Светлана Курилович
Жернова судьбы
– Понял? – спросил Парамон.
– Понял.
– Будь настороже, парень, да не забывай про Углич, про деревеньку Нестерово и кузнеца Нефёда, – тихо сказал кукольник. – Прощевай пока, Ваня, вот ведь Бог как привёл свидеться! Может, не последний раз!
– Забыл я! – спохватился Иван. – Держи за представление, – отдал монетки, пожал руку Парамону, Матвею, улыбнулся Аксютке и вышел из-за ширмы. Весь оставшийся день был не особо разговорчивым, но это никому не показалось странным в свете сегодняшних событий. Всем было не по себе.
***
В продолжение Великого поста Пульхерия и Иван намного чаще ходили в церковь, нежели граф и графиня Завадские, вообще они строже относились ко всем религиозным требованиям. Даже в пище Пульхерия не хотела признавать никаких послаблений, утверждала, что ребёночку достаточно того, что вкушает мать, ежели всё съедено с удовольствием и молитвой, и отговаривалась тем, что она здорова, а в пост если и допускают какие вольности, то только для немощных.
Михаил Петрович и Екатерина Ильинична далеко не так скрупулёзно придерживались правил, ранее, до того как молодые гости поселились у них, они и скоромную пищу себе позволяли. А уж постный стол вообще в иные дни просто ломился, чего только не готовили на кухне: каша из манных круп с грибами, пирожки, свернутые из капустных листов, начиненных грибами, чтобы не расползались, сшитые нитками, ушки и гороховая лапша, и гороховый суп, и горох просто сваренный, и гороховый кисель, и горох, протертый сквозь решето, каша гречневая, полбяная и пшенная, щи или борщ с грибами и картофель вареный, жареный, печеный, в винегрете и в виде котлет под соусом. Масло ореховое, маковое, конопляное, капуста квашеная, солёная, огурцы да помидоры кислые, яблоки мочёные, грибы в разнообразных видах – всего и не перечислить. Михаил Петрович всё приговаривал присказку своей кормилицы: «В уста не грех, грех из уст». Когда Ваня услышал её, не преминул спросить, кто рассказал это графу да как он её понимает, удивился мудрости няньки.
– Это ведь истинная правда, Михаил Петрович! Святитель Иоанн Златоуст говорил нам: «Не одни уста должны поститься, – нет, пусть постятся и око, и слух, и руки, и все наше тело». А ваша кормилица выразила ту же мысль ещё проще и доходчивей, вестимо, велик наш русский народ! Но всё же подобное изобилие, – он обвёл рукой стол, – как-то не очень вяжется с воздержанием, извините меня, граф, если я что-то не так сказал.
Ване, как и любому простому русскому человеку, было очень хорошо знакомо воздержание, причём вынужденное, когда господа морили своих крестьян голодом в любой день, не считаясь с их потребностями и желаниями; он, конечно, уже привык к своей сытой и спокойной теперешней жизни, но никогда не забывал, каково ему было прежде и каково сейчас всем его близким и знакомым, оставшимся при дворе Зарецкого.
Пульхерия прекрасно понимала его: дядя и тётя, вырастившие её, никогда не были подвержены греху чревоугодничества, свято соблюдали православные традиции, поэтому подобное излишество было для них неприемлемым. Дядюшка часто говаривал слова Иоанна Златоуста, которого любил и почитал: «Ты постишься? Напитай голодных, напои жаждущих, посети больных, не забудь заключенных. Утешь скорбящих и плачущих; будь милосерден, кроток, добр, тих, долготерпелив, незлопамятен, благоговеен, истинен, благочестив, чтобы Бог принял и пост твой и в изобилии даровал плоды покаяния».
Под влиянием примера Вани и Пульхерии Михаил Петрович и Екатерина Ильинична несколько строже стали относиться к Четыредесятнице.
В один из дней, когда они все вместе отправились помолиться в Вознесенский собор, произошла интересная встреча. Но прежде они выслушали проповедь батюшки Владимира об исповеди:
– В духовной жизни нет мелочей: всякий грех отделяет нас от Бога, даже, казалось бы, самый незначительный. В «Древнем Патерике» мы найдём простой и доходчивый рассказ. Некоего старца посетили монахи: у одного из них был один тяжкий грех, а у других было много мелких грехов. Старец сказал тому человеку, у которого был один тяжкий грех: «Пойди на берег реки, найди там большой камень и принеси его сюда». Тот нашел большой камень и с большим трудом принес его к старцу. Потом старец сказал ему: «Теперь пойди и положи этот камень на то самое место, где он лежал». Конечно, монаху не составило особого труда найти то место, где лежал большой камень. А тем, у кого были мелкие грехи и кто считал, что они живут, как все, потому что ничего особенного не сделали, никого не убили, не ограбили, старец сказал: «Пойдите, наберите мелких камешков на берегу». Когда же они принесли камешки, он сказал: «Теперь пойдите и положите каждый камешек на то место, где он лежал». И монахи, естественно, не могли вспомнить, где лежали камешки. Так случается, что человеку, совершившему один великий грех, проще навести порядок в своей душе, чем тому, кто совершает множество «мелких» грехов.
По сути, вся наша греховная тьма как раз и состоит из таких мелких грехов, которыми наполнено наше житие, – из мелкой лжи, мелкого воровства, мелкого лукавства, мелкой злобы. Иногда мы думаем, что это даже и не грехи, а лишь «отдельные мелочи».
Великий пост – это время, когда у нас есть возможность пересмотреть и изменить свою жизнь, когда мы можем примириться с Богом и ближними. И примирение это наступает благодаря не словесному лишь исповеданию нашей греховности, а тем делам, которые мы противопоставим прежним грехам. «Постящеся, братие, телесне, постимся и духовне: разрешим всякий соуз неправды… всякое списание неправедное раздерем, дадим алчущим хлеб, и нищия безкровныя введем в домы…» Именно в этом заключается истинное покаяние. Ибо если мы на исповеди каемся в том, что не подаем милостыню, а потом, выйдя из храма, проходим мимо нищего, то в чем был смысл исповеди? И если мы исповедуемся в том, что ссоримся с близкими родственниками, а вернувшись домой после Литургии, опять с ними ссоримся, то ради чего мы исповедовались?
Вся разница между великим святым и великим грешником заключается в решимости. Святой – это грешник, который решился на то, чтобы исправить свою жизнь, и пошел по этому пути. Никогда жизнь человеческая не бывает абсолютно свята или абсолютно греховна: мы лишь находимся на разном расстоянии от Бога. В этом смысле каждый человек – и святой, и грешник – находится на пути к Богу, только один уже приближается к цели, а другой еще далек от нее. Но предела у этого пути нет, так же как нет предела совершенству. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», – говорит Господь. И мы должны каяться в своем несовершенстве, в том, что жизнь наша так далека от евангельского идеала. Именно для такого покаяния и дан нам Великий пост.
Проповедь, а особенно яркий и простой пример про камешки так подействовали на Ивана, что он вышел из храма очень задумчивым и молчаливым. Около собора они увидели странную картину: худой бородатый мужчина, в одной рубахе, босой, молился, стоя на коленях, под стенами храма, а потом и вовсе пополз возле ограды и целовал низенькие ее столбики.
– Что же это! – прошептала Пульхерия. – Бедный! Почему ему никто не поможет?? Он же совсем раздет!
Ваня было рванулся помочь, но Михаил Петрович удержал его за рукав:
– Не надо мешать, Иван Андреевич! Это наш юродивый, Андрей Огородников. Его часто можно здесь увидеть, а помощь от вас он не примет, это обет…
– Обет? – удивилась Пульхерия, глядя на молящегося.
– Да, он молчальник, – кивнул граф. – Никогда не говорит, носит одну только рубаху, и своему телу не даёт никакого покою: всё время бегает или быстро ходит, а когда стоит – раскачивается, как маятник.
– Отчего же он так? – спросил Иван.
– О! Это воистину необычная история! – вдохновенно заговорила графиня. – Вот что я узнала о нём, когда впервые увидела, как Андрей Ильич молится, а богатые дамы нашего города подходят к его руке, подаяние приносят, а он не у всех берёт, а некоторым и сам подаёт!
– Что же вы узнали?
– Во-первых, что младенцем Андрей был сиднем, практически не передвигался без посторонней помощи, то есть как Илья Муромец, представляете? Был немым, хотя и мог говорить два слова – «мама» да «Анна», повторял их во всех случаях – когда хотел есть, спать или звал кого-то. А когда ему исполнилось семь годочков – совсем ребёночек ещё! – он принял на себя подвиг юродства и молчальника! Ест один хлеб да сухие ягоды, ходит в рубище, в самый трескучий мороз молится часами возле храма или на колокольне. Чудеса творит! – Екатерина Ильинична распахнула глаза. – Я сама не видела, но говорят, что он может кипящий самовар поцеловать или кипятком облиться – и ничего ему не будет!
– Ну и разве это за чудо? – усмехнулся граф.
– А как же?! Ведь купчихе Самойловой он жизнь спас! Вытащил голыми руками чугунный горшок из пылающей печки, когда готов был пожар начаться!
– Это совпадение! – пожал плечами Михаил Петрович.
– Мишель, какое совпадение, о чём ты?! А когда Андрей Ильич в лавке купца затычку из бутыли с маслом вынул, а там на дне мёртвая змея оказалась??
– А может, он сам её туда и подкинул?
– Миша, как тебе не стыдно, что ты такое говоришь?! – ахнула графиня. – Не уподобляйся безбожникам! Вы, Иван Андреевич, не слушайте его, граф иногда говорит просто так, чтоб только мне насолить!
– Ну, спасибо, графинюшка моя любимая! – немного обиделся Михаил Петрович. – Что-то ты совсем обо мне нелестного мнения!
– Вы сомневаетесь, граф? – спросил Ваня. – Почему отрицаете возможность чуда?
– Не то чтобы сомневаюсь, друг мой, я верю в божественное провидение, промысел, в то, что в руце Божией наши судьбы, но что обычный человек может творить чудеса… как-то мне не верится…
– В господа нашего Иисуса Христа тоже не верили. Я ни в коем случае не утверждаю, что Андрей Ильич – святой, – торопливо сказал Иван. – Но возможно, он проводник Божьей воли… Сейчас в проповеди ним сказали, что отличие святого от грешника в движении, грешник стоит, а святой идёт. Отчего бы и не поверить…
– А когда он смерть предсказал, Мишель, неужели и в это не веришь?! – графиня никак не могла успокоиться. – Представляете, Иван Андреевич, женщина шла из бани, а он забежал перед ней в дом, лёг на лавку под образами и руки на груди сложил… Вскорости она простудилась, заболела и умерла! Как же не верить, ежели вот оно – чудо!
Юродивый тем временем поднялся с колен и повернулся к невольным зрителям. Спереди на рубахе у него была пришита сумка, в которую складывали подаяние. Недалеко играла стайка мальчишек, они, увидев юродивого, начали закидывать его снежками, кричать обидные слова, затем подбежали ближе и стали дёргать его за рубаху, щипать. Андрей Ильич стоял, лишь кротко улыбаясь в ответ на поношение и не давал никакого отпора маленьким нахалам. Вот этого Иван не смог вынести: он подошёл к охальникам, цыкнул на них, и ребятня разбежалась, впрочем, недалеко; они тут же начали корчить рожи уже Ване. Юродивый тихо улыбнулся парню и покачал головой, как бы говоря: «Ах, они, неслухи!» Иван достал из кармана несколько монеток и положил ему в сумку, а молчальник перехватил его руку и что-то сунул в ладонь.
Прихожане стали подходить к Андрею и класть в сумку кто что мог, граф с графиней тоже положили монетки. Но симбирский молчальник не у всех соблаговолил взять подаяние: у одного мужчины, предложившего ему коврижку, он отломил только кусочек, остальное вернул, а у другого, принёсшего ему пряники в платке, пряники взял, а платок вернул. Проходя мимо ребятишек, он, так же кротко улыбнувшись, сунул им эти пряники и побежал дальше.
– Что он вам дал, Иван Андреевич? – с жадным любопытством спросила Екатерина Ильинична.
Ваня разжал пальцы: маленький крестик из двух веточек, перевязанных нитью, сиротливо лежал на ладони.
– Что это значит? – спросил он.
– Если бы он дал просто веточку или палочку, это означало бы смерть, – пробормотала графиня. – То же самое с землёй… Но Андрей Ильич подал вам крестик… я не знаю, как это понимать…
– Можно только догадываться, – сказал Михаил Петрович. – Возможно, это означает, что у каждого из нас свой крест, и нам надо его нести с достоинством и без жалоб. Но не знаю, это лишь мои мысли!
Ваня посмотрел на ладонь, перевёл взгляд на Пульхерию и улыбнулся:
– Мы и так несём свой крест, да, Пусенька?
Они обернулись вслед блаженному и смотрели, как он быстро удаляется от них.
– А знаете, что ещё, Иван Андреевич?
– Что же, Екатерина Ильинична?
– Было предсказано, что пока Андрей Огородников будет жив, в Симбирске не случится пожаров! И ведь, действительно, пока это так и есть! Соседка-то наша, Казань, горит, а мы – нет.
– Да, это и в самом деле так, – нехотя подтвердил граф. – Бог милует нас пока, а деревянная Казань горит.
Весь облик и поведение блаженного так поразили Ивана, что он пристал к графине с расспросами о его жизни и чудесах, но она очень мало могла рассказать сверх того, что уже поведала. Припомнила ещё, что он очень мало спал, с самой юности. Почти никто не видел его лежащим покойно, а когда спал, то безо всяких подушек, на голых досках или на земле, а голова его не касалась поверхности, была всегда на весу.
– Но правда это или нет – не знаю, – извиняющимся тоном сказала она. – Так уж говорят. Ещё слышала, что он одного человека спас от смертоубийства своей жены. Тот очень гневлив был и подозревал её в неверности, хотя она была женщина праведная и верующая, намеревался пойти и убить её, а Андрей Ильич стал у него на пути, руки хватал, мешал идти и всячески не пускал. Человек потом одумался и просил прощения у супруги.
– Жизнь его и нам примером великим может стать, – задумчиво сказал Иван. – Такое отречение от всего, что людям несёт лишь телесное наслаждение, но никакого духовного просветления, – это удел сильных духом и святых людей. Жаль, что граф не верует так же, как вы, Елизавета Ильинична. Он очень хороший и добрый человек, он придёт к истинной вере, думается мне. Ваша любовь ему поможет.
– Вы так думаете, Иван Андреевич?
– Я уверен. Мы ничто без вашей любви и поддержки, – улыбнулся в ответ Иван.
***
Во второй половине апреля, как и обещал граф, стали готовиться к приёму гостей. Дом мылся, чистился, проветривался, менялись занавеси, выбивались ковры и половички. Он и так был чистый, а перед Пасхой совсем засиял.
В Страстную пятницу приехали Сергей Ильич, младший брат Екатерины Ильиничны, и Ольга Васильевна, его жена. Они привезли с собой сына Митеньку, чуть постарше Оли, и в доме сразу поселился детский смех и веселье. Конечно, взрослые старались утихомирить детей в последние дни Страстной недели, но непосредственная радость частенько прорывалась наружу, вызывая улыбки и на лицах взрослых.
– Дети – это ангельчики Господни, да, Ванечка? – спрашивала Пульхерия и получала из уст любимого утвердительный ответ.
Родственники Завадских сразу пришлись ей по душе, они были уютные и располагающие к себе, напомнили девушке дядю и тётю, только молодых. Ольга Васильевна, пухленькая сероглазая шатенка, была не намного её старше, и девушки быстро нашли общий язык. Сергей Ильич, большой и тяжёлый молодой человек, может, и казался увальнем, но ум его был цепким и острым, карие глаза – тёплыми и понимающими. Прощупав друг друга, Иван и Сергей Ильич нашли, что у них схожие взгляды и суждения, а это всегда объединяет людей. Брат графини выказал Ване уважение к тому, с каким достоинством он держится в своём тяжёлом положении, какие усилия прилагает, дабы вытащить семью из гнетущей ситуации, в которой они оказались.
Пасха прошла в доме Зарецких радостно и весело. Все вместе выстояли Пасхальную службу, самую светлую, на взгляд Вани, из всех церковных праздников, поскольку она утверждает превосходство жизни над смертью. Смотрели в закопчённое стёклышко на играющее лучами солнышко, обменивались яйцами и поцелуями, разрезали удивительно вкусный кулич, пили красное церковное вино. Дети с хохотом забавлялись пасхальными играми, объедались сладостями, бегали во дворе. Женщины наслаждались кофием со сливками, мужчины позволили себе выпить более крепкие напитки. Богатый пасхальный стол был у всех – от господ до слуг. Всего было в изобилии, и не только угощения. Атмосфера в доме царила светлая и радостная.
– Вот бы узнать, как наши Пасху отпраздновали… – уже лёжа в кровати, задумчиво сказал Иван. – Было ли людям хоть какое-то угощение и отдых. Или что-то одно…
– А раньше как было, Иванушка? – Пульхерия подняла на него взгляд.
– Раньше барыня всегда отдыхать разрешала целый день, – улыбнулся он. – И каждого дарила крашенками и куличом. Вина наливала. То-то радость людям была! Веселились, песни пели, плясали. Славно было… Узнать бы, как сейчас… – помрачнел он.
– Думаю, Ванечка, барин хоть что-то да сделал для людей, – осторожно сказал Пульхерия.
– Это ты, чтобы меня успокоить, говоришь? – улыбнулся Ваня. – Заботница моя! Не надо, я и так знаю, что ничего доброго в поместье не происходит. Мы с тобой сбежали, а все остались, и будет хорошо, если они из-за нашего побега хотя бы не пострадают, вот так-то, голубушка моя…
– Ванечка, ты ничего не можешь изменить этими словами и думами, спи, любый мой, они бесплодны и только истощают тебя, – тихо сказала девушка.
– А как я могу утишить эти мысли? Ты знаешь, Пусенька, сколько себя помню, всегда был голоден, и я говорю не о потребности тела, хотя последние месяцы этот голод тоже изнурил меня. Голоден до поддержки отца, которого так и не узнал, до материнской ласки, до книг голоден даже был… до справедливого отношения к себе… А потом пришёл такой голод, который и сравнить-то мне не с чем было, как он меня мучил, всё сердце вызнобил! И ведь до сих пор я не насытился тобой, любушка моя, – Ваня зарылся лицом в её волосы и крепче прижал к себе. – И никогда не смогу, я точно знаю! Но есть ещё один голод, который терзает меня безостановочно, что бы я ни делал, куда бы ни шёл, о чём бы ни думал, – воля! Вот чего я хочу, вот чего жаждет душа моя сверх меры. От барина я сбежал, но куда убежишь от себя? От осознания того, что ты по-прежнему раб в глазах закона и государства? От того, что ты скрылся, оставив беззащитных людей, могущих понести жестокое наказание за твой побег. Когда мы с тобой строили планы, у меня и в мыслях не было, что из-за нас кто-то может пострадать! Я думал только о себе. Но время идёт, и всё чаще приходят мысли, что побег ничего не решил, что я всё равно прикован к этому проклятому столбу, что, возможно, сейчас, когда я лежу, сытый, довольный, в мягкой постели, обнимаю любимую женщину, на которую не имею никаких прав, кто-то там стонет от голода, холода и плетей! И это гнетёт меня… Возможно, я смогу справиться… я должен… мне есть, ради кого, но порой… – Иван замолчал, не находя слов.
– Ванечка, – Пульхерия совершенно растерялась от его слов. – Милый, ты ни перед кем не виноват, это перед тобой виновны все: твой отец, брат и барыня! Почему ты винишь себя во всём?! Не ты закрепостил людей, не ты написал несправедливые законы! Как ты можешь изменить это?! Ты попробовал изменить свою судьбу, и ты смог это сделать! Твой побег может стать примером для твоих друзей, воодушевить их! Не терзай себя, любимый, я не могу видеть твои страдания!
Сказав это, Пульхерия прибегла к лучшему из способов утешения, и хотя бы на время, но он подействовал…
На следующий день семья встречала дорогих гостей – братьев Киндяковых.
– Пётр Васильевич, Павел Васильевич, добро пожаловать! – Михаил Петрович широко раскрыл объятья и почеломкался по очереди с вошедшими военными – сначала со старшим, Петром, полковником, потом с младшим, Павлом, майором.
Братья были похожи: оба высокие, почти одного роста, сухощавые, подтянутые, в лицах было что-то неуловимо восточное – то ли тёмные миндалевидные глаза, то ли крупные, с горбинкой носы, то ли смуглый цвет лица, а скорее всего, всё вместе. Военная выправка, стать, скупая жестикуляция – всё подкупало в них. Глаза, живые и умные, с любопытством остановились на незнакомцах.
Киндяковы сердечно поздоровались с Сергеем Ильичом, поцеловали ручки у Екатерины Ильиничны и Ольги Васильевны.
– Друзья мои, позвольте вам представить наших замечательных новых знакомых! – граф, как истинно светский лев, с удовольствием выполнял роль хозяина дома. – Иван Андреевич Ковалевский и его супруга Пульхерия Ивановна!
Мужчины поздоровались, приложились к руке закрасневшейся Пульхерии.
– Ждёте прибавления? – вежливо спросил старший Киндяков.
– Да, уже довольно скоро, – улыбнулась она.
– Будьте здоровы, и благополучия вам и вашему ребёнку, – полковник тоже улыбнулся и обратился к Ивану. – Чем занимаетесь, Иван Андреевич? Вот Михаил Петрович, к примеру, у нас известный симбирский сибарит, светский лев, вышел в отставку, женился и вкушает плоды счастливой семейной жизни!
Граф захохотал, довольный, и Ваня понял, что у них это было чем-то вроде старинной шутки.
– Род моих занятий весьма странен для дворянина, – сказал он. – Я учительствую у Михаила Петровича и Екатерины Ильиничны.
Киндяков удивлённо поднял брови:
– Вы разорены?
– Там целая печальная история, Петенька, – вмешалась в разговор хозяйка дома. – Но сядемте сначала за стол! Мишель, ты как всегда, – она покачала головой. – Люди с дороги, а ты за разговоры!
– Я?! – воскликнул граф.
– Не переживайте, Екатерина Ильинична, мы люди военные, нас очень сложно уморить, особенно голодом! – пошутил Павел Васильевич.
– В любом случае, пожалуйте в столовую! – настояла Екатерина Ильинична. – Обед ждёт.
За столом завязался непринуждённый разговор. Гости и хозяева обменивались новостями, говорили об общих знакомых, вспоминали разные события из прошлой жизни. Ваня с Пульхерией внимательно слушали, пытаясь понять, какого рода дворяне перед ними.
– Иван Андреевич, простите нижайше за любопытство, но какова же ваша печальная история? – обратился к нему Пётр Васильевич. – Я знаю Михаила Петровича чуть не с первого дня службы, он весьма доверчив…
– Да что ты, брат! – невзирая на субординацию, прервал его младший Киндяков. – Михаил Петрович не просто доверчив, он в пасть льву голову сунет во время поста!
Все засмеялись, граф тоже, он нисколько не обиделся шутке:
– Шутите, шутите, попомните, придёт и моё время! – погрозил пальцем братьям.
– И мне не хотелось бы, чтобы его доверие обманули, – продолжил свою мысль полковник, вопросительно глядя на Ивана.
Пульхерия тревожно взглянула на любимого: после вчерашнего ночного разговора эти вопросы о доверии, конечно, были совсем ни к чему.
– Дело в том, Пётр Васильевич, – начал Ваня, но опять вмешалась графиня:
– Иван Андреевич, позвольте мне! – и рассказала историю Вани и Пульхерии, постаравшись ни в чём не уязвить их достоинства, не обидеть их чувства.
– Вот оно что… – протянул старший Киндяков. – Utrumque portat crucem suam.9
– Deus semper mecum est10, – ответил Иван.
– Что я вам могу сказать, молодой человек, – Пётр Васильевич посмотрел прямо ему в глаза. – Перенесённые в юности испытания дают нам возможность в зрелости вкушать славные плоды. Мужайтесь, вы с вашей супругой большие молодцы!
– Иван Андреевич вообще очень талантлив, он просто самородок! – воскликнула графиня.
– Екатерина Ильинична, право… – Ваня не знал, что сказать, его мгновенно бросило в краску.
– Но это же правда! – воскликнула она. – Я каждый день благодарю Бога, что он послал нам такого замечательного учителя! Я даже всех наук не смогу перечислить, в которых Иван Андреевич разбирается… а ещё он пишет стихи и обещал нам почитать!
– Возможно, позже, графиня, – Ваня закраснелся пуще прежнего, он ощущал себя медведем, которого по ярмаркам водят цыгане.
Что-то подобное почувствовал и Михаил Петрович:
– Катишь, куда ты спешишь! Всему своё время. Вы ведь задержитесь у нас немного до отъезда в Винновку? – обратился к братьям.
Они переглянулись, и Павел ответил:
– Не хотелось бы огорчать вас, граф, но мы на родину буквально на несколько дней, а затем дела неотложные требуют нас в Дорогобужский уезд, так что…
– Что, и переночевать не останетесь? – погрустнел граф.
– Скорее всего нет, дорогой друг, – улыбнулся Пётр Васильевич. – Но давайте не будем печалиться! Предадимся радостному общению! Сергей Ильич, как идут дела у вас в поместье? Вы ведь там какие-то изменения затеяли, насколько я помню?
– Серёжа у нас просто реформатор! – Ольга Васильевна с гордой улыбкой смотрела на мужа.
– Ну же, Сергей Ильич, расскажите поподробнее! – глаза младшего Киндякова сверкнули. – То ли это, о чём я думаю и о чём мы говорили на прошлой встрече?
– Да, Павел Васильевич, я попытался кое-что из наших мечтаний осуществить на практике. Во-первых, вдвое сократил господскую запашку, соответственно, вдвое уменьшил своим людям барщину. Во-вторых, кое-какие поборы отменил, в конце концов, Олюшка, мы не бедствуем и нам всего хватает, даже в избытке?
– Да, Серёжа! – серые глаза жены смотрели на мужа с любовью.
– Вы благодетель для своих крестьян, Сергей Ильич, – тихо сказал Ваня, в воображении которого сразу же пронеслись бесконечные трудовые дни имения без выходных и праздников.
– Пытаюсь отучить их в ноги кланяться да шапки снимать, коли я сам в шляпе, но пока безуспешно, – вздохнул молодой помещик.
– Но зато за советом и просьбами они уже не стесняются обращаться не только к Серёже, но и ко мне, – улыбнулась Ольга Васильевна.
– Я ещё подумываю школу для детишек организовать, хотя бы для мальчиков, но сам учить не смогу, нужно толкового человека найти, – он посмотрел на Ивана, но графиня, перехватив его взгляд, всполошилась:
– Серёжа, даже не думай, нет! Иван Андреевич останется с нами!
– Дорогая сестра, Иван Андреевич не твой слуга и может распоряжаться собой по своему усмотрению, – улыбнулся брат. – Он, кстати, нашёл мою затею интересной, мы ещё подумаем, как это всё устроить!
– Не переживайте, Екатерина Ильинична, ваших деток я не брошу ни при каких условиях! – широко улыбнулся Ваня. – Мы вели речь о том, что я мог бы обучить грамоте и счёту наиболее способных крестьянских ребятишек, а они учили бы тех, кто помладше. Пока Сергей Ильич не найдёт постоянного учителя, только и всего.
– От сердца отлегло! – графиня выпила воды. – Не пугайте уж меня так!
– Вы молодец, Сергей Ильич, дай-то Бог, чтобы всем нам удавалось задуманное, – тихо сказал Пётр Васильевич, и они с братом обменялись взглядами.
– Что, Петя? – одними губами спросил граф.
– Позже, – так же ответил полковник. – Иван Андреевич, как вы, не почитаете нам свои творения? Хотелось бы послушать, ей-Богу!
– Да! – подхватил Павел Васильевич.
От выпитого вина военные заметно смягчились, порозовели, позволили себе слегка расслабиться. Полковник попросил графа отпустить слуг.
– Почитаю, но, господа, талант мой далеко не так велик, как утверждают мои покровители, поэтому не ожидайте чего-то выдающегося, – скромно ответил Ваня.
Поднявшись, он прочитал несколько любовных стихотворений, вызвавших горячее одобрение и аплодисменты у женской половины, и завершил выступление недавно написанной Молитвой:
– Услышь меня, Господь Всевышний,
Ты даровал всем тварям век,
Ты рек: «Плодитесь, размножайтесь,
И будь же счастлив, человек!»
Почто ж твою святую волю
Нарушить смели на земле,
Почто один гнетёт другова
И не покорствует Тебе?
Услышь мой глас, о святый Боже,
Десницу гневну водрузи,
Повергни рабские оковы,
Нетленну правду возвести!11
Дочитав, Ваня сел и от волнения выпил стакан воды.
– Александр Николаевич? – глядя на графа, спросил Пётр.
– Александр Николаевич12, – согласился Михаил Петрович.
– Друг мой, вы сии вирши никому не читали? – поинтересовался у сочинителя Павел.
– Нет, я их совсем недавно написал.
– И не читайте, – веско сказал полковник. – Это прямой путь сами знаете куда. Но вы правы, Екатерина Ильинична, Иван Андреевич, действительно, самородок!
За столом воцарилось молчание, которое прервала графиня:
– Господа, не желаете ли десерт?
– Катенька, мне кажется, все сыты, – за всех ответил полковник. – Дамы, позвольте нам, неотёсанным мужланам, оставить вас, чтобы не утруждать ваши милые ушки своими грубыми речами?
Дамы развеселились от таких слов и милостиво разрешили «неотёсанным мужланам» удалиться.
– Девочки, может, всё-таки десерт? – шаловливо спросила графиня. – Там такое мороженое! Пусенька, вы ни слова не проронили за обедом, вы хорошо себя чувствуете??
– Не беспокойтесь, Екатерина Ильинична, мне очень хорошо, я с огромным удовольствием слушала вас всех, этого вполне достаточно! – улыбнулась Пульхерия.
– А что, действительно ли Иван Андреевич собирается учительствовать в поместье брата?? – видно было, что этот вопрос очень беспокоил графиню.
– Они разговаривали о такой возможности с Серёжей, вообще, они как-то очень сошлись друг с другом, я бы сказала, что подружились! – сказала Ольга Васильевна. – Иван Андреевич очень добрый молодой человек, такой предупредительный, учтивый, он просто обаял Сержа!
– Да, Ванечке ваш муж тоже очень пришёлся по душе, Ольга Васильевна, но граф и графиня спасли нас от гибели в самом прямом значении этого слова, поэтому он ничего не сделает без вашего позволения, Екатерина Ильинична, не тревожьтесь об этом!
– В любом случае, – задумалась графиня, – всё это можно как-то устроить к обоюдному согласию! А сейчас, девочки, давайте насладимся мороженым! Вот фисташковое, кофейное, ванильное, малиновое! – Екатерина Ильинична стала похожа на озорную девчонку. – Мария! – она позвонила в колокольчик. – Приведите детей, пусть они тоже полакомятся!!
Тем временем мужчины расположились в кабинете за рюмочкой коньяку.
– Миша, а кто сейчас у нас губернатор? – спросил полковник. – Каюсь, совсем не слежу за новостями из родных пенатов.
– Толстой Александр Васильевич, действительный статский советник.
– Тот ли это Толстой, который из Преображенского полку? – поинтересовался Павел.
– Да, именно он, – подтвердил граф.
– Честный и почтенный человек, из-за конфликта с Потёмкиным был отправлен в отставку. Значит, теперь он назначен губернатором? И как он? Либерал? – Пётр Васильевич отхлебнул коньяк, покатал во рту языком. – Ах, хорош! Умеешь ты жизнью наслаждаться, Мишель!
– Екатерина пожаловала его орденом Святого Владимира третьей степени, радеет как может на своём посту.
– Ведь он, кажется, Гавриле Державину дал офицерский чин, Павлуша, не помнишь? – обратился полковник к брату. – Вроде бы из-за этого конфликт и возник?
– Не помню, брат! – Павел откровенно наслаждался напитком, развалясь в кресле.
– А ты уж потрудись, тебе полковник приказывает! – шутливо сдвинул брови старший Киндяков.
