Станислав Войтицкий
Принципы
Олег вздохнул.
– «Вряд ли» – это не то же самое, что «нет».
Все, что он говорил, было логично и правильно. И от того, что это говорил именно Некрасов, было еще обиднее.
– А самое главное – ты уверен, что он действительно виновен?
Олег безжалостно давил на больную мозоль.
– Это практически наверняка он.
Еще один, еще более усталый и сочувствующий вздох.
– Есть другой путь, – сказал он. – Я видел у тебя какие-то документы. Это на водилу? Можешь мне показать?
Я протянул ему бумаги, Олег спокойно их изучил.
– Понятно, путевой лист и морда лица с паспорта. Одолжи мне свой телефон, пожалуйста, – попросил он.
На долю секунды заколебавшись, я протянул Некрасову мобильник.
– Верь мне, – успокоил он меня.
Какое-то время подумав, Олег по памяти набрал незнакомый мне номер.
– Приветствую тебя, дорогой брат, как ты? Это Олег Некрасов беспокоит тебя… Да, да, дорогой, все хорошо, – он улыбнулся и снова мне подмигнул. – Не со своего телефона, потому что разрядился, я а в дороге. Слушай, у меня к тебе будет просьба небольшая, хорошо?.. Спасибо, брат, спасибо. Но ты подожди, сперва выслушай. У тебя есть проверенные ребята на трассе между Тайшетом и Красноярском?.. Замечательно. Слушай, брат, мне тут одна птичка напела, что по этой трассе в сторону Красноярска едет один товарищ, которого упустили следаки из Энска и надо бы им помочь… Есть ручка под рукой? Давай, запиши, браток… – Некрасов продиктовал номер грузовика Якимовича. – Смотри, у СК есть образцы ДНК преступника, теперь нужно аккуратно их собрать у этого перца и передать для сравнения, – Олег прикрыл трубку и рукой и спросил: – Как фамилия следователя?
– Поварницын.
– …и передать следователю Поварницыну. Что? Нет, нет, он не везет ни наркотиков, ни оружия, не надо этого, не умножай сущностей. Я могу предположить, что он малость буйный и запросто может оскорбить твоих ребят при исполнении. Начнет орать, слюной брызгать. А твои ребята соберут на ватную палочку… Не, в суд не надо, это просто для уверенности. Если совпадет, тогда уже пусть СК его берет. Все, дорогой, спасибо, пока. Если что, позвони на этот номер, я возьму.
Олег сбросил звонок и вернул мне телефон:
– Ты говоришь «коррупция», а я говорю – параллельная система, – сказал он и собрался к выходу. Я остановил его за руку.
– Подожди… Я хотел спросить насчет тебя и Лизы. Для тебя это серьезно? По-настоящему?
– Конечно, Дима. Прости, но ты упустил свой шанс.
– Речь не обо мне. И тебя не смущает, что она тебя старше?
– На три года всего!
– И национальность ее?
– А тебя что, это смущало? Это же отлично. Знаешь, какое у хасидов лобби могущественное?
Я хотел перебить, что она не хасидка, но не стал. Понял, что Олег просто издевается.
– И вообще, для русского политика еврейская жена – это прямо знак качества. Крупская, Дзержинская, Жемчужина, Аллилуева… Знаешь, кем были их мужья?
– Крупская овдовела. Дзержинская почти не видела мужа. Жемчужину арестовали, а Аллилуева покончила с собой. Плохие примеры. К тому же, я не думаю, что Крупская и Аллилуева были еврейками.
– Они и не были, – ответил Олег. – Ты неплохо начитан.
– У меня было много свободного времени. Мне интересна история.
– Ладно, тогда так. Когда-то давно я думал о карьере крупного политика. Понимаешь, по-настоящему крупного. И работал в этом направлении. Я понимал, куда движется система, где нужно проявить лояльность, а где – держаться за свои принципы. Ты можешь мне не верить, но я работал из самых лучших побуждений. Я знал, чего хотят люди. Чего они на самом деле хотят. И если даже у меня не получилось бы дать им это, то по крайней мере, я хотел заложить основы, фундамент. У нас потрясающая страна, Дима. Культура, история.... русский дух. Колоссальная спящая энергия, я мечтал разбудить ее и оседлать. В России таятся огромные возможности, о которых мы и мечтать не смеем. Нужно лишь подобрать ключи.
Он говорил искренне и страстно. Даже не обращал внимания на диссонанс – речь о великой России произносилась в общественном туалете.
– Как Сталин? – спросил я.
– Нет. Ключи подобрал Ленин, а Сталин с опаской отложил их в сторонку. А потом пришел Хрущев и просто их выкинул. Он хотел, чтобы советские люди съели больше мяса и выпили больше молока, чем американцы. Какой уж тут дух…
– Давай вернемся к моему вопросу. Для меня он очень важен. Я понимаю, что потерял Лизу. Но я хочу быть уверенным, что она в хороших руках.
– Знаешь, я ведь ей не владею. Не думаю, что правильно говорить «в хороших руках»…
– Не увиливай.
– Ладно… – Олег сделал паузу, обдумывая, как лучше сформулировать свою мысль, и затем сказал: – Все очень просто, на самом деле. Мы пересеклись случайно, на интервью. Я посмотрел ей в глаза и знаешь, что? Прозвучит эгоистично, но я сразу перестал думать о нуждах людей, о великой России и ее безграничных возможностях. Меня перестало интересовать, как сделать всех счастливыми. Я понял, что хочу сделать счастливой вот эту конкретную женщину. Хочу тихого семейного счастья. Русская земля велика и богата, в том числе и на потенциальных вождей. У народа найдется герой, которому суждено купаться в славе. А мне хватит скромной должности губернатора.
Скромный человек, ничего не скажешь. Олег добавил, стараясь развеять все мои опасения.
– Лиза в хороших руках. Тебе, наверно, покажется это странным, но мы хотим завести общего ребенка, когда поженимся.
Нет, мне так уже не казалось. Я прекрасно понимал Некрасова, потому что был когда-то на его месте.
– Так что вся эта идиотская ситуация – недоразумение, – сказал Олег. – Я не представляю никакой угрозы для Констанина Валерьевича и его дела, каким бы оно не было. Может быть, раньше – хотя я до сих пор не знаю, почему он меня опасался. Сейчас уже точно нет.
***
Звонок с неизвестного номер раздался через два часа, как мы отъехали от гостиницы. Я сразу передал трубку Олегу.
– Да, дорогой, это я… Что, уже все сделали? Ну, красавчики… Что?!– Некрасов заметно оживился. – Ничего себе! Вот это да. Вот настоящие профи, они в поле работают! Пока следаки штаны протирают! Спасибо, брат. Давай, до скорого!
Некрасов вернул телефон и извинился перед Родионовым за «протирающих штаны следаков».
– Просто ребята из ГАИ – они простые, надо их иногда хвалить, – пояснил ему депутат.
– Да я понял, Олег. – ответил Родионов. – Лучше скажи, что случилось? Нам всем будет интересно.
– Случилось, что мы с Димой поймали убийцу, – радостно воскликнул Некрасов. -Теперь я понимаю, какой кайф вы ловите на своей работе. Черт, это действительно здорово ощущается.
– Они еще должны проверить ДНК, – сказал я.
– Проверят, но это уже формальность. Как только на посту ГАИ твой Якимович… короче, когда ему полезли в рот с ватной палочкой, он сразу во всем сознался. Сейчас оформляют явку с повинной. Утверждает, что это была самооборона. Ну, следствие разберется.
«Следствие разберется» – это была моя любимая фраза. Странно, но известие об аресте Якимовчиа не принесло мне удовлетворения.
– Он не лжет, – сказал я. – Жил-был обычный русский мужик, возил грузы, трудился за небольшую плату, но честно. У него была любимая жена, дети и внуки. А потом жена умерла, и он остался один. Новую женщину не нашел – может, потому что очень любил первую жену, а может, потому что в свои пятьдесят не больно кому и нужен. И вот, в особенно грустный дождливый день черт дернул его развлечься. Заимел мужик лишний косарь. Только ему не повезло, и вместо опытной и спокойной работницы трассы ему попалась психованная наркоманка, которая хотела его слегка порезать и упереть кошелек. Он ударил в ответ, она неудачно упала и разбила голову. Простая такая история.
Мои попутчики промолчали. Только Лиза сказала через небольшое время:
– Если бы ты почаще думал о других людях, твоя жизнь сложилась бы лучше.
Странно, но она говорила без злобы и издевки.
– Прости меня, Лиза, – сказал я. Она отвернулась. Я не увидел выражение ее глаз. Мне хотелось верить, что оно изменилось.
***
В честь раскрытия дела Олег уговорил Родионова и Воронина раздавить бутылку. Мне было нельзя – я сидел за рулем, а Лиза, разумеется, не захотела. Она не разделяла легкого настроения Некрасова и все еще была напряжена. Я видел, что у нее плохое предчувствие.
Хорошенько накатив, троица за моей спиной начала обсуждать кино и литературу. К моему удивлению, Олег нашел общий язык и с Родионовым, и с Ворониным. Алкоголь способствовал дружелюбному общению.
– Вот скажи мне, Миша, – обратился к Воронину Некрасов. – Кто у нас всегда в произведениях литературных главные герои? Журналисты, писатели, политики, менты разные.... одним словом, люди интеллектуального труда. А рабочий человек, он где? Ну, иногда пишут и снимают о водителях, потому что машина стала неотъемлемой частью нашей жизни. А вот, скажем, про сантехников? Про сантехников почему ничего не снимают? А ведь если бы не они, мы бы все, такие умные, сидели бы по уши в собственном дерьме.
– А как же «Афоня»? – возразил Воронин.
– Вот! Исключение подтверждает правило. Один Афоня за всех отдувается – а ведь это СССР – страна, где победил человек труда. Вы простите, Михаил, но и вы лично, и коллеги ваши – вы презираете человека труда, вы над ним смеетесь, вы над ним издеваетесь.
Можно было подумать, Некрасив сильно переживает за простых людей. Я, если честно, в это не верил. Политик всегда остается политиком и стремится в первую очередь к циничной политической целесообразности. Может, Некрасов и не презирал людей труда, но однозначно чувствовал себя выше их. Не стоило его идеализировать.
По крайней мере, я был уверен в искренности его чувств к Лизе.
Оставалось пережить еще одну ночь. На следующий день мы должны были добраться до Томска. Я бы охотно продолжил ехать и ночью, но, поскольку Лиза не умела водить, а прочие пассажиры были слегка пьяны, нам снова пришлось остановиться на ночлег.
Гостиницу выбирал Родионов. Выбор был не самым очевидны – одиноко стоящее здание с неоновой вывеской «Отель «Альбатрос» было не то, чтобы очень привлекательным. Место это было тихое, людей практически не было.
Очевидно, именно поэтому Родионов ее и выбрал.
В ней наше путешествие подошло к концу.
Эпилог
Я окунул лицо в ледяную воду, которую держал в ладонях, в надежде хоть как-то облегчить свое состояние. Щеки пылал жаром, руки тряслись, ноги подкашивались, живот скручивало то ли от тошноты, то ли от боли.
Сзади раздался хлопок двери. Я обернулся, но никого не увидел. Когда я вновь повернулся к умывальнику, то не смог скрыть испуга и резко отшатнулся назад.
В зеркале отражался Некрасов.
– Я вот все думал – ты на самом деле видишь покойников или просто так визуализируешь свои мысли. Теперь я знаю ответ, – сказал он.
Я сделал вид, что не обращаю на него внимание и продолжил умываться.
– Не делай вид, что не видишь меня. Я не потребую от тебя слишком много. Я просто хочу знать, почему.
Я не знал ответа. Очевидно, Шумейко дал мне одни инструкции, а Воронину и Родионову – другие. Я оказался здесь случайно – как и Лиза.
– Я знаю, что ты ни при чем, – продолжал рассуждать Некрасов. – И Родионов, скорее всего, тоже. По крайней мере, до вчерашнего дня он ни о чем таком не думал. Это все Воронин, ему поручили сделать грязную работу.
Выйдя из туалета, я побрел по коридору гостиницы, слегка покачиваясь. У двери номера, в который я направлялся, стоял Воронин.
– Родионов курит, – пояснил он.
– Лиза все еще не вышла? – спросил я.
– Нет, – спокойно ответил Воронин. – Но скорбеть нет времени. Шумейко уже отдал распоряжение, из Омска уже выехала группа для зачистки. Будет лучше, если Елизавета покинет отель вместе с нами до того, как они прибудут.
Я медленно подошел к двери, нерешительно взялся за ручку.
– Мне кажется, она понимает, что это несчастный случай. По нашей жизни сердце может отказать у каждого Но не уверен, что она легко примет необходимость сохранения этой смерти в тайне. У тебя язык хорошо подвешен, так что постарайся найти аргументы.
Я вошел в комнату. Олег лежал на кровати, запрокинув голову назад. Я сразу понял, что причиной смерти стала асфиксия, по характерным признакам, типичным для жертв удушения. На шее не было характерных синяков от пальцев, но их и не будет, если использовать подушку. Один душил, другой держал.
Лиза лежала рядом со своим любимым, теребила его волосы и что–то нежно шептала ему. Со стороны сложно было сказать, что это – проявление любви или пошатнувшегося рассудка.
Она не кричала и не рыдала в голос. Но в каждом ее движении, в каждом ее слове читалась сильная и искренняя боль.
– Она не должна здесь оставаться. Напомни ей о семье. Детях и внуках.
Олег сделал мне жестокий, но практичный совет. Я видел в отражении экрана телевизора, как он присел у края кровати. С любовью смотрел на скорбящую по нему женщину.
Аргументы?
У меня были аргументы. Целых пять, а если считать внуков – то даже семь.
Дети – это отличные рычаги давления на любящих родителей.
Действуют безотказно.
Предпоследняя глава
Я не могу не отдать должного дару убеждения Ростовцева. Из него получился бы неплохой политик. Он прекрасно умел манипулировать людьми и пользоваться их слабостями. То, что при этом он казался способен переступить через свою совесть, через чувства, лишь повышало его в моих в глазах. Мне всегда нравились люди, которые ставят «надо» выше «не хочу» и «это неправильно». Интересно, когда я сам отступил от такой модели поведения?
Когда полюбил Лизу? Или еще раньше?
Мои раздумья прерывает Родионов. Он деловито входит в комнату, садится на кровать и вслух говорит:
– Олег, если ты хочешь поговорить с ней, просто коснись меня. Я – ее проводник в мире живых и мертвых. Но нужно торопиться – нам пора ехать.
Услышанное повергает меня в шок… Мария. Все это время она была рядом, контролировала ситуацию через Родионова, ждала, когда нанести удар.
Я несмело касаюсь плеча Родионова и она предстает передай мной. В длинном платье, стройная и красивая, как всегда, скромная и слегка смущенная. Ее босые ноги проминают ковер, как будто она стоит передо мной во плоти. В ее лице сквозит бесконечная горечь и печаль.
Моя рука испытывает странный и неприятный жар, но я боюсь ее убрать, чтобы не потерять контакт с Марией.
Она нежно касается моей руки, убирая прочь с плеча майора. Копия Родионова сразу замертво падает вниз. Я не обращаю внимание. Я весь поглощен Марией. Не видел ее почти десять лет, а она так же красива. Мария тепло целует мою ладонь и касается ее щекой. В моем теле послушно разливается чувство смирения и бесконечного счастья.
Послушно…
Я резко вырываю свою руку, но ничего, к моему удивлению, не меняется.
– Теперь я хорошо тебя чувствую, – говорит она. – Как только ты коснулся Сашу.
Сашу…
– Как давно вы знакомы? – спрашиваю я у Родионова.
– Он тебя не слышит. Мы знакомы с ним больше сорока лет.
– Черт… Значит, он знал тебя с детства?
– Да. Мы через многое прошли.
Меня колет иррациональная ревность, но я быстро ее подавляю. Мария становится передо мной на колени и обнимает, вжимается в меня. Я не чувствую изменений своего внутреннего состояния и понимаю, что эти объятия искренние.
– Прости меня, Олег, – говорит она. – Прости, что я заставила их сделать это.
– Так значит, это не Шумейко…
– Он думал об этом. Но не решился, так как не был уверен, что ты представляешь для него угрозу.
– Я и не представлял! И для тебя тоже!
Она печально качает головой.
– Ты не смог бы стоять в стороне. Я тебя знаю…
– А Дмитрий?
– О, я держусь от этого человека подальше. У него слишком жестокое сердце. Но хватит вопросов не по делу. Олег, у нас мало времени. Ты должен меня внимательно выслушать.
Она встает с колен и начинает свой рассказ. Быстрый и несколько сумбурный. С трудом укладывается в три минуты. Она объясняет, почему мне не удалось раскрыть подлинных мотивов Родионова. Когда-то именно Мария наделила меня даром видеть людей насквозь, так что неудивительно, что со временем ей удалось найти способ скрывать от меня чужие мысли. Это горько разочаровывает. Обидно оказаться фигурой, когда мнил себя игроком. Затем я узнаю про Анну Точилину и ее жестокие «эксперименты» – уже не удивляюсь ничему. Оказывается, можно создавать целые миры, где люди могут существовать и взаимодействовать после смерти. Это будет длиться по сути вечность, так как понятие времени в этом искусственно созданном «раю» принимает какое-то совсем невообразимое значение.
Мария говорит убежденно, фанатично. Очевидно, она шла к этим возможностям долгие годы, и теперь готова действовать. Чем больше времени человек тратит на поиски своего предназначения, тем более бескомпромиссно ему следует. Мария не раскрывает сути своего плана. Говорит, что нужно дождаться 2026-ого года. Почему именно его – объяснять некогда, но она обещает рассказать позже.
Ее попытка заинтриговать меня вполне удачна, но ничего по сути не меняет. Я уже понимаю, к чему она ведет.
Завершает свою речь Мария уговорами, которые поневоле наводят меня ассоциации о деструктивных тоталитарных сектах.
– Олег, твое существование сейчас – это угасание. Как будто эхо, которое слышно лишь особенным людям. Пройдет еще немного времени – и ты исчезнешь совсем. Впереди только пустота. Ничто. Вера людей в жизнь после смерти абсурдна, абсурдна космически. Все, из чего состоят наши тела – это просто особым образом структурированный молекулярный мусор. Лишь сознание, лишь твой дух, твое сознающее себя «Я» – только это чего-то стоит, только это и стоит спасать.
Она с силой сжимает мои ладони
– Олег, я хочу, чтобы ты жил. Ты же говорил, что жизнь бесконечно ценна, что нужно победить смерть. Я нашла решение.
Я улыбаюсь ей и не стесняюсь делать это с надменным выражением лица.
– То, что ты нашла, Мара – это обман.
– Почему ты так меня называешь?
Она прекрасно знает, почему, и глубоко этим возмущена. Тем лучше, я с удовольствием поясняю.
– Мара – это древняя богиня смерти. Ты она и есть – ты уже почти божество. Уж точно – фанатичная жрица. Ты не можешь понять, что смерть поглотит не только тело. Она поглотит вообще все, а ты надеешься заключить с ней сделку. Мы живем, мыслим, боремся и любим в материальном мире. Мы не мыслим себя вне материальных категорий, Мария! Скажешь, что не любишь запах майской сирени, вкус терпкого вина, хорошую музыку? Скажешь, что не ценишь томление нежных прикосновений любимого мужчины, что не наслаждаешься плотской любовью?
– На той стороне возможно все то же, и даже намного больше.
– На той стороне ничего нет. Ты молишься на шизофрению. Суррогат настоящего бытия. Твоя человеческая оболочка смертна, и тебе страшно, ты надеешься обрести бессмертие за ее пределами. Может, у тебя и получится. Но это не будет жизнь. Это будет прозябание забытых теней в нигде и никогда,
Она молчит. Боится, что если будет переубеждать, я точно останусь при своем. Надеется, что я испугаюсь. И да, я боюсь неизвестности. Но я стараюсь подавить страх любопытством.
– Ты не можешь знать о том, что будет дальше. Ты предлагаешь мне выбор между золотой клеткой и неизвестностью. Но даже если альтернативой на самом деле является небытие, даже если альтернатива – сам ад… Мара, если ты думала, что я, Олег Некрасов, поступлюсь своими принципами и соглашусь на место в твоём зоопарке, то ты не за того человека меня приняла, дорогая дуэнья из Севильи.
Она какую-то долю секунды пытается сообразить, к чему я так ее назвал. О, я уверен, что она читала Достоевского. Так и есть – она понимает. Ее лицо искажается от раздражения и принимает высокомерный вид. Я доволен тем, что сбросил с нее маску доброты и заботы. Я всегда догадывался, что под ней находиться – даже когда раболепно внимал ее словам и принимал ее великие дары.
Еще не вечер, стерва!
Я собираюсь встать и выйти на улицу, чтобы догнать Ростовцева, рассказать ему все, пусть передаст Шумейко… Вместо этого я чувствую сильную слабость и сажусь на кровать.
– Прости. Я не могу позволить тебе выйти из этой комнаты, – в ее голосе зазвучали металлические, повелительные нотки. – Все, что я могу тебе дать – новую жизнь, которую ты так неблагодарно хочешь отвергнуть. Что же – так тому и быть.
С этими словами она исчезает. Родионов медленно встает с кровати и идет к выходу, На пороге он оборачивается и говорит, глядя в мою сторону:
– Я попрошу, чтобы она вернулась, когда уйдут чистильщики и спросила еще раз. Надеюсь, ты еще можешь передумать. – Майор думает какое-то время и затем добавляет: – Но, может быть, ты и прав. Когда придет мое время, я тоже скажу ей «нет». Мне кажется, небытие – хороший выбор.
Я очень в этом сомневаюсь, но поспорить с ним все равно не могу. В конце концов, я остаюсь совсем один. Меня сковывает страх неизвестности. Не думаю, что это Мария так воздействует на мои мысли, склоняя меня таким образом принять ее положение. Я просто не хочу исчезать.
В любом случае, я не спешу. Все мое существо говорит о том, что нужно придумать выход из положения, нужно бороться, но я не позволяю себе впасть в деятельное отчаяние обреченного, которое легко оборачивается беспочвенной надеждой, сменяющейся еще более глубокой безысходностью.
Конец нужно встречать достойно.
