Станислав Войтицкий
Принципы
– Другие чеченцы?
– Нет. Вообще не чеченцы.
Возникла долгая пауза. Олег бросил взгляд на часы. Оставалось две минуты. Секундная стрелка неумолимо ползла вперед.
– А кто? – наконец, спросил Аджоев.
– Это Мария.
– Из того, что ты говорил, она не способна на такое.
– Прошло уже почти десять лет. Люди меняются и за меньший срок.
– Она не человек, Олег. Если все так, как ты говоришь, и она готова убивать – она не человек.
У Аджоева были на этот счет свои соображения. Некрасова удивляло не то, почему Салман легко поверил в ее существование, а сверхъестественное объяснение, предложенное им. Оказалось, что Аджоев был хорошо знаком с христианскими текстами. В частности, с Откровением.
Но Олег всегда отмахивался от фантастических предположений старого езида.
– Это наверняка она. Все сходится, – сказал Некрасов. – Ты не позвонил мне не просто так. Она внушила тебе не звонить. Наверняка, она знала, что Шумейко захочет меня увезти и решила: настал подходящий момент, чтобы действовать.
– Как она могла мне что-то внушить? Я же съел «черный», как ты мне сказал.
– Салман, я не знаю всех ее возможностей. Но знаю, что она всегда старается их развивать. Ты же не успел сделать ничего непоправимого?
– Нет, – угрюмо ответил Аджоев. – Только предъяву кинул и стрелу забил.
Одна минута. Нужно было спешить.
– Хорошо. Теперь слушай внимательно, времени мало. Перенеси стрелу на пять дней. Чтобы я успел вернуться.
– Пять дней? Олег, ты совсем охерел? Возвращайся, блин, в город.
– Прости, Салман. Мне придется уехать. Дай добро Игорю, чтобы он меня отпустил. Я не могу уйти, иначе они убьют Лизу.
– Олег, ты сказал, что едешь добровольно. Ничего себе, добровольно. Я убью этих мразей, как только появится возможность – и писаку, и ментов.
– Нет. Никого из них. Это хорошие люди. Ни один человек из тех, кто меня забрал, не делает это добровольно. Шумейко просто хочет меня проучить. Я вернусь, Салман. Все, даю тебе Игоря.
Некрасов передал телефон и побежал назад к «Приоре». По дороге он отметил, с каким облегчением выдохнул побелевший от напряжения Ростовцев.
Несмотря на плохие новости, Олег был настроен оптимистично и даже рад, что Мария проявила себя. Некрасов считал, что это преждевременный и неудачный ход с ее стороны. Он был уверен, что сумеет предотвратить никому не нужный конфликт, а потом нанесет ответный удар.
Некрасов парадоксально считал, что его союзником обязательно станет Шумейко. Каким бы он ни был циничным комитетчиком, в его глазах читалось – такое явление, как Мария, он обязательно искренне возненавидит.
***
Я безотрывно смотрел за секундной стрелкой, напряженно сжимая пистолет. До отмеченного Ворониным срока оставалось чуть больше минуты. Этот отмороженный ублюдок никак не проявлял своего волнения.
Покосившись на Лизу, я увидел, что она, хоть и напугана, но панику подавляет. Поймав ее взгляд, я аккуратно положил свою руку на дверной замок, так, чтобы сидящие сзади этого не видели. Лиза кивнула. Надеюсь, она меня поняла.
План был простой. Еще примерно через тридцать секунд, я оборачиваюсь и стреляю Воронину в грудь (чтобы точно не промахнуться) столько раз, сколько успею, за мгновение до этого крикнув Лизе, чтобы она бежала.
Родионов должен отвлечься на непосредственную угрозу – меня, но, так как у него автомат, которым в тесной машине пользоваться неудобно, у Лизы будет пара лишних мгновений, чтобы выскочить из машины. С другой стороны, бандиты из внедорожника наверняка тоже начнут стрелять, так как Некрасов уже в безопасности. У Лизы будут хорошие шансы добежать до леса – всем сразу станет не до нее.
Если Родионова убьют, то Некрасов найдет и увезет ее в безопасное место. Если Родионов всех убьет, тоже вряд ли за ней погонится. Что касается меня – независимо от исхода перестрелки, я не рассчитывал ее пережить.
Некрасов помахал нам рукой и пошел назад. Еще до того, как он дошел, бандиты спешно забрались в машину и уехали. Каким бы он ни был скользким, в минимальных нормах порядочности отказать Некрасову было нельзя.
– Все хорошо, Лиза, – сказал я. – Можешь сесть нормально.
Увидев, что с ее женихом все нормально, она спрятала лицо в ладонях, стараясь скорее придти в себя. Еще мгновение – и взяла себя в руки. Мне всегда нравилось, что она с характером.
Родионов уступил место Некрасову, и депутат сел в машину.
– Я все уладил. Нам больше никто не помешает, – сказал он.
– Отлично, – ответил я. – Только нужно кое-что прояснить.
Я кипел от злобы и едва себя сдерживал. Обошел машину и подошел к задней двери со стороны Воронина, распахнул ее.
Ответом мне была ехидная усмешка. Пистолет по-прежнему был направлен в пассажирское сидение. В спину Лизе.
– Убери ствол, – потребовал я.
– Вот этот? – уточнил Воронин и направил пистолет на меня.
– Ты не приструнишь своего отморозка? – спросил я у Родионова.
– Он не мой, – сухо ответил тот. Было видно, что ему неприятно поведение компаньона, но повлиять на него он не может.
Некрасов наклонился чуть вперед, чтобы видеть наш разговор. Он посмотрел на меня… и подмигнул. Это сбило меня с толку.
– Расслабься и веди машину, – отмахнулся от меня Воронин. Едва он отвел ствол в сторону, Олег резко ударил его локтем в челюсть. Тут до меня дошло, что это было за подмигивание. Я бросился на Воронина и вырвал пистолет у него из рук. Обезоружив его, я испытал огромное облегчение. Родионов, к моему удивлению, даже не дернулся.
– Прости, Михаил – сказал Некрасов Воронину. – Но это было необходимо.
Я посмотрел на отнятый пистолет внимательнее. Это был «Грач», до этого я ни разу не держал в руках такой ствол. Нащупав предохранитель, я перевел его в безопасное положение и с удивлением уставился на красную точку. Это значило, что у Воронина он уже стоял на предохранителе. Я отвел кожух ствола на себя, но, к моему удивлению, экстракции патрона не произошло, а пистолет встал на затворную задержку.
Я сбросил магазин. Так и есть – пустой. Пистолет все это время был на предохранителе и не заряжен. Я со злостью бросил его на колени Воронину.
– Я не доверил бы ему заряженное оружие, – пояснил Родионов со своего места.
– Придурок! – крикнул я в ответ. – Я же его едва не убил!
Воронин покачал головой.
– Не убил бы.
Интересно, откуда такая уверенность?
Несмотря на то, что Родионов убрал «Грач» и автомат в сумку, в воздухе все равно витало напряжение. Поездка проходила в полном молчании, что, с учетом обстоятельств, было неудивительно. К вечеру мы добрались до Тулуна и выехали на 255-ую трассу, повернув на Красноярск.
Я устал, но никто не выразил желание сменить меня за рулем. Думаю, это было правильно – мы все слишком нервничали для ночной дороги, и ночевка была правильным решением.
Придорожная гостиница с названием «Синяя птица» показалась мне подходящим местом для ночлега.
V
– Свободны были только двух- и трехместные номера, – сообщил нам расклад Родионов. – Я взял два трехместных по соседству.
– Вопросов не было? – спросил Воронин. Со всей этой суетой мы не захватили паспорта Некрасова и Лизы, так что у нас могли возникнуть неожиданные проблемы с заселением.
– Удостоверение сотрудника следственного комитета – удивительно полезная штука, – пояснил майор.
– Как будем распределяться? – спросил я.
– Я с ним в одной комнате не буду, – сразу сказала Лиза, показав на Воронина.
– Но и с Олегом Вячеславовичем тоже, – ухмыльнулся Родионов. – В нашем предприятии я отвечаю за доставку господина Некрасова к пункту назначения, так что комнату он будет делить со мной. Я считаю, вас нужно разделить. Извините, Елизавета Лазаревна, по-другому не будет.
Автоматически получалось, что мы с Лизой сегодня ночуем в одном номере, все остальные – в другом.
Как по мне, это был лучший расклад. Для Лизы, по крайней мере, не худший, все-таки я лучше, чем Воронин. Я уже понял, что от него можно ждать чего угодно. Я совершенно не понимал, какие у него отношения с Шумейко, но это, конечно, было не моим делом.
Когда я открыл дверь в номер, Лиза быстро прошмыгнула внутрь, стараясь на меня даже не смотреть.
– Я в душ, – сразу сказала Лиза, прихватив с собой зачем-то простынь и запершись изнутри.
Мне в голову пришла абсурдная мысль, что она может повеситься, но потом я сообразил – ни у кого из нас нет сменной одежды, так что Лиза, похоже, воспользуется простыней в качестве ночной рубашки.
Вскоре послышался шум воды. Этот звук резанул мне по памяти. Прошло ведь не так уж и много времени. Еще несколько лет назад мы порой принимали душ вместе – после постели. Как она игриво улыбалась мне, как мы нежно целовались под струями воды. Она ведь такая маленькая и худенькая, тянулась ко мне на цыпочках, а я наклонялся ей навстречу… И тут она прошептала, что любит меня. Было очень мило, как она при этом волновалась. Для нее эти слова значили очень много.
Черт, ну почему сильнее всего ранят именно хорошие воспоминания?
Я бы предпочел стереть эту женщину из своей памяти – именно потому, что до сих пор ее любил.
Лиза вышла из душевой, закутанная в простынь, как я и предполагал. Положила одежду на тумбочку ближайшей к двери кровати, забралась под одеяло.
– Выключи свет, когда помоешься, – попросила она, повернувшись ко мне спиной.
– Лиза, прости… Я хочу поговорить с тобой.
Она молчала. Я ненавидел, когда она молчит.
– Скажи что-нибудь, – попросил я.
– Что мне сказать, Дима? – сказала она в стену. – Я не хочу с тобой разговаривать. Но я не в силах заткнуть тебе рот. Если тебе будет легче, можешь выдать один из своих лживых монологов, только, пожалуйста, побыстрее. Я хочу спать.
Что же, по крайней мере, она меня выслушает. Правда, стоит отдать ей должное – она не первый раз разрешала до себя достучаться.
– Я понимаю, что уже поздно просить прощения за то, что я сделал в 2005-ом. Но я и сейчас считаю, что мы все сделали правильно. Тебе трудно принять это, потому что Максим был твоим другом, но… Ладно, суть-то не в этом. Ты уже говорила, что не мое участие в этом деле является настоящей проблемой, а то, что я тебе об этом не сказал. Просто пойми меня – мне же нужно было поймать Точилину, понимаешь? Ты бы не стала со мной работать, ты же сама сказала. А потом я уже и думать об этом перестал. Лиза, я дурак, но я действительно влюбился в тебя без памяти. А, главное, я сам не знаю, почему. У меня было много женщин, это так, но лишь с тобой я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Нам же было хорошо вместе, и от того, что я сделал почти пятнадцать лет назад – разве это могло поменяться? Я не предавал тебя, Лиза, не предавал! Я же ради тебя просил у Шумейко, чтобы он дал тебе доступ к данным. Даже я не знаю, что случилось четырнадцатого июля. Я надеялся, что это принесет тебе хоть какое-то успокоение. Ты же пойми, Шумейко специально дал тебе материалы по Печерской. Ему удобнее, чтобы я был в доступе и не отягощен связями с другими людьми! Это он злодей в этой истории!
Чем дольше, тем громче я говорил, но Лиза продолжала упрямо молчать. Я постарался успокоиться и продолжил:
– Ты знаешь, я спокойно принимаю, что ты нашла свое счастье. Твой Олег на самом деле не так плох, как я о нем поначалу думал. Но меня угнетает другое – как сильно ты меня ненавидишь. Я считаю, что не заслуживаю этой ненависти. Знай, что когда мы приедем в Томск, я сделаю все возможное, чтобы защитить тебя и Олега. Я не знаю, что задумали Родионов и Воронин, но я не допущу, чтобы вам причинили вред. И плевать, что Шумейко скажет, я не его марионетка. Я только искренне прошу у тебя прощения за все, что завершил. У нас было так много хорошего… Давай все же будем… Ладно, я понимаю, что друзьями мы уже не будем, но пусть хотя бы этой испепеляющей ненависти в твоих глазах не будет. Скажи, я могу на это рассчитывать?
Я выдохнул, ожидая ответа. Лиза медленно повернулась в мою сторону и посмотрела мне в глаза. Испепеляющая ненависть – очень точное определение этого взгляда.
– Ты смеешь просить у меня прощения? Ты посадил в тюрьму – и тем самым фактически убил – моего лучшего друга. Сначала ты скрыл это от меня, чтобы я рискнула безопасностью своих детей ради очередного триумфа твоей блистательной карьеры. А потом продолжил скрывать, чтобы меня поиметь. А сегодня меня и моего любимого человека по твоей милости чуть не убили. Эту ночь он вынужден провести в одном номере с двумя отморозками, один из которых был готов устроить настоящую бойню, а второй – просто беспринципный негодяй и подонок. Знаешь что, Ростовцев? Я ненавижу тебя. Я хочу, чтобы ты умер. Если ты будешь тонуть, я брошу тебе гирю. Ты хуже Воронина. Он хотя бы не притворяется хорошим человеком.
Вот и поговорили.
Перед сном я разрядил пистолет, разобрал и бросил части в тумбочки, за исключением рамки, которую сунул его под подушку.
Мало ли что.
***
Депутат Некрасов и майор Родионов сидели напротив друг друга по обе стороны дешевой тумбочки и пили крепкий чай. Пакетики были предусмотрительно оставлены рядом с электрическим чайником, предоставляющимся гостиницей. Возможность заварить себе чай прямо в номере была одним из преимуществ трехместного «люкса» в «Синей птице».
За прошедший день и вечер Олег внимательно изучил майора и окончательно убедился, что тот не имеет никаких злых намерений по отношению к его персоне. Мысли Родионова и Ростовцева на его счет совпадали. Это успокоило Олега, но дало богатую пищу для размышлений. Походе, все что просил Шумейко – сгонять в Томск и обратно. Зачем? Правда, предполагалось, что всю дорогу Олег должен был провести в багажнике, используя пластиковую бутылку вместо «зеленых остановок». Это могло бы уложиться в спектакль под названием «неадекватный бывший», не обладай Олег теми возможностями, которые дала ему Мария. Если бы не стойкость Лизы и неуверенность Ростовцева, поездка могла быть сильно менее комфортной. Но ничего смертельного… В конце концов, Олег уже катался в багажнике, пусть и не так далеко.
Некрасов снова и снова возвращался к вопросу – зачем Шумейко нужно увезти его подальше от Энска, чтобы потом вернуть. Чего добивается Константин Валерьевич? Неужели это просто демонстрация возможностей?
Кое-что не давало Олегу покоя. Странная история с Михаилом Ворониным – его разум был плотно закрыт от Некрасова. Недоступен, как для обычного человека. В глазах у писателя он видел лишь пустоту; ни мыслей о семье, ни творческих изысканий, ни сиюминутных потребностей. Некрасов знал, что «черный» действует на людей по-разному. Предположил, что популярный писатель не чужд различным излишествам и, возможно, пробовал его лет десять назад. Одного раза было вполне достаточно, чтобы эффект сохранился на всю оставшуюся жизнь.
Родионов – другое дело. Он был как открытая книга. Тосковал по умершей давно любимой жене, посвящал всего себя работе следователем. Олег узнал, что в двенадцатом году Шумейко вытащил майора из тюрьмы, и теперь приходилось возвращать должок.
Но с Ворониным нужно было разобраться. И сделать это нужно было как раньше, еще до Марии.
– Поговорим? – спросил Олег у майора.
– Можно, – ответил тот, поставив на тумбочку парящую чашку.
– Александр, можно на «ты»? Вы несколько старше меня, но как-то неудобно «выкать». Мы сегодня висели на волоске, таким моменты сближают.
– Не возражаю, Олег.
– Прекрасно! А вы, Михаил? Ничего, если будем тыкать?
Воронин сидел на кровати и хмуро молчал.
– Молчание принято считать знаком согласия, но я так полагаю, это «нет», – сказал Некрасов и снова повернулся к майору. – Тебе вся эта ситуация не кажется странной?
– Что ты имеешь в виду?
– Вы оба не убивать меня едете, это я понял. Да и не такой ты человек, чтобы убивать. Елизавета очень уважительно о тебе отзывалась. Говорила, ты ценишь человеческую жизнь и закон.
Родионов ухмыльнулся.
– Мне приходилось отнимать чужую жизнь. На службе.
– Тех, кто заслужил, я полагаю…
– Не только, – хладнокровно сказал Родионов.
Этот ответ не понравился Некрасову.
– Я это просто к тому, что доверяю тебе, но не могу понять цели вашей миссии. Что означает эта задача – вывезти меня за пределы Иркусткой области?
– Ты же понимаешь, что твоя поездка была бы куда менее комфортной, если бы не сентиментальность Дмитрия и заступничество его бывшей подруги?
– Я думал об этом. Но пусть даже так – как я должен был понять, чего от меня хочет Константин Валерьевич, если бы я не догадался, что это все по его милости.
– Ну вот, ты догадался. Это что-то изменило?
– Михаил, а вы как думаете? Зачем все это? – спросил Некрасов, обращаясь к Воронину.
– Да скажи ты ему что-нибудь, не молчи, – сказал Родионов.
– А что ему можно знать? Я хочу сказать очень многое.
Родионов пожал плечами.
– Ты взрослый мужик. Говори, что думаешь.
Воронин с презрением смерил Некрасова холодным взглядом.
– А я никак не думаю, – ответил Воронин. – Было время, я думал постоянно, исключительно о самом себе, и в этом самолюбии плескался, как в шампанском. На деле шампанское оказалось жидким и кислым дерьмом. Ты, Некрасов, тоже дерьмо, просто еще этого не понял. Если ты честен перед самим собой, то наступит момент, когда ты столкнешься с несоответствием своих собственных, эгоистических представлений о бытие с самой сутью окружающего мира. Я просто однажды понял, что мир не крутится вокруг меня. Понял, что насыщение чрева не обязательно должно предшествовать насыщению духа. Понял, что слава и деньги – просто дрочка собственного эго. Понял, что женщина – это больше, чем спермоприемник, а мужчина – больше, чем собутыльник. Когда это случилось со мной, я осознал, до какой степени я мелок, ничтожен и слаб. Я не думаю, что я заслужил право думать. Теперь у меня есть понятия о должном, я просто им следую.
– В ваши понятия о должном входит похищение человека?
– В мои понятия о должном входит служение. Я доверяю человеку, который поручил мне эту, как вы сказали ранее, миссию.
Родионов как будто напрягся при этих словах. Олег его понял – тяжело находится рядом с человеком, который фанатично во что-то верит. То, что Воронин был именно таким фанатиком, было Некрасову очевидно, но казалось странным, что Шумейко использует такого человека. Зато такому исполнителю можно поручать самые деликатные поручения, не опасаясь лишних рефлексий. Судя по словам писателя, раньше он был эгоистичным самолюбивым и лишь недавно перешел в религию, которую Олег про себя называл «живудлядругизм». Некрасов сам исповедовал эту веру, но не любил неофитов.
Неофиты всегда фанатичны, всегда хотят быть святее папы римского. Они способны без угрызений совести сжечь столько людей, сколько потребует Дон Торквемада, вот только хорошо от этого будет лишь католикам. Некрасов мыслил более широкими категориями.
В качестве оппонентов он предпочел бы иметь купленных за деньги наемников. Такие люди по определению эгоистичны. Они не бывают фанатиками. Они предсказуемы и удобны. Они готовы выслушать встречное предложение.
Впрочем, Олег смотрел в будущее с оптимизмом. Сегодня Воронин – противник, но завтра (фигурально выражаясь) может стать ценным союзником. Только вот рычаги давления придется искать по старинке, раз в глазах ничего не видно.
– Олег, у тебя больше нет вопросов? – спросил Родионов.
– Пожалуй, нет.
– В туалет надо?
– Нет, – удивленно ответил Некрасов.
– Тогда пора ко сну, пожалуй, – сказал Родионов и вытащил из своей сумки пару блестящих браслетов.
Вопрос о туалете сразу стал понятен.
– Мы не можем обойтись без этого, да?
– Но это лучше, чем багажник, согласен?
Олег со вдохом взял наручники и спросил:
– Кровать или батарея?
– Думаю, кровати будет достаточно.
Некрасов пристегнул себя к спинке. Спать было не очень удобно и рука с утра наверняка бы затекла, но, учитывая возможные альтернативы, все шло не так уж плохо.
Олег уснул, думая о завтрашнем дне с надеждой.
VI
Мне редко снятся сны. Но истерзанный негативом за прошедший день мозг, очевидно, не мог просто молчать и решил донести мне какую-то мысль.
Я застал себя за рулем белого «Камаза», в роли типичного стереотипного дальнобойщика – в джинсах и засаленной клетчатой рубашке. На бардачке была наклеена вырезанная из журнала голая женщина.
Пассажирская дверь открылась, и в кабину забралась Хазова. Она была одета в штатную униформу – туфли-шпильки, мини-юбка на голые ноги (чтобы колготки не мешали наскоро присунуть), топ без лифчика и расстегнутая куртка.
– Сколько будет минет и комплекс? – спросил я.
– Для тебя, дорогой, один рубль, – ответила Варвара. Или Виолетта?
Я подумал, что она имеет в виду тысячу, но решил воспринять ее слова буквально. Мне это было выгодно. Достал кошелек и бросил ей блестящую монету. Она с улыбкой положила ее в сумочку.
– Хочу, чтобы ты сначала поработала ртом, – прямо сказал я. Конечно, обычно я так с женщинами не разговариваю. Но, с другой стороны, это же грошовая шлюха, зачем что-то из себя строить.
– Хорошо, Димочка. Спрашивай, что хочешь, я отвечу.
Странно, что она поняла мой эвфемизм именно так. С другой стороны, я же следователь, хоть и бывший. Спрашивать и внимательно слушать ответы – это почти вся моя работа.
– Кто тебя убил? – спросил я.
– Мы уже это знаем. Не тот вопрос.
Действительно, а я уже успел забыть. При том, что у меня документы на Якимовича лежат в бардачке, вместе с Вариной сережкой. Но не в этом «Камазе», а в «Приоре».
– Почему ты так легко мне поверил? – спросила она в свою очередь.
– Что ты имеешь в виду?
– Неужели умершие люди никогда тебя не обманывали?
– Обманывали, конечно. Обманывали даже не умершие.
– Ну и? Откуда тогда вера?
– Ты мертва. Значит, ты жертва.
– Я придорожная шлюха. Это профессиональный риск, что меня могли изнасиловать или убить. Тем более, я работала без крыши.
– Кстати, а почему? Почему работала одна?
Хазова перебралась ко мне ближе. Положила руку мне между ног. Прижалась вплотную Я почувствовал левым ухом ее теплое дыхание. Одновременно она закинула ногу за рычаг коробки передач и стала об него тереться.
– Это прекрасный вопрос, Дмитрий. Подумай, – сказала она и нежно поцеловала мне мочку уха. Затем провела языком до верхнего кончика уха и почему-то добавила: – Ты всегда любил, когда я так делала.
Ее голос показался мне очень знакомым. Я повернулся и обомлел. Передо мной сидела Лиза и улыбалась мне, глядя исподлобья. Она прикусила губу и не спеша расстегнула ремень моих джинсов, глядя мне прямо в глаза. Любимая женщина в образе развращенной проститутки вызвала у меня взрыв эмоций, по большей части негативных, стыдливых. Но одновременно я ощутил сильнейшее желание. Мое расслабленное возбуждение сменилось приступом необузданной страсти.
В конце концов, ну и что, что за деньги?
Пусть даже так, пусть даже такую, но еще хотя бы раз. За это не жалко никаких денег. Я достал кошелек, чтобы купить на такой срок, на который только смогу. Но я даже не успел вынуть купюры – Лиза жадно вырвала у меня из рук кошелек.
В ее руке непонятно откуда возник маленький складной нож. Не переставая улыбаться, она с щелчком выбросила лезвие и трижды ударила меня в живот.
Я расстроенно посмотрел вниз. На моей рубашке растекалось красное пятно, но боли я не чувствовал.
– Почему ты не отвечаешь? – улыбка Лизы сменилась яростным оскалом, а глаза повлажнели. – Боишься превысить пределы самообороны?!
– Я просто не хочу причинять тебе боль, Лиза, – объяснил я.
– Тогда почему ты постоянно это делаешь? – спросила она.
Ее слова слились с моим пробуждением.
Увидев Лизу перед собой, я испуганно отстранился. Но в ее руке не было ножа.
– Просыпайся. Пора выдвигаться.
Я сунул руку под подушку и с облегчением нащупал там рамку пистолета. Все-таки сон – это далеко не то же самое, что реальность.
– Остальные уже встали? – спросил я.
– Да, – сухо ответила Лиза, стараясь лишний раз на меня не смотреть. – Чисти зубы и спускайся завтракать. На первом этаже «шведский стол».
Услышав про «шведский стол», я решил, что сплю. Откуда такие излишества в придорожной гостинице? Я кое-как почистил зубы пастой из маленького тюбика, используя вместо щетки палец и вышел из номера.
Оказалось, что Лиза не обманула меня и не шутила. Впрочем, последнее было очевидно и так. А ведь когда-то она могла хоть и нечасто, но очень тонко и смешно шутить.... теперь те времена, похоже, навсегда прошли.
Итак, «шведский стол». Я взял себе тарелку, высыпал в нее пакетик овсяной каши быстрого приготовления, прихватил одно вареное яйцо, баночку дешевого йогурта, два бутерброда с маслом и сыром. Заварил кашу, затем навел себе в кружке чай с пакетика.
Кроме меня, на кухне был только один мужик. Лет на пятьдесят, крепкий. С могучими руками рабочего человека. Было видно, что он тоже выспался плохо – мешки под глазами. Стало даже его немного жаль. Мы пожелали друг другу приятного аппетита, перекинулись парой вежливых фраз и позавтракали. Пожелали друг другу хорошей дороги.
Его лицо показалось мне знакомым.
Мои попутчики ждали меня у машины. Воронин уже занял свое место сзади. Родионов курил чуть в стороне, а Олег и Лиза разговаривали. Он гладил ее по плечу, было видно, что старается успокоить. Скоро все должно было закончиться.
Но кое-что, оказывается, только начиналось. Когда я подошел к стоянке, я обратил внимание на стоящий рядом с «Приорой» грузовик. Вечером он уже был там, но я со всей этой суетой просто не обратил на него внимание.
Белая «Скания». Я сунулся внутрь машины и открыл бардачок, достал путевой лист Якимовича. Номер…
Номер совпал.
Мужик, с которым я только что так хорошо поболтал во время завтрака, прошел мимо нас. Кивнул мне. Я кивнул в ответ и снова залез в «Приору», на этот раз за копией паспорта. Лицо…
Конечно, лицо совпало тоже.
Вот почему он показался мне знакомым.
Сейчас он просто уедет со стоянки, уедет с гостиницы, и все. Я не могу следить за ним, у меня свои дела, с которыми нужно разобраться как можно скорее!
Нужно было действовать сейчас же. Я сунул бумаги за пазуху и взял из бардачка сережку, завернутую в целлофановый пакет. Некрасов окликнул меня:
– Дима, что происходит? – спросил он.
Меня взбесило, что он обратился ко мне по имени. Будто мы друзья. Я подошел, посмотрел ему в глаза и тихо (чтобы не привлекать внимание Якимовича) сказал:
– Не твое дело, пес.
Затем обратился к Родионову и Воронину:
– Мне нужно пять минут.
На Лизу старался не смотреть. Как она со мной, так и я с ней. Это было так по-детски… Но я ничего не мог с собой поделать. Думаю, любящий человек действительно глупеет. Если его любовь безответна, это лишь усугубляет дело.
Мне повезло. Дальнобойщик уже открыл дверь, чтобы заводиться и уезжать. Но его отвлек телефонный звонок. Теперь он стоял рядом с машиной, спиной ко мне. На левой руке, держащей мобильник, была свежая повязка.
Я быстро сделал несколько тихих, но решительных шагов. План был простой – быстро и незаметно забросить сережку в кабину, но так, чтобы она не бросалась в глаза. Поварницын не сможет игнорировать меня вечно и рано или поздно проверит этого дальнобоя. При обыске машины эта сережка станет хорошим основанием, чтобы снять пальчики и ДНК. А дальше – все, попался!
Да, конечно, они возьмут все лавры себе. Мое время ушло. Но мне было плевать. Я уже дорос до того возраста, когда важнее всего – дело, а не моя личная роль в этом деле.
– Да, радость моя, – сказал Якимович по телефону. – Дедушка скоро приедет. Конечно, я привезу тебе подарки. Маме передавай привет. Ты у меня уже такая большая. Видела бы тебя бабушка… Зайчик, она бы вами очень гордилась. Она вас очень любила.
Я нерешительно остановился в двух шагах от кабины. Я знал нескольких убийц – «санитара», который проламывал старикам головы молотком, Точилину, которая резала молодых женщин, Родионова – который взял на себя право выносить приговор и приводить его в исполнение. И хотя у меня язык не поворачивался его осудить, более симпатичным он для меня от этого не стал. Была в моей жизни пара-тройка алкоголиков и наркоманов, прирезавших своих коллег по пьяной лавочке. Ну, еще Гусев – этот расчетливо и хладнокровно спланировал убийство и вполне мог уйти от ответственности. Логинов, опять-таки – убил двух женщин в припадке ярости.
Я немало убийц видел, короче говоря.
Но таких, как Якимович, с такой любовью разговаривающего по телефону с внучкой – не видел. У меня возник диссонанс, который я смог преодолеть лишь значительным волевым усилием.
Как бы то ни было, пусть свершится правосудие. Это самое главное. Все остальное не имеет значения.
Но пройти оставшееся расстояние мне не удалось.
– Дима, вот ты где! – крикнул Некрасов из-за моей спины. Якимович обернулся, и я застыл с рукой в кармане, сжимая злополучную сережку.
Олег с силой хлопнул меня по плечу и обратился к дальнобою:
– Друг вчера круто выпил. Вы не подскажете, у них тут есть туалет на улице?
Якимович показал пальцем куда-то мне за спину.
– За углом, – сказал он и сказал в телефон: – солнышко, подожди секундочку, тут дяде нужно помочь.
Прикрыв динамик мобильника ладонью, он спросил у меня:
– У меня «Антипохмелин» есть, дать?
В горле у меня пересохло, но Олег ответил за меня:
– Спасибо, у нас тоже есть. – Он улыбнулся Якимовичу и махнул рукой: – Хорошей дороги, ни гвоздя, ни жезла!
Некрасов и вправду потащил меня в туалет. Ну и отлично, место было уединенное. Я хотел оказаться с ним наедине.
Едва мы зашли внутрь, я сразу ударил его кулаком в живот. Резкий неприятный запах хлорки поверх застоявшийся мочи навел меня на мысль, что было бы неплохо утопить ублюдка в писсуаре.
– Хороший удар, – прохрипел Некрасов, согнувшись. – Держишь себя в форме, ходишь в качалку. Молодец.
– Ты понимаешь, что ты сейчас сделал, мразь?! – закричал я.
– Я-то понимаю, – сказал Олег, выпрямляясь. – А вот что ты едва не сделал, ты, очевидно, не понимаешь. Что ты собирался ему подбросить?
– Не твое дело.
– Небось, какую-нибудь вещичку жертвы преступления? Что, нормальных доказательств не хватает?
– Тебе не понять. Таким как ты, плевать. Вы все рассуждаете – это просто дешевая шлюха, даже хорошо, что ее убили, город чище стал.
– Я так не рассуждаю, – Олег покачал головой. – Я рассуждаю так – ты где нашел сережку?
Я хотел еще раз его ударить, но почему-то не стал. Что-то было у него было во взгляде искреннее. И я просто ответил:
– На поляне, где ее убили.
– Значит, на сережке образцы свежего грунта и растительности, которые никак не могли оказаться на ней, если бы ее потеряли в кабине грузовика. Затем этот водила вспомнит, как вокруг его машины ходил странный мужик, который – сюрприз – оказался консультантом следственного комитета. Вот что ты хотел сделать – развалить дело.
– Я работаю над этим делом почти нелегально. Вряд ли я буду даже не суде.
