Станислав Войтицкий
Принципы
А Дмитрий относился ко мне с некоторым уважением и внешней доброжелательностью, за которыми, тем не менее, жил тщательно скрываемый страх.
***
После поимки «санитара» мы стали героями. Я считал, что незаслуженно – нам просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Ни я, ни Ростовцев не могли знать, что все так сложится.
Дмитрий долгое время ходил гоголем, пользуясь повышенным вниманием молодых студенток из своего университета. Пока шел процесс над «санитаром», мы иногда встречались в суде – и за то время он успел сменить трех подруг. Все понятно – в таком возрасте ты не ждешь искры от «той самой» женщины, ты настойчиво ищешь «ту самую» среди многих, а искры летят почти ото всех.
Анатолий Егорович попал в местную газету, получил награду от муниципалитета и даже личную благодарность от губернатора. На этом фоне ему удалось наладить общение с семьей. Я с ним подружился и иногда заходил в гости поговорить «за жизнь» и приговорить бутылку на двоих. Внуки и дети от разных жен одинаково гордились своим дедом – ранее нелюдимым и чужим, а теперь героическим, настоящим… Думаю, он был счастлив своим последние пять лет жизни, что ему оставались.
«Санитара» звали Владимир Смирнов, и он оказался ничем не примечательным медбратом из второй городской больницы Энска. Глаз я ему, к сожалению, не испортил. После недолгого и профессионального допроса в части убийств он сознался сам, другие – те, где он не смог подтвердить алиби – ему накинули довеском. При обыске нашли большое количество философской нигилистической литературы. Смирнов оказался версией Раскольникова, которому не было стыдно. В итоге, «право имеющий» медбрат был опущен до «твари дрожащей» и переехал на ПМЖ в Соль-Илецк. Больше я о нем ничего не слышал.
Мария долгое время считала его единственным «Особенным». Наблюдала за ним внимательно, пока он не выехал за пределы зоны, ограничивающей ее возможности. На тот момент – около пятисот километров. Но, начиная с середины двухтысячных, такие люди стали попадаться чаще. Это пугало и волновало Машу. Она начала свое расследование, косвенно отслеживая Особенных, насколько это было возможно – ведь для нее они были практически невидимыми. Нужны были помощники.
Я по-прежнему оставался ее глазами и ушами, но вскоре перестал быть особенным (в обычном смысле, без кавычек).
Мария рассказала мне, что открылась другому человеку. Ее выбор пал на Анну Точилину. Машу впечатлила доброта, отзывчивость, высокое чувство ответственности и уровень компетентности доктора, несмотря на относительно молодой возраст. Пока Поля ходила в женскую консультацию, Маша внимательно присматривалась к ее врачу, и Анна показалась ей очень хорошим человеком.
Как мне рассказала Мария, Анна отнеслась к открывшимся ей возможностям с большим восторгом и проявила стремление помочь во всем разобраться. Ее пленила тайна, ей хотелось приключений…
Со временем она получила, что хотела.
К сожалению, Марии не всегда удавалось хорошо разбираться в людях. Она часто думала о них лучше, чем они были на самом деле. Анна была первой, но не последней Машиной ошибкой.
Но кто же знал, что оно так повернется? Мы же не пророки и не боги.
Иначе мы бы так много сделали по-другому…
X 19 ноября 2008 года
Наше второе совместное с Дмитрием Ростовцевым дело едва не закончилось для меня преждевременной гибелью. Никогда ранее, да и позже, пожалуй, я не был столь близок к своему внезапному концу. И, главное, ничто не предвещало…
К тому времени Дмитрий уже создал себе странную репутацию «рок-звезды» прокуратуры и милиции Энска. Отработав несколько лет, и вполне результативно, он перевелся на должность внештатного сотрудника. Я не понимал, почему он предпочел потерять в должности и зарплате. Вряд ли премии у него были какие-то запредельные.
Но Ростовцев оставался на хорошем счету у начальника нашего РОВД, полковника Устюгова – за результативность. Конечно, не все дела раскрывались, это просто невозможно, но статистически наличие Дмитрия в качестве консультанта существенно повышало шанс на успех. В прошлом году Устюгова убили, как принято говорить, «по причинам, связанным с профессиональной деятельностью». На Ростовцеве это практически никак не сказалось, репутация уже была создана и работала на него. К делам об убийствах Дмитрия по-прежнему привлекали достаточно часто.
Но это было дело о пропаже человека – Анастасии Гусевой. Молодой девушки, студентки пятого курса гуманитарно-педагогического факультета Энского государственного университета. С фото на меня смотрела тихая скромница в очках, чем-то напоминающая мою Полю в молодости. До поры до времени все двигалось рутинно, скучно и безнадежно – оперуполномоченные системно опрашивали членов семьи, друзей, приятелей и просто знакомых – но результата не было.
Ростовцев ворвался в это болото с необычайной энергией. Обычно он брался за дела об убийствах, а здесь возник, словно чертик из табакерки. Как будто бы сам, без приглашения. Впрочем, что девушку убили, мы, естественно, подозревали. Так оно и оказалось.
Я не планировал тратить тот субботний день на работу, но был рад звонку Ростовцева. Мы с Полей практически не общались в то время, и мне было просто невыносимо находиться с ней рядом. Такая холодная, ко всему безразличная… Пустая. Маша поддерживала жизнь в ее теле, но душа у Полины, как мне тогда казалось, уже умерла.
Я сухо извинился, что должен уйти по работе, жена сухо улыбнулась и сказала, что извиняться не за что.
Ну и хорошо. Я поспешно вышел из дома, забыв поцеловать Полину. Вспомнил, когда закрыл за собой дверь. Но возвращаться из-за такой ерунды не стал. Вместо этого перезвонил Ростовцеву.
– Спасибо, что берешься. Нужно снова допросить мужа Гусевой, – пояснил мне Дмитрий по телефону. – Я сейчас не в городе, не могу помочь, извини. Ты должен подробней расспросить о его алиби.
Муж у нас, конечно, сразу попал под подозрение. В случае смерти или пропажи человека, супруг или супруга подозреваются в первую очередь, это нормально.
Хотя подождите… Скорее, это ненормально. Но, увы, имеет свои основания.
– Мы уже проверяли, – ответил я. – Был у друга, тот подтвердил. Да и соседи. А пропавшую девушку в это время видели в университете, и тоже свидетель есть.
– Скажем так, у меня чутье… – Ростовцев ненадолго замялся, а потом добавил – Короче, просто зайди к нему, расспроси четко по времени, в какое время он отправился в гости пьянствовать. Потом позвонишь мне и расскажешь. Все обстоятельства почти сложились. Я с Поварницыным сам свяжусь.
Егор Поварницын был следователем прокуратуры и хорошим знакомым Ростовцева. Если Дмитрий собрался его подключать, значит, речь шла уже об убийстве. Интересно, какие у него были основания так считать? Одних подозрений мало.
Я обратился за помощью к Марии. Теперь у нас были деловые отношения. Хорошее восприятие помогает при расследовании. Я замечаю мельчайшие детали при осмотре места преступления, оцениваю самые мимолетные реакции тела при допросе подозреваемого. Маша никогда не отказывала мне в помощи. Иногда даже влияла на подозреваемого в плане получения признания. Если человек не был психопатом, то под действием жесточайших угрызений совести, он быстро раскалывался.
Я понимал, что помощь эта не бескорыстна, и должок еще придется вернуть. Но относился к этому нормально, а вот Машу это угнетало. Она говорила, что я ей ничего не должен, а данное когда-то обещание она не требует исполнить.
Будто ей обязательно требовать. Порядочные люди выполняют свои обещания без всяких требований. Я всегда считал себя порядочным человеком и стремился соответствовать своим представлениям о порядочности.
Олег Гусев был удивлен и даже обрадован моему звонку. Живо поинтересовался новостями о пропавшей жене и расстроился их отсутствием. По крайней мере, убедительно сделал вид. Мяться не стал и без всяких отговорок пригласил к себе домой.
Мне не нравился Олег Гусев. Дело было не в том, что он был старым козлом, променявшим первую жену на студентку младше его аж на тридцать лет. Я за такое не осуждаю, потому что могу понять. Мне не нравился его характер, какой-то яркий, артистический темперамент, как по мне, неуместный для профессионального ученого.
Благодаря Маше, я отлично считывал нюансы речевых интонаций взволнованного пропажей жены мужчины. И я не видел в них себя… Если бы, не дай бог, пропала Поля, во мне вряд ли было бы столько кипучей энергии.
Со стороны все выглядело нормально. Заботливый муж забил в колокола на следующее утро после пропажи Анастасии, едва вернулся домой. Даже подключил какие-то связи через университет. Поднял на уши всю полицию, заставив искать пропавшую в первый же день, что обычно не случается, когда пропадают взрослые люди.
Я не допрашивал его до этого дня. Но с первого же взгляда смутно заподозрил. Впрочем, подозрения к делу не подошьешь.
– Проходите, проходите, – засуетился Гусев, едва открыв дверь. Нервно пожал мне руку, когда я вошел и представился. – Есть какие-нибудь новости?
– Пока нет, – сухо ответил я. – Мне нужно просто уточнить несколько деталей.
– Конечно, все, что необходимо, – поспешно ответил Гусев и пригласил меня на кухню. На плите уже стоял чайник. Синие лепестки газового цветка горячо облизывали его эмалированное дно.
Гусев был суховатым зрелым мужчиной пятидесяти восьми лет. Несмотря на серьезный возраст, довольно опрятен и подтянут. Выглядит моложе своих лет и на зависть уверен в себе. Но нервные и резкие движения выдавали волнение.
– Вам чай или кофе? – спросил меня хозяин дома.
– А молоко у вас есть?
– Есть.
– Тогда лучше кофе. С молоком.
Пока он наводил мне напиток, я сел за стол и мысленно обратился к Маше: что скажешь?
Саша, у нас проблемы.
Что ты имеешь в виду?
Гусев – особенный. Я не чувствую его. И не могу повилять.
Неприятная неожиданность. Но ничего, решил я – поработаю самостоятельно. В конце концов, так делают все люди.
– Скажите пожалуйста, Олег Николаевич, почему вы так уверены, что с Анастасией случилось что-то плохое?
Он поставил передо мной чашку и сел напротив. Бросил взгляд на мою правую ладонь, заметил кольцо.
– Скажите, Александр, вы любите свою жену?
– Очень.
– Тогда почему вы спрашиваете? Вы бы не волновались?
– Конечно, волновался бы. Но я могу предположить, что вы, например, поссорились, и Анастасия временно гостит у друзей или мамы.
– Вот только мы не ссорились. И всех родственников и друзей я сразу же обзвонил. Я очень боюсь за возможный исход… Вы даже не представляете, как я хотел бы быть неправым.
– Ваша супруга нормально отнеслась к вашему уходу на целую ночь? Вы оставили ее одну.
– Послушайте, я уже не мальчик. Хожу, когда хочу и куда хочу. Мог бы и с Настей, но ей наши старческие преподавательские посиделки неинтересны.
– Кстати, о посиделках. Скажите, пожалуйста, точное время, когда вы пошли в гости к Аркадию Валерьевичу?
– Около десяти часов вечера.
– Вы довольно точны.
– Разве это плохо? Послушайте, меня уже допрашивали… Я понимаю, это ваш долг. Но вы должны найти мою Настю, и лишний допрос этого никак не приближает.
Он меня невыносимо раздражал. Вообще, это недопустимо по отношению к подозреваемым или свидетелям. Дело не в морали, это с профессиональной точки зрения неправильно. Если человека не расположить к себе, то и результат допроса будет околонулевой.
– Я согласен с вами абсолютно, – примирительно сказал я. – И хочу сказать, что вы вне подозрений. Алиби ваше подтверждается и Аркадием Валерьевичем, и записями с камер. Но это может быть важно с другой точки зрения.
– Что вы имеете в виду? – он наклонился вперед, изображая внимание. Я понял, что с ним было не так. Он не волновался, не интересовался. Гусев изображал, но переигрывал. Он был талантливым актером, но против восприятия, улучшенного Машей, был бессилен. С ним было что-то не так.
– Если случилось что-то плохое, мы должны рассматривать вариант, при котором мог иметь место злой умысел постороннего человека, – сказал я. – А для этого мы должны найти точное временное окно, когда преступление могло совершиться. Скажите, пожалуйста, у вашей жены были враги?
Он яростно замотал головы.
– Настя – самый добрый, тихий и нежный человек на всей этой земле. Не было у нее врагов.
– Простите за некоторую неделикатность… А близкие друзья. Совсем близкие. Вы понимаете, о чем я.
– Понимаю, – ухмыльнулся Гусев. – Это все возраст. Считаете, что я не удовлетворяю молодую жену.
– Я такого не говорил.
– Перестаньте. Вы подумали. Но дело не в этом. Я понимаю, что у молодой женщины могут быть потребности, которым я не вполне соответствую. Но это не наш случай, поверьте.
Похоже, что Гусев действительно гордился своей сексуальной дееспособностью. По крайней мере, сейчас я переигрывания не чувствовал.
– Я бы принял необходимость в молодом любовнике, но этого не требовалось. Вы поймите, Настя была уникальной, волшебной. Ее интересовала прежде всего духовная близость. Единство родственных душ. Я после развода не думал, что когда-либо с женщиной сойдусь. А тут нашел свой идеал – умную, тонкую, культурную. Зато теперь ее потерял, – горько закончил он.
Я отпил свой кофе. Мягкий молочный вкус. Мой собеседник пил черный, и не морщился. Я не видел, как он добавлял туда сахар.
– Вы так уверенно говорите… Не отчаивайтесь, – подбодрил я его.
Он расстроенно махнул на меня рукой.
– Вы ее просто не знаете. Настя была такой домашней, скромной… Это совершенно на нее не похоже. Я уже готов к худшему.
Я почувствовал в кармане привычную вибрацию звонка, вытащил мобильник. Это был Ростовцев.
– Саша, ты сейчас у Гусева дома? – сразу спросил он.
– Да.
– Дай ему телефон. Мы нашли Настю.
Гусев нервно вздрогнул. Я отдал ему мобильник, и он дрожащей рукой поднес его к уху. Не похоже, чтобы этот страх был искусственно сыгранным. После первых же слов Ростовцева, только что овдовевший муж закрыл лицо свободной рукой.
– Когда опознание? – спросил он глухо, когда чуть успокоился. Я не слышал ответ Дмитрия. – Спасибо, я вас понял. Поймите, мне трудно ждать несколько часов. Я могу выдвигаться в морг прямо сейчас?.. Хорошо, так и поступим.
Гусев вернул мне телефон и поднялся из-за стола.
– Я должен собраться. Вы допивайте кофе, если хотите, – сказал он и вышел из кухни.
Я поднес телефон к уху и подошел к окну. Снег заставил улицу выглядеть удивительно чистой и ухоженной. Но под снегом притаилось собачье дерьмо и черная грязь. Весной все это попрет наружу. Не так уж и плохо. Человеческая подлость прет наружу круглосуточно и круглогодично.
– Что говорят криминалисты? – спросил я. – Как она умерла?
– Гусев меня не слышит? – тихо спросил Дмитрий.
– Нет, он одевается в другой комнате, – шепотом ответил я.
– Тогда слушай. Криминалисты только начали работу, но мне причина смерти уже понятна. Ее задушили кожаным ремнем. Очень педантично и аккуратно, заранее все спланировав. Скорее всего, ночью, когда уснула.
Почему он всегда знает так много подробностей? И что характерно, как правило, угадывает.
– Если все так, как ты говоришь, то это…
– Да, это Гусев.
– Но у него алиби…
– Нет никакого алиби. Экспертиза покажет, что ее убили как минимум на день раньше, чем она пропала. Если бы тело полежало еще немного, время смерти было бы определить невозможно.
– Ее же видели в университете.
– Ты читал показания? Видели только мельком и не разговаривали. Это была просто похожая девушка. Возможно, Гусев нанял или уговорил кого-нибудь из студенток, а, может, просто совпадение…
Мою спину пронзила резкая и сильная боль. Ростовцев говорил что-то еще, но я уже не слышал – телефон выпал из ослабевшей руки и разбился о напольную плитку. Сперва я подумал, что это стрельнуло в спине, просто неожиданно сильно, но второй такой же обжигающий удар и ощущение присутствия постороннего человека сзади, вмиг вывел меня из равновесия.
Я тут же почувствовал, как все вокруг замедлилось, субъективное течение времени изменилось, давай простор на обдумывание своих действий, когда цена ошибки слишком высока.
Боль растворилась во внезапно подступившей эйфории и осталась где-то на краю сознания. Мария оперативно вмешалась, а значит, болевой шок мне не грозит. Я резко развернулся и оттолкнул от себя Гусева. Он не ожидал от меня такой прыти, споткнулся об стул и грохнулся на пол. Это дало мне драгоценные мгновения на то, чтобы вытащить пистолет. К тому моменту, когда убийца встал, я выстрелил в потолок и приказал ему стоять на месте.
Он все еще держал окровавленный нож в руке, но взгляд неотрывно смотрел в дуло «Макарова», который я направил ему в грудь. Даже если бы он дернулся, вариантов избежать пули не было – слишком маленькое расстояние, чтобы промахиваться.
– Брось нож, – крикнул я, и Гусев послушно кинул его на пол. – Два шага назад!
Гусев попятился к коридору и остановился в проходе.
Все очень плохо, Саша.
Не пугай, Мария. Разное бывало.
Такого еще не было. Ты очень сильно ранен.
Насколько?
Он разорвал тебе почку, порезал печень, вспорол брюшную полость. Ты истекаешь кровью.
Я бросил косой взгляд на пол. У моей ноги не спеша растекалась алая блестящая лужа. Выглядело так себе, но я храбрился.
Маша, я ничего особенно страшного не чувствую.
Еще бы. Ты сейчас под лошадиными дозами дофамина, адреналина и эндорфина.
Отлично. Вот и держи меня в таком состоянии. Соседи слышали выстрел и вызвали полицию.
Александр, ты должен меня очень внимательно выслушать. Если я продолжу держать тебя в тонусе, то просто не выдержит сердце. Ты должен вырубиться. Но если этот человек будет в это время находиться рядом, он тебя без сомнений убьет.
– Я сдаюсь, – пролепетал Гусев и поднял руки. Но я не обратил особого внимания. Я говорил с Машей.
Ты не можешь знать это наверняка. Он особенный, его мысли тебе не прочесть.
Ты прав. Не могу. Но и ты не можешь знать… Саша, ты должен убить его. Нельзя рисковать.
Маше было органически противно любое насилие. Даже влиять на мое настроение ей казалось чем-то стыдным и нечестным. Что уж говорить об убийстве.
Мне вспомнился девяносто первый. Мое первое убийство. Тогда я то ли испугался, то ли растерялся… Запутался. Но здесь другое дело. Я целюсь в человека, который уже бросил оружие и поднял руки. Целюсь, потому что женщина, которую я вживую никогда не видел и с которой виду внутренние диалоги, считает, что так поступить надежней.
Кто сказал, что он обязательно убьет меня, когда я свалюсь без сознания? А вдруг он просто сбежит?
А вдруг нет?
Я продержусь.
Ты стоишь на ногах только потому, что есть я. Любой врач тебе скажет, что это медицинское чудо – при твоих-то ранах. Но на некоторые чудеса неспособна даже я. Мертвого тебя я воскресить пока не силах.
Буду держаться, сколько смогу.
Каждая секунда сокращает твои шансы, расходует бесценные ресурсы организма. Скорая сделает тебе переливание, дальше мы с тобой справимся. Но до скорой еще надо дожить. Решайся, Саша!
Ее доводы были разумны, рациональны, логичны. И я решился. Сжал зубы и четырежды выстрелил Гусеву в грудь. Никаких полумер и компромиссов вроде простреленных коленей. Так будет только подозрительней.
Все просто – он так сильно хотел убить меня, что даже предупредительный выстрел не задержал его слишком надолго.
Экспертиза подтвердит.
Да и кто меня осудит, по хорошему счету? Люди только похвалят. Всем нравится, когда убийцы платят по счетам. А счет за хладнокровное предумышленное убийство может быть только один, не так ли? И Гусев его только что оплатил.
Я выронил пистолет и рухнул сквозь пол в спасительное забытье.
XI Февраль 2009 года
Физические раны заживали на мне, как на собаке. Что до душевных, то тут все было еще лучше. Я был искренне благодарен Олегу Гусева за то, что он поковырялся ножом в моем теле, потому что это снова сблизило меня с женой. Столкнувшись с реальной возможностью меня потерять, Поля преобразилась, как будто очнулась, вернулась ко мне прежняя…
Ей уже недолго оставалось, но, по крайней мере, в эти последние месяцы мы были по-настоящему счастливы. Как когда-то. Как раньше.
Несмотря на то, что я уже встал на ноги и мог относительно без проблем передвигаться, ранение все же было достаточно тяжелым, чтобы я мог до конца восстановиться за три месяца. И программа реабилитации у меня была специфической.
Я сидел в приемной у самого настоящего психотерапевта. Его звали Игорь Сафин, и в нашем городе он был довольно крупной фигурой. Помимо основной профессии, Сафин являлся удачливым бизнесменом и крупным меценатом. Имел друзей и в администрации нашего маленького города, и в областном УВД. Все это позволило запустить региональный проект о психологической реабилитации сотрудников органов внутренних дел, и я оказался одной из жертв данного проекта.
Разумеется, ни в какой реабилитации я не нуждался. Тогда, в начале девяностых, мне действительно пригодилась бы помощь, но сейчас совсем другое дело.
Я не испытывал мук совести за совершенное убийство, так как оно не противоречило моему внутреннему моральному компасу. Никаких новых фобий у меня тоже не появилось – я относился к смерти как к чему-то естественному и неизбежному, а потому считал, что бояться ее неразумно. Психотерапевт был мне не нужен. Но раз начальство приказало – кто я, чтобы спорить?
Молодая и красивая секретарша в деловой юбке и обтягивающей белой блузе, подчеркивающей ее обширные достоинства, нежным голосом пропела мне пройти кабинет.
Насколько я знал, психологическая помощь для милиционеров осуществлялась Сафиным на благотворительных началах, но какой-то благодарности я не испытывал.
Я был достаточно взрослым, чтобы понимать – бесплатно ничего не бывает. Пусть Сафин получал не деньги, но влияние, рекламу, хорошие знакомства. Умному человеку так даже лучше – деньги приложатся сами собой.
Игорь Сафин крепко пожал мне руку и предложил присесть. Я представился и спросил у Маши – она была здесь, со мной – что она думает об этом человеке.
Не могу ничего сказать, Саша.
У Марии был расстроенный голос.
Особенный?
Да.
Многовато их попадается в последнее время.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Сафин. – Послеоперационное восстановление идет хорошо?
– Спасибо, Игорь Николаевич, нормально. Чувствую себя лучше нового.
– Ну, это уж вряд ли, – усмехнулся он. – На одной-то почке.
Очевидно, он неплохо подготовился к разговору и знал мое физическое состояние.
– Хорошо, что у меня их оказалось две, – весело ответил я.
– Рад, что для вас стакан наполовину полон.
– Может, вы меня тогда сразу и отпустите? – с надеждой спросил я, изображая самую искреннюю и открытую улыбку, на которую был способен.
Но Игорь Сафин был слишком опытным специалистом, чтобы его можно было так легко провести.
– Нет, Александр, так не пойдет. Я же все-таки искренне радею за свое дело. Халтурщиков и так хватает. Я не верю, что убийство человека может быть для вас легко.
– Это и не было легко. Меня тяжело ранили, я сам едва не погиб.
– Я не это имею в виду.
– А что? – спросил я с деланным удивлением, но, увидев встречную скептическую улыбку, сразу осекся. – Ладно, я понял. Вас интересует то, как я сплю. Грызет ли меня совесть.
– Совершенно верно.
Я покачал головой.
– Не грызет, Игорь Николаевич.
– Потому что Олег Гусев не первый человек на вашей совести?
Сафин хорошо подготовился.
– Нет. Потому что мне его не жаль.
– А почему?
– Он убийца.
– Возможно, в будущем он смог бы раскаяться, – пожал плечами Сафин. – Я знал нескольких убийц. Раскаявшиеся преступники в некотором смысле могут быть нравственней обычных обываталей.
– Раскаяние должно быть действенным. Явка с повинной, сотрудничество со следствием, готовность принять наказание. В этом случае не было ничего даже близко похожего.
Игорь Сафин кивнул.
– Вот об нам и стоит поговорить, – сказал он. – Вы лишили человека жизни, но не испытываете в связи с этим чувства вины. Вас это не пугает?
– Он заслужил.
– При жизни человека судит земной суд, после смерти – небесный. Но вы не входите в судейскую коллегию этих учреждений.
– Земной суд меня оправдал, – перебил я.
– А я не ставлю под вопрос юридическую классификацию ваших действий. Психотерапевт не ставит даже нравственных оценок. Я хочу понять, насколько вы способны выполнять свои должностные обязанности.
– Чтобы такое не повторилось?
– Едва ли это в моих силах. Но я хочу знать, что в критической ситуации вы примените оружие не потому, что так уже делали, а потому что другого выхода не будет.
– Я вас понял. Но откуда вы будете знать?
– Ниоткуда. По наитию, – улыбнулся Сафин.
Дверь в кабинет открылась и в проеме показалась его секретарша.
– Игорь Николаевич, тут Рашид Рустамович звонит. Говорит, очень срочный вопрос.
Рашид Рустамович – это не очень распространенное сочетание имени и отчества для Энска.
У министра строительства правительства Иркутской области такие имя и отчество.
Интересно, с чего это Марии знать, как зовут членов правительства нашего региона. Я даже председателя не знаю.
– Дашенька, у него всегда срочный вопрос. А у меня срочный клиент.
– Ну, это ж социальный, – пренебрежительно сказала она, и я увидел, как в глазах Сафина вспыхнул огонь.
– Ну и что? – спросил он, но в тихом голосе явственно звучал металл. – Скажи, я перезвоню.
Когда она закрыла за собой дверь, я спросил:
– Социальный – это значит не «частный», я правильно понимаю?
– Да, Александр. Я уже дорос до такого возраста, когда понимаешь естественность и необходимость помогать обществу в котором живешь.
– Вы производите впечатление состоятельного человека. Почему бы не помогать деньгами?
Психотерапевт усмехнулся.
– Деньги переоценивают. Деньги нужны, чтобы о них не думать. Если бы душевное спокойствие можно было купить за деньги – оно стоило бы довольно дорого.
– Судя по вашему положению, люди готовы платить.
– Вот именно, и платят они достаточно, чтобы я мог позволить себе помогать тем, кому это действительно необходимо. Например, вам.
– А вашим обычным клиентам разве помощь не нужна?
Сафин задумался.
– Да, прозвучало немного цинично. Как вам сказать… по-разному. Поймите, все познается в сравнении. Вот мой типичный случай. У меня был крупный бизнесмен, который перестал испытывать влечение к женщинам. Ни к жене, ни к любовнице. Боялся, что он латентный гомосексуалист.
– А оказалось?
Он пожал плечами.
– Да хрен его знает. Меня это не интересовало.
– Не понял, – я искренне недоумевал.
– Вы совершаете ту же ошибку, что и он. Дело же не в том, какая у него ориентация. Дело в том, что утрату либидо он связывает именно с ней, а это в корне неверно. У него просто было предельно деловое отношение к жизни – в том числе, и семейной. Сначала его покинула любовь, затем прочие формы эмоциональной близости, а затем исчез и секс. Если вы не гиперсексуальны, то в конце концов вам надоест менять партнеров, и вы добровольно уйдете в целибат.
– Трудно поверить.
– Я и говорю, – ухмыльнулся Сафин. – Нам бы их проблемы.
– И чем же все закончилось?
– Да хорошо все кончилось. Он развелся с женой и бросил любовницу. Стал уделять работе меньше времени. Через год нашел женщину, которую полюбил. Теперь снова счастлив, его либидо в порядке, скоро у него родится ребенок. Надеюсь, в этом кабинете я его больше не увижу.
– А какой тогда случай для вас тяжелый?
– Например, ваш.
– Но вы же ничего обо мне не знаете.
– Я знаю, что вы убили человека.
На колу мочало, начинай сначала.
– Мы уже говорили об этом. Мне кажется, я четко сказал, что мне помощь не нужна.
– Сказали, да. Скажите, вы начинали работу в органах в начале девяностых?
– Так точно.
– Еще до развала?
– За пару лет до.
Сафин задумался, будто что-то просчитывал.
– Когда все покатилось под откос, почему вы не ушли?
Я посчитал этот вопрос очень странным.
– А почему я обязательно должен был уйти?
– Конечно, необязательно. Но это было бы неудивительно, скажем так. Когда криминал в стране стал таким же привычным и обыденным явлением, как осенний дождь, разве работа в милиции не растеряла свой романтично-героический флер? Поймите меня правильно – я глубоко уважаю ваше дело, но мент в те годы воспринимался как какой-то изгой, не сумевший правильно устроиться в жизни. Мне всегда казалось, что в то время работали либо фанатики своего дела, либо – уж простите – такие люди, которых в бандиты не взяли из-за чрезмерной глупости или жестокости.
Сафин косил «под дурачка», провоцируя меня на откровенный ответ.
– У вас очень странный и поверхностный взгляд, особенно для человека вашей профессии. Всех героев-фанатиков в милиции новой России, к сожалению, очень быстро убили. Других, тупых и жестоких, я просто никогда не встречал. Большинство из нас просто тянут свою лямку. Есть кто-то более самоотверженный, есть и откровенное дерьмо, конечно. Но в целом мы простые нормальные люди с философией «делай, что должен и будь, что будет». Вы, конечно, всякое видели на своей работе… но, поверьте, люди лучше, чем вы о них думаете.
– Очень на это надеюсь…
Сафин хотел задать мне какой-то вопрос, но его прервал телефонный звонок.
– Извините, это сын звонит, – сказал он. – Нужно ответить, это займет всего минуту.
Сын – это не Рашид Рустамович, конечно. Я понимающе кивнул и откинулся на диван, глядя в потолок.
– Да, Руслан.... Нет, не нужно нервничать. Для Рашида паниковать – это естественно, норма жизни. Все предусмотрено… Да, ты правильно понимаешь, как все устроено…
Разговор был явно деловой, а не семейный.
Саша… С его сыном что-то не так.
Голос у Марии был странный, встревоженный. Удивленный.
Откуда ты знаешь? Ты же даже голоса его не слышишь.
Слышу. Потому что его слышишь ты.
Голос из мобильника в руках Сафина мной воспринимался как еле слышное бормотание.
Слышу – это громко сказано.
Этого достаточно, чтобы почуять неладное.
Поясни, что ты имеешь в виду.
Я сама еще не понимаю, что я чувствую. Постарайся узнать что-нибудь о его сыне.
Допросить своего психотерапевта?
Ты же следователь.
Игорь Сафин закончил разговор и положил телефон в ящик стола. Из-за того, что разговор был коротким и предельно конкретным, я ощутил печальное послевкусие утраченной эмоциональной близости.
– Простите за то, что отвлекся, – сказал Сафин.
– Ничего страшного, я понимаю. Дети, – усмехнулся я. – Наше благословение и проклятие.
– Говорите, как настоящий отец. Сколько их у вас? – ответил Сафин.
– У меня нет детей.
– Вот как? – Сафин удивился. – Можно задать личный вопрос – почему? Я знаю, что вы давно женаты.
– Мы оба хотели. Но бог не дал. Просто не повезло.
– Жаль. Оно того стоит. Много любви и радости, особенно, когда они маленькие. Потом они взрослеют и причиняют боль. Приходит тревога за их будущее… Но как бы то ни было – без этого я не чувствую себя живым.
