Светлана Курилович
Жернова судьбы
Крепкие руки мгновенно схватили Ивана и бесцеремонно зашарили по одежде.
– Гол соколик! – хмыкнул кто-то, и его отпустили, стукнув по затылку
– И взаправду шальной барин! – подытожил кто-то ещё.
– Кровя-то пускать ему зачем? Грех на душу лишний брать… задаром, – отозвался ещё один.
– Ну, иди тогда отсель, раз ребята решили, – пожал плечами главарь. – Иди!
– Я пришёл сюда сам и мне твоё разрешение не требуется! И пришёл я не за тем, чтоб меня убили или ограбили, а за честь жены постоять…
– Подраться хошь? – прервал его парень.
Иван осёкся.
– Хочу… – ответил негромко.
– Ну, уважить надо барина! – гаркнул кто-то. – Петруха, подерись сам на сам, а мы позевам!
– Так бы сразу и сказал! На ножичках? – спросил лавочник.
– Не умею, – хмуро сказал Иван.
Вся затея превращалась в какой-то фарс, абсолютно лишённый смысла, а также чести и благородства.
– Тогда на кулачках, – деловито сказал Петруха. – На вольную.
Он начал скидывать одежду, обнажаясь, как положено бойцам.
– Ты чего застыл? Раздевайся! – крикнул Ивану.
Ваня чуть помедлил и тоже начал снимать одежду, оголив торс. Морозный воздух холодил и щипал кожу. Он уже и забыл, каково это: всегда быть голодным и озябшим. Тело быстро привыкло к теплу, комфорту и хорошей пище, поэтому сейчас его как будто вернули в прошлое, опять бросили в лапы безжалостного Федьки-палача и пригвоздили к столбу.
Иван вздрогнул. Память тела вернулась мгновенно. Он собрался, напрягся, сжал кулаки и сосредоточился. Только сейчас его соперником был не деревенский увалень, рассчитывающий на мощь своих мускулов, а поджарый и вёрткий хищник, привыкший добывать себе на жизнь разбоем.
Парни одинаково ловко владели своим телом, у каждого был набор тайных ухваток, которых не знал соперник, но после первого же применения тайное становилось явным и ещё раз поймать соперника не удавалось. С попеременным успехом они хватали друг друга, стараясь уложить противника на спину и удержать его так, покуда он не признает свое поражение.
– Петруха, у ево спина! – внезапно крикнул кто-то из зрителей.
В этот момент Петруха подсёк Ивана и, навалившись, придавив к снегу, пытался не дать ему вывернуться и встать. На крик он чуть отвлёкся, и этого было довольно Ивану, чтоб стряхнуть его и оказаться сверху. Он с такой силой надавил противнику на горло, что у Петрухи потемнело в глазах, он обмяк и перестал сопротивляться. Ваня чуть-чуть отпустил супротивника:
– Ну??
– Сдаюсь, – прохрипел тот.
Иван освободил его, встал и, упершись ладонями в колени, начал успокаивать дыхание. Пётр перевернулся на живот, потом приподнялся на четвереньки и маленько погодя распрямился. Парни стояли рядом, от их разгорячённых тел валил пар.
– Так что у тебя… со спиной? – отдыхиваясь, спросил вор.
Иван повернулся, и он увидел рубцы и шрамы, не оставившие ни клочка целой кожи.
– Эк тебя… – прошептал он. – Каторжанин? С каторги убёг?
Ваня повернулся и уставился на противника. Драка помогла ему выпустить пар и избавиться от гнетущего напряжения, которое порабощало душу и тело.
– Я никому не скажу про тебя, – выдохнул он. – Пообещай, что мою тайну тоже сохранишь.
– Мне без надобности, – махнул рукой Пётр. – Я не торгую чужими тайнами, только цацками! – он засмеялся. – Тебя как звать-то?
– Иван.
– Меня Петром кличут. Петька Везунчик.
Парни пожали друг другу руки, Пётр выжидательно смотрел.
– Я беглый, только не каторжанин, а крепостной, – просто сказал Иван. – А на спине у меня милость моего господина прописана.
– О как! – вор вроде не удивился. – А жена твоя тоже беглая?
– Да, только она дворянка, жена моего барина.
– Ишь ты! – засмеялся Пётр, ватага присоединилась к нему. – Да ты, гляжу, хват почище моего! Я украшения чужие ворую, а ты жён!
– Жену, – поправил его Ваня. – Только одну. И это он её у меня украл, я лишь восстановил справедливость.
Они оделись, но разойтись не спешили. Что-то притягивало их друг к другу.
– Для крепостного ты знатно дерёшься, – похвалил его Петька. – Только вот на ножах не умешь.
– Не умею, – согласился Иван. – У меня и ножа-то никогда не было.
– Ну, Ванюха, ежели хошь наблашниться, ходи сюда. Мы пока здеся побудем какое-то время, поглядим, пошукаем. Могу тебя поучить.
– А давай! Приду! – недолго раздумывал Иван. – Во сколько?
– А как стемнет. Приходи да свисти два раза – ежели я здеся – отвечу. Ладно ли?
– Ладно.
Парни опять пожали друг другу руки и разошлись. Иван, на ходу оправляя одежду и приглаживая волосы, заторопился: ему ведь предстояло ещё на посиделках гулять.
– Иван Андреевич, где же вы были? – встретила его вопросом графиня. – Молодёжь уже собралась!
– Прошёлся немного, Екатерина Ильинична, на желудке было тягостно. Я сейчас же буду готов.
Посиделки, конечно же, были не такие, которые устраивались в деревнях и на которых Ваня успел побывать, да и в субботу они не проводились, нельзя было. Но что же делать подневольным людям в городе? Разрешает барин хоть изредка порадоваться – благодарить надо его за великую милость и не привередничать: другие господа ни минутки передохнуть не дают, а Михаил Петрович даже позволял парней из соседних домов приглашать, чтоб веселей было!
Суть любых посиделок, как их ни назови – беседки, вечёрки, посидки – была одна: познакомиться незамужним девицам и холостым парням, получше узнать друг друга и присмотреть себе пару. Организовывали посиделки всегда девушки, они и угощенье готовили. В доме графа под развлечения была отдана большая людская. Девушки заняли там лучшие места, а парням полагалось сидеть либо у дверей на полу, либо на специальной лавке, либо у печки. Они все пришли с подарками – конфеты, пряники, семечки, орехи, свечки – на пороге кланялись и приветствовали девушек:
– Посиделке вашей, лебеди белые!
Девушки вставали со своих мест и кланялись в ответ:
– Бог на посиделку!
Войдя в комнату, парни чинно расселись на положенные места. Господа устроились в уголку, дабы не привлекать внимания. Граф нарядился в купленную русскую рубаху, Ваня был в простой белой сорочке и чёрных штанах, Пульхерия и графиня – в скромных домашних платьицах.
Посидев немного, девушки начали петь припевания, в которых величали по именам всех пришедших парней по очереди. Таким несложным образом происходило деление по парам. Парень должен был подойти к названной в песне девушке, вывести её на середину и поцеловать, ведь припевали молодых людей друг к другу, как правило, по обоюдному согласию. На весь вечер пары должны были изображать из себя мужа и жену.
Затем начались хороводные песни, которые представляли из себя короткие сценки на тему семейной жизни. С юмором и озорством ребята изображали неверную жену и брошенного мужа или семейную пару, где муж с женой друг друга не понимают.
Граф и графиня с огромным любопытством наблюдали за молодыми людьми.
– Ну надо же, – шепнул Михаил Петрович. – Столько лет у нас проводятся посиделки, а я первый раз на них пришёл. А это так весело, оказывается!
– Погодите, Михаил Петрович, сейчас игры начнутся, будет ещё веселее! – пообещал Ваня.
Игры начались со «слепого козла». Одному из игроков завязали глаза, и он должен был ловить остальных. Для начала «слепого козла» вывели из людской и оставили перед закрытой дверью. Он начал стучаться в дверь, а остальные игроки кричали:
– Слепой козёл!
Не ходи к нам ногой,
Поди в кут,
Где холсты ткут,
Там тебе холстик дадут!
Недовольный «слепой козел» опять начинал бить в дверь ногами. Игроки снова спрашивали: «Кто здесь?» Козел отвечал: «Афанас!» – и резко открывал дверь. Все разбегались с криком: «Афанас! Не бей нас, Афанас! Ходи по нас». Наиболее ловкие парни и девушки старались дразнить «козла», дотрагиваясь до него и отбегая. «Козел» пытался хватать всех, кто попадал ему под руку. Общее веселье увеличивалось оттого, что первым на роль «козла» был избран Афанасий, лакей Ивана.
– В чём соль игры? – спросила графиня.
– Если пойманный сумеет вырваться от «козла», то игра продолжится, если нет – он сам станет «слепым козлом», и все начнётся сначала.
– Так это жмурки?! – обрадовалась она.
– Ну да.
– Мы тоже, девушками, бывало, игрывали! Ох, весело было! – чуть взгрустнулось Екатерине Ильиничне.
– А вот эта игра довольно-таки жестокая, – шепнул Ваня, увидев приготовления: в центр положили шапку, все парни и несколько девушек уселись вокруг неё кружком.
– А что это? Почему жестокая? – спросил граф.
– Смотрите, игроки должны украсть шапку, но чтоб этого не заметил жгутовник – парень, который ходит с жгутом вокруг шапки. Если заметит вора – ударит его по спине.
– А если игрок утащит шапку?
– Расплатится спиной жгутовник, всё просто!
Игра началась, прерываемая хохотом, визгом и криками. Девушек всё же жалели и лишь поглаживали жгутом, а вот парней лупили от души – они знай покряхтывали и почёсывались, но никто не жаловался, и забаву прекратили, лишь когда все утомились.
– Колечко! – звонко крикнула Паша, и все игроки стремглав подбежали к лавочке и уселись на неё, тесно прижавшись друг к другу. Сложенные ладони выставили вперёд.
– Кто вода? – спросила Паша.
– Ты! – хором ответили остальные.
– Да у меня и колечка-то нет, – растерялась она.
– Возьми моё! – Пульхерия протянула своё маленькое колечко с голубым глазком.
– Вот спасибо, барыня! Не хотите ли поиграть? – вдруг предложила девушка. – И вы, барин?
Ваня, не раздумывая, встал и, подхватив за руку Пульхерию, устроил её на лавочке, сам присел на корточки рядом. Игра началась. Паша обошла всех игроков и отступила:
– Колечко, колечко, выйди на крылечко!
Из середины игроков попытался вырваться пришлый чернявый парень, но соседи удержали его локтями. Паша повторила свои действия – на этот раз попробовала выбежать Марфа, но и ей это не удалось. После третьего захода колечко попало Проше-кучеру, и уж он-то выскочил, никакие локти его не удержали. Паша заняла его место.
Игра продолжилась, колечко попадало то одному, то другому игроку, вода менялся, Ваня и Пульхерия тоже смогли поиграть, их не обошли стороной. Наконец, и эта забава надоела, и кто-то крикнул:
– Целуй, девка, молодца!
Молодёжь загудела, засмеялась и выстроилась кружком. Пульхерия озиралась, не понимая, что нужно делать.
– Всё просто, – шепнул Ваня. – Сейчас сама поймёшь!
– Вода, кто вода?
– Митрий пущай встанет!
Невысокий худосочный парень вышел в центр, закрыл глаза и вытянул впереди себя руку с указующим перстом. Начал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Круг игроков стал вращаться в другую сторону. Молодёжь стояла тесно, плечом к плечу, движение было неравномерным, они то замедлялись, толкая друг друга, то, наоборот, убыстрялись, смеялись и шутили. Потом начали хором напевать:
– Шла матрешка по дорожке,
Потеряла две сережки,
Две сережки, два кольца,
Целуй, девка, молодца!
С последними словами все остановились. Рука ведущего указывала на Марфу. Девушка, краснея, вышла в центр и стала спиной к парню. Хоровод, хлопая в ладоши, начал громко и дружно кричать:
– Раз! Два! Три!
На счет «три» парень с девушкой синхронно повернули головы в одну и ту же сторону, развернулись друг к другу лицом и… поцеловались!
– Хорошая игра? – спросил Ваня.
– Ванечка, мне кажется, он подсматривал, – недоверчиво сказала Пульхерия.
– Он? Не, никогда! Это же нечестно! – серьёзно ответил парень.
– Ваня, ты смеёшься надо мной? – не поверила она.
– Я? – он увёл глаза вбок. – Нет! – сказал твёрдо и уверенно.
Игра повторилась, в круг толкнули Прошу, ему досталась Паша, но поцеловаться не удалось: головы в разные стороны повернули. Ещё и ещё менялись игроки, со всё большим азартом вращался и пел хоровод, и вот кто-то вытолкнул в центр Ивана. Пульхерия, к ужасу своему, ощутила жесточайший приступ ревности: как представила, что кто-то её любимого поцелует, а тем паче, если он кого-то… Она и двигаться-то забыла, хоровод просто потащил её за собой. Со словами «Целуй, девка, молодца!» – рука Вани уставилась на неё. Девушки осторожно подтолкнули Пульхерию в центр, они стали спиной к спине, и она почувствовала, как Ваня пожал её левую руку. По наитию на счёт «три!» девушка повернула голову влево и по смеху и крику игроков поняла, что партнёр её тоже не оплошал.
– Так вот как это делается! – прошептала она.
– Ага! – Иван весь светился, как мальчишка.
– Значит, не подглядывал? – Пульхерия смотрела в его сияющие глаза и не могла насмотреться.
– Не-а!
– Целуй, девка, молодца! – крикнул кто-то из ребят, а следом за ним другой голос азартно гаркнул:
– Гаски!
Спустя секунду мозолистые пальцы затушили все свечки, и в темноте какое-то время раздавалась только музыка поцелуев… Ваня, обняв Пульхерию, подхватил её на руки, и губы их соединились в таком сладком и чувственном поцелуе, что у неё закружилась голова…
Когда снова зажгли огонь, молодёжь выглядела растрёпанной, румяной, смущённой и довольной одновременно. Иван нашёл взглядом графа и графиню и по их раскрасневшимся лицам понял, что они тоже не растерялись. Энергии и жара, исходивших от молодых людей, хватило, чтобы перебудоражить всех присутствующих!
Через пару минут девушки, не сговариваясь, встали, взялись за руки и пошли верёвочкой по комнате, напевая. Парни, подбегая, вставали между ними и вплетали свои грубые голоса в нежный девичий хор:
– Как пойду я, молоденька,
Как пойду я, веселенька,
Вдоль долиною,
Вширь шириною;
Как на встречу молоденьке,
Как на встречу веселеньке
Косой серый зайка.
Наперед он забегает,
В глаза заглядает.
Не заглядывай, заинька,
Не заглядывай, серенький:
У меня мать грозна,
Не пускает гулять поздно;
И врозь распроститься,
Велит разойтиться…
– Барин! – Даша махнула рукой, приглашая, и Ваня тоже встал, замкнув верёвочку. Хоровод пошёл по комнате, выписывая сложные фигуры, насколько позволяли размеры людской. – Спойте!
– Какую?
– Печальну! – девушки поддакнули, и парень завёл:
– Ой, да ты не плачь, небо синее…
Хоровод загрустил, пошёл медленно, покачиваясь, но рук не расцеплял. Ваня допел, послышались одобрительные вздохи, как мужские, так и девические.
– Иван Андреич, а теперь весёлую, котору в ванной пели… – попросила девушка и осеклась, поняв, что сказала лишнее.
– Так ведь она купальная, её летом петь надо, я лучше другую спою, новую, – предложил Иван, не заметив ничего крамольного в её словах.
– Ох ты, сердце моё, серденько!
Что, лихое, расходилося?
Распалилось, расшалилося?
В красну девку, знать, влюбилося!
Ты, головушка бедовая,
С вольным ветром в поле борешься,
Нет покоя теперь молодцу,
Нет свободы храбру удальцу.
Я куплю ей бусы алые,
Серьги золота червленого
И рассыплю всё к ее ногам,
К белым ноженькам упаду сам.
Полюби меня, зазнобушка,
Пожалей меня, сударушка!
Иссушила безысходна страсть,
Ты не дай же мне совсем пропасть!
А девица смотрит искоса,
Изогнула соболину бровь:
Не нужны мне украшения,
Ты мне сделай одолжение!
Я ведь девушка стыдливая
Никакой любви не ведаю,
Покажи мне сердце нежное,
Докажи любовь безбрежную.
Глянул в очи я бездонные
И достал я острый ножичек,
Узорчатый засапожничек,
Полоснул себе литую грудь,
Чтоб любимой сердце протянуть.
Без твоей любви, красавица,
Не летать мне гордым соколом,
Без тебя мне жизнь – кручинушка,
Пусть сгорает, как лучинушка6…
В общем, когда Ваня закончил, хоровод практически расстроился.
– Жестокая какая девушка! – буркнул кто-то из парней. – Сердце ей подавай!
– Да нет, это юноша не так её понял! – возразил Иван. – Она просто хотела, чтоб парень доказал свою любовь, а он…
– Ванечка, спой весёлую песню, я тебя прошу! – шмыгнула Пульхерия. – Так нельзя, мы все расстроились!
– Пожалуйста, Иван Андреич! – попросила Даша.
Ваня посмотрел на девушек, у которых глаза были красные, на понурившихся парней и понял свою ошибку. Тряхнул головой и запел «На Ивана на Купала». Настроение сразу переменилось, откуда-то появилась балалайка, бубен да жалейки, пошла весёлая музыка. Потом грянули плясовую, потом «Ах вы, сени, мои сени», и тут Ваня не сдержался, выдал отменного трепака, аж граф с графиней вскочили и начали танцевать.
Далеко за полночь посиделки закончились и гости разошлись восвояси. Домочадцы пожелали друг другу спокойной ночи, и долгий день завершился.
Когда Ваня переодевался ко сну, Пульхерия заметила на его торсе большой синяк, но спрашивать не стала, решив выведать завтра. Спросила о другом:
– Это что же за красавица, про которую ты песню написал?
– Просто девушка, воображаемая, – пожал он плечами и лёг, погасив свечку.
– Если я узнаю, что это не просто девушка, я… – грозно прошептала Пульхерия, но больше ничего не успела сказать…
***
На следующий день все домашние просили друг у друга прощения, крестились и низко кланялись, причём граф и графиня точно так же просили прощения у крепостных, как и они у них, не делали никакой разницы. В имении Зарецких такого не водилось никогда даже при покойных господах, дворовых могли удостоить лишь милостивым кивком да словами «Бог простит».
Масленичное гулянье продолжалось, но хозяева и старшие никуда уже не пошли, отпустили развлечься молодёжь. Нужно было приготовиться к Великому посту, вымыть, выкипятить всю посуду от остатков скоромного, заглянуть в свою душу и тоже вычистить её по возможности от грехов. Перед Пульхерией и Иваном стояла сложная задача: солгать на исповеди.
– Ванечка, не солгать, а утаить! – твёрдо сказала Пульхерия. – Просто промолчать. Священник и не будет предполагать, что ты не дворянин, поэтому… – она пожала плечами. – Никакого обмана и не будет.
Ваня думал немного иначе, но спорить с любимой не стал. Зачем? Всё равно ложь остаётся ложью, как её ни назови.
К вечеру он засобирался на волжский спуск, и Пульхерия сочла возможным спросить, откуда у него синяк. Иван спокойно ответил, что боролся, и сейчас идёт за тем же, её просит не беспокоиться. Пульхерия, конечно же, всполошилась, но Ваня очень твёрдо, что вообще было на него не похоже, поскольку противиться любимой он не мог, сказал:
– Я пойду, Пусенька, мне надо. Ничего со мной не случится! Не тревожься! – и ушёл.
Что он мог ей сказать? Что уже просто невыносимо сидеть дома и участвовать лишь в благочинных разговорах? Нет, он не жаловался и не гневил судьбу, наоборот, благодарил Бога за каждую свободную минуту, отпущенную и ему, и Пусеньке, но… телу не хватало нагрузки. Ваня чувствовал, что начинает поправляться и становится не таким лёгким и подвижным, как прежде. Ему нужны были эти встречи, пусть и с подозрительными людьми, чтобы помнить, кто он есть… Поэтому, невзирая на красноречивые взгляды Пульхерии, ушёл из дому. На склоне горы остановился, посвистел, как было условлено, и на час с четвертью забыл, что он барин. Петька не соврал, начал учить его драке с ножом, показал, как противостоять супротивнику, если у тебя нет оружия, открыл и кое-какие свои уловки. Ваня слушал внимательно да на ус мотал.
По завершении урока договорились о следующей встрече и… попросили друг у друга прощения! Начал Петруха. Поклонился и сказал:
– Прости меня Христа ради!
На удивлённый взгляд Ивана ответил:
– Чай, мы тоже крещёные! Не нехристи какие!
Домой Ваня вернулся довольным, успокоенным телесно и душевно. Пульхерия, которая несмотря на свой юный возраст была девушкой неглупой (пережитые испытания всем добавляют ума), не приставала с расспросами. Одного взгляда на улыбку на лице любимого ей было достаточно, чтоб развеялись все её страхи и сомнения.
На первой неделе Великого поста в Симбирске была сборная ярмарка. Вернее, не ярмарка, а базар, который так назвали впоследствии, потому что происходил он на первой, сборной, неделе Великого поста. Отдана была базару площадь около Вознесенского собора; здесь было несколько постоянных лавок, принадлежавших местным купцам, а на время торговых дней строились еще балаганы: те и другие отдавались в наем приезжим торговцам.
На такой базар привозили железо, чугун, медные изделия, хомуты, кожи, овчину, шерсть, воск, холсты, деревянную посуду и прочий крестьянский товар, между тем как мануфактурные и колониальные товары можно было купить в Симбирске на Карсунской ярмарке, в то время весьма значительной и первой в губернии по торговыми оборотам. Но посетить сборную ярмарку, которая только-только организовалась в городе, как и любое новое дело, было весьма интересно, и, конечно же, граф и графиня не могли пропустить это событие. Пульхерия тоже захотела пойти, Ваня – следом за ней.
Конечно, это было совсем не то, когда он отправлялся на ярмарку сам торговать, следить за товаром, приглядывать за барышниками, но поглазеть на народ, может, на Ваньку Рататуя, ещё какое ни есть развлечение найти, представлялось завлекательным.
На самой площади они разделились с Завадскими, это получилось случайно: графиня заинтересовалась красивой посудой с голубыми и синими узорами и углубилась в разглядывание тарелок да мисок, ещё и самовар такой же присмотрела. А Ваня с Пульхерией увидели лошадей и подошли полюбоваться красивыми животными. Иван заметно тосковал без работы, связанной с конями, ему не хватало их добрых глаз, трепетной чувствительности, насторожённых ушей, даже острый запах конского пота вызвал сейчас какую-то тоску в душе. Он стал разговаривать с торговцем о лошадиных статях, о кормёжке, отбивке денника; мужик отвечал сначала односложно, но потом, почуяв в барине изрядного затока, раскрепостился, и речь его полилась свободнее. Пульхерия просто стояла рядом, любуясь тонконогими красавцами, поглаживая заплетённые в косички и украшенные ленточками гривы.
– А что, барин, – сказал мужик, – купи лошадку для своей барыни! Купи, вишь, как ей нравится!
Ваня обернулся на Пульхерию и лицо его осветилось:
– Да мы здесь в гостях, видишь ли, – ответил торговцу. – Нам и ставить-то её будет некуда. Мы проездом… Спасибо тебе.
– Да за что же? – удивился мужик.
– А за беседу! – сказал Ваня, и они пошли дальше.
– Смотри, Ванечка, палатка какая-то, давай заглянем? – предложила Пульхерия.
Лучше бы не предлагала… Это оказалась палатка, в которой продавали людей… Когда Иван с Пульхерией зашли, они увидели несколько групп крестьян, мужского и женского пола, старых и молодых, детей, цеплявшихся за юбки матери.
– Что здесь происходит? – спросил Ваня, не сразу осознавший, что идёт торговля людьми.
– Продаём крепостных господина Куколевского Михаила Андреевича, помещика из Чердаклов, – сказал невысокий вертлявый парень. – Не желаете ли осмотреть?
Иван ничего не ответил, будто оглох, за него сказала Пульхерия:
– Нет, не желаем! – и потянула Ваню за рукав, но он словно окаменел, сдвинуть его было невозможно.
– Всё-таки желаете, барин? – обрадовался парень. – Пойдёмте, покажу!
– А что случилось, почему продают людей помещика? – глухо спросил Иван.
– Платить ему нечем в казну, всё проедено, пропито, прожито, нужда заставила, – пожал плечами парень.
– И кто же здесь? – Ваня остановился перед пожилой женщиной, утиравшей слёзы концом платка.
– Это Прасковья, – охотно начал рассказывать парень. – Пятидесяти с лишком лет, умеет стряпать, выполнять всякую работу по дому, умелица, была кормилицей помещика, может ходить за младенцами. Вот у вас, гляжу, пополнение намечается, как раз бы кстати такая баба была, – улыбнулся он.
– У нас уже есть, – без улыбки сказал Иван.
Женщина, увидевшая Пульхерию и, видимо, почувствовавшая какую-то надежду, глядя на её юное личико, при этих словах опустила глаза, лицо её словно потухло.
– Ну, нет так нет, – легко согласился торговец, тем более что Прасковьей заинтересовалась пожилая семейная пара, и он переключился на них, стал рассказывать о достоинствах товара.
– Ванечка, пойдём? – жалобно сказала Пульхерия.
– Нет, Пусенька, останемся. Хочу посмотреть, кого ещё решил продать господин помещик за ненадобностью, – каким-то деревянным голосом произнёс Иван.
Следующим был мужик, ровесник Прасковьи, мрачно и угрюмо он поглядывал из-под опущенных век на покупателей.
– А ты что умеешь делать? – спросил Ваня. – Как звать тебя?
– Митрофаном кличут, барин, – тихо сказал мужик. – Я при Михал Андреиче всякую работу сполнял, всё могу делать, что скажете.
– Ну, например?
– Лакейску должность могу, полы натирать, за платьем смотреть, ремёсла знаю, да всё могу, барин… Только ежели меня купить восхотите, то и Прасковью… жена она мне…– у сурового мужика навернулась скупая слеза, он торопливо утёр её рукавом.
– А деток у тебя нет? – участливо спросила Пульхерия.
– Как нет… два сына да две дочки… только их барин себе в услужение оставил…
Ваня кивнул ему и шагнул дальше.
– Ванечка, – прошептала Пульхерия, уже ни на что на рассчитывая.
– Пойдём, душа моя, посмотрим, как господа людей за людей не считают, – мёртвым голосом сказал парень.
Далее продавалась мать с детьми – мальчиком лет десяти и девочкой трёх-четырёх. Детишки были русоволосыми и голубоглазыми, они схватились за материну юбку и стреляли испуганными глазёнками в проходивших мимо людей. Ваня что-то пробормотал, девушка не разобрала что, но переспросить не успела: к ним подскочил прежний торговец и бойко заговорил:
– А это Татьяна, мастерица-рукодельница, прядёт, ткёт, шьёт, вяжет, кружева плетёт, гладью вышивает, продаётся вместе и поврозь!
– Как поврозь? – помертвевшими губами спросила Пульхерия.
– Так. Мальчишку уже кто-то присмотрел себе в лакеи, девчонка мала, без матери не нужна никому, в довесок пойдёт, за целковый.
Женщина плакала не скрываясь, прижимала к себе сына и беспрестанно гладила его по голове, по лицу.
– Ты! – внезапно рявкнул парень, глаза его в момент сделались острыми и злыми.– Прекрати реветь! Я тебя предупреждал: ещё раз увижу, что плачешь, быстро горячих всыплю!
– Да как же она перестанет плакать? – возмутилась Пульхерия. – Вы ведь у матери сына отнимаете?! Что ж у неё, сердца нет? Камень вместо него?
– Вы чтой-то непонятное говорите, барыня, – прищурился на неё парень. – Это крещёная собственность помещика, он вправе решать, что с ей делать, посему о каких чувствах вы речь ведёте? Странные мысли у вашей жены, барин!
– Заткнись лучше! – неожиданно грубо сказал Ваня. – Не твоё дело, какие мысли у моей жены! Кто там стоит? Рассказывай! – он указал на стайку нарядно одетых девушек, стоявших чуть поодаль, перед ними собралось несколько дворян-мужчин, они разглядывали несчастных и переговаривались.
– Это уже не помещика Куколевского люди, а местного дворянина Поликарпова девки из его киятру.
– Откуда? Из театра, может быть?
– Ну, там они на скене представляли, пели, плясали, теперь за ненадобностью продаются. Помещик снова женился, новая жена против киятру, мужиков всех в деревню отправила, на землю, а девок решила продать. Они делать ничего не умеют, так, вертихвостки, – пренебрежительно сказал торговец.
Молодые люди издали посмотрели на девушек, всех, как одна, красивых и ярких, и, не сговариваясь, вздохнули: и он, и она прекрасно знали, для каких надобностей господа могут купить ничего не умеющую девку…
– Ещё повезёт, если добрый господин попадётся, – сказала Пульхерия, когда они вышли, наконец, из палатки, – а не такой, как мой благоверный…
– На меня посмотри, – глухо сказал Иван. – Моя мать жила у таких добрых господ… Ничего благого из этого не вышло…
– Вышел ты, Ванечка! – шепнула, прижимаясь к его руке Пульхерия. – Каждый день благодарю Бога, что встретила тебя!
– Вот вы где! – услышали они голос графа. – А мы вас потеряли!
– Где вы были, что видели? – спросила Екатерина Ильинична.
– Мы случайно зашли в палатку, где людьми торгуют, – тихо ответила Пульхерия7.
– А! – помрачнел Михаил Петрович. – Отвратительный узаконенный обычай! Пытался с ним бороться, но у нас такие замшелые лбы сидят, свернуть невозможно!
– Мишеля чуть крамольником не объявили за его предложения, а он всего-то хотел, чтобы не продавали людей, как скот, вот в таких местах, и не разлучали семьи…
– То есть в принципе вы не против продажи крепостных, Михаил Петрович? – спросил Иван.
Они медленно пошли по ярмарке.
– Я против, Иван Андреевич, я вообще не приветствую никакой купли-продажи, люди не скот! Но пока у нас в стране царят законы, разрешающие продавать людей, ничего сделать нельзя. Могу только выдвигать смягчение этих законов, но кто меня слушать-то будет! – граф махнул рукой.
– Там мать была с маленькими детьми, – Ваня сглотнул. – Сына её уже продали, дочка маленькая, поэтому пока оставили при матери… Сколько живу, понять не могу такого зверства: разлучать семьи да ещё и утверждать, что люди, как камни, ничего не чувствуют…
– Да, друг мой, это ужасная несправедливость, – согласился Михаил Петрович. – Вскорости я вас познакомлю с интересными людьми, мне кажется, вы найдёте общий язык!
– Мишенька! – воскликнула графиня. – Видите, балаган! Давайте посмотрим? Не будемте грустить!
Они подошли к ширме, на которой прыгал и вертелся горбоносый человечек в красном колпаке, и Ваня, увидев знакомые сцены, услышав знакомый голос, почувствовал, как стукнуло сердце.
– Неужели Парамон? – прошептал.
– Что? – спросила Пульхерия.
– Пусенька, мне кажется, я знаю этого кукольника, – тихо сказал он. – Встретил его в январе на ярмарке. У него есть такое представление про помещика… крамольное, вот увидишь сейчас!
Но последняя сцена была с невестой Ваньки Рататуя, и на этом зрелище завершилось. Зрители стали кидать деньги, Ваня тоже нашарил монетку в кармане:
– Я пойду поздоровкаюсь! Граф, денежку не дадите артисту? Я передам!
Михаил Петрович выудил какую-то монету и передал Ване.
Зайдя за ширму, он увидел семью рыжеволосых – Парамона, Матвея и Аксютку.
– Доброго вам здоровья! – сказал громко.
– И вам поздорову, барин! – ответил кукольник и замолчал, вглядываясь в него.
– Иван? – неуверенно спросил.
– Узнал меня! – обрадовался Ваня, протягивая руку.
Парамон пожал её:
– Так… что за маскарад? Или… маскарад был тогда?
– Ни то и ни то! Парамон, я сбежал от своего барина, – шепнул Иван. – Сбежал! Живу здесь как дворянин!
– Ох ты! – кукловод почесал в затылке. – Вот оно как! Как же дальше-то жить будешь? Скрываться?
– Не думал пока, – Ваня пожал плечами. – День прошёл – и ладно, дальше я не загадываю…
– А…
– Батя, – обратился к отцу Матвей. – Скажи ему!
– Что сказать? – не понял Ваня.
– Думается мне, – Парамон полез за пазуху и вытащил мятый, оборванный листок. – Содрал его, на кой ляд, не ведал, а вот пригодилось, на!
– Что это? – не понял Иван.
– Почитай.
– «Разыскивается беглый крепостной помещика Вязниковского А.Г., мужеска пола, рост два аршина восемь вершков, смуглый, черноволосый, глаза карие, на вид двадцати пяти лет, особые приметы: порвано левое ухо, правая щека рассечена. Имя – Епифан, опытный медник. Вознаграждение – двести рублей», – Ваня опустил руку с листком.
