Светлана Курилович
Жернова судьбы
– Мишель, это не два слова, а целых две сотни! – упрекнула мужа жена.
– Ну, прости, милая! Так хотелось новому человеку об этом рассказать! Мои-то все уже слышали, веником меня гонят, стоит мне рот открыть! – засмеялся граф.
– Михаил Петрович, всё, что вы рассказываете, очень интересно! – воскликнул Иван. – Видно, что вы искренне любите свой город и увлекаетесь его историей! А скажите, не собирали ли вы сведений о восстании Стеньки Разина? Ведь он пытался взять Симбирск, наверное, об этом тоже есть множество преданий!
– Конечно, собирал! – оживился граф. – И не только о нём, но и о Федьке Шелудяке! Могу рассказать…
– Ну, уж нет, Миша, только не сейчас! Хватит с нас исторических лекций! – возмутилась Екатерина Ильинична. – Давайте лучше в лавку Крупениковых зайдём! Посмотрим платья, обувь, может быть, духи. После поговорите за рюмочкой хереса или коньяку!
– Милая моя, о чём ты?! Какой коньяк? – всполошился граф.
– Ну, полно, Мишель, словно я не знаю, чем ты там в своём кабинете занимаешься, когда мне говоришь, что идёшь по делам! – фыркнула графиня. – Вот только не надо прикидываться! Знаем мы всё про ваши делишки, да, Пульхерия Ивановна?
– Ага! – засмеялась девушка.
Граф медленно покраснел, посмотрел на Ваню, которого тоже бросило в краску, и мужчины, как по команде, стали смотреть в окна кареты, внимательно разглядывая пейзаж. Дамы продолжали улыбаться.
В лавке купца Крупеникова, представителя старинной купеческой фамилии, ведущего род от одного из стрельцов, прибывших в Симбирск с окольничим Хитрово в 1648 году для построения города. Он очень гордился тем, что императрица Елизавета Петровна пожаловала в 1742 году званием степенного гражданина Кузьму Крупеникова, тогда уже крупного торговца железным товаром в Симбирске. С тех пор развернулся Кузьма с его сыновьями, держал лавку, которой шла торговля готовым платьем, обувью, парфюмерией различной, златом-серебром, шорными изделиями, кожевенными да меховыми. Конечно, под конец века он, почти его ровесник, отошёл от дел, отдыхал, наслаждался последними, как он говорил, денёчками, но по-прежнему его сыновья, сами заматеревшие купцы, обременённые семьями, детьми и даже внуками, шли к отцу на поклон и за советом, уважительно прислушиваясь к его словам. Сейчас лавка была отдана младшему, Харитону, сорокапятилетнему торговцу с жгуче чёрными волосами и бородой, в которых блестели нити седой паутины. Помогали ему в торговле два сына, двадцати и двадцати пяти лет, тоже чёрные, как жуки, с карими глазами. Если отец был степенным и осанистым, то младший, неженатый пока, вился веретеном, ловкий и быстрый, а старший, у которого недавно сын народился, подражая батюшке, ходил важно, говорил медленно.
Зайдя в лавку, дамы сразу направились к прилавку с разнообразным дамским товаром, к ним подошёл старший из сыновей Харитона, Лука, начал спрашивать да показывать товар, нахваливать шёлк да бархат, склянки с духами открывать, младший, Ефим, пока чести общаться с покупателями не удостаивался, был в основном на побегушках, так что к господам подошёл хозяин заведения Харитон.
– Доброго вам здоровья, Михаил Петрович, – прогудел, как из бочки.
– И вам того же, Харитон Кузьмич, – вежливо отозвался граф, из чего Ваня сделал вывод, что Михаил Петрович нередко бывал в этой лавке.
Сам он уважительно поздоровался и начал оглядываться. Ассортимент товара, действительно, был широкий, возможно, потому что купцам приходилось удовлетворять самые разнообразные запросы. Зачастую они принимали заказы от своих покупателей и привозили товар в соответствии с их просьбами, да плюс ещё несколько единиц того же продукта в надежде, что кому-то ещё может прийти подобное желание.
Увидев угол лавки, в которой продавались разнообразные изделия конской упряжи, он подошёл и стал разглядывать нарядные шлеи да шоры, как вдруг увидел русские рубахи, аккуратно сложенные на самый грай прилавка. Что-то показалось ему знакомым. Ваня взял одну рубаху, развернул и стал рассматривать вышивку по вороту да рукавам. Внезапно слёзы навернулись на глаза: он узнал знакомую работу, орнамент был выполнен Лизой, дочкой Парфёна Пантелеймоныча.
– Скажите, пожалуйста, уважаемый торговец, кто поставляет вам этот товар? – спросил Ваня.
Харитон Кузьмич, глянув на молодого человека, улыбнулся:
– Ваш знакомый, Михаил Петрович?
– Мой гость дорогой и друг, Иван Андреевич Ковалевский, – сказал граф. – Весьма учёный юноша.
– Иду, ваша милость! – отозвался торговец. – Что привлекло ваше внимание?
– Вот эти рубахи откуда у вас?
– Эти замечательные изделия наряду с прочим другим товаром поставляет нам Парфён Пантелеймонович Огородов, очень хороший и порядочный купец. Мы довольно долго поддерживаем с ним торговые отношения, ни разу обоюдно не разочаровывались.
– Парфён Пантелеймоныч, – прошептал Ваня.
На него словно повеяло чем-то дорогим и близким, как будто кто-то передал добрый и ласковый привет из родных мест.
– Вы знаете ли его? – поинтересовался лавочник.
Михаил Петрович подошёл поближе, чтоб тоже поучаствовать в разговоре.
– Родом я из тех мест, что и Парфён Пантелеймоныч, семью его знаю, особенно младшую дочь, Лизавету Парфёновну, которая вышивку эту делала.
– Вот оно что! – уважительно сказал купец. – Нечасто господ встретишь, уж извините, Михаил Петрович, кто бы в русских орнаментах разбирался, да ещё мог одну вышивку от другой отличить!
– Ишь ты! – удивлённо воскликнул граф. – Кто бы мог подумать! И в чём же, Иван Андреевич, принципиальное отличие этой вышивки от любой другой?
– Михаил Петрович, во-первых, это не просто вышивка, это, прежде всего, мощный оберег, доставшийся от наших предков, когда они жили в единении с природой, а не так, как мы сейчас – оторваны от неё. Это разве вышивка, – медленно сказал Ваня, поглаживая пальцами нарядную гладь. – Это целая песня. И как не бывает одинаковых песен, тако же и здесь каждый стежок несёт своё значение. Вы знаете, по орнаменту можно распознать, откуда человек родом, из какой губернии, даже из какого села, какого он возраста, богат или беден, женат или холост. Да ещё каждая мастерица добавляет к орнаменту что-то своё, какой-то особый знак, стежок, – улыбнулся Иван. – Смотрите, граф, видите, вот здесь! Это рубаха с петухом, им украшались рубахи мужчины – главы семьи. Петух – это не только вестник зари, восходящего солнца, но и олицетворение мужского начала и очага дома.
– Петуха вижу! – обрадованно сказал граф. – А в чём же особый знак?
Иван усмехнулся:
– Надобно знать, куда глядеть! Видите: хвост?
– Да.
– Нижнее перо хвоста закручивается вниз, как будто кудрявится.
– Вижу.
– Это и есть почерк мастерицы. Лизавета Парфёновна так своему батюшке рубахи вышивала, чтоб у него удача в делах была, сила мужская и здоровье. Эти-то, наверное, девушки вышили, но придумка её.
– Очень интересно! – воскликнул Михаил Петрович. – Говорите, мужская сила и здоровье?
– Ну да.
– Харитон, ты уж, пожалуйста, мне вот эту рубаху заверни да на счёт запиши!
– Будет сделано, ваше сиятельство.
– Это что ты покупаешь, Мишель? – подошли женщины, тоже довольные и румяные.
– Да вот, Катюша, Иван Андреевич нас развлекал рассказами о том, какой силой обладает русская вышивка, и я решил прикупить себе рубаху, как хозяину дома и очага.
– Дома наденешь, – засмеялась графиня. – Посмотрим, какой из тебя крестьянин получится!
– Вот ещё что, Харитон Кузьмич, – обратился к лавочнику граф. – Нет ли у тебя намерений писчебумажным товаром торговать? Книги, особливо для детей, бумага, грифели и так далее? Не думал?
– Так ведь спрос на этот товар очень низкий, ваше сиятельство, – словно оправдываясь, сказал могучий купец. – Не требуется никому…
– Это правда. Видите ли, друг мой, в граде нашем не очень уж ценится образованность и учёность. Детей учат мало, девочек почти совсем не обучают… Недоросли одни кругом. Как родители не понимают, что грамотное чадо больше пользы и себе, и отечеству принесёт!
– Ваша правда! – поддакнул Харитон.
– Это я к вопросу о телескопе да о микроскопе, Иван Андреевич, – ухмыльнулся граф. – Только в Москву или Петербург писать надо. Вот так вот. Ну, пойдёмте в карету?
– Благодарствуем, ваше сиятельство, что пришли в нашу лавчонку, покупки в лучшем виде Митраша доставит! – купец вежливо поклонился именитым посетителям.
***
– Барыня, барыня, а можно вас о чём-то попросить? – Даша расчёсывала волосы Пульхерии, чтобы надеть ночной чепец.
– Спрашивай, – девушка смотрела на себя в зеркало, отмечая, что худоба и истощённость, наконец, её оставили.
За те несколько недель, что они жили у гостеприимных хозяев, она стала похожа на себя прежнюю – Пульхерию, которая была до замужества и не знала никаких несчастий. Лицо округлилось, щёки порозовели, разгладилась морщинка меж бровей, глаза блестели. Конечно, немалую роль играла и беременность, которая протекала спокойно и гладко, не принося, по крайней мере, пока никаких неудобств.
– Только не гневайтесь, – прошептала Даша.
– Да о чём же ты просить хочешь? Говори быстрее!
– Барин ваш, Иван Андреич, поёт хорошо, – начала служанка. – Да так хорошо, что ни в сказке сказать ни пером описать! Мы с девушками сколь разов слыхали, прям дух захватыват! Аки соловей! И грустно, и весело – всё у него выходит!
– Это так, – согласилась Пульхерия. – Иван Андреевич умеет радость душе принести, мне ли не знать! Так в чём просьба-то состоит, не пойму?
– Нынче у нас Масленичная неделя идёт, потом Великий пост зачнётся, веселиться-от нельзя будет. Барыня, не попросите ли барина, чтоб он у нас на посиделках спел?
Пульхерия резко обернулась к служанке:
– Ты… дерзкая какая! Чтоб барин на ваших посиделках пел? Что это ты выдумала?!
– Не гневайтесь, Пульхерия Ивановна! – Даша испугалась. – Простите меня, дуру бестолковую, не подумавши ляпнула! Уж так нам с девушками хотелось его послушать… наши-то парни как коряги все, ни сплясать, ни спеть не могут! А ваш-то суженый красавчик какой! Мы бы порадовались, на вас да на него глядючи… – девушка опустила голову. – Не сердитесь, барыня…
Пульхерия задумчиво посмотрела на служанку:
– Я не сержусь, просто… это как-то неожиданно всё… Я спрошу у Ивана Андреевича, но ничего не обещаю! А когда посиделки-то намечаете?
– В субботу перед Прощёным Воскресеньем. Днём-то все на гулянье пойдут, это уж как заведено, а вечером Михал Петрович девкам да парням разрешат посидеть маненько.
– Ладно, – Пульхерия отпустила её и призадумалась.
Она очень боялась, что крестьянское происхождение Вани каким-то образом даст о себе знать. Конечно, никто их не подозревал в обмане, но всё же следовало быть постоянно настороже, чтобы невзначай не выдать себя чем-либо: оговоркой какой или поступком… Не будет ли таковым являться участие в посиделках дворовых??
– Говоришь, девушки хотят послушать, как я пою? – усмехнулся Ваня.
– Да, соловьём тебя назвали, представь! А я боюсь… вдруг это как-то нам навредит в глазах графа и графини?
– Ну, душенька моя, граф с графиней и так знают, что мы с тобой дворяне, очень уж отличающиеся от обычных, по крайней мере, я – деревенский толстопятый увалень, вырос в глуши, почти без слуг, без состояния, вынужден работать, чтобы хлеб насущный добыть себе и своей жене. Согласись, уже это весьма нетривиально! – парень засмеялся.
– При всём при том ты утончённый, изящный, оооочень образованный, талантливый, – почти пропела Пульхерия, жарко глядя на него. – Ты красивый, умный, такой желанный… – она придвинулась вплотную, обвила его шею руками. – Мой…
– Твой, – Иван обхватил её за располневшую талию и прижался губами к её сладким устам. – Только твой, любушка моя! – шепнул, оторвавшись.
– Но если ты попробуешь мне изменить, – Пульхерия внезапно поменяла тон, сильно толкнула его в грудь, отчего он упал на кровать навзничь, и стремительно уселась на него верхом, причём оказалось, что быстроты движений она нисколько не утратила. – Если только попробуешь посмотреть на другую девушку, всё равно – дворянку или крепостную, то я… – она склонилась над Ваней, сколько позволил округлившийся живот. – Я… тебя… любезный друг…
– Что, душа моя? – прошептал он, восхищённый и порабощённый её гневной красотой.
– Придушу, не помилую! – Пульхерия схватила его за шею и попыталась сдавить. Ваня не сопротивлялся. Сил девушки надолго не достало – она разжала пальцы и со вздохом упала на грудь своего любимого. Иван бережно обнял её и погладил по голове:
– Да разве я хоть когда-нибудь посмотрю на другую? – тихо сказал. – Кто эта другая? Никто. Что она для меня? Ничто. Ты жизнь моя, судьба, луч солнца во тьме кромешной! Не печаль себя такими думами, Пусенька, пустое это! Даже слов таких нет, чтобы выразить, как я люблю тебя, – он покачал головой и замолчал.
Пульхерия приподнялась и затушила свечку.
Действительно, как и говорила Даша, в субботу вся семья собралась на Масленичные гуляния, которые устраивались для горожан на Ярмарочной площади, вмещавшей не одну сотню людей. Выйдя из кареты, они пошли в самый центр ураганного веселья и кого только здесь не увидели! Самый разный люд собрался для гуляния: от босяка до енотки, от малахая до кокарды, солдаты, старики, дети, крестьяне, господа, русские, инородцы – всех приняла в свои хлебосольные объятья «касаточка», «сахарные уста», «целовальница», «честная масленица», «веселая», «пеpепелочка», «пеpебуха», «объедуха», «ясочка» – такие названия дал Масленице русский народ, любя и почитая этот древнерусский сакральный праздник.
На площади тянулись многочисленные торговые ряды, в которых что только не продавалось, какой снеди не было: блины любых размеров и с самой разнообразной начинкой, какую только можно было вообразить, картофельные драники со сметаной, заливная рыба, студень, сельдь пряного посола, тушеная рыба, рыбные пироги и курники, ватрушки, оладьи, сбитни, уха, овощные запеканки с блинами, вареники с грибами, картофелем, творогом, желе, пастила, вареники со сладкими начинками из фруктов и ягодами с сахаром, молочные и фруктовые десерты, яблоки, запечённые в тесте, пряники, кулебяки, калёные орехи, сбитни, чай и многое-многое другое, глаза разбегались!
Карусели, Ванька Рататуй, скоморохи с балалайками, цыгане с медведем, гитарами да бубнами, ледяные горки, снежный городок, который обязательно будет взят к концу праздника, костры, через которые с визгом и хохотом уже прыгала молодёжь, огромное чучело и, конечно же, Масленица и Воевода – персонажи, без которых русские крестьяне не могли представить праздник.
Иван с Пульхерией и граф с графиней прогуливались среди этого людского многоцветья, наслаждаясь шумом и весельем, царившим вокруг.
– Знаете, Иван Андреевич, – начал беседу Михаил Петрович. – У меня в гостях был как-то один знакомец, любитель попутешествовать, так вот он рассказывал, что попал на Масленицу в Архангельск, в какую-то деревню, не помню уже… Так вот, представьте себе, там при проводах Масленицы совершалось такое действо: после объезда деревни распорядители праздника – вот эти самые Масленица и Воевода, – указал на главных героев, – раздевались догола и в присутствии всех собравшихся зрителей представляли своими движениями мытье в бане! Каково? А? В других же деревнях оголялся только Воевода и в таком виде произносил праздничную речь, которая и завершала народные гуляния. Вот это, скажу я вам, пикантная история! Не понимаю, в чём смысл? Может, вы сможете мне объяснить?
– Мишель, ну ты нашёл, что рассказать! – наморщила носик графиня. – Деревня, голые мужики… Фу!
– Почему же «фу», Екатерина Ильинична! – возразил Ваня. – Я думаю, нам сложно это сейчас понять, но скорее всего наши предки влагали в это действо не только потешный, но и сакральный смысл. Ведь человек и рождается нагим, и детей зачинает нагим, и умирает, по сути дела, тоже нагим, не имея за душою ничего, что можно забрать с собою в могилу… По моему скромному разумению, это могло быть символом смерти, умирания и рождения…
– Глубоко, друг мой! – восхитился граф. – Мне бы и в голову подобное не пришло. Я не столь близко, как вы, знаком с философией.
– Да и я тоже. Скорее, нахватался поверхностных знаний, вот сейчас благодаря вашей библиотеке стараюсь восполнить…
– Ой, смотрите! Ярмарочный столб! Пойдёмте посмотрим, Пульхерия Ивановна! – воскликнула графиня и увлекла девушку вперёд.
Мужчины пошли следом. В центре площади был установлен богато разукрашенный лентами столб. На самом верху были подвешены разные призы, особой ценностью являлись сапоги. Молодые парни, которые хотели произвести впечатление на красавиц, платили медяк и пробовали залезть на деревянный столб. Если юноша успешно достигал вершины, то имел полное право забрать свой подарок. Однако столб был настолько высоким, что могли добраться туда только самые сильные и смелые. Таким образом, герой не только получал ценный приз, но и расположение молодых девушек. Это был главный аттракцион на масленицу.
Семейные пары подошли как раз, когда один смельчак собирался полезть на столб. Он снял рубаху и прохаживался, поигрывая мышцами, которые бугрились на руках, подмигивая кому-то в толпе.
– Давай, Яшка! – крикнул кто-то, и парень подошёл к столбу, подпрыгнул и словно прилип к нему. Поднимался рывками: сначала крепко обхватывал столб ногами, затем бросал тело вверх, подтягивался на руках и снова укреплялся с помощью ног.
Пульхерия поёжилась:
– Холодно как ему, наверное!
– Нет, там холод не чувствуешь, тело как жар горит! – сказал Ваня. – Вот ежели столб водой окатят, да он ледяной коркой покроется – тогда холодно, и без рубахи доверху не доберёшься!
– Иван Андреевич, – задрав голову, граф следил за смельчаком. – Вы как будто и по столбу лазали?!
– Было такое, – смутился Иван. – Деревенские ребята меня подбили, сказали, что я ни за что не заберусь и приз не получу. Пришлось доказывать обратное. Они увидели, что и барчук тоже кое-чего стоит.
Ваня умолчал о том, что вызов был брошен не ему, а Александру Андреевичу, а тот, как обычно, выставил в качестве поединщика своего молочного брата.
– А что, в самом деле, я бы и сейчас смог, – пробормотал Иван.
– То есть, вас легко на слабо взять? – хитро прищурился Михаил Петрович.
– Получается, что так! – пожал плечами Ваня.
– Мишель! – почуяла неладное графиня. – Не смей! Ничего не затевай, молчи! – она схватила мужа под руку и оттащила в сторону, что-то выговаривая ему.
– Вон сколько у вас защитников, Иван Андреевич! – улыбнулся граф. – Шаг ступить не могу, сразу руки связывают!
– Михаил Петрович, вы только скажите, я вам любой приз достану. Хотите сапоги? – молодой задор заиграл в голосе Вани.
– Ванечка! – испугалась Пульхерия.
– Сапоги-то у меня есть… – задумчиво сказал граф. – А вот что там правее висит? Не пойму…
Иван прищурился, присмотревшись внимательнее:
– Похоже на украшение… Ожерелок или монисто… Хотите, граф? Для Екатерины Ильиничны? – парень озорно подмигнул.
Михаил Петрович оглянулся на супругу, которая, сдвинув брови, грозно смотрела на него, и на Пульхерию, огромные голубые глаза коей, казалось, стали ещё больше, и с сожалением покачал головой:
– Нет, друг мой, давайте побережём нервы наших женщин… да и себя заодно!
Они пошли дальше, чинно и степенно, оглядываясь по сторонам, отведали блинов с удивительно вкусной начинкой, запили сбитнем, остановились поглазеть на скоморохов, которые старались изо всех сил, увеселяя зрителей. Играли гусли, пронзительно дудели сопелки, дудки, жалейки, играли домры и балалайки, звенели накры, били барабаны – музыкальному беспределу не было конца-краю! Несколько скоморохов плясало, всячески разжигая толпу, заставляя её присоединиться к игрищам, другие, стихотворцы-потешники, веселили народ прибаутками да солёным словцом, пели песни скабрёзного содержания. Пляски их тоже были непристойны и соблазнительны. Михаил Петрович и Иван Андреевич с видимым удовольствием наблюдали за скоморохами, хохоча и подталкивая друг друга локтем, дамы же решили, что это зрелище не для них и отошли к ларьку с разнообразными украшениями. Ассортимент был богатый: гривны, бусы, подвески, ожерелки, монисто; серьги, какие только можно было вообразить – цельнолитые массивные «голубцы» с жемчугом, сканью и эмалью, ажурные металлические со вставками стекла и звенящими круглыми подвесками, «двойчатки» и «тройчатки» с металлическими гравированными бусинами, кусочками сердолика, серьги из низаного перламутра и жемчуга, плоские, в виде розетки, грушевидные, капли; пясы, колты – литые подвески из золота или серебра, их крепили на ленты у височной части головного убора, они одновременно служили и оберегами.
– Какой выбор, – прошептала Екатерина Ильинична, распахнув глаза, и начала перебирать украшения, не слушая молодого купца, обладателя этого богатства.
Пульхерия же засмотрелась на серебряные серьги-голубцы с ярко-голубыми бусинами, они сразу привлекли её внимание филигранным плетением и цветом.
– Как раз к твоим прекрасным глазам, красавица! – мгновенно заметил её интерес купец.
Девушка подняла взгляд: темноволосый и темноглазый румяный парень хитро ей улыбался.
– А есть ли у тебя мил дружок, красавица? – тихо спросил он. – Есть ли, кому покупать тебе серьги да бусы? Радовать и ублажать тебя?
Пульхерия залилась краской и не знала, что сказать нахалу, положила серьги и отворотилась. Графиня же увлечённо перебирала украшения и ничего не замечала.
– Я подарю их тебе, синеглазая, – парень перегнулся через прилавок. – Хочешь?
– Не хочет! – рядом с девушкой встал Иван, глядя в упор на охальника.
– Друг, что ли? – ухмыльнулся купец.
– Муж.
– А ежели муж, не оставляй свою жёнушку одну, – посоветовал парень. – Лихих людей полно!
– В советчиках вроде тебя не нуждаюсь! – отрезал Иван.
– Гляжу, ты боек на язык, не окоротить ли?
– На себя погляди! Лопочешь, что хочешь!
– Может, и лопочу что хочу, ты мне не указ! – парень явно наглел.
Графиня оторвалась от своего занятия и с некоторым испугом наблюдала за расходившимися молодыми людьми:
– Иван Андреевич, вы что?!
– Ничего, Екатерина Ильинична, не волнуйтесь, пойдёмте отсюда, – Ваня увлёк женщин от прилавка, и вслед ему донеслось:
– Бабий прихвостень! – рассыпался язвительный смех.
Иван обернулся:
– Где?!
– А на венце, где дома Стеньки Разина!
– Как стемнеет!
– Иван Андреевич, что вы задумали?? – воскликнула графиня.
– Ванечка! – ахнула Пульхерия.
– Не тревожьтесь, дамы, ничего не плохого не произойдёт! – улыбнулся Иван. – Пойдёмте на карусели кататься? Вот кстати и граф!
Михаил Петрович, наслушавшись и насмотревшись скоморошьих плясок, выпив стопочку водки, был готов для дальнейших приключений и против каруселей не возражал. Не возражал он и против ледяных горок, подхватив графиню, заставил её вместе с ним несколько раз скатиться по крутому спуску. Ваня с Пульхерией воздержались, лишь радовались, глядя, как Михаил Петрович прижимает к себе красавицу жену, стремглав летя с горки.
Потом они разглядывали богатые выезды холостых парней, многие из которых, будучи из состоятельных семей, специально к празднику прикупали новые сани, украшали их и «фигуряли» перед своими сужеными, катали их, что называется, с ветерком и тут же делали предложения руки и сердца, оставляя избранницам время на принятие решения, чтобы потом, в первое послепасхальное воскресенье, на Красную горку, сыграть свадьбу.
– Красиво-то как, Ванечка! – прошептала Пульхерия.
Видимо, её исстрадавшемуся сердечку было грустно видеть чужую неприкрытую, законную радость и осознавать, что сама она до сих пор является грешницей и блудницей в глазах и церкви, и людей.
– Не кручинься, милая моя, будет и у нас праздник, – пообещал Иван, приобняв её покрепче.
– Мне и так хорошо, Ванечка, и ничего боле не надо, – ответила она, вскинув на суженого голубые озёра, до краёв наполненные любовью и преданностью.
Кульминацией праздника было взятие снежного городка. Крепость, выстроенная в Симбирске, на льду реки Волги, являла собой настоящее чудо! Стены её были сложены из больших блоков спрессованного снега, после чего вся конструкция обливалась водой и поверх ледяных стен строители наращивали крышу. В крепостной стене сделали ворота с дугообразной аркой, покрытой затейливым узором, а в центре городка, сразу за воротами, вырубили большую открытую полынью.
Перед боем участники разделились на две группы: одна должна была осаждать город, а другая – защищать его. Выстроившись в боевом порядке, удальцы ждали только сигнала, по которому нападающие начнут атаковать стены снежного городка, а защитники, вооруженные метлами, снежками, кольями да еловыми ветками, будут отгонять их.
Зрителям, стоящим на возвышении открывалась вся панорама битвы. Вот прозвучал сигнал трубы, и потеха началась! Нападающие, частью пешие, частью конные, ринулись на штурм. Всадники пытались запугать защитников рёвом, криками, топотом копыт, а «пехотинцы», используя веревки и крючья старались взобраться по стенам. Защитники же отбивались вовсю: отмахивались кольями и плётками, палили из ружей холостыми патронами, чтобы напугать и прогнать коней, хлестали атакующих колючими еловыми ветками, швыряли со всей мочи снежками, лили со стен холодную воду и сбрасывали снежные глыбы. Хохот, крики, шум, гам, конский топот, пальба – всё слилось в единую симфонию нешуточной битвы.
– А когда же будет взят город? – спросила графиня.
– Если кто-нибудь из нападающих взломает ледяные ворота, крепость считается взятой, – сказал Михаил Петрович.
– Граф, видите, какой-то смельчак прорвался внутрь! – воскликнула Пульхерия, с живым любопытством наблюдавшая за зрелищем.
– Ой, ой! – закричала уже Екатерина Ильинична. – Бедняжка! Смотрите, его окунули в прорубь!
Действительно, обороняющиеся сунули парня в полынью, а потом стали валять его в сугробе, набили снег под рубаху и натёрли ему лицо до красноты. Но это время прочие нападающие и многие не выдержавшие азарта зрители набросились на крепость и разрушили ее до основания.
– Всё! – воскликнул Ваня, чудом устоявший на месте. – Игра закончилась!
– А кто же победил? – спросила графиня.
– Весна! Весна-красна победительница! – ещё громче вскричал он.
Окружающие захлопали и подхватили его крик:
– Ура, весна! Весна-красна!!
– Что ж, осталось посмотреть, как чучело зимы сожгут, – сказал граф.
– Милый, я устала, – пожаловалась Екатерина Ильинична.
– Да и я тоже, Ванечка, – поддержала её Пульхерия. – Что-то у меня спина немного ноет. Поедемте домой?
Мужчины нисколько не возражали: Иван думал о предстоящей встрече с нахалом лавочником, а Михаил Петрович, слегка пьяненький, хотел уже домой, в халат, в тишину, возможно, хотел рюмочку коньяку…
– Никогда не было так весело на Масленицу, верно, Катенька? – подвёл итог граф, когда они ехали обратно в коляске. – Вот что значит хорошая компания!
Компания была согласна.
Когда они приехали домой, графиня распорядилась насчёт обеда и пошла отдохнуть, граф удалился в кабинет, молодые направились в покои, и тут Пульхерия передала Ване просьбу служанок. Он удивился, но возражать не стал.
– Только, думается мне, Пусенька, надобно графа в известность поставить, как-то он к этой затее отнесётся. Ежели хоть что супротив скажет, мне не следует его воле перечить. Он глава и порядки здесь его.
Пульхерия согласилась, и оказалось так, что граф не только не возразил, но и выказал живое участие и любопытство. Графиня тоже была не против поучаствовать в посиделках, только если они не будут смущать девушек и парней.
– Я скажу Даше, – заявила она. – Пусть поговорит с подружками и принесёт мне ответ. Очень хочется посмотреть и на этот народный обычай.
После обеда Ваня проводил Пульхерию в покои и уложил отдохнуть, а сам начал собираться.
– Ванечка, ты куда? – обеспокоилась она.
– Пусенька, отдыхай, ни о чём не тревожься! – парень присел на кровать. – Я ненадолго выйду – и сразу вернусь!
– Ваня, пообещай, что ты не пойдёшь туда!
– Куда, милая?
– Я же всё слышала! Пообещай!
– Обещаю! Туда не пойду! Прогуляюсь. Съел за обедом много, тяжело на желудке, я ведь раньше такую еду лишь подавал.
Пульхерия успокоилась и откинулась на подушки, а Ваня направился прямиком на склон горы, где были полуразвалившиеся домишки, которые строил, по преданию, сам Стенька Разин со своей разбойничьей ватагой. Он не боялся, парень не выглядел ни вором, ни татем, скорей, охотником за девичьей красотой да любителем кулачных поединков. В крови бурлил азарт, уж очень хотелось позабавиться хоть чуть-чуть, сбросить с себя личину барина, которая успела Ивану изрядно поднадоесть. Тем более сегодня он так долго сдерживал себя на гулянии, ни в какой потехе не поучаствовал, посему чуял голод и тоску, которую обязательно надо было разогнать!
Ваня добрался к склону горы, сплошь покрытой фруктовыми садами, в сумерках. Постоял, озираясь, не зная, куда двинуться в поисках, и счёл самым разумным остаться на месте.
– Ну, ежели судьба послала мне поединщика, то он меня найдёт. Если нет – подышу волжским воздухом, – пробормотал сам себе.
Воздух, действительно, был пьянящим, будоражил кровь, возвещал наступление весны. Иван потянулся и услышал справа хруст ветки под осторожной ногой.
– Кто тут? – быстро спросил.
– Я вот не понял, ты дурень или блажной? – раздался знакомый ехидный голос.
Ваня оглянулся и увидел, как из темноты на него надвинулась ватага парней угрожающего вида. Взяли в кольцо. Вперёд выступил ухарь лавочник, он улыбался.
– Чего рот-то растянул до ушей? – спросил Иван. – Видать, дурак, раз на твои слова повёлся.
– А я тебе ничего и не говорил, – пожал плечами парень. – Мне бабёнка твоя по нраву пришлась, только и всего!
– На чужой каравай рот не разевай! – Ваня потихоньку начал закипать. – Это не бабёнка, а жена моя!
– Ну, не мужик же она! – ватажники загоготали: шутка пришлась им по нраву.
– А раз женатик, тебе бы заткнуться и валить восвояси, – небрежно бросил торговец. – Ты чего припёрся-то?
Иван уже и сам понимал, что выглядит как последний дурак: действительно, за каким лешим его понесло?? Попал как кур в ощип, теперь думать только, как сбежать да шкуру свою спасти. Он оглянулся: парни стояли не плотно, пробиться можно было, темнота помогла бы.
– Пришёл, потому что думал, ты человек чести, – предпринял ещё одну попытку.
Лавочник захохотал:
– Чумной ты барин какой-то, про честь ворам базланишь! Цацки-то те знашь откель? Нет? Наворованные!
– Так я и подумал, – пробормотал Иван, постепенно наливаясь гневом, ярясь на собственную дурость и готовясь подороже продать жизнь.
– Ну что, робя, делать-то с им будем? Порешить иль отпустить? – хохотнул главарь. – Пошукайте, чи есть что в карманах, чи нет?
