Станислав Войтицкий
Принципы
Ко всему прочему, чертовка была умна, обаятельна и проявила ко мне интерес. Проявляя внешние приличия, умудрилась выцепить меня тайком от Полины, для уединенного разговора. После пары фраз и моего комплимента в ее адрес сунула мне в ладонь бумажку с номером телефона. «Позвони, как будешь один, Саша».
Полина недолюбливала Катю, о причинах чего я вполне определенно догадывался.
Глупо было рассчитывать на то, что я брошу Полю, едва на ней женившись. Екатерина звала меня поразвлечься без обязательств. Несмотря на молодость, она производила впечатление умной и целеустремленной женщины, знающей, чего хочет. Уверен, меня ждал отличный секс. Искушение позвонить было… значительным. Но я справился.
– Маша, восхищение красивой женщиной не означает готовность на левак. Я бы не изменил Поле.
– Саша, я знаю тебя лучше, чем ты сам. Поверь – ты бы изменил.
Это был один из тех случаев, когда я ей не поверил. Но она говорила так уверенно…
– Ты помешала? – спросил я.
Маша отвернулась. Да, похоже, моей супружеской стойкости помогли извне. Сейчас ей было стыдно за это.
– Все нормально, – сказал я. – Ты поступила правильно, и я тебе благодарен. Вот только… часто ли ты так поступаешь? Влияешь на мои чувства сверх того, что делаешь с детства?
– Трижды, – ответила она. Четкость названного числа говорила, что Мария не лжет. Да я, если честно, и не помню, когда она мне лгала.
– И что же это было?
– Помимо предотвращения потенциальной измены, дважды помогла тебе с унынием – когда ты убил того бандита. Не так уж много. Я уже говорила – ты хороший человек.
А я думал, что это любовь к Поле помогла мне справиться. Вот оно как, получается…
– Может, я и хороший, – сказал я, – но не без греха.
– Принимать убийство близко к сердцу и переживать из-за этого – это не грех, а добродетель. Что до желания сходить налево – ты просто не нагулялся холостым. Уверена, ты еще наберешься мудрости. Подумай сам, нужно ли тебе это по-настоящему. Поля, конечно, тебя простит, если гульнешь. А вот простишь ли ты себя сам? В самоистязающие порывы твоей совести я точно вмешиваться не буду.
– Видишь, ты меня во всем оправдала. Так и другие люди. У большинства есть причины совершать плохие поступки. Даже у хороших людей. Если ты приняла меня как есть, сможешь принять и других.
– Это потому что в тебе я вижу того маленького испуганного мальчика. А в других – нет.
– Тогда просто поверь мне – в каждом человеке есть маленький испуганный ребенок.
Мария взяла меня за руку и поцеловала тыльную сторону ладони. Думаю, она меня по-настоящему любила. Я крепко обнял свою подругу. Здесь, в «зазеркалье», это было возможно. Жаль, что я никогда не знал ее в реальности.
– Почему ты хранишь тайну о себе настоящей, даже от меня?
– Саша, мы об этом говорили. Много раз.
– Ты же любишь по многу раз объяснять мне одно и то же, – улыбнулся я. – Может, сейчас я смогу понять. И отстану от тебя.
– Сомневаюсь… Это для твоего же блага, Саша.
– Думаешь, я не справлюсь с этой информацией? Знаешь, о чем я иногда думал? Вдруг ты мужчина?
Маша мягко рассмеялась.
– Думаю, такое возможно. Просто Мария – это твое женское альтер эго. Было бы странно, но я бы это принял. Конечно, я не обнимал бы тебя так нежно и заботливо, но руку бы крепко пожал.
– Поверь, Саша, дело вовсе не в этом. Я боюсь, что в будущем настанет момент, когда наша дружба обернется оружием против нас.
– Нас никто не может связать. Сама подумай, как это возможно технически? – сказал я со скепсисом. – Я просто бормочу себе что-то под нос иногда. Все бормочут.
– Это возможно примерно так, как возможно говорить со своей подругой, сидя на отраженной в зеркале ванной, – ответила Маша.
Пожалуй, нельзя было с ней не согласиться, и анонимность имела смысл. Даже если я в этом сомневался.
– Спасибо тебе за все, Мария.
– И тебе.
Мы с ней, конечно, не прощались… И в то же время прощались. Мы оба сильно изменились, и теперь впереди нас ждала тяжелая неопределенность. Наши пусти расходились, чтобы пересечься намного позже – и совсем иначе, чем раньше.
VIII 1993-2000
Хоть я и назвал девяностые годы самой счастливой порой в своей жизни, я прекрасно осознаю всю тяжесть этой эпохи. В то время под танковые выстрелы в далекой Москве мучительно рождалась новая страна. С болью и кровью… Как ни варварски это звучит, но в беспощадной жесткости… даже жестокости новой власти во время расправы над оппозицией, было что-то позитивное. И хотя мои симпатии были на стороне Верховного Совета, в глубине души я для себя понял – новая власть способна себя защищать. Представить себе, как людоедские приказы отдает возглавлявший ГКЧП Янаев, было совершенно невозможно. Слишком беззубыми были эти старики, слишком слабыми. Их время прошло.
В те годы Поля сильно цеплялась за свою веру, но ее высокое отношение к окружающим людям подверглось серьезнейшим испытаниям. В 91-ом она смотрела в будущее с надеждой. Ей было важно, что церкви наполнились людьми, в воздухе ощущалось некое подобие надежды на светлое завтра… Но чем выше ожидания, тем тяжелей разочарование. Прошло всего два года, и ее уже трясло от омерзения даже при косвенном соприкосновении с новой политической системой. Ее можно было понять. Не успели остыть трупы защитников Верховного Совета, как над ними потешался известный еще в советское время юморист, весело смеющийся над смертью несимпатичных ему людей. Молодежь вкусила много нового и запретного. Это я заметил и по работе – бдительные бабушки не раз указывали мне на разбросанные то тут, то там шприцы с непонятным содержимым.
Появилась новая беспризорность – жестокая, беспощадная. Дети, ширяющиеся по темным подвалам. С больными лицами, впалыми пустыми глазами, распивающие водку в своих замкнутых стайках и с ненавистью смотрящие вслед участковому «мусору».
Здесь было от чего отчаиваться. И не все уловили скрытые в глубине русской политики подземные течения.
А я как-то сразу понял – надо перетерпеть, и мы еще возьмем свое. Русское государство видело немало смут и распадов – это просто еще одна веха на тяжелом историческом пути.
Но перетерпеть – это было легко сказать. Вскоре с деньгами стало совсем худо, и я грешным делом даже радовался, что у нас пока что не выходило с ребенком. Полина устроилась на работу в частную адвокатскую конторку и приносила в конвертах приличные деньги.
Вскоре меня перевели с должности участкового обратно в оперуполномоченные. Стало веселее – как ни странно, мне даже нравилось работать на побегушках у прокурорских. Я был неплох по части допросов – мне нравилось работать с людьми напрямую. Грамотно выстроенный допрос зачастую может закрыть дело. Просто удивительно, как подозреваемый способен во всем признаться, просто уставая лгать.
Конечно, в те времена нравы были довольно крутые и я не стеснялся прибегать к нелицеприятным мерам физического воздействия. Научился работать грамотно – болезненно, унизительно и не оставляя лишних следов. Не все преступники – жестокие отморозки, психопаты или отрицалы. Большинство из них такие же трусливые и жалкие, как простые обыватели.
Таких колоть мне было проще всего. Даже руки не уставали.
В те времена статус сотрудника органов внутренних дел был, прямо скажем, невысок. Мы сами согласились называться «ментами», дело по советским временам немыслимое. И вели себя соответственно. Простое подзаборное быдло презрительно именовало нас «мусорами», отравляя воздух перегаром, так почему мы должны были оставаться в рамках «правового государства», как последние терпилы? Какое правовое государство, вы о чем?! Уж даже если один очень известный, вечно чмокающий своим пухлым хавальником доктор экономических наук, подвел под расстрел избранный народом парламент, то чего нам-то стесняться? Мы были простыми парнями и работали за идею. Идею высоких показателей раскрываемости. Сказано – раскрыть столько-то процентов, значит, будет, сколько сказано. Заведомые висяки изо всех сил стараемся игнорировать, а если дело верное – можно повесить на клиента что-нибудь вдогонку, по профилю. Ему же самому лучше, когда «послужной список» больше – за тюремной калиткой это ценится.
На самом деле, удивительно, как в те годы сохранилась хоть какая-то система органов внутренних дел. Иногда я ощущал себя членом самой сильной в стране организованной преступной группы, которая, как и все прочие подобного рода организации, действует по понятиям. Только наши понятия оказались зачем-то изданы в печатном виде. Вам они знакомы под названиями УК, КоАП, УПК Российской Федерации, и другие, подобного же рода, священные книги.
Полина верила в то, что закон все равно возьмет свое. Считала, что вдоволь наевшееся беспредела общество постепенно должно было снова войти берега, стеснительно недоумевая, как же так неудобно вышло со всеми этими «братками», некрасиво как.
Удивительно, но она оказалась права. Когда жизнь улучшились, народ стал жить так, будто этого кошмара не было. Будто девяностые – это плохой сон. А для меня это было время личного счастья вопреки окружающему дерьму.
Работа никак не мешала моей личной жизни. Было даже лучше – в милиции я легально выплескивал всю излишнюю агрессию и накопившуюся злость, так что дома для жены оставались только забота, нежность и ласка. Мои натруженные руки я объяснял тяжелым процессом задержания разных злодеев. Удивительно, но Поля верила, что задерживаемые люди часто сопротивляются.
Маша тоже мне никак не мешала. Она знала, что я разделяю работу с прочей жизнью и не видела необходимости как-то на меня влиять. Все-таки она была взрослой, разумной женщиной. Я никогда не переходил грань, за которой не смог бы согласиться с собственной совестью. Путем легкого физического воздействия придать уверенности в себе опустившемуся героиновому наркоману, чтобы ему было легче сознаться в том, что порезал такую же конченную шмару-подружку – это можно. Повесить на него прошлогоднее изнасилование старшеклассницы, после которого ее убили – нет.
Эта грань не прочерчена в книгах по этике, не писана мраморными буквами застывших в своем высокомерии законов. Она просто есть и горе тому, кто ее не чувствует.
Или чувствует как-то не так.
Я таких людей ненавижу больше всего – не беспринципных эгоцентриков, а людей, который злы по своей природе принципиально. Которые находят себе оправдания в виде извращенных до предела взглядов.
«Санитар» был именно таким человеком.
IX 18 мая 2000 года
Я несколько раз позвонил в дверь, но хозяин не отвечал.
– Может, звонок сломан? – предположил Дмитрий Ростовцев, навязанный мне в тот день напарник, молодой практикант с юридического. Действительно, при нажатии на кнопку звонка я не слышал из-за двери никаких звуков.
Несмотря на внешний вид, который принято называть «в штатском», мы работали. В тот день вся милиция работала. Настоящая облава. ГУВД уже два месяца стояло на ушах, дело было на контроле у губернатора, и это был еще не предел. Алчные заместители больших начальников замерли в сладострастном предвкушении поры, когда «полетят головы».
Я несколько постучал кулаком в дверь – не так, чтобы стало тревожно, но при этом было невозможно не услышать.
– Кто? – из-за двери донесся скрипучий старческий голос.
– Откройте, Анатолий Егорович, – ответил я. – Милиция.
– Покажите документы в глазок.
Я показал открытое удостоверение.
– А малой? – спросил дед.
Между мной и напарником было едва ли десять лет. Но это был тот десяток лет, который отделяет юношу от мужчины. Я ожидающе посмотрел на Дмитрия, в ответ Ростовцев неудоменно пожал плечами и тихо сказал:
– У меня нет.
– Даже паспорта? – удивился я.
Ответный кивок здорово меня расстроил. Тоже мне, герой-студент, пошел работать вообще без документов.
– Это у меня практикант, – презрительно сказал я деду. – Забыл документы.
Дверь открылась, и мы вошли в квартиру. Старый хозяин недовольно смотрел на нас, опираясь на трость.
– Можете не разуваться, – бросил дед недовольно. – Я потом помою.
На вид ему было лет восемьдесят. Трико с пузырями на коленях, клетчатая теплая рубашка, редкие белые волосы. На розовом подбородке виднелись белые иголки щетины. Вид у него был несколько неухоженный, и все же чувствовалось, что хозяин квартиры – жесткий, практичный и конкретный человек. С одной стороны, он сразу разрешил не разуваться, не дав заранее извиниться за вносимую в дом грязь. С другой стороны, представив, как дед будет ползать по полу, убирая наши следы, я поневоле ощутил укол совести и решил ходить по дому как можно аккуратней. Ростовцев надел заранее подготовленные бахилы. Пижон.
– Коваленко Анатолий Егорович? – спросил я.
– Так точно, гражданин начальник.
Понятно… Но я на всякий случай все равно спросил:
– Сидел?
– Ты мне не тыкай, капитан. Ты не тычинка, я – не пестик, – сразу попустил меня Коваленко.
Действительно, надо бы поуважительнее. В конце концов, это мы у него в гостях, нам нужна его помощь, а не наоборот.
– Прошу прощения, Анатолий Егорович. Сидели?
– Меня, дорогой, еще товарищ Лаврентий посадил. За что – не твой интерес. Уже полвека с чистой совестью.
– «Мужик»?
– Так точно.
Я понадеялся, что тюремные понятия не разделялись товарищем Коваленко от и до. Иначе мы, красноперые сволочи, уйдем, несолоно хлебавши.
Коваленко пригласил нас на кухню. Едва мы вошли, боковая стенка холодильника встретила нас суровым взглядом Сталина со старого черно-белого календаря 1979-ого года, изданного к столетию вождя. Портреты и фотографии Иосифа Виссарионовича окружали куцую табличку с цифрами по кругу, от подростка с горящим взглядом до седого генералиссимуса на трибуне мавзолея. Удивительно, что многие сидельцы того времени сохраняли уважительное отношение к людям, которые их посадили.
Ладно, с этим дедушкой мы общий язык найдем, решил я. Ростовцев стеснялся нас обоих и все время бросал взгляд на часы, словно чего-то ждал.
Анатолий Егорович поставил чайник и, тяжело вздохнув, сел за кухонный стол.
– Пусть студент представится, и рассказывайте, служивые, по какому поводу зашли.
Я по глазам видел, что он уже догадался и заинтересован поучаствовать, но Ростовцев не был таким проницательным.
– Меня зовут Дмитрий Ростовцев. Дело в том, Анатолий Егорович, что сегодня проводится крупная милицейская операция по поимке особо опасного преступника. И нам нужна ваша помощь.
Коваленко пожал плечами.
– И как же, скажите на милость, я вам помогу, молодые люди?
– От вас ничего и не потребуется. Вы должны будете открыть дверь преступнику и пустить его в квартиру. А мы осуществим задержание.
– И кого же вы ловите? – спросил дед, хитро прищурившись. По толстой стопке местных газет на подоконнике я уже понял, что он в курсе, но хочет услышать от нас.
– «Санитара», – сказал я.
«Санитаром» наши газетчики назвали жестокого и безжалостного убийцу, который орудовал в Энске с лета 1998-ого года. Может быть, он убивал и раньше, но распознали как серийного его именно тогда. Проблема была в том, что назвать его серийном убийцей в общепринятом смысле было трудно.
Скорее, он был серийным грабителем. Судя по всему, действующим врачом, так как приходил в основном к старым людям, которые находились на диспансерном учете. У нас люди пока еще слишком доверчивы, особенно если они родом из советского прошлого. Под предлогом укола «от давления» преступник вводил жертвам пентобарбитал, от которого они очень быстро засыпали. Затем «санитар» обыскивал квартиру жертв на предмет денег и драгоценностей, а уходя, проламывал головы старикам тяжелым молотком.
Следствие считало, что убивал он из опасений быть опознанным в силу того, что работал в одной из городских поликлиник. Но с уликами и подозреваемыми было глухо.
В принципе, так бы это все и тянулось – кого волновали одинокие старики в то время? – но чья-то добрая душа слила информацию о серии похожих преступлений в прессу. Поскольку подобный материал интересов важных людей не особенно задевал, он добрался до публикации.
В результате бахнуло не хуже уотергейтского скандала. Дело дошло до областного милицейского начальства, которое внезапно обнаружило, что во втором городе области маньяк убивает пенсионеров примерно раз в месяц и успешно делает это вот уже три года.
Если честно, не думаю, что все убитые одинокие энские старики были жертвами «санитара» – мало ли отморозков у нас, и не каждая жертва подпадала под профиль – бабушек и дедушек у нас еще и душили, и резали, и при этом никаких барбитуратов в крови. Но газеты охотно вешали на зловещего маньяка всех подряд – так было интересней.
После огласки дела все возможные усилия городской милиции были сосредоточены на поимке неуловимого маньяка. Привлекали всех, даже студентов старших курсов юридического.
Вот так мы с Ростовцевым здесь и оказались.
Анатолий Егорович находился на диспансерном учете во второй городской поликлинике и регулярно наблюдался на дому. Он был следующей потенциальной жертвой. Одной из трехсот потенциальных жертв.
– «Санитара», значит, – Коваленко почесал щетиной. – А почему вы ждете его именно здесь?
– Не именно здесь, – ответил я. – Идет облава по всему городу.
– А почему именно сегодня?
– Не именно сегодня. Планируется, что облава будет месяц, если не даст результат.
– Это, получается, вы целый месяц будете ко мне ходить? Никакого чая не хватит! Будете брать с собой!
– Так точно, Анатолий Егорович, – подтвердил я. – Будем. Значит, вы согласны нам помочь?
– Конечно. Все какое-то развлечение. Будет польза на старости лет.
– А вы не боитесь? – спросил Ростовцев.
Коваленко лишь усмехнулся.
– Чего мне боятся, студент? Смерти? – он расхохотался.– Знаешь, когда я в армию попал?
Дмитрий пожал плечами.
– В сорок третьем, – сам ответил на свой вопрос ветеран. – Боевой путь начал с форсирования Днепра. С тех пор меня мало чем можно испугать.
– Не на том плацдарме были? – спросил я.
– Я что, похож на покойника? Нет, я на каком надо плацдарме был. Только в тот момент я этого не знал. Очень жутко быть отрезанным от своих. Пушки бухают во все стороны, самолеты над нами где-то воют, и украинские ночи, сука, темные такие…
Дед углубился в воспоминания и не сразу заметил засвистевший чайник. Я поднялся и выключил газ.
– А где у вас заварка и сахар? – спросил я.
– Сиди, капитан. Сделаю я вам чай, – сердито сказал старик.
– Спасибо, – ответил Ростовцев, а затем не очень-то тактично добавил: – И как вас угораздило на зону?
– Уже все знаешь про жизнь, пацан? Не дай бог тебе вкусить такой судьбинушки, как моя. Впрочем, мне еще повезло. Я на брянщине жил, а как война началась, батя всю семью успел вывезти, к родственникам в Рязань. Призывался уже оттуда. В сорок четвертом добился отпуска, побывал на родной земле… Друзей моих кого убили, кого в Германию угнали, Саня с Васей голову сложили в партизанских отрядах. Подружку мою, сердечную, Нинку, немцы изнасиловали и расстреляли – она комсомолкой была. Гуляли мы с ней за ручку до войны, нецелованной она даже была… В общем, злости во мне тогда много было, и с оружием обращаться умел… Родители вернулись в деревню, а я не стал. Устраиваться на стройку или в колхоз мне было западло. Я подался в Брянск, в поисках лучшей жизни. И, желательно, легкой.
– Получается, вы вроде Левченко? – спросил Ростовцев.
– Кто это?
– Разведчик, который был в банде «горбатого». Его Жеглов в конце застрелил.
Дед проигнорировал вопрос моего молодого коллеги и заварил нам чай прямо в чашки, поставил на стол глубокую тарелку с сахаром-песком. Я набросал себе от души – люблю сладкий и крепкий.
– Надежды подает? – спросил у меня Коваленко, кивнув в сторону Ростовцева.
– Не заметил пока, – сказал я. – Будем надеяться. Молод еще.
– И глуп, – горько отметил старик. – Мельчает молодежь.
– Все старики так говорят, – улыбнулся я ему и сделал глоток. Чай был ароматным, классически черным, без лишних портящих вкус добавок. – А что случилось потом?
– Мы взяли сберкассу, а уже через два дня взяли нас. Получил честную десяточку. Хорошо, никого не убил, такой грех на совести мне ни к чему. А так – оттрубил часть срока, вышел по амнистии, да и остался в ваших краях. Природа мне понравилась. Мне ведь тридцати еще не было. Вся жизнь впереди… Вот как у него. Смотри, как торопится, – дед обратил мое внимание на Ростовцева. – Свидание боишься пропустить?
Дмитрий смутился, не найдя что ответить.
– Да ты не переживай, – заскрипел дед. – Тебе по крайней мере есть, к кому спешить.
– А что ж вы, Анатолий Егорович, без супруги? – спросил я. – Умерла?
– Какая из? У меня их три было. Я знаещь, каким красивым и сильным был. Тюремное прошлое скрывал, наколок не набил. Вот только со всеми в итоге развелся. Характер у меня плохой. Знаешь, я всю жизнь одну только Нину и любил. Хотя я уже и лицо ее забыл, и фотографии нет… Никто заменить ее не смог. Зато теперь у меня детей и внуков полно – только вот никто из них ко мне не ходит. Доживаю один. Держу оборону с Иосифом Виссарионовичем…
Его прервал спокойный стук в дверь. У меня все внутри похолодело. Мы так много времени потратили на разговор о всякой ерунде, а проинструктировать старика забыли. Но ведь то, что санитар придет именно к нему, было таким маловероятным…
– Ждете кого-то? – тихо спросил я.
– Нет, – ответил Коваленко.
– Тогда открывайте. Приглашайте гостя на кухню, чтобы мы отрезали его от прихожей. Не волнуйтесь, мы будем рядом.
Стук повторился.
– Иду, иду, – раздраженно крикнул старик, медленно топая в сторону двери, громко постукивая тростью и давая нам время спрятаться.
Я решил импровизировать. Быстро убрал свою и Ростовцева чашки в шкаф с тарелками, жестом показал напарнику молчать. Мы прошли в свободную комнату. Там я вытащил пистолет и подготовил его к стрельбе.
. – Кто там? – громко спросил Коваленко.
Я не слышал ответа. Старик что-то раздраженно проворчал в ответ. Щелкнули замки.
– Добрый день, – голос у вошедшего был мягкий и высокий. – Как вы себя чувствуете, Анатолий Егорович?
– Было нормально, пока вы не пришли. Вот что вы все ходите и ходите, врачи-санитары, что вам на месте не сидится? Неужто платят вам за это…
«Врачи-санитары». Мы не договаривались о каких-то условных сигналах, но Коваленко нашел способ дать нам понять – пришел наш клиент. По крайней мере, так он предполагал.
– Будем брать? – шепотом спросил меня Ростовцев.
Брать лучше всего на горячем. Я покачал головой.
– Пока подождем.
В коридоре раздались неспешные шаги.
– Не надо в комнату, – крикнул Коваленко. – Пойдемте лучше на кухню, я здесь чай пью.
– Хорошо, давайте на кухню, – согласился гость.
Я даже не успел позвать Марию, только подумал о ней, как услышал в голове ее голос:
Спокойно, Саша, я уже здесь. Что происходит?
Мне нужна твоя помощь. Я с салагой, необходимо задержать опасного преступника. Мне нужно знать, о чем он говорит со стариком на кухне?
Кто говорит? На кухне только один пожилой мужчина. Он и есть ваш преступник?
Какого черта? Что она несет?! Мы с Ростовцевым слышали отдаленное бормотание двух людей.
Нет, наш молодой.
Ты меня точно не разыгрываешь?
Голос Марии звучал очень взволнованно и испуганно.
Я старался не отвлекаться.
Слушай, нет времени рассуждать. Можешь помочь мне слышать лучше?
Это Мария умела. Спустя пять секунд мне в уши полился настоящий поток звуков. Воздух со свистом выходил у меня из ноздрей. Сердце Ростовцева глухо звучало у него в груди. В квартире под нами работал телевизор. В ванной со звонким шлепком капала вода из плохо закрытого крана. Разговор людей на кухне слышался так, как если бы он проходил в метре от меня.
Пока все было спокойно. Я жестом ладони задержал Ростовцева, но это не требовалось. Мой молодой напарник был напряжен и весь во внимании… но нетерпения все же не проявлял.
Я тоже услышала… Но я не чувствую второго собеседника… Саша, будь осторожен. Я никогда не встречалась с таким. Я впервые не ощущаю присутствия человека.
Это меня заинтриговало, но я отмахнулся от лишних мыслей. Сейчас необходимо было четко и быстро произвести задержание.
Судя по ритмичным шипящим звуком, «санитар» как раз измерял Коваленко давление.
– Сто семьдесят на сто сорок. Многовато, Анатолий Егорович.
– Так мне лет-то, молодой человек…
– Давайте сбросим, дедуль. Сделаем укольчик, вам полегчает.
– Да мне и так хорошо, – дед пробовал отпираться.
Я услышал, как надрывается упаковка одноразового шприца, затем с щелчком прокалывается крышечка пробирки с препаратом.
Все, теперь можно брать с поличным. Я кивком головы попросил Ростовцева следовать за мной и быстро, но стараясь не топать, направился на кухню, выставив пистолет перед собой.
Мы подоспели вовремя. «Санитар» сидел к нам вполоборота и держал в руке наполненный шприц.
– Милиция, не двигаться! – приказал я. Преступник послушно застыл. – Положи шприц на стол. Медленно.
«Санитар» выполнил мое приказания. Это был молодой стройный мужчина с приятными чертами лица. Помимо докторского саквояжа в руках, у преступника был еще один обязательный врачебный атрибут – белый халат.
– Долго вы, – укоризненно сказал Анатолий Егорович. – Я уже собирался в голос визжать «помогите».
– Вы молодец, – похвалил я старика. – Отлично справились.
Я достал наручники и бросил их «санитару» на колени.
– Застегните браслет на правой руке.
– Я обычный врач… – начал объяснять он, но я перебил:
– Следствие разберется, – холодно и резко ответил я. – Застегивайте.
Чутье мне подсказывало, что это именно наш клиент. В воздухе было какое-то странное напряжение, словно вот-вот должно было случиться что-то плохое и необычное. Возможно, мы имеем дело с психопатом. Поэтому Маша его не видела.
Он не психопат. Психопаты отличаются от нормальных людей, но я их вижу. Я имею в виду, не только простым зрением.
Маша, не сейчас.
Прости. Не мешаю.
Я слегка расслабился только, когда заключил в наручники и вторую руку преступника. Поставил оружие не предохранитель и убрал во внутренний карман куртки. Достал из кармана пакет с застежкой, пару белых хирургических перчаток и торжественно вручил все это Ростовцеву.
– Дмитрий Иванович, произведите изъятие улик, пожалуйста, – сказал я и показал пальце на кухонный стол.
Мой молодой напарник неуклюже нацепил перчатки, перепутав правую с левой и осторожно взял шприц.
– В шприце находится обычное успокоительное… – подал голос «санитар», но я рявкнул в ответ, снова перебив:
– Экспертиза покажет.
Я обратил внимание на Диму. Он недоуменно держал шприц в руках, не зная, как его положить в пакет правильно.
– Колпачок надень, – подсказал я. – А то пакет проколется.
Дмитрий залез в саквояж и достал еще один одноразовый шприц.
– Александр, а здесь молоток, – обрадованно сказал он.
– Отлично! Его не трогай, пусть криминалисты займутся. Вдруг там остались следы… В трещинах между рукоятью и бойком.
– Это для проверки рефлексов, – буркнул «санитар», но уже совсем без огонька.
– Я думал, он должен быть резиновым, – сказал я.
Преступник пожал плечами. Гордо поднял голову, как будто что-то для себя решил.
– Маловато у вас понятых… – с улыбкой сказал он. – Только старый дед.
Вот как он теперь заговорил…
– Расслабься, выблядок, – ответил я. – Думаешь, я понятых для тебя не найду?
– О, я в этом нисколько не сомневаюсь. Вы мне уже и молоток подбросили, и шприц. У вас все схвачено.
Маша, можешь повлиять на него? Хочу, чтобы он вслух нам пропел про свои деяния.
Я уже собрался вытащить диктофон и включить запись, но Мария расстроенно сказала:
Ничего не могу сделать. Я его совсем не ощущаю.
До сих пор не видишь?!
Вижу, потому что на него смотрят три человека. Вижу вашими глазами. Но не сама. Он как призрак – как только я фокусируюсь, сразу пропадает. Остается только какая-то едва заметная дымка. Это Особенный человек.
Это слово Маша произнесла как будто с большой буквы. Мне не нравился этот новый термин – я не хотел считать эту мразь «Особенной».
«Санитар» смотрел на меня, как на грязь под ногтями. Сколько высокомерного презрения… У него объективно не было шансов отвертеться, но меня бесконечно бесил этот хамский взгляд.
Маша, если не можешь сделать его сговорчивым, добавь мне восприимчивости.
– Зачем убивал? Можно было просто обнести, – спросил я.
– Не понимаю о чем вы говорите.
Едва заметная морщинка в уголке рта. Зрачки дернулись на десяток микрон. Неестественный взгляд прямо мне в лицо. Убийца хотел показать, что он не лжет. В нормальном случае люди стараются избегать взгляда глаза в глаза.
– Боялся, что опознают? Ты медбрат, работаешь в больнице…
Вообще никакой реакции. Я ткнул пальцем в небо. Потому что старался мыслить рационально, потому что ставил себя на место преступника.
Ограбление не было его главным мотивом. Передо мной сидел самый настоящий серийный убийца. Из тех, что убивают людей, как раздражающих комаров. Самый настоящий психопат.
Я схватил его за шиворот и швырнул в коридор. Не знаю, откуда силы взялись – я его веса почти не ощутил.
– Не надо! – крикнул Ростовцев, но я наотмашь ударил салагу кулаком в лицо, чтобы не мешал, и Дмитрий, словно пушинка, отлетел в сторону.
После моего броска «Санитар» упал на спину и ударился затылком. К сожалению, не умер, но и встать не пытался. Стонал от боли, пытаясь прийти в себя. Я сел ему на грудь и с размаху впечатал кулаком в лицо. Старался бить максимально хлестко и сильно, в район левого глаза – если не выбить, то по крайней мере непоправимо повредить.
Вкладывал в свое движению всю силу, весь свой вес.
После второго удара кожа на его скуле разошлась, а мой кулак ощутил приятную боль.
Я хотел продолжать до тех пор, пока кулак не упрется во внутреннюю поверхность тыльной части черепа.
Третий удар не состоялся. Моя рука просто зависла в воздухе. Мария сидела рядом и удерживала ее. Хотя она не прилагала никаких усилий, я не мог пошевелиться.
– Прости, – сказала она. – Я ненадолго утратила контроль. Слишком сильные эмоции
Где-то внутри уже разливалось ощущение покоя и стабильности. Я успокаивался, все, что бурлило во мне еще несколько мгновений назад, казалось теперь неважным.
Я оглянулся на свидетелей моей вспышки ярости. Коваленко осуждающе смотрел на меня из кухни. Ростовцев стоял рядом, наморщив лоб от боли, и закрывал лицо рукой. С его подбородка капала кровь – похоже, я сломал ему нос.
Дмитрий сориентировался первым.
– Вот ведь сволочь, – сказал он сквозь ладонь. – Сопротивлялся задержанию. Еще и меня ударил… Вы видели, Анатолий Егорович? – спросил он у старика.
– Так все и было, малой. Крепко тебя этот пидор в халате приложил. Хорошо хоть, капитан его успокоил.
С тех пор я относился к Дмитрию Ростовцеву с признательностью и ощущением непогашенного долга за то, что он меня прикрыл.
