Станислав Войтицкий
Принципы
Едва ли это было возможно. Когда ты в таком состоянии… Это довольно трудно объяснить. Это не просто хандра или внезапная печаль. Это угнетение мозга на физиологическом уровне. Сломанная гормональная химия. Болезнь, требовавшая лекарств, которых у меня не было.
Я тоскливо бросил взгляд на бутылку. Типичный русский антидепрессант не относился к лекарствам. Он мог подарить кратковременное облегчение, за которым неизбежно последует расплата. Если будет совсем худо, воспользуюсь, а пока потерплю.
Открыв ноутбук, я недоуменно посмотрел на содержимое папки со своей работой. Основной текст был, а вот набросанный вчера план отсутствовал. Поиск результатов не дал. Я расстроился – очевидно, меня накрывало тоской уже вчера, раз я рассеянно не удосужился сохранить файл под оригинальным именем.
Но шок ждал меня дальше – в разделе «последние файлы» плана тоже не было! Ни в операционной системе, ни в текстовом редакторе. Я не мог его не сохранить, там было слишком много написано. Я ценил свою работу. Кошмар любого писателя – удаление его произведения.
Я отчетливо помнил, что не раз в ходе работы нажимал иконку с дискетой, сохраняя файл. Он не мог так просто взять и пропасть. По крайней мере, случайно.
Ладно, хрен с ним. Хорошо, что я внес часть своей работы в рукописный дневник. Конечно, там было написано не так хорошо и подробно, но основные идеи были в наличии.
Я недоуменно уставился в тетрадь. Последняя запись была сделана вчерашним днем. Никаких ночных откровений. Я едва вслух не произнес «это невозможно». Но быстро нашел разумное и рациональное объяснение.
Такое могло произойти, если некто проник в домик, пока я спал и удалил файл с компьютера, не поленившись подчистить даже реестр, а потом вырвал из дневника пару страниц. И когда я говорю «удалил» и «вырвал» я имею в виду «удалилА» и «вырвалА». Потому что тут не надо быть детективом, чтобы догадаться, с таким-то количеством подозреваемых.
Угнетенное состояние сменилось злобой, а затем и яростью. Я подошел к двери. Так и есть, она была не заперта. Мой косяк, но мне и в голову не могла придти возможность подобной подлости.
Мерзкая тварь, лучше бы тебе сохранить резервную копию на флешке!
Я был настолько зол, что не мог сдержать дрожь своих рук. Я не стал одевать теплую куртку и выскочил на улицу, едва напялив ботинки. Проваливаясь в снегу, я добрался до подсобки с инструментом.
То, что я искал, висело в кладовой на стене.
Топор приятно лег мне в руки. Большой и тяжелый, для колки больших поленьев.
Достоевского ты любишь, сука?! Я покажу тебе Достоевского. Родиона Михайловича.
В голове подал свой голос мой маленький мерзкий ссыкун, который включается у каждого из нас перед совершением чего-то решительного – зачем ей это? Подумай.
Я не обращал внимание на его истеричные писки. Мне безразличны ее причины.
Иванова должна заплатить. Дорого.
Я с размаху высадил дверь пинком ноги, с мясом вырвав из старого деревянного косяка одну из дверных петель, и крикнул в темноту:
– Выходи, сука пархатая!
В ответ – тишина, и только внутренний ссыкун последний раз пискнул: «У нее ружье!» – и замолк. Дельное замечание, но хорошо было бы сделать его ко времени.
Я сделал несколько шагов внутрь, не таких уже решительных.
Увидел Иванову.
Она лежала на спине рядом с опрокинутым стулом. У ее головы растекалась лужа крови, а рядом на полу валялась вертикальная «переломка».
Иванова застрелилась.
Так вот что это был за хлопок…
От моей решительности не осталось и следа. Зачем она так со мной поступила? Мне страшно было представить, в какой геморрой я сейчас попаду – давать показания в полиции и объяснять, зачем я выбил дверь.
Я не стал ничего трогать и огляделся. На столе лежала небольшая записка.
«В моей смерти прошу никого не винить. Я больше не хочу жить, не вижу смысла. Я совершила большую ошибку, и теперь хочу уйти. Прошу не передавать эту записку детям. Они не поймут. Будет лучше, если они сами придумают причину».
Спасибо и на этом. Конечно, я бы предпочел, если бы еще был постскриптум: «Михаил Воронин здесь ни при чем». Хотя не надо, это еще подозрительней. Лучше было бы так: «Михаил Воронин – эгоист, нарцисс и алкоголик, но он здесь ни при чем».
Я хихикнул, представив подобный текст на пафосной предсмертной записке.
Вот ведь дура, и куда она спешила… Все равно финал один. Ни за что не вложу ствол себе в рот. Прожить эту мерзкую жизнь до конца, назло Вселенной – таков мой базовый принцип. Всегда можно получить краткий миг удовольствия, наслаждаясь любимой женщиной или дорогим вином. Или дорогой женщиной и любимым вином.
Да, не нужно удивляться. Хотя секс с проституткой – дело со всех сторон сомнительное, но иногда я себе позволял. Нехватка эмоций окупается профессиональным техничным исполнением.
Нужно было позвонить Петру. О полиции я не подумал ни разу. Все же я решил не портить своему поклоннику из Чернигова остаток дня. Спешить было ни к чему. Холод, проникавший через распахнутую дверь, должен был хорошо сохранить тело.
Надеюсь, сюда не придут какие-нибудь волки ее сожрать. Хотя даже если придут – ей уже все равно. Как и мне.
Можно было напиться. Теперь я остался совсем один.
Добравшись до бутылки у себя дома, я с удивлением отметил, что она непочатая. Мне казалось, я вчера сделал пару глотков. Вы-то уже знаете, что так и было.
Началось, да? Временная петля. Правда, на данный момент описываемых событий я об этом еще не знал, но довольно быстро догадался.
Вы в волнении и предвкушении. Такой нудный и скучный текст, наконец-то начнется действие.
Пришло время вас разочаровать. Вы купились на замануху. Пустышку. Трейлер роскошного боевика, оказавшегося скучным занудным говном. Интересного хватило как раз на две минуты.
Простите за «кликбейт», как сейчас модно говорить. Если вы уж добрались до этого момента, потерпите еще немного. Согласно «Пути героя» Воглера, у нас какой сейчас этап? Середина второго акта, суровое испытание. Период трансформации главного героя, то есть меня. Я должен измениться, чтобы пройти испытание. Спасти Елизавету Иванову. Не переживайте, она не умерла. По крайней мере, в конечном счете.
Спасти незнакомого мне человека – это очень интересно, да? Простите за такую херню, я не выбирал и не придумывал этот поворот сюжета. Насколько весь из себя правильный, настолько же и унылый.
Я попал не просто во временную петлю. Я попал в самую скучную, серую и занудную временную петлю в истории художественной литературы. И не только литературы, а вообще – всех существующих видов искусства. Мария сказала, что законы драматургии создаются на основе наблюдений за жизнью… Насколько же она была не права!
Жизнь не подчиняется никаким законами. Ни физическим, ни нравственным. Жизнь – это воплощенный хаос. Наш мозг – машина по поиску закономерностей – вопиющим образом не соответствует природе жизни.
Хаос – это именно то, что единственно и может порождать временные петли.
В первый день я решил, что просто что-то перепутал, и не придал значения непочатой бутылке. Я просто нажрался, как свинья. И в процессе уничтожения «огненной воды» понял, насколько правильно я не позвонил Петру сразу.
Я целый день не видел Елизавету, стал волноваться. Она не открывала, так что я выбил дверь, чтобы прийти на помощь, если с ней случилась беда. Вот и объяснение.
Видите, как все хорошо и удобно сложилось?
Довольный собой, я лег спать. Я решил, что обнаружу тело Ивановой завтра, тогда и позвоню.
***
На этот раз сломанная голова объяснялась легко. Выжрать за вечер ноль-семь в одно рыло – это нормальный такой подвиг. Но жить не хотелось не поэтому.
Жить не хотелось, потому что жизнь – дерьмо. Не конкретно у меня, это я бы еще мог терпеть, а вообще дерьмо. Как принцип. Люди такие придурки. Кожаные мешки из плоти, послушно подчиняющиеся гормональным инъекциями мягкого грецкого ореха под черепушкой. Рабы полутора килограмм жировой массы.
Пожри, уже пора. Выделяется грелин… Пища получена? Отлично, молодец, хороший мальчик, получи свой инсулин и лептин. И немного эндорфина, конечно.
А теперь давай-ка трахни ту классную телку. Ты женат, не хочешь… Ну ладно, вот тебе дополнительная доза тестостерона, чтобы не капризничал. Ты что, не мужик? Не надо дрочить, это совсем не то. Ты уже вырос из этого возраста, тебе что, не стыдно? Надо снизить серотонин, но не слишком сильно – а то налево уже не захочется.
Справился? Молодец, послушный мальчик, получи в награду бурный, яркий оргазм и дозу дофамина. Отдельным бонусом адреналин – за острые ощущения от обмана жены. И еще дозу тестостерона. Не надо тратить его на любовницу, это для жены. Ты же ее тоже хочешь, чтобы она ничего не заподозрила? Да и возбуждает это, не спорь. Пикантно обмануть ее, а потом еще и трахнуть. В твоей природе стремиться иметь нескольких женщин, это естественно и нормально.
Ну все, пора спать. Получи свой мелатонин. Сладких снов.
Мы сраные наркоманы. «Любовь», «ненависть», прочие «чувства» и так называемые «ценности» – все это продукт сложной саморегулирующейся гормональной системой головного мозга.
Некоторые люди настолько наглые ублюдки, что решают размножаться. Ненавижу таких. Это абсолютный эгоизм – создавать жизнь ради собственного развлечения, ради получения пролактина, окситоцина и чего там еще вырабатывается у женщин во время беременности и после родов.
Я открыл дневник, чтобы увековечить свои мысли. В тот момент они казались мне верхом гениальности, практически религиозным откровением.
Это все депрессия. Я не такой.
Да, я, конечно, изменял своим женам. Мне это нужно. Все изменяют. И мои жены – тоже. По крайней мере, две из них. Это не делает нас плохими людьми. Точнее, не только это.
Я в недоумении уставился на чистый лист. Я же вчера записывал… Перелистнул назад – все верно. Отсутствует запись о необходимости борьбы с биполярной депрессией. Да, вы все правильно поняли. Я снова проживал этот день – 17 декабря 2018 года.
Но в тот момент я решил, что меня накрыл психоз. Самые настоящие галлюцинации. Это возможно при биполярке – второй тип всегда может перейти в первый. Тогда гипомания становится просто манией – и человек местами начинает вести себя как шизофреник. Когда ты в таком состоянии, то родственники вызывают санитаров.
Здраво подумав, я все же отверг мысль о мании. Учитывая навязчивые мысли об омерзительности людишек, окружающих меня, возможно, одного из самых гадких и мелких из них. Да, я признаю свою принадлежность к биологическому виду homo sapiens, и это меня глубоко печалит.
Это точно не мания. А значит, нет и психоза.
Тогда что это? Я открыл дневник и сделал очередную запись. Но не на чистом листе, а на полях уже исписанного.
18 декабря 2018 года.
07:00.
Тест. Я не сошел с ума. По крайней мере, не в том смысле.
Затем взял телефон в руки телефон – он был нужен для дополнительной проверки. Мой «Самсунг» показывал дату 17 декабря, но в тот момент я не обратил на это должного внимания. Я включил камеру и сфотографировал страничку в тетради.
Второй проблемой была раскалывающаяся голова и стремление позавтракать. Лучше чем-нибудь вкусным. Я еще вчера заприметил у Ивановой в домике заставленную разными консервами полку. Наверняка, у нее найдется что-нибудь интересное, решил я. Оливки или ананасы. Не думаю, что она будет возражать, ухмыльнулся я.
Дверь в ее домик была прикрыта. Неужели сквозняк смог это сделать? Я обратил внимание на петли. Они выглядели целыми, от чего у меня еще сильнее разболелась голова. Я же точно помнил, что пнул дверь так, что вырвал из косяка одну из них.
По крайней мере, дверь не должна была быть заперта. Так и оказалось, но когда я открыл ее, то застыл в удивлении. Елизавета Иванова сидела за столом, на котором лежало ружье и коробка с патронами.
– Воспитанные люди стучат! – грубо сказала она.
Вообще-то, вчера я постучал. Но какой смысл стучать в дверь покойнику.
– Что вам еще от меня нужно? – спросила она.
– Нет ничего от головы? – я не нашелся, что еще ответить.
– Кроме ружья, ничего нет.
– Не думаю, что мне подойдет такое лекарство. А можно у вас позаимствовать перекусить.
– Позаимствовать? – удивленно переспросила она. – Можно узнать, в каком виде вы собираетесь возвращать позаимствованное?
– Простите, я не так выразился…
Я все никак не мог принять ее живой.
– Вы удивительный хам, Михаил. Но чрезвычайно находчивый. В каком-то смысле, даже логично – к выпивке нужна закуска.
– Я уже выпил, – виновато улыбнулся я. – Не закусывая.
– У вас крепкий организм, – похвалила Иванова, криво усмехаясь. – Даже запаха не чувствуется.
Она подошла к полке с консервами.
– Что вы хотите? Тушенку?
– Есть ананасы?
– Есть персики.
– Пойдет.
Она бросила в меня банку – не сильно, без злобы, но мне удалось поймать ее с трудом. Я поблагодарил и поспешно вышел.
Я ничего не понимал. Когда я зашел в дом, огляделся и нашел глазами непочатую бутылку водки, это меня и обрадовало, и расстроило. Обрадовало, потому что снова было можно выпить. Расстроило, потому что меня сбивало с толку это «снова».
Я опасливо открыл дневник и прочитал в нем тестовую запись о своей нормальности. К сожалению, уверенность в этом была сильно поколеблена. Но неприятности на этом не закончились.
Едва я успел открыть банку и выпить сок, то снова услышал громкий хлопок. Сомнений не было – это был выстрел. Тогда у меня промелькнула и первая мысль о временном парадоксе. Я не хотел верить, что сошел с ума и предпочел другое объяснение. На самом деле я умер и нахожусь в чистилище, а временная петля – это способ меня мучить, и все самое страшное еще впереди.
Меня всегда привлекала концепция чистилища. Хочу, чтобы вы меня правильно поняли – я не верю в сказки про «господанашегоиисусахриста», я нормальный здравомыслящий человек, значит – атеист. Но с художественной точки зрения идея чистилища выглядит чертовски привлекательной. Разумеется, я знал, что нахождение в чистилище – это самообман, но думать о своем безумии было просто невыносимо.
Я открыл дверь в домик Ивановой, но на этот раз картина меня не удивила. Разумеется, она была мертва. Под головой растекалась свежая лужа крови, стул, с которого она свалилась, лежал в стороне, а рядом с ним – отвертка, неизвестно откуда и зачем здесь взявшаяся.
Пока я здесь находился, ее самоубийство было самым важным событием, если не считать исчезновения моих набросков по новому роману. Я, безусловно, понимал ее мотивы, и все же не соглашался с подобным решением проблемы. У меня было свое видение, как нужно справляться с кризисами. В этот раз я решил осмотреться в ее домике более обстоятельно. Возможно, найти причины для столь радикального шага.
У нее тоже был компьютер – что для журналиста обыкновенное дело. И, естественно, запароленный. Я не хакер и, попробовав несколько типовых женских паролей – «111111» и «123456», бросил идею его взломать. Наверняка, там дата рождения близкого человека, но мне откуда было знать? Перебирать миллион возможных комбинаций?
Только если временная петля сильно меня достанет. А до тех пор – увольте.
Помимо ноутбука, мне удалось найти еще и папку с документами. Это было уже интереснее – среди копий контрактов на проведение строительных и инфраструктурных работ нашлась большая схема на нескольких листах ватмана, отражающая деловые взаимоотношения контрагентов – как частных, так и государственных организаций. Схема касалась восстановления инфраструктуры поселка Доброе, и возведения некоторых объектов неясного назначения в его окрестностях. Пунктирные и сплошные линии, увенчанные стрелочками, объединяли маленькие прямоугольники, внутри которых находились многочисленные «ООО» и «АО». Прямоугольники объединялись в группы, холдинги, концерны. Стрелки пучками вели в большие и жирные квадраты, внутри которых находились министерства – промышленности и торговли, науки и образования, обороны, внутренних дел, финансов… Да почти все правительство! Где-то сбоку присоседились многочисленные НИИ под эгидой Академии Наук.
В этой паутине разобраться было невозможно, но одно мне было прекрасно понятно – вокруг этого мелкого поселка в нескольких километрах отсюда, обнесенного ныне колючей проволокой и простому смертному недоступного, крутятся не просто большие, а огромные до неприличия деньги. Ежу понятно, что все эти финансовые потоки сами собой обрастают откатами (это в лучшем случае) или банальным воровством (это как правило).
Под этим углом смерть моей соседки смотрелась совершенно иначе. Раз уж она сама так удобно оказалась рядом с объектом исследования – что стоило подослать киллера к слишком любопытной Варваре?
Тем более, здесь так сильно замешано государство. Как и всякий нормальный человек, я искренне и до глубины души ненавидел и боялся этого Левиафана, которому ничего не стоит стереть в пыль пару миллионов дрожащих от ужаса людишек, что уж говорить про какую-то мелкую журналистку. Проникнуть в домик, инсценировать самоубийство, предварительно заставив написать записку, снимающую все вопросы. А после выстрела прибежит удобный свидетель, который сам вызовет полицию.
Мне не нужны были неприятности.
Я снова бросил взгляд на схему, которая была у меня в руках, и обнаружил, что держу свой раскрытый дневник. И стою в своем домике. А за окном – сумерки.
Да как это вообще работает?!
Телефон показывал 18 декабря. Но запись-тест в дневнике отсутствовала. Бутылка была початой, но практически полной. Пара глотков.
Все это в совокупности убедило меня в реальности предположения о временной петле. И даже то, что система в моих временных перемещениях не просматривалась даже близко, говорило о моей психической нормальности. Кто сказал, что нарушение законов физики должно подчиняться четкой логике?
Это же не «День Сурка» – заснул, проснулся, заново.
Но есть очевидная проблема. Использование временных петель в художественных произведениях искушает авторов своим потенциальным динамизмом, непредсказуемостью и закрученным сюжетом. Однако зачастую форма пожирает содержание. И тут что «День сурка», что наш отечественный «день совка» («Зеркало для героя») объединяет общее отсутствие хоть какого-нибудь объяснения происходящего. Просто время зациклено, и герой должен из него вырваться.
Как ему это удается? Через понимание чего-то важного, что ранее от него ускользало. А что это такое? Это арка персонажа. Это из теории, это у всех нормальных авторов есть, это нужно, чтобы смотреть было интересно. Но где арка персонажа, а где временная петля?
Они в разных плоскостях! И это было для меня проблемой.
Кто сказал, что предотвращение самоубийства Ивановой (или убийства, в контексте открывшихся фактов) позволит мне вырваться из этого замкнутого круга? Из чего это вообще следует? Как это может быть связано с искажением пространства и времени, каким-то образом обошедшего мой разум?
Если моя попытка совершить это условно хорошее деяние приведет к моей смерти – я начну сначала?
А откуда будет это сначала? Я начинал из разных временных позиций и никак это не контролировал.
Сидеть и ничего не делать? А если у меня ограниченное количество попыток? У меня же нет под рукой сценариста, который подсунет их столько, сколько нужно. Моя жизнь не подчиняется воли постороннего человека, внезапно решившего написать дурацкий фантастический рассказ.
И все же я решил попробовать спасти Иванову. Для начала нужно было узнать, безопасно ли это. В том смысле, есть ли здесь посторонние. Я занял позицию у окна, ее домик был неплохо виден. Снова раздался выстрел – ну что же, все шло по плану. Затем безотрывно наблюдал за ним еще около часа. Никого не было видно.
Отлично, значит, мы были одни. Самоубийство. Я в относительной безопасности.
Первый план был прост – отнять физическую возможность застрелиться – отобрав ружье или патроны. Но для этого необходимо было узнать, где они хранятся.
Все пошло как-то не так с самого начала реализации замысла. Открыв дверь, я недоуменно уставился на глубокие следы в свежем снеге, ведущие от моего домика к домику Елизаветы. Они были мои, очевидно, но я вроде пока не успел их оставить. По крайней мере, сегодня.
Но когда я открыл дверь и увидел Иванову, у меня от удивления отвисла челюсть. Вместо того чтобы лежать на полу с вытекающими мозгами, она как ни в чем не бывало, катала по столу красный ружейный патрон. Здесь же стояла непочатая бутылка водки. Той самой, которая еще не успела выветриться из моей головы.
– Воспитанные люди стучат, – вяло сказала она бесконечно усталым голосом.
– Извините, Елизавета.
Что же сказать… А, понеслась.
– Я немного порасспрашивал о вас у Петра. Он сказал, вы журналистка, и я подумал… Вы случайно не Елизавета Иванова из «Русского Иркутска»?
Она безразлично пожала плечами.
– Я самая.
– Я хотел вам выразить свое восхищение… – какое восхищение? Идиот. – … то есть не восхищение, а… как сказать, почтение, что ли?
– Вы можете не мучиться, я сказать на русском языке, – перебила она.
Я постарался прислушаться к этому замечанию.
– Короче, мне нравятся ваши статьи. Не то, чтобы я ваш поклонник, но я уважаю ваш труд. Мы коллеги, в некотором роде. Я пишу романы.
– Для писателя вы несколько косноязычны. И словарный запас маловат.
Вот ведь язва! Да пусть стреляется, сколько хочет! Несмотря на эмоции, я все же взял себя в руки и продолжил доброжелательно:
– Я надеялся, что вы разделите со мной небольшое чаепитие. И мы сможем поговорить.
– Я не в настроении разговаривать, – сухо отрезала она.
– Я хотел обсудить с вами ваш цикл о городском планировании Иркутска. Мне очень жаль, что ничего не получилось. Я знаю, что вы хотели повлиять на городские власти. Сделать город лучше.
– Откуда вам это знать? – спросила Иванова.
– Я умею читать между строк. И еще я читаю между строк вот эту бутылку и этот патрон.
Иванова тут же убрала его в ящик комода. Я увидел там целую коробку. Отлично, патроны были найдены.
– Это вас не касается. Вы должны уйти.
Я не стал спорить. В конце концов, я не психолог, чтобы убеждать «не делать глупостей». Тем более, я не считаю самоубийство таковой. Человек имеет право прекратить собственную жизнь, таково мое твердое убеждение. Религии запрещают самоубийство не из моральных, а эгоистических соображений – иначе паствы не останется.
Домой я вернулся, утопая в девственно чистом, нетронутом снегу. Вместо того чтобы открыть дверь, я просто откинул в сторону одеяло. Сброс временной петли на этот раз ощущался как обычное пробуждение. Голова не болела. За окном было темно. На столе стояла бутылка водки – практически полная. В дневнике никаких записей-тестов (ура, я не опоздал) или набросков романа (увы, я ненавижу переписывать однажды написанный текст). Впрочем, я не расстроился – так оно и ожидалось.
Выбравшись из дома, я постарался двигаться тихо, чтобы ненароком не разбудить Иванову. Я подошел к двери и аккуратно открыл. Отлично, проникновение не сопровождалось взломом. А теперь небольшое хищение… Несмотря на совершение уголовно наказуемых деяний, я был в прекрасном положении духа.
Я рассчитывал, что карусель вокруг двух этих бесконечных дней прекратится. Если моя художественная гипотеза все же верна, я смогу двинуться по чистилищу дальше. И там будет другая временная петля и новый катарсис. Что, по правде, не имеет смысла. Мне нечего делать в чистилище. Я заслуживаю только ада.
Коробка с патронами ждала меня там, где я и рассчитывал. Все вообще прошло неожиданно легко. В принципе, я бы не расстроился, если бы она меня застукала – в конце концов, у меня были еще попытки.
Наверное.
Вернувшись домой, я тщательно спрятал патроны на чердаке, среди пыльного барахла. Заодно нашел кое-что полезное – пару лыж с ботинками, по счастливому совпадению, моего размера. Вознамерившись отметить какой-нибудь из ближайших погожих дней лыжной прогулкой, я спустился на первый этаж и открыл дневник.
18 декабря 2018 года.
05:00.
Надеюсь, эта запись сохранится. Если так, все получилось с первой попытки.
Я не хотел писать слишком много, так как не был уверен в успешном результате. По этой же причине не стал включать ноутбук, хотя все внутри требовало изложить кипящую мысль. Я ощущал себя на пике работоспособности, настроение было самое прекрасное. Меня переполняло хорошее предчувствие от предстоящего дня. Казалось, я могу горы свернуть.
Громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Иванова стучала требовательно, кулаком. Похоже, она была в гневе.
Гнев – это хорошо. Если это стадия на пути от принятия к отрицанию.
– Доброе утро, Михаил, – сказала она, сквозь зубы и тяжело дыша, с трудом удерживая контроль. Ничего для меня невозможного, я легко заставлю ее выйти из себя.
– Здравствуйте, Елизавета. Утро действительно доброе. Что-то случилось?
– Да. Еще как случилось. Верните то, что вам не принадлежит. Пожалуйста.
Я пожал плечами, изображая непонимания настолько картинно и чрезмерно, как только мог.
– Вы обвиняете меня в воровстве?
Мои широко раскрытые глаза заболели от напряжения, не желая вылезать из глазниц, откуда я выталкивал их всей силой моей мимики.
– Не надо кривляться. Я понимаю, что вы могли сделать это из гуманистических соображений. Но это ничего не изменит.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Я что, похожа на дуру? – наконец она начала раздражаться. – Тут и последняя дура все поймет. В конце концов, сюда ведут ваши следы, а на полу у меня мокрые отпечатки.
Браво, Шерлок! – захотелось воскликнуть мне. Потрясающие дедуктивные способности. С трудом борясь с желанием рассмеяться ей в лицо, я лишь с сожалением развел руками.
– Давайте лучше вы пройдете ко мне, мы поговорим, выпьем чаю…
Иванова молча развернулась и ушла, гневно топча занесенную снегом тропинку.
Языком тела она показывала мне явное презрение. Заскочив в хозяйственный сарай, она вышла оттуда с небольшим топором. Я на мгновение испугался – не так давно я сам хотел раскроить ей череп (кстати, когда это было? Вчера? Или должно случиться сегодня?).
Но Иванова направилась в сторону реки. Ее шаги были такими избыточно агрессивными… То, что надо. Вскоре я услышал в утренней тишине далекий и слабый ритмичный стук и вышел из дома посмотреть, что она делает.
Иванова сидела на льду на коленях и, широко размахивая топором, рубила под собой полынью. Мороз стоял не слишком сильный, но градусов пятнадцать, пожалуй, было. И так уже не первый день. Так что я не слишком торопился – ей еще рубить и рубить.
Тем не менее, работала она всерьез, изо всех сил. Когда я все-таки подошел, она даже не слишком на меня отвлеклась.
– Для человека, который впал в депрессию и хочет покончить с собой, вы удивительно энергичны.
Пришла пора говорить прямо. Думаю, она к этому готова. Она не обратила на меня внимания, только поправила шапку и продолжила долбить толстый лед.
– Думаю, смерть от переохлаждения будет довольно мучительной и не быстрой, – предположил я.
– Не хотите, чтобы я страдала? – тяжело дыша, спросила она. – Тогда верните мне патроны.
– Не хочу, чтобы вы в принципе самоубились, – ответил я.
– Вам не все равно?
– Разумеется, не все равно. Несмотря на то, что мы почти не знакомы, но уже испытываем друг к другу неприязнь. Тем не менее, я не желаю вам смерти. Ведь если вы умрете, мне придется иметь дело с полицией, отвечать на неприятные вопросы, естественным образом попасть под подозрение в убийстве. Я сюда приехал отдохнуть и расслабиться, а не за этим.
– Жаль портить ваш отпуск… Хотя нет. Совершенно не жаль. Я считаю вас аморальным социопатом-эгоцентриком.
– Так и есть, я такой, – охотно подтвердил я.
– У меня есть рецепт для вашего душевного спокойствия. Предлагаю вам сделку. Вы возвращаете мне патроны, а за это я в предсмертной записке упомяну, что вы не имеете никакого отношения к моему решению. Криминальная экспертиза покажет четкое самоубийство. Отпуск испорчен, но на этом все. А вот если я утону в этой проруби, поди разберись – сама я прыгнула или столкнули? Зачем такая мучительная смерть, если есть ружье с патронами? Предсмертная записка отсутствует. Подозрительно, ее часто оставляют. Когда полицейские спросят на работе и дома – все скажут, что я была деятельная сильная женщина и любила жизнь. Все так думают. У меня много близких людей.
Она говорила разумные вещи, но я ненавижу, когда мной пытаются манипулировать, тем более – посредством дешевого шантажа.
– Раз у вас есть работа и семья, разве это не повод остановиться?
– Я не собираюсь вам ничего объяснять.
Очевидно, Иванова не хотела метать бисер перед тем, кого считает свиньей.
– Это просто бессмысленно, – возразил я.
– В отличие от моей жизни? – спросил она.
Она перестала рубить лед и отложила топор. Отлично, все-таки подсела на крючок. Значит, была готова выслушать доводы бросить столь дурную затею. Дело в шляпе. Те самоубийцы, которые еще ищут причины жить, всегда их находят.
– Без понятия, – я ответил цинично, но честно. – Я не знаю ничего о вашей жизни. Скорее всего, она столь же бессмысленна, как и моя.
– Тогда в чем ваш довод?
– В том, что вы и так это делаете. Постоянно.
– Не поняла.
– Поясняю. Мы все самоубийцы. Каждый из нас. Когда мы дышим, едим, спим и трахаемся – мы именно что умираем. Убиваем себя. Тратим энергию на поддержание процесса бессмысленного существования биомассы, имитирующей разумную деятельность. Этот процесс нельзя остановить или даже замедлить. В нашей природе заложено умереть от времени. Ускориться можно – но если очень хочется, лучше ускориться через наркотики или алкоголь. Зачем сразу в петлю-то? Мы-то с вами разумные люди и прекрасно понимаем, что по ту сторону нас ждет только ничто. Угасающее сознание просто растворится без следа, как исчезает ток в лампочке, когда отключают электричество. Вы уверены, что с этим стоит спешить? С учетом того, что избегнуть данного финала вам в любом случае не удастся? Да, Елизавета, жизнь бессмысленна по своей сути, и в индивидуальном смысле, и в общем, как явление существования самосознающей материи. Единственное, что в этом мире чего-то стоит – это удовольствие. Удовольствие в широком смысле. Да, гедонизм. И не надо морщиться. Это не примитивная концепция, отнюдь. Я считаю, что гедонизм является единственным достойным ответом на вызов смерти, если формулировать его рационально, без лицемерных и ханжеских тезисов разнообразных религиозных святош. Да и в чем там принципиальное отличие от учения старого доброго Эпикура? У мусульман так вообще прекрасные гурии в цветущих садах. Но и прочие модели рая устроены примерно также – как место без страданий, где дух может наслаждаться заслуженным покоем, в оплату за все муки, испытанные на земле. Ты ограничишь себя сегодня, а чем тебе отплатят завтра? Удовольствием, правильно. Абсолютно естественно, нормально и правильно к нему стремиться. Такова наша природа. Хорошие люди – это какие? Это те, которые получают удовольствие от хороших поступков. А плохие люди – те, кто получают удовольствие от плохих. Велика ли между ними разница, с химической точки зрения? И в этом смысле что такое «высокие чувства», которыми моральные – а на самом деле, лживые и лицемерные – люди прикрывают свою жизнедеятельность, словно фиговым листком? Я отвечу. Это источник наслаждения наивысшего порядка. Трахаться или заниматься любовью? Это же не только по-разному звучит, это и ощущается по-разному. Это как сравнивать французский багет и заплесневелый ржаной сухарик. Утолить голод сойдет, но полноценно не удовлетворит. Думаете, почему люди изменяют? Чтобы потрахаться? Нет… Они хотят снова ощутить полноту чувств. Ощутить себя живыми. Они утратили любовь в браке и пытаются получить хотя бы ее суррогат, рискуя при этом своим комфортом. Даже тень этого чувства наполняет человека восторгом и радостью. Потому что любовь – это всегда стремление жертвовать, и при условии взаимности она приводит к невероятной гамме эмоций и огромной встречной благодарности. Дать всегда можно больше, чем отнять. А значит, дающий получит еще больше в ответ. В итоге стремление жертвовать приносит настолько большой кайф, что в момент наивысшего экстаза человек способен даже пожертвовать жизнью. Смерть от любви еще можно понять. Именно потому, что любовь – это потрясающее сверхнаслаждение, доступное только тонким и деликатно чувствующим людям. И доступна она в любой период жизни – к родителям, к супругу, детям, внукам… Короче, любовь стоит того, чтобы прожить эту паскудную и бессмысленную жизнь. Не нужно спешить, Елизавета.
