Светлана Курилович
Жернова судьбы
– А ты, Варя? Что думаешь?
Девушка засмущалась. Сама мысль, что от неё ждут какого-то решения, бросила её в краску.
– Я… не знаю…
– Решайся: с нами пойдёшь или в поместье останешься – иного пути не будет, – улыбнулся Иван.
– Я… с вами… наверное…– чуть слышно пробормотала она.
– Не смущай девку понапрасну! – прикрикнула старуха. – Как я решу, так и будет: куда она без меня!
– Я вот, бабушка, мыслю, как бы с девушками-кружевницами поговорить, – задумался парень. – Они одни ничего не знают, испугаются ведь, ничего не поймут…
– Я найду способ, – неожиданно сказала Варя. – Я им водицы отнесу. Пошепчусь втихомолку.
– Ты, девка, с Ариной и Палашей поговори, они толковые, поймут, что к чему.
– Вы только научите, что сказать, а я передам! – блеснула Варя яркими глазками.
***
В доме семьи графа Завадского на большой улице Симбирска, которую вот-вот назовут Самарской, царила гнетущая атмосфера. Когда первая радость, вызванная бумагой, переданной Михаилу Петровичу Никанором Ивановичем, улеглась, когда Пульхерия Ивановна свыклась с мыслью, что она теперь разведённая свободная женщина, думы её опять обратились к любимому Ванечке…
– Вы просто не представляете, на что способен этот изверг, – как-то за обедом сказала она, после того как граф с графиней хором попрекали её в отсутствии аппетита и уговаривали съесть хоть кусочек рябчика, потому что ей надобно заботиться о будущем ребёнке. – А я знаю… Я всё видела! Словно меня к этому столбу приковали… и забыть это, поверьте, не в человеческих силах! Я потом приходила на место казни и слушала, не возопиет ли сама земля, по которой этот кровопивец ходит… Но нет! Молчит… все молчат… никто роптать не смеет, потому что нет справедливости на этом свете для простых людей!
Пульхерия с горечью смотрела на них:
– Если бы Бог дал мне крылья, я полетела бы к нему, чтобы убедиться, что он жив-здоров и не сжил его этот ирод со свету… Но и этой малости у меня нет. Граф, уже месяц прошёл, как Ванечку увезли, может, он в земле сырой давно… – огромные голубые глаза, глядевшие с осунувшегося личика, наполнились такой печалью, что, казалось, даже воздух в гостиной сгустился. – Сколько же ещё ждать?
– Пульхерия Ивановна, голубушка вы моя, – бережно начал Михаил Петрович, боясь, как бы не сказать неосторожного слова, могущего вконец расстроить девушку. – Мы должны надеяться на милость Господа нашего и ждать… Покуда это всё, что есть в наших силах.
– Душенька, ну не терзайте вы так себя! – взмолилась графиня. – Вы ведь не одна, совсем скоро вас двое будет! Вы в ответе за здоровье будущего малыша! Кушайте, прошу вас! А хотите, – всплеснула она руками, – завтра же в церковь пойдём, помолимся, свечки поставим! Хотите?
– Пойдёмте, Екатерина Ильинична, – вздохнула Пульхерия. – Всё лучше, чем тут без дела сидеть… Да только…
– Что только, милая? – встревожилась графиня.
– Я ведь и в церкви его лик вижу… На иконы смотрю, а там Ванечка…– губы её затряслись в тщетной попытке сдержать рыдания. – Простите меня, опять я вам весь вечер испортила…
Она извинилась, встала и ушла в свои покои.
– Мишель, – Екатерина Ильинична сама чуть не плакала. – Действительно, сил нет ждать… Даже мне невыносимо! А уж что бедняжка чувствует, одному Богу ведомо… Ежели б подобное с тобой произошло… ежели б судьба так безжалостно нас разлучила, я бы жить не смогла… даже сейчас.
– Погоди-ка, это что же ты только сказала, Катя? Как это: даже сейчас? – граф внутренне возликовал, обрадовавшись возможности направить разговор в другое, не такое болезненное русло. – А ну-ка, объяснись!
– Мишенька, мы ведь с тобой уже не так и молоды, – начала Екатерина Ильинична.
– Спасибо тебе, душенька, – склонил голову Михаил Петрович.
– Мишель, перестань паясничать! – рассердилась графиня. – Да, не молоды! Нам уже не двадцать лет!
– Ну, положим, тебе точно не двадцать, а вот мне… – протянул граф.
– Да ты смеёшься надо мной! – обиделась Екатерина Ильинична. – Я серьёзно, а ты…
– Ну, ну, графинюшка моя любимая, прости, больше не буду! – повинился Михаил Петровичи притянул обидевшуюся жену к себе. – Продолжай, пожалуйста, душа моя!
– Да я уж всё сказала… – Екатерина Ильинична дулась, но поцелуи мужа заставили её растаять. – Ну согласись, Мишель, когда сердца юны и чувства пылки, ты жизни не представляешь без того, кого любишь, всё готов отдать, только чтоб быть рядом с ним… А сейчас…
– Да, что же сейчас? – граф поцеловал жену в носик.
– Сейчас, – вздохнула графиня. – Беспокойство о детях, их здоровье, образовании, хлопоты по хозяйству… столько всего, что и времени не находишь сказать друг другу ласковое слово…
– И что? – усмехнулся граф, целуя изящную ушную раковину супруги. – Ты полагаешь, что из-за повседневных дел наши чувства угасли, только потому что мы не говорим ежечасно о любви? Нет, Катишь, я считаю, что, напротив, с годами чувства становятся лишь крепче.
– Не то что угасли, – сопротивлялась Екатерина Ильинична. – Стали не такими обжигающими, поблекли.
– Категорически не согласен! С годами я открываю в тебе всё новые и новые прелести, и если раньше я был готов умереть ради тебя, то сейчас, Катя, я живу ради тебя и детей, моя жизнь благодаря вам стала полной, в ней появился смысл. И пусть нет в ней места африканской страсти (хотя ей-Богу, это было бы так смешно и нелепо, представь только: я Отелло, а ты Дездемона!), зато есть спокойная, уютная гавань, где тебя ждут и любят! Я, может быть, путано изъясняюсь, но это то, что я думаю!
– А у этих бедных птенцов даже своего гнезда нет, – прошептала Екатерина Ильинична, внезапно изменив тему разговора.
– Катенька, пойдём в опочивальню? Я вслух тебе почитаю… пойдём? – вздохнул граф. – Развеешься немного…
И супруги, обнявшись, удалились в спальню. Невесёлый вечер задался, как, впрочем, было почти каждый день после ареста Ивана Андреевича. Но ни граф, ни графиня не роптали на судьбу, пославшую им знакомство с двумя замечательными молодыми людьми, пусть даже эта встреча перебудоражила и перетряхнула всю их жизнь.
Пульхерия, с помощью горничной переоблачившаяся ко сну, лежала на широкой супружеской кровати и глотала горькие слёзы. Её давно оставили чувства, охватившие в первый день после ареста любимого. Тогда она испытывала не то что страх – ужас за судьбу Вани, страдала от боли и собственного бессилия, ощущала себя ничтожной песчинкой на жерновах мироздания. Невозможно передать глубину отчаяния, в которое она упала, как падает юное деревце, подрубленное жестоким браконьером. В таком состоянии она находилась несколько дней, но потом ей показалось, что колесо Фортуны завертелось и удача скоро улыбнётся. Однако день сменялся ночью, и ничего не происходило, надежда оборачивалась тщетой… Только глубокое уважение к гостеприимным хозяевам, нежелание их огорчать заставляло Пульхерию сохранять видимость спокойствия, быть уравновешенной, лишь изредка тревога пробивала брешь в личине самообладания. Но в последнее время ей всё труднее было справиться со своими чувствами, в которых, к её удивлению, на первый план стали выходить негодование, гнев, ненависть и желание отомстить. Лёжа в постели, она иногда представляла, как собственными руками наказывает негодяев, сломавших судьбы ей и её возлюбленному. Правда, представления эти были смутными и неопределёнными, но вот чувства, которые они вызывали, – самыми что ни на есть конкретными и страстными – Пульхерия сначала пугалась себя самоё, но затем осознала, что негодовать намного лучше, чем страдать, и с тех пор каждую ночь намеренно вызывала в себе гнев. Он помогал ей выбраться из беспросветной бездны отчаяния и жалости к себе.
На следующий день события понеслись вскачь… Рано утром, когда ещё было темно, раздался стук в дверь. Прибежали испуганные слуги, вышел в халате заспанный хозяин дома, Екатерина Ильинична и Пульхерия Ивановна тоже выглянули из своих спален. Михаил Петрович кивнул камердинеру, вопросительно смотревшему на него.
– Кто там? – строго спросил Николай Игнатьич.
– Открывайте! Вести из Москвы! – ответил звонкий голос.
– Открывай! – приказал насторожившийся граф.
Лакеи распахнули дверь, и в прихожую вошёл Василий:
– Здравствуйте, граф, графиня.
– Василий Алексеевич? – с удивлением воскликнул Михаил Петрович. – Какими судьбами? Или… с Никанором Иванычем что случилось?!
Екатерина Ильинична ахнула, старый камердинер перекрестился.
– Нет, что вы, не волнуйтесь! – торопливо сказал молодой человек. – Простите, не подумал, что переполошу вас, старался побыстрее прискакать! – он протянул графу пакет.
– Что это?
– Это ответ из департамента от Поветова. Никанор Иваныч понимал, как сильно вы ждёте известий, поэтому попросил меня самолично отвезти вам ответ. Даже с нарочным так быстро не получилось бы. Велите коня принять.
– Василий Алексеевич, ты верхами, что ли?! – воскликнул граф. – Николай, прими у Василия Алексеевича пальто, пусть конём займутся да живо умыться дайте! – затем он сломал печать, вскрыл конверт и вынул два листа бумаги.
– Мишель, ну что там? – с тревогой спросила графиня, Пульхерия же просто смотрела, вся душа была в её глазах.
– Это отрицательный ответ, – проговорил граф. – Они узнали, кто этот Алексей и выяснили, что он умер…
Пульхерия ахнула.
– Все его дела передали другому душеприказчику, но он заболел и уехал за границу поправлять здоровье. Они отправили туда запрос, но это дело долгое, раньше, чем через месяц, ответа не будет…
– Всё кончено, – прошептала девушка и прижала руки к груди. – Месяц… – она привалилась к стене, графиня обняла её, не давая сползти вниз.
– Но тут есть ещё одна бумага, – медленно сказал Михаил Петрович. – Она наделяет подателя сего абсолютными полномочиями, предписывает беспрекословно повиноваться его воле, какое решение он бы ни принял. Подписано императором Павлом… – граф поднял глаза – Это кто ж из них добыл? Неужели Никанор Иванович?!
Рыжеволосый молодой человек улыбался, утираясь полотенцем:
– Я думаю, с такой бумагой мы сможем вырвать вашего друга из лап Зарецкого!
На Пульхерии лица не было: она смотрела на Василия Алексеевича и плакала.
– Душенька, успокойтесь! Мария, отведёмте её в покои! – Екатерина Ильинична и горничная увели вконец обессилевшую девушку.
– Это… – Василий вопросительно посмотрел на графа.
– Простите, я не представил вас! – Михаил Петрович махнул рукой. – Это Пульхерия Ивановна, спутница Ивана Андреевича. Да что это я! Совсем спятил! Проходите, друг мой! Вы не хотите ли перекусить с дороги?
– Благодарствую, граф, – ответил молодой человек. – Да, я бы поел, если это не затруднительно, и, ежели возможно, прилёг бы где-нибудь в уголке. Мчался к вам без роздыху.
– Николай! Подавай обед да распорядись приготовить постель для гостя!
Мужчины перешли в столовую и в ожидании еды стали разговаривать. Чуть позже к ним присоединилась Екатерина Ильинична, которую никакие силы не могли удержать в кровати.
– Мишель, – вошла она. – Я не могу быть в неведении! Это меня убьёт! Скажи, что ты решил?
– Я решил, Катенька, завтра же выехать к Зарецкому и потребовать выдать мне Ивана Андреевича! Больше я ничего не могу сделать, а ожидание становится просто невыносимым!
– Вы правы, граф, тянуть нельзя, я видел этого человека и его ближайшее окружение… – молодой чиновник покачал головой. – Это далеко не самые лучшие представители рода человеческого… Они способны на многое.
– Василий Алексеевич, – карие глаза графини с тревогой уставились на него. – Говоря, что они способны на многое, вы имеете в виду… самоуправство с крепостными?
– Если бы так, Екатерина Ильинична, – он покачал головой. – Это такие отъявленные негодяи… Думаю, они ни перед чем и ни перед кем не остановятся.
– Мишель! – воскликнула графиня. – Я запрещаю тебе ехать одному! Бери с собой слуг, иначе я места не найду от тревоги!
– Екатерина Ильинична, безусловно, права, граф. Возьмите двух-трёх крепких ребят, и я поеду с вами, – Василий улыбался. – Мне будет очень приятно снова увидеть Зарецкого… и выражение его лица, когда мы предъявим ему сей документ.
– Мишенька, я пойду расскажу всё Пульхерии, – заспешила графиня. – А вы, Василий Алексеевич, кушайте и отдыхайте, постель для вас готова!
Мужчины встали, проводив даму, и граф спросил:
– Что вы имели в виду, Василий Алексеевич? К чему надо быть готовым?
– Я думаю, граф, вам следует взять оружие, – спокойно ответил чиновник. – Там такие мордовороты… особенно один, Федька. Горло перережет и глазом не моргнёт. Мои пистолеты со мной, дядюшка приказал взять.
– Кстати, как его здоровье? – спросил Михаил Петрович, разливая по пузатым рюмкам херес.
– После того как купил лекарку у этого самого Зарецкого, на спину вовсе не жалуется, бодрый стал, словно подменили. Ваше здоровье!
– Ваше здоровье! – мужчины чокнулись и выпили.
– Я даже думаю, граф, что она ему… – Василий мигнул.
– Что?
– Что она ему нравится, представьте! – он откинулся на спинку стула.
– А девка-то хорошая?
– Она милая, приветливая, круглолицая такая… немая. Правда, не от рождения. Матрёна её говорить учит, и получается у неё.
– Ну, пусть судьба к нему благоволит, – поднял рюмку граф. – Довольно он страдал в одиночестве! За Никанора Иваныча!
– За Никанора Иваныча! – поддержал молодой человек. – Вы, Михаил Петрович, поутру будите меня, как сочтёте нужным, я привык к походным условиям.
На том и порешили.
***
– Едет кто-то, мин херц.
– Да вижу, – Александр присматривался к карете, запряжённой шестернёй, которая неторопливо двигалась по подъездной аллее.
– Богатый выезд, – заметил Федька. – Цугом едут. Гербы на карете.
– Кто бы это мог быть и за каким чёртом? – пробормотал помещик.
К незваным гостям в имении с недавних пор относились крайне насторожённо. Дворня тоже переполошилась: каждый раз, когда кто-то приезжал, начинали происходить события, чаще плохие. Отовсюду за каретой следили встревоженные глаза.
– Кого это к нам несёт? – спросил Гаврила у Ивана, который как раз пришёл к нему с рваной сбруей.
– Где? – он обернулся и увидел роскошную карету, сделанную в мастерской придворного петербургского Конюшенного двора по эскизу самого Иоганна Конрада Букендаля. В глаза бросился знакомый герб, и сердце бухнуло в рёбра.
– Это граф Михаил Петрович пожаловал… – прошептал он. – Тот, у которого я учительствовал…
– Твой благодетель? – прищурился на выезд Гаврила. – Коляска у него знатная, кони отменные.
– У графа один из лучших выездов в городе, на это он не скупится. Я пойду, а то мало ли чего, вдруг лошадок надо будет принять.
На самом деле Иван почувствовал такую безотчётную тревогу, что не смог оставаться в кузне. Он стоял и смотрел, как из кареты легко выпрыгнул рыжеволосый молодой человек, в котором сразу признал Василия Алексеевича, а следом, изящно склонив голову, вышел Михаил Петрович. О чём они говорили, конечно, не было слышно, но затем Александр широким жестом пригласил их в дом, и высокая сухощавая фигура графа исчезла в дверном проёме. Поместье как будто проглотило их…
– С нынешнего дня будешь чистить отхожие места! – Александр Андреевич, ехидно улыбаясь, смотрел на сводного брата.
– Как прикажете, барин, – на безучастном лице Ивана ничего не отразилось.
– Это работа не тяжёлая, как раз для тебя. На первое время. Потом подумаю, куда тебя определить.
– Слушаюсь.
– И что, так прямо и пойдёшь с говном возиться? – продолжал измываться Саша.
– Пойду, барин, – таким же безразличным голосом ответствовал Иван.
– И ничего не скажешь против? Промолчишь?
– Такая же работа, как и все. Её тоже кто-то должон сполнять. Можно идти, ваша милость?
Помещик минуту рассматривал строптивца, потом тяжело вздохнул и бросил карандаш на стол:
– Возвращайся в конюшню.
Иван посмотрел на барина с непониманием:
– А нужник как же?
– Ты оглох, что ли?! – мгновенно разъярился барин. – Что я тебе приказал?!
– Идти в отхожее место, – на лице крепостного не дрогнул ни один мускул.
– А потом?!
– Потом возвращаться в конюшню.
– Пошёл вон с глаз моих, дурак! – Саша выскочил из-за стола.
– Как прикажете, барин. Куда идти? – серые глаза смотрели с почтением.
– Вон я сказал!! – лицо помещика побагровело.
Иван поклонился и вышел из кабинета. За дверью потянул в усмешке уголок губ:
– Не лопни от злости раньше времени… братец. Посмотрим, кто посмеётся последним.
Тряхнув головой, отогнал мысли. Увидел, как кучер тронул лошадей и пошёл навстречу.
– Здорово, Прохор! – взял под уздцы коренника, повёл к конюшне.
– И вам поздорову, – отозвался Проша.
Два ражих форейтора соскочили с запяток и подошли к Ивану:
– Как звать?
– Иван.
– Ты конюх здешний?
– Робя, это Иван Андреевич, – строго сказал Прохор. – Вы его не застали у графа.
– А! – парни переглянулись. – Это из-за тебя мы здеся?
– Наверное, да. Надолго ли, Прохор?
– Его сиятельство велел дать лошадкам отдохнуть, Иван Андреич.
– Не называй меня так, – тихо сказал парень. – Просто Ваня или Ванька. Мало ли что…
Они стали молча распрягать лошадей.
– Как Михаил Петрович и Екатерина Ильинична? – не выдержал Иван.
– Всё хорошо, слава Богу. Дай Бог им доброго здоровья, всем бы таких господ, как они.
– А… – парень сглотнул. – Пульхерия Ивановна как поживает?..
– Пульхерия Ивановна в добром здравии, но очень грустна, ажно сердце разрывается на неё глядеть… Об вас… тебе всё печалится, – тихо ответил кучер.
Иван двинул скулами и замолчал.
– Если нетрудно, будьте любезны объяснить мне суть вашего приезда, – Александр вопросительно смотрел на нежданных гостей, расположившихся напротив него в креслах. Вернее, граф сидел, а чиновник в наглухо застёгнутом строгом сюртуке стоял у него за плечом.
– Александр Андреевич, возможно ли поговорить без свидетелей? Дело весьма деликатного свойства, – с улыбкой сказал граф.
– Федя, – помещик даже не взглянул на камердинера.
Фёдор кивком отправил охранников за дверь, сам остался рядом с хозяином.
Михаил Петрович вопросительно приподнял бровь.
– Это мой доверенный человек, можете говорить при нём, – без улыбки ответил Саша.
– Нас уже представили, но повторюсь: я Михаил Петрович Завадский, мой род возведён в графское Российской империи достоинство государем императором Петром Великим! – граф слегка склонил голову.
– А я Александр Андреевич Зарецкий, сын генерал-аншефа Андрея Александровича Зарецкого, служившего и вышедшего в отставку при Екатерине II Алексеевне, честной службой заработавшего состояние, единственным законным наследником которого я являюсь! – Александр отвесил такой же вежливый поклон.
– Это Василий Алексеевич, мой поверенный в делах.
– Василия Алексеевича я узнал, не так давно он был здесь с проверкой поместья и вроде бы не нашёл никаких нарушений и злоупотреблений. Так, Василий Алексеевич?
Чиновник утвердительно склонил голову.
– Так в чём же дело? Откройте, я просто сгораю от любопытства! – улыбнулся Александр.
Граф поменял местами ладони на трости, кашлянул и сказал:
– Дело весьма важное, я бы даже сказал, государственное, Александр Андреич.
– Я слушаю со всем вниманием! – помещик даже наклонился вперёд.
– У вас в поместье находится один молодой человек, познания и способности которого могли бы послужить во славу Российской Империи, коей мы в равной степени являемся подданными – и вы, и я, – начал граф и сделал паузу.
– Безусловно, так, – подтвердил помещик. – Нет в жизни большего блага, чем служба государю императору.
– И я облечён от департамента внутренних дел его императорского величества Павла I Петровича поручением, выполнение коего почитаю величайшим доверием и особливой миссией, возложение же оной принял со всевозможнейшим почтением и радением, – состроив сию замысловатую фразу, достойную красноречия какого-нибудь восточного паши, Михаил Петрович замолчал и со значением воззрился на своего собеседника, на лице которого отразилось недоумение.
– Что-то я ничего не понял, граф. Нам здесь, в глухомани, не доводилось слышать подобных речей, посему прошу пояснить вашу миссию.
Но Михаил Петрович не собирался так просто сдаваться.
– В силу невероятной важности сего поручения, возложение которого на мои слабые плечи и обременение скудного ума нижайше почитаю высочайшим доверием, смею от имени самого главы департамента внутренних дел его императорского величества обратиться к вам со следующей просьбой.
– Так просьба-то какая? – помещик начал терять терпение.
– Просьба или, вернее, высочайшее повеление состоит в следующем: выдать нам холопа вашего Ивана, сына девки Татьяны, для определения его на государственную службу во имя процветания Российской Империи, верными подданными которой мы с вами такоже являемся.
– Граф, вы серьёзно? – Саша наклонился вперёд, уставившись прямо в глаза своего визави. – Российской Империи ужели смерды понадобились? Али оскудела земля наша талантами, коих среди свободных людей предовольно? Статочное ли дело холопа посконного с грязной рожей на службу призывать?? Только вчера он у меня нужники выгребал, а ныне государевы дела вершить будет?! Да вы в своём ли уме?
– Вы, господин Зарецкий, не забывайте, что, говоря со мной, говорите с департаментом внутренней политики, лицом коего на данный момент я являюсь, – с небольшой угрозой в голосе сказал Михаил Петрович. – Да возвратятся абие словеса ваши! Смею напомнить, что Великий император Пётр утверждал о необходимости привлечения простонародного люда к возвеличиванию страны, сиятельнейший князь Александр Меньшиков тому доказательство! И ни один грамотный человек не забудет Михайлы Ломоносова, который такоже был государственным крестьянином, а взошёл на первейшую ступеньку в науке, технике, истории, литературе. Довольно ли с вас?
– Ну, как Меньшиков кончил, мы с вами тоже знаем, а Ломоносов был именно что государевым крестьянином. Ванька же мой крепостной, и особых талантов во славу Отечества я в нём не примечаю, потому не считаю возможным передать сию собственность в ваши руки, – заключил Александр.
– А вот это, господин Зарецкий, не зависит от моего или вашего хотения, таково поручение, возложенное на меня лицами, стоящими на ступенях государственной службы куда выше, нежели мы с вами можем представить. Поелику я обязан выполнить поручение, не следует вам, Александр Андреевич, поднимать глас протеста.
– Инако же что?
– Инако вы можете вынудить меня применить силу.
– Однако! А имеется ли у вас бумага, оправдывающая ваши полномочия?
– Безусловно, таковой документ имеется! Василий Алексеевич!
Чиновник немедля расстегнул портфель, достал бумагу и протянул помещику. Саша и Федька из-за его плеча стали внимательно изучать грамоту с печатью.
– Обратите внимание на высочайшую подпись и личную печать самого государя императора, – указал Михаил Петрович.
– Я вижу, – молодой барин вернул документ. – Только я не заметил, где прописано имя моей собственности, которую вы должны забрать, или моё имя, как держателя этой собственности.
– Это, Александр Андреич, так называемый открытый лист доверенности, который позволяет предъявителю сего вершить дела государственной важности по своему усмотрению. Только особы, приближённые к государю императору удостаиваются почести получить подобный документ, – назидательно произнёс Василий.
Но молодого помещика не так-то легко было устрашить.
– А вот я полагаю, господа, что вы прибыли сюда исключительно по своей воле вершить самоуправство, – заявил он. – Но даже ежели и так, давайте послушаем мою собственность, что она скажет. Фёдор!
– Что изволите, ваша милость? – изогнулся тот в почтительном поклоне.
– Кликни Ваньку. Мы в столовую пока пойдём. Господа, прошу вас, – обратился он к незваным гостям. – Плохим бы я был хозяином, если б не предложил вам с дороги отдохнуть да отобедать с нами по-простому, по-деревенски! Пожалуйте!
Пришлось проследовать за барином в столовую за накрытый стол, хотя ни графу, ни Василию кусок в горло не лез, они с нетерпением ожидали прихода Ивана Андреевича.
Найдя Ивана в конюшне, где он чистил денник, Фёдор, не говоря ни слова, схватил его за ворот и прижал к стене, приставив к горлу нож.
– Слушай, скот, – произнёс с угрозой. – Будь моя воля, я бы давно тебя вздёрнул на суку, но барин наш милостив. Тебя требует пред свои ясные очи. Ежели что спрашивать будут, говори, что всем доволен и иной доли не хочешь. Понял?! – прижал лезвие ещё сильнее, так что проступила капля крови.
– Понял, как не понять, – прохрипел Иван.
– А коли посмеешь что супротив барина ляпнуть, мы благодетелей твоих мигом порешим, так что и следов не останется! Уж это точно!
Иван сглотнул, кадык скользнул вверх-вниз под лезвием, и камердинер отнял нож:
– Пошёл!
– Вот и он, господа! – воскликнул Саша, и глаза присутствующих обратились на вошедшего.
Михаила Петровича поразил прежде всего внешний вид своего друга, а именно худое лицо и запавшие глаза, горевшие каким-то внутренним огнём. На простецкую одежду он даже не обратил внимания. Василий Алексеевич, который не так давно видел Ивана, также отметил в нём перемену: пропала нервозность, что им вдвоём с дядюшкой бросилась в глаза в прошлый приезд, зато во всём облике появилась невозмутимость и уверенность.
– Звали, барин? – спросил Иван.
– Звал. Вот эти господа… поздоровайся, кстати, с ними.
– Доброго вам здоровья, – парень отвесил поясной поклон.
– Так вот, они хотят задать тебе пару вопросов. Спрашивайте, вот он перед вами, надёжа России!
– Ваня, как тебе живётся? – дрогнувшим голосом спросил Михаил Петрович.
– Благодарствуйте, барин, всем премного доволен.
– А не хотел бы ты поехать в столицу на государственную службу?
– Благодарствуйте покорно, мы люди маленькие, нам и тут хорошо.
– Парень, ты говори как есть, ничего не бойся! – вмешался Василий.
– А чего мне бояться? – Иван пожал плечами. – Барин наш милостивец, зазря не обижает. Что я буду на государевой службе делать? Всяк сверчок знай свой шесток.
Василий Алексеевич внимательно посмотрел на парня и сказал:
– Vade mecum (иди со мной).
– Abeo periculosum (уходите, здесь опасно).
– Et vos? (А ты?)
– Dum spiro, spero. Сum sit impossibile (пока это невозможно).
– Стоп! – Александр стукнул ладонью по столу. – Господа хорошие, о чём изволите беседовать?!
– Проверил познания вашего слуги в латыни. Очень даже неплохие. И вы по-прежнему утверждаете, что у него нет никаких способностей?
– Даже если и есть! – воскликнул помещик. – Это мой раб, и я абсолютно не намерен вот так запросто отдать его вам! К чему? Какая мне от этого выгода? Здесь он работает, способствует процветанию моего поместья, а это, в свою очередь, означает процветание всей империи, не так ли, господа?
– В чём-то вы, безусловно, правы, Александр Андреич, – медленно сказал Михаил Петрович. – Но не советую вам противиться воле государя: последствия могут быть самыми печальными.
– Так вы мне угрожаете, что ли, не пойму? – тихо сказал помещик.
– Упаси Боже! – отмахнулся граф обеими руками. – Всего лишь предупреждаю…
– А вот я говорю вам: Бог высоко, царь далеко, а для своих крестьян я – Бог и царь, и власть моя неоспорима. И мою собственность никто у меня отнять супротив моей воли не властен, так?
Гости были вынуждены подтвердить.
– Поэтому, я полагаю, разговор окончен. Угощайтесь, господа! Моя кухарка весьма искусно готовит рыбу.
Ненадолго воцарилось молчание. Господа ели, Иван переминался у дверей, Фёдор стоял сзади хозяина.
– И всё же, Александр Андреич, давайте решим сей вопрос, – возобновил переговоры Михаил Петрович. – Возможно, вы сочтёте уместным продать своего раба? Сумму можете определить сами. Мы не стеснены в средствах.
– Да нет, не сочту, – пожал плечами помещик. – Зачем мне? Это всё пустое, – и продолжил поглощать фаршированного карпа.
Граф и Василий переглянулись.
– Хотя… – протянул Саша. – Может, и есть один способ…
– Какой же?!
– Обмен.
– Обмен? Только скажите, что вам надо, и я предоставлю это! – воскликнул Михаил Петрович.
– Пульхерию Ивановну, – остановившиеся глаза Саши внезапно напомнили графу змеиные.
– Нет! – донёсся от двери возглас.
– Молчать! – рявкнул Фёдор.
– Ещё раз вякнешь – прямо здесь и удавлю! – прошипел помещик, довершая сходство со змеёй.
– Это вы, конечно, не подумавши сказали, – спокойно ответил граф. – Пульхерия Ивановна, слава Богу, свободная женщина, и никто над ней не властен. Василий Алексеевич!
Молодой чиновник достал из портфеля бумагу и протянул Александру Андреевичу:
– Отныне Пульхерия Ивановна вольна делать всё, что ей заблагорассудится, и повиноваться велению собственного разума и сердца.
– Развод, значит, ей оформили? – глянув на бумаги, скрипнул зубами Саша. – Это ведь богопротивное деяние, как же вам удалось?! Жена да убоится мужа своего!
– Жена да возлюбит мужа своего, – возразил молодой чиновник. – И вы ошибаетесь, господин Зарецкий, почитая институт брака незыблемым. Согласно христианскому учению и Кормчей книге, супруги имеют равные права разводиться. Основанием явилось жестокое обращение с женой и прелюбодеяние, вот так-то. Брак ваш расторгнут, и вы должны радоваться, что вам не запретили новое супружество, поелику вы единственный сын у отца. Пока.
Помещик замолчал, лишь тяжёлое дыхание нарушало тишину.
– Так как же, Александр Андреевич, – прервал молчание Завадский. – Удастся ли нам разрешить дело по нашему обоюдному согласию и выданным мне предписаниям, не нарушая государево повеление?
– Я вам вот что скажу на это, граф, – змеиные глаза молодого барина обратились на него. – Бумага у вас, конечно, есть, но! – палец с большим перстнем уставился на Ивана. – Это мой раб, принадлежит мне по праву рождения, и отдавать его вам я не намерен. Никакая бумага или высочайшее повеление не заставит меня это сделать!
– Это ведь прямое неповиновение, Зарецкий, вы понимаете, на что осмеливаетесь? – тихо сказал Михаил Петрович.
– А вы попробуйте меня заставить! – расхохотался Саша. – Давайте, заберите силой! Что, кишка тонка?! – он глянул на Фёдора, и тот тоже заржал в голос. – Я сейчас, господа хорошие, прикажу его вздёрнуть – и вы ничего мне не сделаете, или в рекрутчину продам – а там ищи-свищи! Или, – злобно прошипел он, – прикажу на куски порезать и свиньям скормить – и концы в воду!
В столовой опять воцарилось тягостное молчание.
– Ну, что ж, – граф отложил салфетку и поднялся. – Я вижу, Василий Алексеевич, что дальнейшие переговоры не будут плодотворными. Господин Зарецкий открыто не повинуется государеву волеизъявлению, посему нам следует откланяться. Прикажите Проше запрягать. А вам, Александр Андреевич, я советую хорошенько подумать, в следующий раз мы приедем с другими циркулярами и в другом составе.
– Вы лучше об себе побеспокойтесь, – грубо сказал Саша.
