследно, должно быть, Маришка сманила его в озеро…
– Печальная легенда, – загрустила Пульхерия.
– Ну, почему же печальная, Пусенька? Они после смерти вместе… Я бы тоже так сделал, чтоб только с тобой не расставаться! – Ваня поцеловал её в румяную щёчку. – В конце концов я тоже Иван! – рассмеялся он.
– После смерти вместе… лучше уж при жизни быть рядом, – возразила она. – Кто знает, что там ещё будет, после смерти-то, а жизнь – вот она!
– Я поддерживаю! – Екатерина Ильинична взяла под руку мужа. – Счастливым надо быть в этой жизни и прямо сейчас, потом этого может уже не быть!
– Ты мой милый философ! – граф нежно посмотрел на жену. – Мы всегда будем счастливы, уж я постараюсь, приложу, так сказать, все усилия! А что касается нашего славного города…
– Мишель, может быть, хватит? – сдвинула бровки Екатерина Ильинична. – Ты уморишь наших гостей!
– Ну, котёнок, ещё два слова! Как видите, мы находимся с вами на правом, крутом берегу реки Волги и считаем, что именно отсюда началось поселение, но ученый голштинец Олеарий, путешествовавший по России и плывший Волгою в Персию в 1636 году, описывая свой путь, между прочим, говорит, что на правом берегу Волги он видел Синбирскую гору, получившую название от прежде бывшего города, разоренного Тамерланом! Между тем на карте Поволжья, приложенной к его трудам, Синбирская гора показана не на правой, а на левой стороне Волги! Такое противоречие заставило сомневаться относительно места нахождения старинного Симбирского городища, а также предполагать: не было ли оно на месте нынешнего города Симбирска. Так что вопрос о том, кем и на каком основании нашему городу дано название старинного городища, едва ли может быть разрешен, за неимением точных данных, отсутствие которых дает полный простор предположениям, более или менее основательным, – выговорившись, Михаил Петрович замолчал.
