Станислав Войтицкий
Принципы
Товарищество
Несмотря на то, что били его с матом и злым рычанием, Олег Некрасов чувствовал некоторую искусственность процесса. Да, похитили его грязновато, приложив по голове в процессе, как следует напугав, но вот поездка в грязном багажнике «шестерки» уже была как-то по не времени, для две тысячи тринадцатого.
Это был уже перебор.
Как будто перед депутатом разыгрывали некий спектакль. По приезду на место, едва открыв багажник, ему сразу набросили на голову непрозрачный мешок и потащили под руки по шуршащей дорожке, где-то в загородном доме. Рядом нежно журчал ручей, по всей видимости, бывший частью дизайнерского ландшафта, и лаял большой пес.
Затем Некрасова стащили вниз по каким-то ступенькам, небрежно бросили на каменный пол и сдернули мешок. Избивать начали практически сразу, ничего не объясняя. С этого момент Олег расслабился и больше не боялся. Его не хотели убивать – иначе уже бы убили и закопали в лесу. Его даже не хотели калечить – удары были, несмотря на тяжесть, очень аккуратными – бандит, пыхтя и матерясь, от души бил Некрасова по ногам и рукам, но профессионально не трогал голову, живот, спину и пах. Его не собирались пытать ради получения какой- либо информации – иначе уже раздели бы догола, чтобы почувствовал себя беззащитным, окатили ледяной водой и продемонстрировали блестящий и наточенный инструмент для допроса.
Несмотря на всю грубость обращения, Олег понял – это просто особым образом оформленное послание. И даже понял, от кого – Салман Аджоев был достаточно суровым человеком, чтобы играть в девяностые, но при этом достаточно разумным, чтобы знать, где проходят границы допустимого.
Конечно, Некрасов рассчитывал на более цивилизованный подход, но столкновение так или иначе было неизбежно. Понимая это, Олег искал не конфронтации, но синергии. Ему было что предложить Салману Азизовичу.
Пришла пора играть роль политика, она неплохо удавалась Олегу. Он поднял руки, жестом прося прекратить избиение.
– Ты понимаешь, гнида, почему ты здесь?
Прищурившись от света висящей под потолком лампочки, Некрасов постарался разглядеть лицо собеседника. Им был Сергей Деркач. Деркач был близким соратником Аджоева – из тех, кто не известен широкой публике, никогда не сидел и не светился. Но если тщательно навести справки, то его роль в организации Салмана становилась куда более значительной. Некрасов знал больше, чем простой обыватель – перед тем как наводить мосты в Энск, он навел справки более чем тщательно. Деркача и Аджоева связывало общее афганское прошлое. Сохраненное с войны боевое братство обеспечивало самое главное качество Деркача – абсолютную верность. Среди умных людей это качество ценилось очень высоко как крайне редкое, а в преступном мире – особенно.
Внешность тупого качка скрывала под собой по-настоящему опасного и умного противника. И в этом было некое противоречие – чтобы привести в чувство непуганого дурачка из Иркутска, можно было нанять мелкую гопоту.
Похоже, Салман Азизович тоже умел наводить справки.
Деркач отошел в угол, взял стоящую там старую табуретку и швырнул ее в депутата.
– Сядь, – холодно приказал он.
Некрасов подчинился. Удерживать равновесие на кривой и шатающейся табуретке было очень непросто.
– Ты влезаешь на занятую территорию, – сухо и мрачно пояснил Сергей. – К уважаемым и серьезным людям.
Он поставил стул напротив Некрасова и сел, закинув ногу на ногу.
– Со всем уважением, Салман Азизович не совсем верно понял мои намерения.
Деркачу стало противно. Он откровенно считал Некрасова таким же ничтожеством, как и всех прочих знакомых ему местных политиков. Сейчас этот будет лебезить и унижаться, решил он.
– Да, меня интересует Энск, я хочу здесь работать, – продолжил объяснять Некрасов. – Но я ни в коем случае не собираюсь нарушать сложившийся порядок вещей. Мои интересы лежат совершенно в иной плоскости.
– Я никакого Салмана Азизовича не знаю. Ты собираешься пересечь границу. Красную черту. Тебя вежливо просят развернуться и заняться другими делами.
– Сергей Георгиевич, зачем же вы так… – депутат с укором посмотрел на Деркача. – Если бы я мог поговорить с господином Аджоевым, мы смогли бы разрешить все вопросы к взаимному удовлетворению.
Деркача несколько раздражало, что скользкий депутат знает о его персоне. Но этого следовало ожидать – знающих людей было достаточно, чтобы информация о структуре организации Аджоева была относительно известной. Не полностью открыта, но при определенных возможностях… Удивительно, что у такой мелочевки, как Некрасов, такие возможности были. Или за ним стоит кто-то посерьезней?
– Как я уже говорил, я не знаю господина Аджоева. Но, думаю, человек он уважаемый и серьезный. Не станет тратить свое время на шестерку.
– Возможно, стоит оставить ему возможность это решать?
Некрасов сказал это осторожно, но Деркач все равно воспринимал такой вопрос как вызов.
– Мне неинтересно твое мнение. Ты получил послание и должен дать ответ.
Олег внимательно посмотрел собеседнику в глаза… Глаза – зеркало души. Если смотреть внимательно, можно прочитать сокровенные эмоции человеку по изменению морщин вокруг глаз, бегающему взгляду, прищуру…
Некрасов знал, что Деркач и Аджоев вместе служили в Афганистане. Там служили тысячи солдат, были среди них и земляки из маленьких русских провинциальных городков. Но не все возвращались домой, чтобы создать крупную преступную группировку и пронести свою боевую дружбу сквозь девяностые годы.
Олег ощутил палящее солнце и сухой горный воздух. Его взгляду живо представилась картина – попавший в засаду отряд советских солдат. Их уазик подорвался на небольшой мине, одинокий стрелок из «духов» пытался добить выживших. Его отправили на встречу с Аллахом, но ему удалось отнять две жизни из четырех. Вертушка опасается соваться глубоко в горы и может забрать солдат только в низовье. Некрасову наяву представилась картина – двое воинов-интернационалистов, буквально – русский и езид – уходят из горного ущелья. Один из них ранен и просит товарища оставить его. Просит оставить всерьез, без пафоса, понимая, что бросить его разумно, и никто не осудит, в первую очередь он сам. Но товарищ отказывается и ставит свою жизнь на кон, не имея возможности уйти быстро и незаметно. Такие ситуации превращают друзей в братьев.
Кого же из них ранили?
Некрасов еще раз бросил беглый взгляд на Деркача и понял – ранен был Сергей, а тащил Салман.
– Сергей, мой ответ будет таким, – спокойно сказал Олег. – У Салмана Азизовича есть интересующая меня информация. И мне нужно его разрешение устроиться в Энске. Я надеюсь на его благосклонность и понимаю, что она не может быть куплена за деньги. Мне есть что ему предложить. Но обсуждать это мы будем только наедине.
Деркач ухмыльнулся. По крайней мере, Некрасов не боялся. Хотя и стоило… Но Сергей уважал смелость в любом случае – даже когда человек сильно недооценивал опасность своего положения.
Олег увидел, что его собеседник все еще колеблется и решил рискнуть. Хотя и понимал, что может ухудшить свое положение.
– Сергей, ты обязан Салману еще с Афганистана. Ты должен передать ему мое предложение о встрече.
– Я тебе, сопля, ничего не должен.
– Зато своему руководителю ты должен очень много. Такой долг и так непросто отдать. Стоит ли его умножать?
Увидев, как на лице Сергея на мгновение мелькнуло тревожное выражение, Олег добавил, стараясь развеять колебания:
– Я уверен, что твоя верность не исчерпывается собачьей преданностью за спасенную когда-то жизнь. Поверь…
Договорить Некрасов не успел. Он искренне не вкладывал в словосочетание «собачья преданность» какой-то негативной коннотации, но Деркач понял сказанное по своему и нанес очень точный и сильный удар ногой с разворота, пришедшийся депутату в лицо.
Это уже был не спектакль. Некрасов едва успел сложиться калачиком и закрыть голову руками. Сергей бил его по-настоящему, без шуток. Теперь он считал нужным закрыть вопрос как минимум сотрясением и парой сломанных ребер. Меньшего Некрасов не заслужил.
– Ты, погань, ничего обо мне не знаешь, – он спокойно говорил спокойно и без злобы, но чеканя каждое слово, синхронно сочетая его с плотными пинками в голову, которые лишь слегка смягчались выставленными руками Олега.
– Сергей! – строгий голос Аджоева, почти окрик, остановил это избиение.
Некрасов расслабленно опустил руки. Он добился своего, хотя предпочел бы заплатить меньшую цену.
Аджоев подошел к Деркачу и мягко положил руку на плечо. Взглянул в глаза.
– Сережа, я тебя не узнаю.
– Извини, Салман… – Сергей был искренне расстроен, что вспылил. Это случалось очень редко, обычно Деркач прекрасно контролировал свои эмоции.
Несмотря на то, что он находился у Салмана в подчинении, их отношения не сводились к простому исполнению приказов. Скорее, это была странная дружба двух непохожих людей – разных по характеру, по национальности, по вере.
Салман был намного ниже и смотрелся как-то неказисто рядом с Деркачом – спортивным и подтянутым, гладко выбритым. Сгорбившись под невидимой тяжестью, Аджоев низко опустил согнутые плечи. Езид выглядел намного старше своего русского друга. Имел заметный живот. На лице была небольшая борода, уже седая.
Некрасов отметил какую-то странную химию между ними. Возможно, даже любовь – не имеющую никакого отношения к низости и пошлости. При неглубоком взгляде со стороны можно было назвать их хозяином и верным псом, но на самом деле… Олег понял, что верность Деркача не может быть сведена к спасению жизни в Афгане. Дело было не только в том, что Сергей был морально готов отправиться на смерть за своего командира. Дело было в том, что Салман никогда не смог бы отдать такой приказ. Они многое прошли вместе, и, очевидно, вместе были готовы умереть.
Некрасов предположил, что в лице Аджоева Сергей нашел кого-то вроде вождя. А вожди одиноки, и бесконечно ценят настоящую верность. Именно таких, верных людей, назначают руководить службой безопасности.
– Все нормально, – Аджоев похлопал Деркача по спине. – Прогуляйся пока.
Сергей кивнул и вышел. Салман подошел к Некрасову и протянул ему руку, помог снова сесть на табурет.
– Что же, вы привлекли мое внимание, Олег Вячеславович. Как давно вы поняли, что я наблюдаю за ходом вашей беседы?
– Я этого не знал. Просто рискнул.
– Риск благородное дело, – с улыбкой сказал Аджоев. – Вот только стоил ли того результат?
– Мы разговариваем, значит, стоил.
Салман пожал плечами.
– Молодой человек. Вы простите, что я так снисходительно. Я боюсь, вы считаете меня тем, кем я не являюсь.
– Вы крупный бизнесмен с криминальным прошлым и обширными связями.
– Ну что вы… Какое криминальное прошлое?
Аджоев удивленно вскинул брови, но в душе ухмыльнулся. Молодой депутат его забавлял. Наглый и смелый. Жизнь еще не побила.
– Хорошо, вы крупный бизнесмен с обширными связями, – не стал спорить Некрасов.
– Вот это правильно. И как я должен реагировать, когда неизвестный мне выскочка из Иркутска хочет влезть в отлаженный и настроенный механизм моего бизнеса?
Некрасов покачал головой.
– Вы сами прекрасно знаете, что механизм проржавел. Вас поддавливают конкуренты из Иркутска, а господин Урин…
Услышав фамилию депутата областной думы, уже десяток лет старательно лоббировавшего интересы группы компаний Аджоева, езид поморщился от презрения.
– Господин Урин относится к тому типу людей, о которых Ленин говорил: «иной мерзавец полезен именно тем, что он мерзавец», – сказал Салман.
Данная откровенность ничего, по сути, не означала – кем является Урин, и так знал весь Иркутск.
– Я все понимаю, но он спекся. Не только у вас есть на него компромат. Прокуратура уже заряжена, вопрос будет решен через две недели.
Салмана несколько уязвила осведомленность Некрасова – при его собственном незнании.
– Спасибо, – он кивнул, признавая ценность полученных сведений. – Я проверю по своим каналам. А вы, стало быть, метите на его место?
– На его место – нет! – Некрасов даже поежился. – Я не настолько мелок, чтобы сесть на такой крючок, и не настолько глуп, чтобы стольким людям при этом задолжать. Я прицеливаюсь на его должность. Но не сейчас. В следующем электоральном цикле, в восемнадцатом году.
Аджоев горько улыбнулся. На какое-то мгновение ему показалось, что Некрасов не так прост… А дело все также оказалось во власти. И почему эти политики – мужчины, напоминающие по своей сути недостойных женщин – так рвутся во все эти думы, советы и прочие министерства? Салман искренне считал, что подлинная власть не там, подлинная власть находит свое пристанище в руках сильных людей, продевших свои длинные руки в перчаточных кукол – петрушек. И в данном раскладе – какой смысл хотеть быть петрушкой?
– Боюсь, нам нечего друг другу предложить, – разочарованно сказал Аджоев.
– Вы совершенно не поняли моих намерений, – ответил Некрасов. – Я не собираюсь проситься в ваши шестерки. Я пришел просить вашей помощи в одном деле, совершенно независимо от всей этой выборной чепухи.
– Перед тем, как услышать от вас эту просьбу, я хотел бы знать, как вы планируете возместить мне зря потраченное время?
Олег не удивился подобному вопросу, он был к нему готов.
– Ваше время не потрачено зря. Я знаю, что вы заинтересованы в приобретении определенного типа фармацевтической продукции. «Сила Байкала».
Интересно, откуда он знает, задумался Аджоев, но вслух устало и неопределенно сказал:
– Да, хорошие витамины. После двенадцатого года их больше не производят. Дефицитный товар. Можно хорошо перепродать.
– О, с вашими доходами заниматься перепродажей БАДов… Неважно, насколько хороших и дефицитных. Но мне безразлично, зачем они вам. У меня есть номера партий, которые вам нужны.
Эта информация была для Салмана сверхценной. И вот теперь сама шла в руки с каким-то лохом. Или получается, не лохом? Кто стоит за этим человечком? Аджоев едва не выдал свое волнение бегающими глазами, но быстро взял себя в руки.
– Я заинтересован, – спокойно сказал он, уже прикидывая, что если информацию не удастся купить, ее можно будет и выбить. Выжечь каленым железом, если потребуется. Даже если в результате депутат пропадет без вести. Ничего страшного – разве мало людей пропадает?
– Салман Азизович, я знаю, что четырнадцатого июля двенадцатого года вас не было в Энске. Думаю, в связи с требованиями безопасности. Не может быть, чтобы столь осведомленный человек не имел никаких данных о предстоящей заварухе. А я в тот день был в городе. Гостил у мамы, видел ситуацию изнутри. Уже потом изучил предысторию, кое-что раскопал. То, что случилось в те дни – это настолько большое и странное событие, что оно просто не укладывается в голове. Знаю, что и вас интересуют те события. С учетом вашего интереса к «СБ» и формуле «черного».
Некрасов выпрямился, посмотрел Аджоеву прямо в глаза и добавил:
– Мы оба ищем истину. И можем друг другу помочь.
***
Салман тепло проводил своего дорогого гостя после окончания разговора. Попросил Сергея подвезти Некрасова, чем до крайности удивил Деркача. Он не доверял ушлому депутату, но поневоле проникся уважением – с учетом, как достойно он выпутался из сложившейся ситуации. Что бы он не сказал Салману – сказанное было достаточно веским, чтобы считать Олега Некрасова серьезным человеком, достойным внимания.
В отличие от первоначального замысла, Некрасов возвращался не в багажнике и без мешка на голове.
Когда они выехали с территории загородного дома, принадлежащего Аджоеву, Сергей решил извиниться за свою вспышку гнева.
– Олег Вячеславович, я прошу…
– Не надо, Сергей. Это я должен попросить прощения. Нам еще вместе работать, и я предпочел бы иметь хорошие отношения. Возможно, даже дружеские. Я был не прав. Манипулировал, а я это ненавижу. Я просто хочу, чтобы ты знал – я ничего не знаю про Афганистан. Это была просто удачная догадка, – сказал Некрасов.
Он солгал. Не про манипулирование, он действительно это ненавидел. Про Афган.
Но Деркач все равно поверил ему, потому что очень хотел в это поверить.
Литий
I Зов к странствиям
Золотым стандартом начала литературного произведения считается дорога. Даже не так – путь. Любому приключению, согласно модному нынче Кэмпбеллу и его «Тысячеликому герою», предшествует «зов к странствиям». Неважно, идет ли речь о командировке, туристической поездке, паломничестве по святым местам – в жизни героя происходит нечто, нарушающее привычный порядок вещей, и с этого момента стартует сюжет произведения.
Мой рассказ в этом смысле не блещет оригинальностью. Он тоже начинается с дороги. Только в нем я не являюсь героем. Я злодей. Антагонист. Тот, кого ненавидят, и самое главное – понятно, за что.
Как бы то ни было, начать – это самое простое. А вот продумать сюжет, сделать его целостным и доступным для восприятия, донести какую-то мысль, но не слишком «в лоб» – вот тут начинаются трудности. Некоторые авторы составляют книги по стандартной методике – сначала план, затем фабула, а потом сам текст, глава за главой. Я предпочитаю другой подход, потому что он приносит наибольшее наслаждение – я отдаюсь истории, вкладываю в нее свое воображение, и она награждает меня своим независимым течением, удивительным порой для меня самого. Я написал уже три десятка книг в различных жанрах – и почти во всех случаях я не знал, чем закончится история, которую я начинал. Герои, события, повороты сюжета – все это дышало само по себе, будто вне моей воли.
Но, к сожалению, сейчас будет другой случай. Такое я еще не пробовал. Даже не знаю, к какому жанру это отнести. Речь пойдет о моем личном опыте, о том, что я пережил на самом деле. Не «основано на реальных событиях», а настолько реально, насколько это вообще возможно. Но это ни в коем случае не автобиография, не мемуары. И даже больше того – это вообще не книга в привычном смысле. Ее нельзя показывать ни родственникам, ни посторонним. Слишком личное и потому – слишком противное. Можно сказать, это расширенный и дополненный дневник. Некоторые записи из своего обычного дневника я также приложу, с привязкой к дате и времени. Это нужно прежде всего мне – чтобы собрать свои разбегающиеся мысли воедино и как-то систематизировать и проанализировать свой мистический опыт.
Ну и если я умру… Так, что за глупости? Когда я умру, надеюсь, кто-нибудь увидит этот текст и сможет рационально объяснить все произошедшее. Чуть глубже, чем «автор, что ты куришь?». И, может, чем-то даже посочувствовать… Ха-ха
Опыт временной петли – для тебя, мой неизвестный читатель, это мистический опыт? Лично я ничего научного в этом не вижу. Когда само время смеется над законами физики – что может быть таинственнее и страшнее? Рядом с этим все призраки и духи этого мира ничего не значат.
Есть ряд определенных проблем в написании этого текста. Они касаются как формы, так и содержания. Раньше я однозначно считал содержание намного важнее, но наш постмодернистский век поколебал мою веру. Форма побеждает, порой и за счет пожирания содержания. Взять какой-нибудь «Дом листьев» – где форма выходит за пределы жанровых рамок и начинает подчинять себе сам текст – буквально, на уровне формата и шрифта.
Что я хочу от этого рассказа? Выпендриться и эпатировать? Кого? Это же не для печати. Напечатаете, когда я сдохну. Мне плевать на ваше мнение. Я всю жизнь писал прежде всего для себя – даже когда был на пике популярности. Но без читательского признания вряд ли написал бы так много.
Я тщеславен. Был. Теперь я пресыщен.
Я вообще не буду думать о жанровых рамках. Мне плевать, насколько неудобно будет это читать. Я просто буду выплескивать вам в мозг свой мыслительный поток. Плевать, что это тяжело воспринимается – мне, читатель, безразличен твой комфорт.
Безусловно, будет привычнее, удобнее и естественнее описывать произошедшие события от первого лица, но это накладывает ряд ограничений. В таких произведениях очень важна экспозиция, чтобы читатель мог должным образом прочувствовать произведение, сопереживать главному герою, задаваться вопросом – а что я бы сделал на его месте?
Не жди, мой друг, таких ощущений от этой повести. У тебя не получится мне сопереживать, я не имею право рассчитывать на твое хорошее отношение. Местами тебе будет противно, потому что я буду максимально честен. Я не собираюсь играть в поддавки и обелять свою эгоцентричную персону. Говоря честно, я конченая мразь и честное отношение к самому себе – это, пожалуй, единственная хорошая черта моего характера.
Я совсем кратко расскажу свою предысторию, потому что это важно для понимания контекста произошедшего. Ненавижу, когда повествование ведется от первого лица, но автор толком не знакомит читателя с персонажами. Думает, что читателю интересно додумывать самому. Это бред – читатель должен думать об основной идее, заложенной автором, а не пытаться увидеть между строк какую-то дешевую отсылку, призванную потешить эго самых внимательных.
Ладно, чего тянуть кота за хвост?
Два года назад я убил двух человек. Неплохо для начала? А как вам такое – это были мать и ребенок. Правда, жесть? Кто закрыл книгу прямо в этом месте?
Расслабьтесь. Я не какой-то маньяк. Это вышло случайно. Они возникли на дороге темной ночью, перебегали дорогу в неположенном месте и на очень плохом, слепом повороте. Житейская ситуация, и я на самом деле не виноват. Но есть одна проблема – я не остановился и не принял последствия правильно.
Я допустил ошибку и скрылся с места происшествия. В тот момент я решил, что это не такое уж большое дело – что случилось, то случилось, людей уже не вернешь. Если бы женщина и ребенок были живы, я бы вызвал помощь. Но они погибли мгновенно. Их судьбу нельзя было изменить, а моя была под угрозой. Сейчас, когда я исправно принимаю все необходимые препараты, я понимаю, что был не прав. Но когда случилась эта трагедия, у меня был гипоманиакальный эпизод, и я не вполне правильно оценил обстановку с этической точки зрения.
Да, я психически болен. Слегка. Биполярное аффективное расстройство второго типа. Как я оказался за рулем? Ха. У меня была справка от психиатра, что я в ремиссии. Все законно. Правда, я на самом деле не был в ремиссии.
Раньше это расстройство называлось маниакально-депрессивным психозом, но это словосочетание очень стигматизирует пациентов. Звучит неприятно и отталкивающе. Вы же понимаете – большинство биполяров в целом адекватно себя ведут. Психоз совсем необязателен. И если состояние гипомании относительно легко контролируется – кто в здравом уме от него откажется? Потрясающая продуктивность, активный творческий процесс. Правда, выхлоп от работы слабый, но насколько приятен процесс.
А еще насыщенный вкус еды и стояк, как у двадцатилетнего. Легкое легальное экстази прямо в твоей голове.
В конце концов, это лучше, чем если бы я сбил их во время депрессивного периода. Тогда я бы запросто покончил с собой. А так я заставил свою совесть заткнуться, и когда накатила депрессия – смог удержаться от всяких глупостей. Хотя это было непросто.
Говорил же, я конченая эгоистичная мразь.
Но хотя я избежал ответственности по закону, это происшествие сильно на мне сказалось. Я впал в тяжелейший творческий кризис. Не мог написать ни строчки. Жилось мне безбедно – прошлые труды кормили, но подлинного счастья я мог достичь только в процессе творчества. Возможно, причина была и медикаментозная.
Когда я впервые понял, что со мной что-то не так, у меня не было много вариантов, к кому обращаться. Раньше на весь город был, считай, один лишь Сафин – психиатр, психотерапевт, психоаналитик и психолог в одном лице. Человек и пароход. Жаль, что он так плохо кончил, был по-настоящему талантлив. Он четко поставил мне БАР и грамотно объяснил, как жить. А я-то думал, что просто очень талантливый и эксцентричный. Оказывается, не только. Сафин познакомил меня с литием, подобрал таблетки, чтобы помочь моим почкам сгладить побочные эффекты.
Но из той, самой страшной депрессии, меня вытаскивал уже другой специалист. Теперь психиатров полно, так что мне было из кого выбирать. Сами понимаете – лечить биполярку непросто. Антидепрессанты не помогают – они только толкают в манию, которая оборачивается через короткое время новой депрессией, хуже старой. И все же мы рискнули, и сделали все правильно. Боюсь, в той ситуации без флуоксетина я бы не справился. И мир потерял бы хорошего писателя. У меня много поклонников, и им было бы грустно.
Не стесняйтесь просить помощи у специалистов. Иначе в какой-то момент помощь вам окажут помимо вашей воли. Если успеют.
В конечном счете, литий стал моим другом. Благодаря нему я посмотрел на жизнь здраво – как нормальные люди. Я понимал, что это лекарство мне необходимо и от души ненавидел его. Литий принес в мою жизнь порядок, контроль… И практически отнял свободу творить. Не сразу. Он делал это постепенно, какое-то время, по инерции, романы вылетали из-под пера. Но творчество радовало меня все меньше. Я открывал свои старые произведения и зевал – настолько они казались претенциозными и скучными. Я пробовал писать что-то новое – получалась такая херня, что было не жалко стереть уже после пары страниц. В итоге за весь литиевый период родил всего два романа – и они были приняты не очень хорошо. Даже женой. Это значит, что на самом деле они были просто ужасны.
Никакого вдохновения. Яркие и насыщенные сны – основной их источник во время творческой радостной деятельности – исчезли. Я теперь не все сны запоминаю, а те, что все же помню – какие-то абстрактные, абсурдные, гротескные. Снится всякая чушь, о которой не напишешь.
Неужели вам всем такое снится, люди?
Мне не хватало какой-то осмысленности в жизни. Оказалось, что одними таблетками жизнь в порядок не приведешь. Я развелся с третьей женой, но и этого было недостаточно, чтобы прийти в норму. Хоть я и избавился от молодой дурочки, обожавшей меня еще три года назад, впереди были неприятные формальности выполнения брачного контракта. Этот развод дорого мне обошелся, но собственные нервы дороже.
Не женитесь на том, кого не любите. Пожалейте этот и без того страдающий мир. Если брак становится условием для продолжения яркой и насыщенной сексуальной жизни с привлекательной молодой женщиной – лучше найдите другую партнёршу.
Мне нужно было сменить обстановку, оставить надоевший до смерти Энск. Я решил отправиться в отпуск.
В конце десятых в город потекли хорошие деньги, и начала оживать инфраструктура – в том числе и туристическая. Приезжали новые люди – как в советские времена. Если уж город начал оживать, то почему бы и мне не ожить? Может, в тайге, среди лесов, я обрету душевное спокойствие, а там – кто знает – вдруг вдохновение вернется? В таком ключе я думал. В области было несколько старых туристических баз. Я выбрал «Еловую», неподалеку от старого поселка Доброе. Ее открыли только этим летом, и пока туда еще мало кто ездил, тем более зимой. Снял домик на пару недель, рассчитывая, что в конце года желающих провести время в глухой тайге не будет. Или будет мало. Рассчитывал на полноценное одиночество.
Потому что я ненавижу людей. Эта ненависть вызвана отчётливым пониманием глубоко скрытого лицемерного ханжества практически каждого из них. Люди – лжецы. Лжецы и трусы. Божьи рабы в теле безволосой обезьяны. Я зато честен – я знаю, что скот и притворяюсь нормальным человеком, потому что умею хорошо лгать и считаю это естественным.
Мне нужно было отдохнуть от людей.
Решился на эту поездку в декабре восемнадцатого.
Думаю, теперь вы знаете достаточно, и можно перейти к делу. Поехали? Есть последняя просьба, мой нетерпеливый друг.
Пока ты будешь читать, держи в уме – возможно, я кое о чем солгал. Я не такое уж чудовище. Может, я не сбивал тех людей на дороге. Я выдумал. Я просто так эпатировал. Сальвадор Дали в своей автобиографии подробно описал, насколько он безнравственный мерзавец. Так увлекся, что ему никто не поверил. Может, в этом и была задумка великого гения?
Чем я хуже?
Масштаб личности, конечно, не тот, но я готов компенсировать его размером собственного эго.
А если я покончил с собой, и эти записки в твоих руках по этой причине, то знай – я принял это решение исключительно из-за угрызений моей беспокойной совести. Я грешный человек, но очень сильно раскаялся.
Ах да, осталось еще мое имя.
Меня зовут Михаил Воронин. На обложке другое имя, потому что сейчас я не писатель. Я персонаж, и это – моя история.
II Первый рубеж
Зимы в Энске чертовски холодные, и мне это было только на руку. Все мои друзья крутили у виска, когда я рассказывал о своем замысле. Конечно, это куда как хуже моего обычного досуга – вечеринок с дорогими наркотиками и разнузданными оргиями.
Ладно, я не Дали. Никаких наркотиков и групповушек. Врать нехорошо – все равно ты, читатель, наверняка достаточно проницателен, чтобы вывести меня на чистую воду. Но я всегда мечтал о богемной жизни. Это правда. К сожалению, в нашем городе просто невозможно жить таким образом. Даже несмотря на то, что я успешный человек. Мой успех ограничен одной Иркутской областью. Вот родился бы я в Москве…
Друзья отговаривали меня, потому что чувствовали подвох. Думали, что я сделаю глупость. У них были основания. Бездетный, опустошенный, разведенный творец, полностью исписавшийся уже к сорока годам. Кризис среднего возраста. Семьи нет, работы нет. Я был отвергнут собственной музой безграничного воображения. Если здраво взглянуть со стороны – неудачник. Хорошо хоть, что при деньгах. А то еще пришлось бы на работу идти… Вот где кошмар. Я ни дня в своей жизни не проработал.
Хозяин базы любезно согласился подбросить меня до места. Раз в неделю его работник отвозил продукты и разную мелочевку, о которой просили отдыхающие, и я напросился поехать с ним.
До условленного места – продуктовой оптовой базы я подъехал на такси. К сожалению, транспорт был так себе – самая обычная буханка. Хорошая проходимость не окупала «козлиный» характер этой убогой железной коробки.
– Доброе утро, – низкорослый и слегка полный мужчина твердо пожал мне руку. – Петр.
– Михаил, – я ответил на рукопожатие.
Петр был коренастым и весёлым живчиком. Поздоровавшись, он оперативно загрузил в буханку ящики с едой и газовый баллон. От моей помощи отказался.
– Будем с вами попутчиками, – обрадованно сказал он. Очевидно, он подустал возить продукты в одиночестве.
– Дорога долгая, успеем пообщаться, – неопределенно сказал я. – Расскажите, как там все устроено?
– Условия спартанские. Но не все так плохо – свет есть, вода в реке чистейшая. Правда, в холодные дни нужно прорубь рубить. Но я так понимаю, вас это не пугает, за этим и едете? В конце каждой недели я завожу продукты. Если тоска заест, могу вывезти вас обратно раньше. Правда, боюсь, это вам не компенсируют.
